Текст книги "Настанет время… Звездный лис. Сборник фантастических романов"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Пол Андерсон
НАСТАНЕТ ВРЕМЯ…
ЗВЕЗДНЫЙ ЛИС

НАСТАНЕТ ВРЕМЯ…

Предисловие

Успокойтесь, я не собираюсь утверждать, что вся эта история истинна. Во-первых, этому вы не поверите. Во-вторых, если под рассказом стоит мое имя, то ясно, что это развлекательная история. Я ведь писатель, а не пророк. В-третьих, композиция придумана мною. Места, где возникали какие-то сомнения или пробелы в массе заметок, вырезок, фотографий, воспоминаний, я заполнял своим воображением. Разумеется, имена и названия городов мне приходилось изменять. Короче, мне многое пришлось сочинить.

И, наконец, я сам во все это не верю. О, конечно, мы можем вместе полистать старые газеты, журналы, ежегодники, официальные документы. Все это займет очень много времени, а результаты, даже положительные, ничего не докажут. Так что нет смысла этим заниматься, сейчас перед нами стоят более важные и неотложные задачи.

В своем предисловии я задался целью рассказать немного о докторе Роберте Андерсоне. Своим появлением эта книга обязана только ему. И в ней я старался сохранить стиль его речи, его Дух.

Я многим обязан ему. Во многих романах я использовал его идеи, моими героями я делал людей, о которых он мог рассказывать часами, сидя перед камином с бутылкой хорошего шерри и слушая Моцарта. Разумеется, все его рассказы я подвергал литературной обработке, но основные идеи принадлежали ему. Однако он решительно отказывался от своей доли в гонораре.

– Если тебе удастся продать это, – смеялся он, – то угости Карен обедом в самом экстравагантном ресторане и опустоши бутылочку аквавиты за меня.

Конечно, мы говорили еще о многом. В моей памяти сохранились почти все наши разговоры. У него было очень развито чувство юмора. Все его рассказы, которыми он просто заваливал меня, в конце концов сводились к шутке.

Правда, часть этих рассказов по своей сути была довольно мрачной.

Несколько раз при наших встречах присутствовали его внуки, и я заметил, что та радость, которую он испытывал от общения с ними, неожиданно прерывалась глубокой печалью, даже меланхолией. А когда мы виделись в последний раз, – мы говорили о будущем – он внезапно воскликнул: «Несчастная молодежь! Мое и ваше поколение прожило жизнь удивительно легко. Все, о чем приходилось нам думать, так это о здоровье людей и о мире под солнцем. Но теперь история возвращается к своему нормальному течению, в нормальный климат Земли – наступает ледниковый период».

Он поставил стакан на стол и наполнил его дрожащей рукой.

– Выживут только самые стойкие и везучие. Остальные… остальные будут довольствоваться тем, что им дарует судьба. Медик ведь всегда должен говорить правду, не так ли? – он печально улыбнулся и сменил тему разговора.

В последние годы жизни Роберт Андерсон был высоким и стройным человеком, немного сутулым, но в прекрасной форме, которую он постоянно поддерживал прогулками на велосипеде и крикетом. Его голубые глаза зорко смотрели из-за толстых стекол очков. Одежда и седые волосы всегда были в идеальном порядке. Речь была медленной, а особо важные места он подчеркивал жестами руки, в которой обычно держал трубку. Трубку он курил два раза в день. Своей независимостью он мог сравниться с собственным котом, но при этом сохранял непринужденную и дружескую манеру общения.

– В моем возрасте, – как-то заметил он, – для людей характерны старческие причуды, – он улыбнулся. – Но сейчас я отдаю предпочтение фактам. Вспомни эти слова, когда доживешь до моих лет.

Если посмотреть со стороны, то его жизнь была спокойной. Родился он в Филадельфии в 1895 году в семье дальних родственников моего отца. Хотя наша семья имела корни в Скандинавии, отдельные ее представители жили в Штатах еще со времен Гражданской войны. Однако ни я, ни он никогда не слышали друг о друге, пока один из его сыновей, интересовавшийся генеалогией, не узнал обо мне и не списался со мною. Затем Роберт сам нанес мне визит и пригласил меня с женой к себе.

Его отец был журналистом. В 1910 году он редактировал газету в маленьком городке Сенлак на Среднем Западе. Роберт Андерсон впоследствии говорил, что хотя его семья и была религиозной, но имела демократические взгляды. Андерсон получил медицинское образование. А потом началась Первая мировая война. Его взяли в армию, но за океан он так и не попал. После выхода в отставку он продолжил свое образование и получил степень доктора. Со временем он вернулся в Сенлак и женился на невесте, которая очень долго его ждала.

Работы у него, как и у любого практикующего доктора, было много. И семейная жизнь складывалась довольно счастливо. Они с женой вырастили троих детей.

В 1955 году он забросил практику и много путешествовал с женой. К сожалению, она умерла в 1958 году. Андерсон продал свой дом и купил поблизости небольшой коттедж. Теперь он путешествовал редко. Как он говорил, без Кейт даже путешествия не доставляют ему радости. И все же он сохранил живой интерес к жизни.

Он говорил мне о народе, который я, а не он, назвал Маури. И говорил так, словно сам придумал этот народ, но у него не хватило времени воплотить все это в роман или повесть. Лет десять назад он почему-то очень беспокоился обо мне, но потом все пришло в норму, и он стал самим собою, хотя время от времени на него нападала какая-то хандра, и он бывал угрюмым. Во всяком случае, не было сомнений в том, что он знал, что делает, когда вписывал меня в свое завещание. Он оставил мне свои записи и воспоминания. И мне предоставлялось право использовать их так, как я сочту нужным.

А затем совершенно неожиданно Роберт Андерсон умер во сне. Нам очень не хватает его сейчас.

Глава 1

Как известно, начала определяют окончания, хотя я ничего не могу сказать о происхождении Джека Хейвига, кроме того, что сам принял его в этом мире. Разве в холодное сентябрьское утро 1933 года кто-нибудь думал о генетических кодах, о теории Эйнштейна или о других высших материях, которыми занимались ученые боги на своих олимпах, или о силе тех стран, которые мы намеревались завоевать легко и просто? Я помню, как медленно и трудно он рождался. Это был первенец Элеоноры Хейвиг, очень молодой и маленькой. Мне очень не хотелось делать кесарево сечение. Может, это и было моей ошибкой, в результате которой она не рожала дважды от одного и того же мужа. Наконец маленькое сморщенное существо очутилось в моих ладонях. Я шлепнул его по заду, чтобы призвать к жизни, и он негодующе закричал. А дальше все пошло как обычно.

Роды происходили на третьем, верхнем, этаже нашей больницы, расположенной на окраине города. Я снял халат и подошел к окну, откуда открывался вид на город. Я видел скопления домов вдоль замерзшей реки – кирпичных в центре города и деревянных на окраинах, – элеватор, резервуар для воды возле железнодорожной станции. Дальше под серым небом виднелись низкие холмы, между которыми тут и там можно было рассмотреть фермы. А еще дальше темнели леса Моргана. Стекла запотели от моего дыхания. От окна веяло холодом, и дрожь пробежала по моему потному телу.

– Ну что ж, – громко произнес я, – Земля приветствует твое появление, Джон Франклин Хейвиг. Надеюсь, жизнь для тебя будет приятной.

«Вообще-то ты выбрал для себя не самое удачное время появления на свет, – подумал я. – Мировая депрессия, висящая над всеми государствами, как тяжелое зимнее небо. Захват Японией Маньчжурии в прошлом году. Марш голодных в Вашингтоне. Похищение Линдберга. Этот год начался в том же духе: Адольф Гитлер стал канцлером в Германии; первый президент собирается поселиться в Белом Доме; отмена сухого закона почти неизбежна… – в общем, в этом полушарии немного теплеет».

Я вошел в комнату ожидания. Томас Хейвиг вскочил с кресла. Этот человек никогда открыто не проявлял своих чувств, но вопрос, мучивший его, трепетал нач губах. Я взял его за руку:

– Поздравляю, Том. У тебя мальчик.

Мне пришлось почти под руки вести его вниз, в холл.

Об этом мне пришлось вспомнить несколько месяцев спустя.

Сенлак был коммерческим центром небольшого сельскохозяйственного района. В нем было также несколько предприятий легкой промышленности, работающих на местном сырье.

У меня не было выбора, и мне пришлось участвовать в политической жизни города, хотя я старался свести к минимуму свою активность и оставаться подальше от политических интриг. Поймите меня правильно. Это мои люди. Я люблю их и даже восхищаюсь. Они и есть соль земли. Но человеку нужна не одна только соль.

У нас с Кейт был очень миленький, тесный кружок друзей. Банкир ее отца, который стал и моим банкиром. Я часто поддразнивал его, так как он считал себя демократом. Кроме того, одна леди, которая устроила у себя общественную библиотеку. Несколько профессоров из Хольберг колледжа. Правда, они жили в сорока милях от нас, а в те времена это было достаточно серьезное расстояние. И Хейвиги.

Они были уроженцами Новой Англии – и немного домоседами. Сам он преподавал физику в школе. Стройный, с острыми чертами лица, он был похож на тех, кого учил. Студенты очень любили его, к тому же он был неплохим футболистом. Элеонора была более смуглая, живая, хорошо играла в теннис и занималась благотворительностью. Она считала, что каждый должен приносить какую-нибудь пользу.

И я был удивлен, когда она однажды позвонила мне и попросила немедленно прийти. В ее голосе слышалась истерика.

В те времена квартира врача отличалась от нынешних, особенно в провинциальных городах. Я переоборудовал две комнаты в большом старом доме, в котором мы жили. Одна из них была предназначена для собеседования, другая – для осмотра и лечения, в том числе и для небольших хирургических операций. У меня были фармацевт и секретарь. Кейт помогала в различного рода бумажной работе. Оглядываясь сейчас назад, я понимаю, что основная ее работа заключалась в том, что она развлекала пациентов, ожидавших приема. Обходы клиентов я делал по утрам.

Я прекрасно помню, что то утро было чрезвычайно жарким. На небе ни облачка, совершенное безветрие. Деревья, мимо которых я шел, обдавали жаром, как раскаленные зеленые печи. В чахлой тени деревьев стонали от жары собаки и дети. Ни одна птица не нарушала своим пением знойную тишину. Мною овладел страх. Элеонора так выкрикнула имя своего Джонни, что мне стало не по себе.

Когда я вошел в освежаемую вентиляторами полутьму ее дома, она обняла меня, вся дрожа.

– Я сошла с ума, Боб? – спрашивала она снова и снова. – Скажи мне, я сошла с ума?

– Спокойно, спокойно, – промурлыкал я. – Ты звонила Тому?

Том сейчас был на работе, которой занимался во время каникул, контролировал качество работы на небольшой кондитерской фабрике.

– Нет, я… я думала…

– Сядь, Элли, – я оторвал ее руки от себя. – По-моему, ты вполне в своем уме. Может, ты перегрелась? Успокойся, расслабься, покрути головой. Вот так. Тебе уже лучше? Тогда расскажи, что произошло.

– Джонни. Два Джонни. А потом снова один, – она охнула, – ДРУГОЙ.

– Да? Элли, расскажи поподробнее.

В ее глазах был ужас, когда она рассказывала свою историю.

– Я… я мыла его, когда услышала детский крик. Я подумала, что это на улице, но он как будто слышался из спальни… да-да, из спальни. Я завернула Джонни в полотенце – не могла же я оставить его в воде – и пошла посмотреть. И там, в колыбели своего мальчика, я увидела другого ребенка, голенького, уже сырого. Он кричал и сучил ногами. Я была так удивлена, что… выронила своего ребенка. Я стояла над колыбелью, и он не мог упасть на пол. Но… Боб, он вообще не упал, он исчез… растворился в воздухе. Я инстинктивно попыталась схватить его, но ухватила только полотенце. Джонни исчез! Кажется, я потеряла на несколько секунд сознание. И когда очнулась, его не было.

– А другой мальчик?

– Он… он остался… мне кажется…

– Идем, посмотрим…

Оказавшись в спальне, я сказал:

– Ну что ж, здесь никого нет, кроме старого доброго Джонни.

Она стиснула мою руку:

– Он как две капли воды похож на Джонни.

Ребенок уже успокоился и что-то довольно бормотал.

– Он совсем такой же, – говорила Элли, – но это не Джонни.

– Элли, у тебя просто галлюцинация. Это и не удивительно, ведь сейчас так жарко, а ты еще слишком слаба.

Никогда раньше я не сталкивался с подобным. Все это было весьма необычно, особенно для такой уравновешенной женщины, как Элли. Но мой голос прозвучал убедительно, не хуже, чем у медицинских светил.

Однако она успокоилась не полностью, и мне пришлось достать сертификат новорожденного и сравнить отпечатки рук и ног Джонни и этого младенца в колыбели. После этого я напоил Элли кофе, прописал тоник и вернулся к своей работе.

Через неделю я совершенно забыл об этом случае. Это был год, когда наша единственная дочь схватила пневмонию и умерла сразу после того, как ей исполнилось два года.

Джонни Хейвиг рос очень умным, впечатлительным, но любил одиночество. Чем лучше он ходил и говорил, тем меньше проявлял склонность к общению. Он с большим удовольствием рисовал, лепил глиняных зверюшек, пускал по реке кораблики. Элеонора очень беспокоилась о нем, Том совершенно не беспокоился.

– Я был таким же, – говорил он. – У него будет ужасная юность, но он будет вознагражден за это, когда станет взрослым.

– Нужно внимательно смотреть за ним, – заявила Элеонора. – Ты не знаешь, как часто он исчезает. О, это для него игра, прятки. Он прячется везде. И когда-нибудь он найдет способ проникнуть через забор, и тогда… – ее пальцы сжались, – он может сбежать.

Кризис наступил, когда ему было четыре года. Сначала он прекратил свои прятки, – как бы поняв, что это всех беспокоит. Но затем однажды утром его не нашли в постели. Нигде не нашли. Полицейские, соседи, весь город искал его.

В полночь зазвонил звонок у двери. Элеонора спала, выпив по моему наставлению снотворное. Том сидел возле стола один и курил. Услышав звонок, он вскочил, уронив стул и сигарету – пятно на ковре еще долго напоминало ему эту мучительную ночь, – и бросился к двери.

На пороге стоял человек. Воротник его пальто был поднят, широкие поля шляпы бросали тень на его лицо. Но Тому было не до этого. Все его внимание было обращено на мальчика, которого человек держал за руку.

– Добрый вечер, сэр, – сказал приятный голос – Не этого ли юного джентльмена вы разыскиваете?

И когда Том упал на колени перед сыном, схватил его, плача и пытаясь выговорить слова благодарности, человек исчез.

– Странно, – впоследствии говорил мне Том. – Ты знаешь, Эльм Стрит хорошо освещена. Даже бегом ее невозможно пробежать из конца в конец за минуту. Кроме того, заслышав топот ног бегущего человека, все собаки залаяли бы. Но когда я через минуту посмотрел на улицу, она была пуста.

Джонни ничего не сказал о том, где он был. Он извинился, сказал, что больше не будет, и пошел спать.

И действительно, больше он не убегал. Более того, его одиночество закончилось: он нашел себе друга, сына Данберов. Пит был физически лучше развит, чем Джонни. Он не был дураком: сейчас он занимает довольно высокий пост в какой-то фирме. Но Джон – он потребовал, чтобы его теперь так называли – верховодил во всем. Они играли в игры Джона, ходили на его любимые места на реке, а позже – в лес Моргана.

Мать Пита вздыхала в моем пропахшем лекарствами кабинете: «Мне кажется, Джон гораздо более мечтателен и впечатлителен, чем Пит. Весь мир для него полон контрастов. Это тревожит меня». Шел уже второй год после его исчезновения, и я видел Джона всего пару раз во время обычных осмотров. Поэтому я был удивлен, когда Элеонора попросила встречи, чтобы обсудить кое-что. Она рассмеялась по телефону:

– Ты же знаешь, Том – истинный янки. Он не разрешает мне обсуждать с врачом социальные проблемы, касающиеся нашего сына, – ее смех был каким-то резким.

Я откинулся на спинку своего скрипучего кресла, переплел пальцы и спросил:

– Значит, ты говоришь, что он рассказывает о том, чего не может быть, но во что он абсолютно верит? Ничего особенного. Обычное явление.

– Я думаю, Боб, – она нахмурилась, – что он слишком много знает.

– Возможно. Особенно в свете того, что за последние месяцы он очень сильно развился как физически, так и умственно. Однако у меня, как у врача-практика, давно сложилось убеждение, что «средний» и «нормальный» не одно и то же… Хорошо. У Джона есть воображаемые партнеры?

Она попыталась улыбнуться:

– Да. Воображаемый дядя.

Я поднял брови.

– В самом деле? Это он сам сказал тебе?

– Нет. Разве дети рассказывают что-нибудь своим родителям? Я просто слышала, как он говорил Питу, что дядя приходит и берет его в самые замечательные путешествия.

– Дядя Джек? Какие путешествия? В то королевство, о котором ты рассказывала? Где правит Леон Лев?

– Н-нет. Совсем другое. О Звериной стране он сам рассказывал мне и знал, что это чистая фантазия… Но эти путешествия с дядей… нет… они совсем другие. Все подробности, которые я слышала, очень реалистичны. Например, визит в лагерь индейцев… Он рассказал, что делают индейцы, описал, как пахнет сохнущая кожа, догорающий костер… А в другой раз он говорил о полете на самолете. Я могу понять, что он вообразил себе самолет величиной с дом. Но его самолет без пропеллера, летит бесшумно и очень быстро. В самом самолете показывают фильмы. Цветные. Он даже говорил, как самолет называется. Реактивный. Да, да, реактивный.

– Ты боишься, что у него воображение обгоняет развитие? – спросил я беззаботно. А когда она кивнула, проглотив комок в горле, я наклонился вперед и похлопал ее по руке. – Элли, воображение – это самое драгоценное, чем владеет ребенок. А способность воображать детали – вообще неоценимый дар. Твой сын не просто здоров. Он, может быть, гений. Постарайся не убить в нем это.

Я все еще верю, что я был прав. Ошибался, но был прав.

А тогда я хмыкнул и сказал:

– А что касается реактивного самолета и прочего, то я могу показать тебе десятки тайников, где они с Питом прячут книжки издательства Бака Роджерса.

Всем маленьким мальчикам приходит срок идти в школу. Этот срок настал и для Джона. Нет никакого сомнения, что он направился туда без особой охоты.

Впрочем, как и все остальные дети. Кому охота сидеть в помещении, когда вокруг столько интересных дел? Однако учился он прекрасно. И особенно его захватила история. «Звезда пролетела поблизости от Солнца и выпустила облако огненного газа, которое и стало планетами… Периоды мировой цивилизации – это Египет, Греция, Рим, Средние века и наше время, которое началось в 1492 году…»

Круг его друзей расширился. Их родители сетовали: «Мой Билли на четыре года старше… Мои Джимми и Стюарт младше Джонни на два года и четыре года…» На этом жизненном этапе такая разница в возрасте казалась непроходимой пропастью, но, тем не менее, Джонни умудрялся организовывать детей. Он вообще обладал организаторскими способностями. Например, Элеонора полностью доверяла ему подготовку празднования дня рождения Тома.

На восьмом году жизни он испытал новое ощущение. Два старших мальчика из другого района города решили, что будет весьма забавно, если они подстерегут кого-нибудь из детей по дороге из школы и поколотят. В сентябре еще можно было найти пустынные места.

Но им не повезло: они нарвались на Джона Хейвига. Впоследствии они жаловались, что Джон созвал целую армию ребят себе на помощь.

Когда эти двое пожаловались своим родителям, то получили хорошую трепку. «Идиоты всегда трусы», – сказали отцы сыновьям.

Долгое время на Джонни все смотрели с обожанием и трепетом, хотя он отказывался рассказать подробности сражения.

Прошло время – и инцидент канул в Лету. Это был год, когда пала Франция.

– Какие-нибудь новости о воображаемом дяде? – спросил я Элеонору, когда мы встретились на какой-то вечеринке. Я подошел к ней, чтобы избавиться от политических разговоров.

– Что? – недоуменно спросила она. Мы стояли на крыльце дома. Из освещенных окон слышались смех, разговоры. С площадки доносились удары игроков в крикет. Полная луна висела над часовней колледжа Хольберга.

– О, – проговорила она. – Ты имеешь в виду моего сына? Нет, ничего подобного. Ты был прав. Это прошло.

– Или он научился скрывать, – подумал я вслух.

Она была уязвлена.

– Значит, ты думаешь, что он не доверяет нам? Впрочем, да, он никогда не говорит нам ничего важного…

– Спокойно, – быстро сказал я. – Он во всем следует своему отцу. Элли, не беспокойся, все будет хорошо. Лучше пойдем выпьем.

В моих записях точно указан день, когда Джек Хейвиг – да, да, теперь я стал называть его Джеком – на время потерял над собой контроль.

Вторник, 14 апреля 1942 года. За день до того Том Хейвиг сделал гордое заявление своему сыну. До этого он ничего не говорил о своих надеждах, потому что не был уверен, что они сбудутся. И вот счастливый день настал. Школа приняла его отставку, а армия зачислила в свои ряды.

Несомненно, он мог бы остаться. Ему было больше тридцати лет, он был учителем. По правде говоря, он служил бы стране лучше, если бы остался. Но крестовый поход был объявлен, полетели «дикие гуси», и тень смерти нависла над крышами Сенлака. Даже я, человек средних лет, и то рассматривал возможность примерить форму. Но меня не взяли.

Звонок Элеоноры поднял меня с постели еще до рассвета.

– Боб, приезжай! Прямо сейчас, пожалуйста! Джонни! Он в истерике! Хуже, чем в истерике! Я боюсь… Мозговая лихорадка… Боб, приезжай!

Я поспешил и вскоре сжимал его худенькое тело, пытаясь понять его выкрики, сделать инъекцию. Джек кричал, вешался на шею отца, расцарапал себя до крови, бился головой о стену.

– Папа! Папа, не уезжай! Они убьют тебя! Я знаю, я знаю! Я видел! Я видел, как возле этого окна плачет мама! Папа, папа! Не уезжай!

Я держал его под действием лекарств почти целую неделю. Столько времени потребовалось, чтобы успокоить его. И до самого мая он оставался тихим и бессловесным.

Это была совершенно ненормальная реакция. Другие дети гордились своими отцами, рассказывая об их истинных или выдуманных подвигах. Джек был не таким.

Постепенно он оправился и вернулся к занятиям в школе. Все свое свободное время он воображал, что находится рядом с Томом. И писал ему письма каждый день. Он писал, отцу, который был убит в Италии 6 августа 1943 года.