Текст книги "Чикагская петля"

Автор книги: Пол Теру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Уходи! – сказала она. – Дай пройти, ты мне не нужен.

В ее голосе не было насилия, просто отказ от него, и именно от этого Паркеру было так больно.

Ева придавала этому миру смысл, ее существование в его жизни давало ему надежду на то, что он сможет свыкнуться со своим раскаянием. Но потерять ее вот так, видя, как она уходит вниз по улице, значит потерять в ее лице силу и логику, к которым он уже успел привыкнуть.

– Почему ты не сказала мне, что ты – коп?

– Да я сама не понимаю, почему тебя это так волнует. Это тяжелая работа. Когда ты говоришь людям об этом, они начинают рассказывать глупые анекдоты, задавать глупые вопросы, а потом просто сбегают. А почему ты не сказал мне, что ты – засранец?

– Да я еще хуже, – сказал он, но Ева все ускоряла шаг, и Паркер начал задыхаться. – Ева!

Этот возглас заставил ее приостановиться, но только для того, чтобы сказать:

– Ненавижу, когда ты произносишь мое имя!

И она посмотрела ему прямо в глаза.

– Именно поэтому я хочу, чтобы ты исчез. Если бы я хотела видеть тебя рядом, возненавидела бы себя.

– Ты права! Я думаю, тебе будет лучше без меня.

Казалось, она очень удивилась тому, как быстро он согласился с этим, но уже в следующий миг поторопилась дальше, злясь еще больше от того, что удивилась реакции Паркера.

– Это что? – сказала она и бросила что-то на асфальт. – А это?

Ленивые голуби не улетали, они просто отбегали немного, а потом возвращались, с любопытством рассматривая то, что бросала на дорогу Ева: маленькие белые карточки из бумажника Паркера. Она заставила его собирать их с асфальта, а сама все бежала вперед, выбрасывая их.

Его карточка из яхтклуба в Эванстоне, накопительная карточка авиакомпании «Дельта», его кредитки – восемь штук, карточки заправок «Шэлл» и «Эссо», несколько его визиток, визитка Барбары, ее ламинированное маленькое фото и фото малыша Эдди с датой рождения, написанной на спине, карточка-ключ из клуба «Блэкхоук» и еще много карточек…

– А это что? А вот это?

Она все бросала карточки на асфальт, как карточный игрок, бросающий карты в шляпу. В движении ее рук было столько злобы и она шла так решительно, что Паркер едва поспевал за ней.

– А это? А это?

Это были деньги, около трехсот долларов: по двадцать и по десять. Паркер собирал их, сжимая в кулаке. А потом она повернулась, увидев, как он стоит на коленях и собирает деньги, к которым подбираются грязные голуби.

– Ты вообще кто, мать твою?

Она сказала это так жестко, что Паркер чуть не заплакал. Это был действительно вопрос. И он не знал на него ответа.

Голуби ворковали, хлопали крыльями и готовились взлететь, когда Ева окончательно выпотрошила бумажник Паркера за мусорным баком, а затем швырнула и сам бумажник на асфальт.

– Ты женат, у тебя есть маленький ребенок, ты живешь в Эванстоне, ты член как минимум двадцати клубов, у тебя куча денег на карточках, у тебя есть наличность, ты…

Но Паркер все еще стоял на коленях. Он собирал деньги, отрицал все, что говорила Ева, и умолял ее остановиться. Ради нее же самой. Просто дать ему возможность сказать, что он – ничтожество, что он погубил себя, что он выпал из той жизни, что он – просто никто. Но Паркер понимал, что даже сейчас ему нельзя говорить ей, что он – убийца. Он не хотел в тюрьму, за колючую проволоку, чтобы там его кормили три раза в день. Тюрьма – это всего лишь отсрочка. Это не наказание. Он хотел гораздо худшего.

– Я доверяла тебе!

В голосе Евы слышалась боль обманутой женщины. Но это кричало не разбитое сердце, а жажда мести. Паркер знал, что если она захочет, то сможет раскатать его на этом асфальте, избить его и даже убить, переломать ему все кости, вдавить нос ему в мозг одним точным ударом кулака.

Он хотел сказать, что он тоже был обманут: он принял ее за женщину с потерянной душой, которой он нужен, которая просто ответила на его объявление в разделе «Знакомства». А все это время она в действительности была копом. Но это было не так важно для него сейчас. Гораздо хуже было то, что она сейчас отрекалась от него, и он никогда не думал, что от этого ему будет так больно. Паркер чувствовал себя униженным, был в отчаянии, а мир вокруг вдруг стал давяще огромным и враждебным.

– Знаешь, я так хочу поколотить тебя, – негодовала Ева, – измолотить, засунуть задницей военное гнездо, увидеть, как тебя бьют плетьми!

Это было так мало для Паркера. Он даже не смог сдержать улыбку: какой абсурд! Как мало она о нем знает, если избирает для него такие незначительные наказания. Она просто сердится, ей просто больно. Ева не злится на него по-настоящему, хотя следовало бы. И именно он виноват в том, что она недостаточно зла сейчас. Но ему вряд ли следовало ожидать от нее большего. Были моменты, когда он не мог понять, кто она для него: друг, любовница или одна из жертв? Но сейчас он знал ответ на этот вопрос, и он страшил и затуманивал мозг. Паркер постоял несколько мгновений, переминаясь с ноги на ногу, как голуби вокруг, а потом вдруг сорвался и побежал.

– Беги-беги, козел! – обиженно крикнула ему вслед Ева, когда он пробежал мимо нее.

Голуби разлетались у него из-под ног. Они шумно хлопали крыльями, возмущались и уносили с собой его последние крохи надежды.

И вот у него нет никого: некому служить, некому ему помочь, некому наказать его как следует. Он никому не нужен. Он опасен и сам виноват во всем этом. Никто другой – только он сам.

В то утро он спал в Грант Парк. Он проснулся более бодрым, но неприятно удивленным тем, что все еще жив. Но в нем все еще теплилась жизнь, какое-то аморальное смущение, скорее не жизнь, а паника. Было еще только одно место, куда он мог пойти.

13

Жара, наконец, отступила. Следующие несколько дней небо было затянуто низкими серыми грозовыми облаками, похожими на черные суровые горы. Это придало Чикаго и его окрестностям – по большей части равнинным – какой-то зловещий вид. Паркер смотрел из окна маленькой квартиры, которую он снял, как серебряные нити дождя расходятся кругами на лужах мокрых улиц.

Он считал очень важным, что переехал в маленькую меблированную комнату на Саус Блу Айленд Авеню. Но чувствовал себя при этом так, словно очертя голову прыгнул в бурный поток реки. И теперь этим стремительным течением его несет в неизвестность. Он был одет в женскую одежду. Поэтому у него было такое ощущение, что его несет течением.

Его комната находилась над складом-магазином алкоголя, а за ним, в следующем доме, был магазин одежды, склад-магазин матрасов, лавка мясника. И у всех этих магазинов на окнах были толстые черные решетки. Эти защитные решетки придавали им вид чего-то некоммерческого, даже запрещенного. Они были похожи на осажденные склады. Этот район под названием Айленд ужасал всех своим бесконечным хаосом, вездесущими граффити и постоянной многолюдностью. Из всех углов здесь было слышно радио, но никогда нельзя было точно определить, откуда именно. Но Паркеру до сих пор никто так и не причинил зла. И это как-то обыденно страшило его: люди бормотали себе что-то под нос, ругались, матерились, но не кричали. И в какой-то момент Паркер перестал беспокоиться.

Айленд был ужасен только для тех, кто не жил здесь.

Паркер плыл по течению, и оно принесло его сюда. Он спал в своей одинокой кровати, желая, чтобы его старая жизнь исчезла. Старая жизнь – его огромная ошибка. Он познал страсть и сексуальное влечение, и между этими спазмами у него были краткие вспышки любви. Но любви оказалось мало: он был слишком испорченным, чтобы удержать ее надолго. Теперь, оглядываясь назад, Паркер понимал, как он был жесток и непостоянен, как он дразнил и обнадеживал женщин своими объявлениями в разделе «Знакомства» и теми лживыми насквозь письмами, как он сам губил свои чувства. И он остался у разбитого корыта, и нет даже фундамента, чтобы все это восстановить. Так что ж: надо разобрать эти руины. Ни одни отношения он не мог перевести в дружбу. Так пусть все они катятся во тьму.

Ему нравилась тьма. Он избегал дневного света. Выходил из дома только ночью: как круизный корабль, идущий по другому водному пространству, которое созвучно сужающейся реке, в которую он попал. Сначала Паркер проверил себя одеждой, которую купил. Он научился ходить на каблуках. Он заходил в бары и болтал с разными людьми. Однако ночью там были преимущественно мужчины. В этом не было никакой романтики: он был ужасен, полуживой, с пустыми, мутными глазами, одинокий среди женщин и еще более одинокий среди мужчин.

С ним постоянно заговаривали странные мужчины. Интересно, это со всеми женщинами вечером происходит? Мужчины никогда не заговаривают со странными мужчинами, но Паркер играл в эти вечера роль одинокой странной женщины, и на него постоянно обращали внимание, над ним посмеивались, чаще всего грязно. Хуже всего были пьяные: самые неуклюжие и самые приставучие. Большинство мужчин здесь – черные. Их привлекает этот блестящий парик? Но он должен был быть блондинкой. Как Шэрон. А может его неуверенная походка? На высоких каблуках он был вынужден держать спину прямо, высоко подняв голову и расправив плечи. Он шел прямо, но неуверенно, и чувствовал себя так, словно выставляет напоказ. Еще более уязвимым он чувствовал себя из-за платьев. Паркер ощущал себя большим и голым, потому что его одежда была из таких легких тканей.

Но он не отваживался отвечать мужчинам. Он не говорил ничего, просто опускал глаза и обреченно шел дальше.

Мужчины изучали ассортимент баров, а Паркер продолжал экспериментировать с одеждой. Он ловил каждый мимолетный комментарий в баре, каждое слово прохожих, принимал оклики мальчишек, сидевших у порога дома или игравших у ограды. Паркер ненавидел эти комментарии, по сути, он был одним и тем же. Правдивое и вульгарное эхо. Но, одеваясь так, играя роль странной и уязвимой – словно кукла, – он нарывался именно на эти слова. Только так он мог поддерживать хоть какой-то смысл своего пребывания в этом мире. Он понял, что так ему менее тоскливо. Это не умаляет его раскаяния, но оправдывает его безграничность и поддерживает в нем ощущение ржавения изнутри.

И он не принимал грязные замечания этих мужчин близко к сердцу. Большинство из них разговаривают с женщинами так, словно они – трансвеститы: мужчины, которые слишком ничтожны и патетичны, чтобы носить мужскую одежду.

Он сбрил все волосы на своем теле: это тоже усиливало его ощущение физической слабости. Он накладывал тонны косметики. Использовал дешевый парфюм. Выглядел намеренно смешно, а пах как после дезинфекции. Но он мог хоть как-то переносить себя только таким. Это была необходимость, своего рода епитимья, но еще в этом было отвращение, и именно от этого становилось легче.

У Паркера был секрет, который не должен знать никто: он – убийца. Своими зубами и руками он убил ту несчастную молодую девушку Шэрон в ее ужасной комнатушке. Он лишил ее жизни. Он был даже хуже того страшного человека, которому пресса дала имя Вольфман. Он должен быть один, должен один изобретать для себя свое уникальное наказание. Он должен быть изолирован и молчать. Если он только откроет рот о своем преступлении – это уже будет зло.

В какой-то день газеты неожиданно снова заговорили о Вольфмане – началась новая травля убийцы после того, как мертвой нашли у себя в квартире молодую женщину на Вест Уолтон. Ее подцепил кто-то в баре одиночек неподалеку и убил вскоре после этого. На ее теле были следы укусов.

Когда-то Паркер мечтал увидеть в газетах статью, подобную этой. Это доказало бы ему, что не он убийца, потому что этого убийства он не совершал. Но сейчас Паркер знал все лучше. Это он свел Шэрон в могилу. Возможно, он подсказал идею и убийце девушки на Вест Уолтон.

Этот бар одиночек назывался «Сладенькие». Это невинное слово было написано на футболках и кружках, которые продавались при входе. Паркер был разочарован этими глупыми сувенирами и шутливым дизайном бара: все стены в игрушках и значках с эмблемами вузов. Он ожидал чего-то брутального, более темного и зловещего. Посетители были туристами и путешественниками, точно не местными. Все были странно одеты и в шляпах. Нескольких выходцев из Чикаго, подобно Паркеру, занесло сюда, скорее всего, из любопытства: людям ведь всегда интересно все, что имеет отношение к убийствам. Но он тут же напомнил себе, что, в отличие от всех этих мужчин, не наблюдатель. Ведь он не мужчина.

Летний дождь был очень кстати – на нем был дождевик поверх черного платья. Он чувствовал, что выглядит менее вызывающе и уродливо.

Паркер сел один за маленький столик и не снял дождевик, радуясь плохому освещению и густым теням. Музыка была слишком громкой, но это отвлечение тоже было ему только на руку. Он очень не хотел попасть в один из больших и тихих баров, где его тут же заметили бы и стали воспринимать как фрика.

Его обманчивый внешний вид в этом публичном месте – ведь он был одет как женщина – делал его почти преступником, а когда он услышал в общем гуле фразу «как вон та лесбиянка», то надеялся, что это про него.

Официантка в футболке с надписью «СЛАДЕНЬКИЕ» поставила на столик Паркера поднос, а с него – кружку пива.

– Один парень у бара угощает Вас, – объяснила она.

На груди у нее красовалось сердечко. Паркер благоговел перед простотой ее форм и доверчивостью личика. Она была очень молоденькая, и сначала в ее присутствии он почувствовал себя клоуном. А потом понял, что это из-за своего раскаяния он так не похож на нее. Паркер чувствовал себя неловко и глупо. Его презирали, да. Но его собственное презрение перекрывалось его подозрительностью.

Но кто угощает его пивом? Он не мог понять, кто именно, но этот жест тронул его. Эта нежность. Что кто-то заметил его. Или его кто-то узнал?

– Привет! Можно к тебе присоединиться?

Паркер увидел над собой мужчину и был поражен его габаритам. Он был огромный, с очками, посаженными на большой мясистый нос. У него была короткая толстая шея, ему, скорее всего, за пятьдесят. Он не лысый, а с отдельными прядками, беспорядочно торчащими в разные стороны. Залысины выглядели так, словно его побрили полосами. Те волосы, которые остались, были слишком длинными. Волосы были даже в ушах, которые, в свою очередь, казались слишком маленькими для его огромной головы.

– Садись, пожалуйста, – сказал Паркер.

Мужчина смотрел на движение его губ. Очки незнакомца сидели кривовато, а плечи пиджака были мокрые. Скорее всего, он некоторое время ходил взад-вперед под дождем, набираясь смелости зайти в этот бар.

– Это я купил тебе пиво, – сказал он, указав на кружку, стоявшую перед Паркером. Мужчина тоже держал в руке кружку: когда он говорил, то слегка покачивал ей, а потом шумно отпивал пенный напиток. Его нервозность делала его уродливым и заторможенным, но Паркеру было жаль его. Какой же он страшный! И ведь не понимает, насколько он страшен. Он просто неудачник.

Нервозность этого мужчины успокаивала Паркера. Как можно более нежным голосом он спросил:

– Как тебя зовут?

Это еще больше взволновало мужчину, он стал еще больше нервничать. Он заерзал и быстро ответил:

– Не важно!

– Ты не из Чикаго, правда?

– Гарри. Нет, слишком похоже… Ховард!

Но, сказав это, мужчина вздрогнул, и боль застыла в его глазах. Словно он сожалел, что сказал правду.

– К черту все эти вопросы. Кому какая разница!

Паркер поднял кружку и отпил немного пива, а мужчина смотрел куда-то в сторону, словно решал, что делать дальше.

– Я здесь первый раз, – сказал Паркер и, чтобы мужчина не воспринял это как критику, тут же добавил: – но здесь мило – так оживленно. Столько молодежи!

– Будешь еще пиво? – спросил мужчина.

– Нет, спасибо.

– Тогда пошли, – сказал незнакомец и быстро направился к выходу.

Уже на улице Паркер спросил:

– Ты удивился, что я согласился так быстро?

– Я думал, это так и должно быть, – ответил мужчина. – Пошли ко мне. У меня номер в отеле в паре шагов отсюда.

– Нет, туда я не могу, – ответил Паркер. – Они наблюдают за отелями – там полно копов, понимаешь?

– Ты о чем?

– Пойдем лучше ко мне.

– Нет. Так я не могу, – сказал мужчина и стал снова смотреть в сторону. Он хотел уйти, но не знал как. В конце концов сказал:

– Мне надо в туалет. Сейчас приду. Извини!

Он, конечно, не вернулся. Паркер и не ждал ничего другого. Он прошелся по улице взад-вперед пару раз, а потом ушел. Это был просто эксперимент. И он удался, потому что он верил в себя. Паркер был Шэрон. Он все сделал правильно. А вот мужчина нет. Но все же та быстрота и легкость, с которой он адаптировался в этой отвратительной жизни и стал Шэрон, именно это доказывало ему, что он опасен и лжив.

Паркер почувствовал эту лживость снова в следующий день, когда лежал в своей комнате с зашторенными окнами. Солнце проникало в нее только через дырки в занавеске. Он ждал захода солнца, чтобы снова выйти в город.

В тот вечер он снова вышел. Паркер шел по Блу Айленд Авеню и представлял, что к нему снова обратятся. Некоторые мужчины окликали его «Блондиночкой», когда он проходил мимо, но он не боялся.

Паркер заинтересовался, только когда к нему подошла женщина и заговорила с ним. Она была темнокожей, с волосами, забранными в сетку, в джинсах, в кедах и футболке с рекламой какой-то радиостанции.

– Милочка, ты не знаешь, где здесь ближайший телефон-автомат?

– За углом, – ответил Паркер, вспомнив, как только что прошел мимо него. Но там была подозрительная группа подростков. – Только будь осторожна!

– Ой, не беспокойся за меня, – сказала женщина и дотронулась до руки Паркера.

Этот доверительный жест так растрогал его: это было первое человеческое отношение, которое он встретил за последние несколько недель, и он даже усомнился в своем решении. Паркер хотел пойти за этой женщиной. Он хотел, чтобы она стала его другом. Или кто-то наподобие нее. Но… нет! Он не заслуживает ее. Если бы она знала, кто он на самом деле – мужчина, убийца, замаскировавшийся под жертву, – то никогда не прошла бы с ним даже по одной стороне улицы.

Около университета группа парней – четверо или пятеро – (было темно и Паркер не оглянулся) выскочила из боковой улицы и стала преследовать его. Он ускорил шаг. Они догнали его.

– Эй, подожди, не убегай!

– Оставь ее, Энджи. Она дерьмовая.

– Смотри, как насчет этого? Эй, красотка, а такой ты когда-нибудь видела?

– Пошли с нами, мы тебе так вставим! Тебе ведь понравится, да?

Будто они знали, что он – мужчина, и просто смеялись над его внешним видом.

– Иди сюда. Я тебе такое покажу!

Паркер хотел уйти. Но он знал мужчин. Это все несерьезно – это бравада и ничего более. Они просто унижали его, повыпендривались бы и ушли. В группе они практически безопасны. Только поодиночке могли быть такими жестокими, как хотели казаться.

– Она улыбается – ей нравится!

Они еще прошли за ним немного. Но Паркер молчал и шел дальше. И тогда они отстали и загоготали. Паркер оглянулся. Через несколько секунд один из парней вышел из группы и стал преследовать его. Он притворялся спокойным и беспечным. Но быстро пошел к Паркеру, явно собираясь догнать его.

– Стой! – сказал он.

Паркер посмотрел на него. Он был спокойнее по сравнению с другими из той группы. Ему было около тридцати, на нем была рубашка с короткими рукавами и в неоновом свете, исходившем от окна находившегося рядом бара, его лицо показалось Паркеру ирландским по подбородку и щекам.

– Пойдем выпьем?

Почему именно это предлагают мужчины женщинам, которых они ненавидят, но хотят? Наверно, что-то в их отчаянном желании заставляло их думать о выпивке.

– Отличная идея, – ответил Паркер.

Мужчина притворился, что не удивился. Притворился, чтобы иметь преимущество перед Паркером. Ведь тот согласился так быстро.

В баре было накурено и полно мужчин, и Паркер наблюдал, как они шарахались от него, стараясь не прикасаться. Спутник Паркера стыдился и его, и себя, и этот стыд подсказал Паркеру, что мужчина, должно быть, на самом деле очень жесток.

Он дышал ему прямо в лицо, когда говорил.

– Ты ждал, что я к тебе подойду, да?

Паркер не ответил. Он смутился низкого тембра голоса. Он чувствовал себя более напряженно в таких барах, но был рад сигаретному дыму, шуму, темноте и безразличию злых алкоголиков.

– Чего ты хочешь? – спросил мужчина.

– Того, что хочешь ты, – ответил Паркер.

– Так не бывает.

Что Паркер сказал не так?

Мужчина уставился на него и закусил губу, обдумывая что-то, сомневаясь. Возможно, он просто не в себе. У него были большие уши, веснушки и проколотый подбородок. Его руки обгорели до локтя. Он – рабочий, где-то за городом. Опустив голову и не глядя на Паркера, он сказал:

– Я хочу поставить тебя раком. И чтобы ты молила о пощаде.

– О да! – ответил Паркер.

Его заинтересованность разочаровала мужчину.

– Если ты доведешь меня до этого, – добавил Паркер.

Так-то лучше, мужчина уловил нотки удовольствия в этих словах. Он прошептал:

– Я хочу увидеть, как сперма другого вытекает у тебя из задницы.

Он чуть не задохнулся, сказав это: он был возбужден и очень смущен. Он хотел сказать больше – Паркер видел это, но не мог сформулировать свою мысль. Но его вздоха было достаточно: в этом дыхании было столько жестокости.

– Пойдем ко мне, – поторопил его Паркер, – здесь рядом.

Мужчина не сказал «да». Он залпом опрокинул свой виски и быстро вышел из бара. Когда Паркер вышел за ним, тот ждал его на некотором удалении от входа. Они не обменялись больше ни словом. Странные, неожиданные, брутальные слова, которые мужчины говорят незнакомым женщинам – только женщинам. Они всегда означают насилие и жестокость, но это так предсказуемо для Паркера. Мужчины даже не пытаются разговаривать по-другому. Может, это просто слова? Может, все на самом деле безобидно?

Мужчина оставался на некотором расстоянии, следуя за ним скорее как собака, чем как человек, и Паркер знал, что незнакомцу стало заметно легче от того, что в комнате было темно. Лишь тусклый свет с улицы был еле заметен. Ни одна лампа не была включена. Мужчина поспешил в туалет, открыл двери, посмотрел за занавески и убедился, что они одни в этой комнате. Паркер слышал, как этот перевозбужденный мужчина шумно дышал.

– Ты шпионишь? Ты нимфоманка? Ты шлюха? Дашь первому встречному?

Мужчина ненавидел себя самого, но не осознавал этого. Так что он наверняка будет очень жесток.

– Да, – ответил Паркер, – первому встречному.

– И как ты это делаешь?

– Как захочет мужчина. Как угодно.

Мужчина задышал еще более нервно, но также тяжело. Он был возбужден. Дрожащим голосом он сказал:

– Расскажи мне об этом. Встань на колени и расскажи.

Паркер встал на колени и сказал:

– Они связывают меня. Некоторые бьют.

– И тебе нравится.

Паркер засомневался, а потом ответил:

– Если тебе нравится.

Мужчина ответил:

– Ах ты, сучка! Ах ты, шлюха! Говори, я хочу слышать еще!

– Делай это так, как хочешь! – ответил Паркер.

– Расскажи мне о боли.

– О, я обожаю это! Сделай мне больно. Прямо сейчас! Я тащусь от боли! Я рабская мазохистка!

В этот самый момент, сказав это и убеждая себя в том, что это так, он вдруг живо представил себе травмированные гениталии на фотографиях Роберта Мэплторпа. Он вспомнил, как Джейкс сказал: «Вот такова жизнь: люди делают и такие вещи», и вспомнил, как рьяно он отрицал это. А сейчас он подумал: «Я – один из этих людей», и понял, что на самых жестких фото был он.

– Не верю, – сказал мужчина, словно не Паркеру, а кому-то третьему в этой комнате.

Паркер потянулся к нему, но стоило ему притронуться к мужчине, как тот отпрыгнул, словно его ошпарили:

– Убери руки! – крикнул незнакомец и ударил Паркера очень сильно сначала в грудь, а потом по лицу. Паркер взвыл и упал, закрыв лицо руками. Он сгруппировался, ожидая еще ударов. У него зазвенело в ушах, и он несколько мгновений ничего не слышал. Но потом он услышал голос мужчины.

– Тебе больно? – незнакомец, похоже, боялся этого. Он стал похож на маленького мальчика, а не мужчину.

– Нет, – ответил Паркер.

Он хотел сильнее и больнее, больше боли, чем мог причинить этот тщедушный и боязливый ирландский извращенец. И все же он тоже был напуган. Паркер хотел, чтобы это было неожиданно, очень больно и смертельно. Он не ожидал такого бесполезного унижения и никчемной боли и так много слов. Но этому мужчине нужно было говорить: он был напуган и не знал, что делать дальше.

– Что ты делаешь? – спросил Паркер. – Что ты хочешь?

Мужчина шарил рукой по стене. Возможно, в поисках выключателя или дверного замка.

– Уйти отсюда, – сказал он. – Ты ненормальный!

С этими словами он выбежал из комнаты Паркера, и его шаги по лестнице быстро стихли. Паркер заплакал. Не над тем, что этот мужчина сделал с ним, а над паникой и страхом этого мужчины. Над тем, что он сделал с этим мужчиной.

14

Жара Чикаго, исходившая от кирпичей этих ужасных зданий, придавала голосам мужчин какую-то писклявость, даже если они сливались с шумом улиц. И этими голосами и разными словами они говорили, в принципе, одно и то же.

– Эй, детка, иди сюда. Я тебе кое-что покажу!

Словно они знали эту грустную женщину с мокрыми длинными волосами, такую соблазнительную в новых туфельках.

– Садись, покатаемся?

– Пойдем выпьем?

– Поехали с нами на барбекю?

Это были не вопросы, а требования.

– Что ты здесь делаешь? – спросил его однажды один мужчина. Он был темнокожий, с большим ртом, словно сделанным из железа, и твердой, почти неподвижной нижней челюстью. Он выглядел голодным и опасным. Он процедил это вопрос второй раз будто сквозь зубы:

– Что ты здесь делаешь?

Это был самый сложный вопрос, на который Паркеру когда-либо приходилось отвечать. Он отошел от него молча, чувствуя себя подавленным, потому что ответ был невыносим.

Голоса большинства мужчин были такими же, как их руки, жесткие, толстые, обычные, фамильярные, настойчивые. Хотелось, чтобы они остановились, потому что они не знают, что делают или что говорят. Мужчины все время трогали его.

Как только Паркер приближался к мужчине, тот сразу прикасался к нему, к его одежде или к его телу. Некоторые брали его за руку и окидывали с ног до головы, когда он молчал. И, скорее всего, удивлялись этим мускулам под легкой блузочкой.

Они обычно сбивались в группки по трое-четверо, но иногда на него обращали внимание и поодиночке.

– Иди сюда! – кричали ему вслед.

Или просто обзывали: «Сучка!»

Паркер хотел продолжения с ними, но сама формулировка ими этих требований, их нарочитая фамильярность делала это продолжение невозможным. Разве это может быть серьезно, когда такое выкрикивает один из группы? Ну и дальше-то что? Они бы очень удивились, если бы он вдруг остановился, подошел к ним и сказал:

– Отлично. Все, что хочешь.

Мужчина чувствует себя униженным, если ему дают то, о чем он просит. Вместо этого надо просто давать им то, что они хотят. Это, в свою очередь, унижает тебя: говорить, мучить, материться, плевать и озвучивать самые грязные мысли. Но не более. Это был своего рода ритуал унижения и смирения: заходить далеко, но все же до определенного предела. Иногда он слышал, как женщины отвечали на эти пустые выкрики. Но они не понимают, что тем самым ставят мужчин в очень неудобное положение. Паркер знал это точно: он когда-то был мужчиной.

Он не хотел общаться с мужчинами, которым нужно было только поговорить. И никаких действий. Для них было достаточно тех слов, временами шокирующих тупых. Сейчас, в роли Шэрон, он бывал в Лоуп, чтобы, задрав голову, восхищаться высотой Сирс Тауэр и облаками, горделиво проплывающими около нее. Они будто придавали башне движения. И этот небоскреб словно маршировал. Однажды в скоростном поезде из Холстед в Клинтон мужчина в темно-синем костюме в тонкую розовую полоску, с шелковым галстуком и в голубой рубашке на пуговицах, лет около сорока пяти со здоровым лицом, аккуратно причесанными волосами, карими глазами, небольшим шрамом на подбородке, с дорогим кейсом, выглядевший слишком успешным для этого района, не как профессор, а скорее как брокер, дающий финансовые консультации на заседания Финансовых Комиссий, прошел быстро по вагону, где сидел Паркер, посмотрел ему прямо в глаза и бросил:

– Отсоси, сучка!

Это эпизод длился не более четырех секунд, но врезался в память Паркера.

Ему был нужен этот мужчина, все эти мужчины, но все-таки их жестокости было недостаточно. Они хотели всего лишь унизить его, тогда как он хотел, чтобы его уничтожили.

Надо понимать, что, говоря «иди сюда», они имеют в виду «пошел вон». Паркер знал их гордость, что они были в плену у своих предрассудков, своего удовольствия, своих страхов. Но из-за своей беспомощной и безнадежной потребности в них, потому что они только дразнились, но действий не предпринимали, Паркер искал женской компании. Женщины жалели его, видя в нем фрика. Но они не задавали вопросов.

Он снова вышел из своей комнаты. Сирс Тауэр в Лоуп была границей, дальше которой он не шел, краем его нового мира. Она стала для него своего рода монументом. Однажды вечером он возвращался домой от Сирс Тауэр. И вдруг на пересечении 15-й Западной и Саус Блу Айленд около него остановилась машина. Она затормозила так резко, что ее слегка развернуло, она въехала на тротуар и поцарапала автомат по продаже газет.

Из машины быстро вышел мужчина в темных очках и, кипя от злобы, перебежал на сторону пассажира, крича:

– Если ты именно этого хочешь…

Паркер тупо уставился на эту хаотичную сцену.

Новый «Таурус» стоял наполовину на тротуаре, а мужчина вытащил с переднего пассажирского сидения женщину в широком голубом джемпере и бледных кремовых брюках. Она отчаянно закрывала лицо руками. Мужчина был в ярости, он оттолкнул ее от машины, но не ударил.

– Можешь оставаться прямо здесь! – прокричал он.

Женщина отшатнулась и заплакала, а мужчина сделал жест, означавший, что он теперь избавился от нее. Он развернул машину и быстро скрылся, направляясь в восточную часть к шоссе.

Паркер наблюдал, что будет делать женщина. Он думал, что сначала она еще немного поплачет, но нет! Казалось, она расслабилась, вытерла нос и глубоко вздохнула. И по тому, как она огляделась, просто по движению ее головы, Паркер понял, что она здесь в первый раз на самой опасной улице Чикаго, как она наверняка думает.

Паркер подозревал, сам не зная почему, что эта покинутая женщина была для него лучиком надежды. Эта мысль ободрила его, придала ему уверенности, потому что он знал, что ему придется подойти к ней, подружиться с ней и помочь ей. И только потом он получит так нужный ему ответ. Кроме Паркера, никто не видел, как ее выкинули из машины. Возможно, это как раз то, что ему нужно: он чувствовал ответственность как свидетель, а также полагал, что будет за это вознагражден.