Текст книги "Стоит ли им жить?"

Автор книги: Поль Генри де Крюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Ее завернули в одеяла и, с тяжелыми ожогами, отправили в госпиталь Красного креста в Бонфильде.

IX

Это был шаблон; это входило в рамки будничной работы, направленной на утверждение жизни там, где смерть хотела бы царить безраздельно, – и когда де-Кирилин впоследствии писала воспоминания об этом годе, который она называла самым волнующим во всей своей опасной, богатой приключениями жизни, она ни словом не обмолвилась об этом маленьком инциденте.

Это случилось на другой день после крупного, знаменательного события, когда доктор Говард Келли, из больницы Джона Гопкинса в Балтиморе, посетил захудалую ферму Дионнов. Прибывши с сыном-доктором и с внуком, этот специалист из специалистов привез с собой в маленькой свинцовой коробочке эманацию радия, стоимостью в шестьдесят тысяч долларов.

Сиделки, бережно распеленав маленькую Марию, положили ее на стол, и в течение сорока четырех минут, по хронометру, действие радия было сосредоточено на большой, печеночного цвета опухоли на бедре Марии, которое вряд ли было толще человеческого пальца… Дэфо знал, что малейший ушиб, малейшая царапина этой опухоли могла вызвать у девочки смертельное кровотечение… если только радий, стоимостью в шестьдесят тысяч долларов, не придет на помощь и не высушит ее… Но теперь все в порядке, можно быть спокойным, – заявил старый доктор Келли.

Младенцы стали уже вырастать из своих инкубаторов с кондиционированным воздухом, и тут-то их поджидали новые, невиданные еще опасности. Дело, видите ли, в том, что летом в этой пятикомнатной избушке жило – ни много, ни мало – двадцать два человека, считая в том числе и самих близнецов, которым, конечно, жилось лучше всех. Здесь были работники и работницы, нанятые для обслуживания основных нужд высокознаменитых теперь папаши и мамаши Дионн, и многочисленные родственники, приехавшие погреться в лучах их мировой славы. К огромному человеческому населению присоединялись еще тучи мух, налетавших в комнату от беспрерывного хождения взад и вперед.

Сиделки чрезвычайно усердно старались втолковать папаше и мамаше Дионн основы гигиены и санитарии, объясняя им, по-французски, для чего нужна борьба с мухами, каких страшных микробов могут занести эти насекомые и откуда они приносят эту опасность. Папаша Дионн был весьма заинтересован этими новостями и однажды проявил даже зачатки научной любознательности… спросив у сиделок: «сколько мух они нашли в испражнениях младенцев нынче утром»?

Чистка, завешивание, дезинфекция этой опасной приграничной избушки проводились неустанно, но даже сама де-Кирилин не могла одержать победы над клопами, которые то и дело кусали младенцев в инкубаторах, так что пришлось даже установить посменное дежурство совместно с третьей сиделкой, Пат Муллинс, чтобы обирать этих отвратительных насекомых с несчастных малюток.

Одним словом, с каждым днем обстановка в этом доме становилась все хуже и хуже – «хуже, чем семь похорон», как выражалась кузина Альма Дионн, что звучит весьма многозначительно, если знать детали этой церемонии во французской Канаде.

– Я совершенно туда не показываюсь, если сиделки за мной не посылают, – говорил доктор Дэфо, – я уж две недели не брал козявок на руки.

И он был прав. Потому что в приходе Корбейль уже свирепствовала эпидемия кишечной токсемии. И несмотря на все их строго научные предосторожности, 12 сентября пять кривых веса, которые до сих пор так великолепно шли вверх, начали вдруг колебаться, остановились и поползли вниз. Ну, конечно, они заразились…

Они резко побледнели и перестали есть.

– Они пережили опасный кризис в эти двадцать четыре часа, – говорил доктор. – Их слабенькие организмы, конечно, не выдержат, если условия не изменятся.

Но тут ему пришлось столкнуться кое с чем посерьезнее их болезни. Пришлось вступить в бой со сверхнаукой. Из Торонто пришли тревожные, сугубо научные планы борьбы с угрожающим малокровием у младенцев. Самолет наготове. Аппарат для переливания крови простерилизован! Величайшая научная сенсация! Есть ли какой-нибудь предел мощной борьбе со смертью, которая с такой неумолимостью преследует чудесных девочек? Вот оно то, что на афишах называется «потрясающей драмой»! Последнее блестящее достижение науки!

«Переливание крови спасает жизнь пяти умирающим близнецам»!

Но тут наш маленький доктор как-то сразу замялся. Он заикался и покашливал. Нет, вы подождите запускать свой мотор. Одну минуточку. И он стал задавать наивные, не научные, чисто деревенские вопросы. Надолго ли переливание крови исправит их анемию? Говорят, это очень тонкая операция? А если переливание улучшит их кровь, скажем, на сорок восемь часов, и они не поправятся от токсемии, то придется снова делать переливание крови? Десять сложнейших операций – на пять маленьких козявок! Да, конечно, они большие специалисты, он им верит вполне! Но он знает, что этих десяти маленьких уколов абсолютно достаточно, чтобы маленькие девочки навсегда перестали быть пятеркой… Нет, нет. Большое спасибо. Простите за беспокойство. Право же, он хочет рискнуть – может быть, обойдется без этого. Не нужно трогать его маленьких мошенниц… И урра, урра, урра! Похоже на то, что они выцарапываются, – снова стали есть, ворковать в ванночке, улыбаться, и они уж не такие желтенькие, не правда ли? Цвет лица у них сегодня гораздо лучше…

Но вот в приходе Корбейль появился коклюш. Приближалась суровая северная зима, березы уж совсем пожелтели. И тут нужно сказать о Дэфо, величайшем враче двадцатого века, что он наверное потерял бы одну или больше из своих малюток, если бы строго придерживался правил врачебной этики, выдержки, осмотрительности, если бы он, с присущей ему исключительной человечностью, не понял, что маленькие девочки являются уже детьми не Дионнов, а всего человечества.

«Дорогой доктор», – так начиналось одно из тысяч писем, которые вместе с телеграммами, каблограммами и междугородними вызовами сыпались дождем на скромный маленький кирпичный домик Дэфо в Колландере. – «Дорогой доктор, посылаю Вам пять центов в фонд дионновской больницы.

Охотно послал бы больше, но папа работает только три дня в неделю, а детей у нас пять человек. Мне 9 лет, а самому маленькому 1 год 9 месяцев. Мы все желаем вам лучших успехов».

В течение всего этого тяжелого лета, которое, после мягкой зловещей осени, переходило теперь в лютую зиму, наряду с практикой, собственной болезнью и войной с коммерсантами, для которых деньги значат больше, чем жизнь каких бы то ни было детей на свете, – все это лето он строил планы, просил, спорил, умасливал, доказывал, агитировал…

И вот теперь, через дорогу от жалкой хижины Дионнов, стояла прекрасная бревенчатая больница!

Это был, несомненно, первый случай в истории, когда целая больница была выстроена для половины детей одной семьи.

Наконец-то впервые за всю свою жизнь маленькие сестрички узнают, что такое солнце, впервые почувствуют животворящее прикосновение старого доктора-солнца, горячим поклонником которого был Дэфо, как не может не быть каждый, заслуживающий звания врача. И они смогут теперь дышать свежим северным воздухом, который стоит миллиона переливаний крови – да при том еще без риска получить опасный укол хирургической иглы…

Больница почти готова, и, пожалуй, вовремя, и не следует ли поторопиться, потому что после кратковременного прилива сил младенцы, один за другим, снова стали увядать, стали никнуть без солнца, несмотря на галлоны стерильного женского молока, помидорного сока и рыбьего жира, которые они поглощали.

Папаша и мамаша Дионн со всем своим франко-канадским упрямством возражали против перевода больных детей в новую больницу. Они знали, что больница не готова. Там всего-навсего несколько столов, – нет ни кухонной утвари, ни посуды, ни даже стульев. Сиделка де-Кирилин рассказывает, как однажды утром, когда холодный осенний дождь барабанил в окна избушки, Дэфо посмотрел на малюток…

– Вы сможете завтра перейти, если меня, чего доброго, куда-нибудь потащут? – спросил он у де-Кирилин.

– Отчего же, – ответила храбрая женщина. – А не рискованно их переносить?

И Луиза де-Кирилин ясно вспоминает ответ Дэфо;

– Дети при смерти. Если мы их не переведем, спасения нет…

И вот на другой день, под проливным осенним дождем, можно было видеть фантастическую процессию, выходившую из тесной, перенаселенной избушки. Пять человек в белых халатах несли каждый по белому узелку. Это были слабенькие, неподвижные узелки, видимо совершенно безучастные – не в пример сиделкам – к тому, что с ними делают, равнодушные к жизни и смерти. Маленький доктор возглавлял шествие, неся Марию, у которой опасная кровяная опухоль быстро таяла, но, увы, и жизнь таяла вместе с ней.

Де-Кирилин, видавшая много видов, пережившая годы гражданской войны и голода в России, – де-Кирилин говорит:

– Переносить этих младенцев так, как это затеял и выполнил доктор Дэфо, – это был самый смелый поступок, какой я когда-либо видела со стороны врача.

После месячного пребывания в больнице, которая была оборудована по последнему слову науки и техники, их уже нельзя было узнать! Сначала на десять, потом на пятнадцать минут, потом на полчаса их выставляли на солнце в корзинках, а позже в остроумно устроенных дорогих колясках; и, под конец, они уже по пять часов ежедневно копошились, ворковали и спали на залитой солнцем веранде.

28 октября они праздновали пятимесячный день своего рождения – в действительности же им было всего три месяца, если принять во внимание нормальный срок, когда они должны были родиться, – и они праздновали этот день, уютно устроившись в пуховых мешках, капюшонах и одеялах, не чувствуя снежной бури, завывавшей вокруг них.

28 ноября эти нереальные, невероятные, сверхъестественные пять близнецов уже упятерили десять фунтов, которые они весили в то отчаянное июньское утро, когда у них почти не было шансов на жизнь. Теперь они были «уличными девчонками». Они были маленькими лесными зверьками, достойными потомками своих прародителей – французских переселенцев. Великолепное наследие крепкой, чистокровной французской протоплазмы, полученное ими от отца и матери, начинало теперь пышно развиваться благодаря этим новым условиям, которые могут, должны быть и будут законным правом каждого ребенка в грядущих человеческих поколениях. Они положительно с ума сходили по солнцу. Они поднимали сердитый визг, когда Леру и де-Кирилин в дождливые дни не одевали их для обычного сна на солнце. Теперь их нельзя узнать; вы ни за что не поверили бы, что это те самые слабенькие, кривоногие, страшные, желтые, пузатенькие человеческие осколки, пищавшие в инкубаторах, слишком утомленные, чтобы жить. Теперь у них полненькие красно-коричневые личики. Глазки сверкают. Ножки прямые и толстенькие, изящное, пропорциональное сложение.

– Они становятся похожими на пятерку упитанных щенков, – говорит доктор Дэфо.

И может ли быть лучшее наслаждение, особенно если вы устали и чувствуете себя неважно, можно ли получить лучший подъем и зарядку на тяжелый, печальный докторский труд, чем… входя ежедневно по утрам в детскую комнату, видеть коллекцию веселых, здоровых детей?

Наш доктор рассказывает, что у него всегда бывает странное чувство, когда сиделки пеленают их одну за другой, чтобы нести на солярий. Ему кажется, что это один и тот же младенец, которого берут по частям.

X

Если вдуматься, – что может быть печальнее этой счастливой жизни пяти младенцев? Я говорю о контрасте…

Великолепные фотографии, и выставочного и частного характера, которые снимает с них при всяком удобном и неудобном случае фотограф Фред Дэвис, – эти фотографии лучше всяких слов говорят о том, что дети могут жить.

Наука о жизни, которая в эти несколько ужасных месяцев так часто их спасала, настолько проста, что всякий неглупый, опытный врач может применить ее для спасения почти любого младенца.

Наш великий маленький доктор Дэфо первый говорит об этом – может быть, даже слишком много говорит…

– Что во мне великого? – говорит этот человек, который велик, если есть еще на свете великие люди. – Все дело в самих детях. Каждый человек в мире любит ребенка, а если их пять, их любят впятеро больше. Сердца у всех одинаковые… А я что? Я обыкновенный сельский доктор.

Ну, хорошо, не будем с ним спорить, поскольку эта скромность так безыскусственна…

И если вспомнить, что вся эта простая наука, – которая от верной смерти привела пять маленьких жалких козявок к здоровой, крепкой жизни, – возможна теперь в таком изобилии, что глупо заявлять на нее какие-нибудь права собственности, и что каждый новорожденный младенец может иметь ее в любом количестве, даже с излишком…

Если подумать, что эта наука поистине является достоянием всего человечества и должна быть использована человечеством, – каждым живущим и каждым умирающим, имеющим какой-то шанс на жизнь…

То что же, в сущности, может быть более утешительным?

Потому что, когда народы всего мира поймут, что их дети могут иметь эту могучую и красивую жизнь, тогда они, наконец, встанут и решительно заявят:

– Наши дети должны жить.