Текст книги "Дженни. Томасина. Ослиное чудо"
Автор книги: Пол Гэллико (Галлико)
Жанр:
Сказки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Корабль и его команда
Прежде, ещё дома, няня часто рассказывала Питеру о небольших пароходиках, посещавших Гринок – маленький порт под Глазго, в котором она жила девочкой. Сейчас Питер думал, что среди них не было такой нелепой развалины, как «Графиня». Пока она медленно двигалась вдоль южных и западных берегов, бросала ржавый якорь при малейшей возможности, Питер изучал её удивительную команду.
Кроме второго механика, днём и ночью торчавшего у старых машин, из которых как-то удавалось выдавить медузью скорость, никто не занимался своим прямым делом. Начать с того, что капитан просто ненавидел море. Из разговоров Питер понял, что все его предки были моряками, и когда пришла пора идти в плавание ему, он сбежал на ферму. Разгневанный отец с трудом оторвал его от кур и коров, а позже, умирая, завещал ему свою долю в прибылях. Шотландская скупость и шотландская хватка не позволили сыну отказаться от прямой выгоды; однако он останавливался в каждом порту между Лондоном и Глазго, ухитряясь как можно больше времени проводить на суше. В самом же плавании он участия не принимал и сколько мог сидел у себя в каюте. Если никак нельзя было отвертеться, он высовывался, орал что-то неожиданно тонким голосом, а потом, судя по звукам, швырял на пол что попало. Кошкам посчастливилось его увидеть, и они установили, что он не по-шотландски тучен, глазки у него маленькие и хитрые, как у свиньи, рот маленький, а многочисленные подбородки напоминают круги на воде.
Первый помощник, мистер Стрэкен, не походил на него ничем. Он был высок, молод, рыжеволос, страстно любил море и бредил приключениями. С капитаном они вечно ссорились, но тот всё же сваливал на помощника все дела. Однако мистер Стрэкен не столько работал, сколько рассказывал о невероятных приключениях и, если ему не верили, предъявлял доказательства – например, вынимал обгорелую спичку, поясняя: «Да я её как раз тогда зажёг!..» Питеру его рассказы очень нравились.
Но больше всего ему нравился второй помощник, мистер Карлюк, похожий на ручного горностая. Он писал приключенческие повести про ковбоев и индейцев, печатал их в журналах, а гонорар откладывал, чтобы бросить когда-нибудь службу и предаться литературе. Ни индейцев, ни ковбоев он в жизни не видел, но много о них читал. Свои сочинения он предварительно разыгрывал в лицах – и прыгал, и точил воображаемый нож, и даже хлопал себя по ляжкам так умело, что получался звук, похожий на топот копыт. Питер часами сидел у него в каюте и всё пересказывал потом Дженни.
Дженни работала у матросов и приносила Питеру рассказы об их странностях. Один матрос прожил десять лет в пещере, хотел стать отшельником, но передумал; другой был парикмахером, завивал дам, пока не спалил кому-то волосы; третий выступал в Брайтоне – долго стоял под водой и не дышал. Самым интересным был огромный боцман по имени Энгус – он вышивал. Натягивал на пяльцы льняное полотно и вышивал красивые цветы, совсем как живые, хоть нюхай. Кто-то из новых по глупости стал над ним смеяться, но Энгус свалил его одним махом, а когда тот пришёл в сознание, ему объяснили, что смеяться нечего, ибо могучий боцман сдаёт куда-то свои изделия и получает по три фунта десять шиллингов за штуку.
Крутясь среди людей, Дженни всё лучше понимала их язык. Тяготило её лишь то, что на судне грязно, поскольку всякий занимался любимым делом, а капитан на всё чихал. Питера грязь не раздражала, и ему жилось совсем хорошо. Кормили их так, что мышей они и не пробовали – чернокожий кок, благодарный за работу, давал им и молоко из банки, и мясо, и много прекрасных вещей. Работали они только ночью, и то мало – о них уже знали. После завтрака они спали, встречались – после обеда, и в хорошую погоду гуляли по палубе, а в плохую тренировались, отрабатывая все движения и приёмы, которые необходимы настоящему самостоятельному коту.
Кот за бортом!
Питер тренировался на большом ящике, постигая тайну прыжка в высоту. Он снова и снова карабкался вверх, а Дженни объясняла ему, что такому прыжку, характерному именно для кошек, научить нельзя – ты сам должен почувствовать, что взлетаешь, и тогда ты взлетишь вверх. Как-то раз «Графиню» чуть-чуть качало, Питер почувствовал всё что надо, взлетел – и с той поры мог взлететь всегда. Дженни была им очень довольна.
С бесконечным терпением учила она его управлять своим телом в полёте, настаивая на том, что без этого кошке не прожить. Они отработали поворот в воздухе, и Питер научился менять направление. Он почти летал, радуясь силе и свободе, приходившим к нему, когда он кувыркался в воздухе. Наконец он усвоил самое важное: как извернуться на лету, чтобы упасть на все четыре лапы.
Бывали у них и тихие часы, когда они лежали рядом на солнышке или в трюме, и Питер спрашивал Дженни о разных вещах. Например, он не знал, почему она любит сидеть где повыше, и она ему объяснила, что много-много лет назад кошки спасались от врагов, прыгая на скалы и на ветки, а оттуда глядели вниз, не приближается ли опасность. С тех же самых времён, сказала она, кошки полюбили маленькие тесные закутки, где они защищены со всех сторон, и теперь норовят улечься в коробке или в ящике стола.
Однажды Питер спросил, почему от радости она втягивает и выпускает когти, тогда как он сам только мурлычет. Дженни объяснила, что он слепым котёнком не был, а она – была. Когда слепой котёнок тычется матери в мех, он двигает лапками, как бы пьёт молоко, и счастье навсегда соединяется для него с особым движением лапок. Выслушав этот рассказ, Питер так растрогался, что поскорее стал мыться, а потом вылизал мордочку своей подруге.
Да, Дженни многому научила его; но когда пришло испытание, он ещё не был настоящим котом.
Началось с большой победы. День был ясный, небо чистое. Пароход навёрстывал упущенное и двигался довольно быстро. Питер дремал на складе, поджидая трёх часов, когда наступало самое тихое время, ибо капитан спал после обеда, на мостике был кто-нибудь из помощников, а команда, вся до единого, предавалась любимым занятиям. Дженни поджидала того же часа на корме, греясь на перилах, которые по-морскому называются леером.
Без десяти три Питер проснулся и наскоро умылся. Потом он сладко потянулся, предвкушая, как расскажет Дженни про одного кочегара, который из любви к Черчиллю вытатуировал его у себя на груди, прямо с сигарой. Память у Питера была ещё не совсем кошачья – она перебивала ощущения, а то бы он почувствовал запах гораздо раньше. Когда же он увидел, было почти поздно.
К своему удивлению, он понял, что не вспоминает уроков, но мыслит совершенно чётко. Прыжок он выполнил безупречно, всё сделал как надо; только потом, когда всё кончилось, ощутил страх и усталость. Ровно в три часа он появился на корме, чтобы отчитаться перед Дженни.
Судовой плотник увидел его первым и закричал:
– Эй, глядите! Белый слона тащит!
Крики разбудили Дженни. Она не собиралась крепко спать, но пригрелась на солнце, море её укачало, а теперь она проснулась внезапно и спросонья не поняла, кто кого тащит, кто кого убил. Ей показалось даже, что они ещё дерутся. Не теряя времени, она издала дикий вопль, кинулась на помощь, перевернулась на лету – и упала в море.
– Кот за бортом! – крикнул кто-то и засмеялся.
– Прощай, киска, – сказал плотник. – А нечего было там сидеть…
Бывший отшельник посочувствовал Питеру:
– Пропала твоя подружка… Не станет наш капитан из-за кошки останавливаться…
Но Питер его не слышал.
Выпустив жертву, он белой полоской сверкнул в воздухе и перелетел через леер.
Как мистер Стрэкен представлял доказательства
Питер с громким всплеском шлёпнулся в воду. Вода вздымалась, пенилась, кипела, завивалась водоворотом. Кроме того, она была невыносимо холодной.
Питера закрутило и понесло куда-то, потянуло вниз, вытолкнуло вверх и, прежде чем он успел глотнуть воздуха, снова потянуло в зелёные глубины. Грудь у него лопалась, но он бил всеми лапами, пока ему не удалось вынырнуть подальше от корабля – там, где судовые машины уже не вздымали таких волн. Здесь, вдали от водоворотов и удушающей пены, он поплыл по солёному морю, похожему на зелёное стекло.
Ярдах в пятидесяти он увидел чёрное пятнышко и попытался крикнуть: «Дженни, держись!», но только набрал полный рот воды. Однако ему показалось, что он слышит слабый крик, и, держа повыше голову, он с удвоенной силой заколотил лапами.
Питер не думал о том, что будет, когда он спасёт свою подругу. Он понимал, что матрос был прав – капитан не остановит судна ради каких-то кошек; но что с того, если они будут снова вместе! Попробуют доплыть до берега, а не доплывут, хоть утешат друг друга в последние минуты.
Теперь он видел, что мокрая головка с крепко прижатыми ушами то и дело исчезает под водой. Слабый голос доносился до него, и он разобрал слова:
– Питер, плыви назад!..
Головка исчезла. Питер колотил по воде, но уже не знал, куда плыть, и потерял бы Дженни, если бы кончик её хвоста не высунулся из-под воды, как буек. Тогда – по-человечески, не по-кошачьи – Питер нырнул с открытыми глазами, осторожно вцепился зубами в полосатую шкурку и быстро выскочил наверх. Он поплыл очень медленно, стараясь держать над водой и свою, и её голову и понимая, что долго не проплывёт. Берег был милях в двух или даже больше, и Питеру в первый раз стало по-настоящему страшно. На корабль он не глядел, чтобы не видеть, как тот становится всё меньше и меньше. Прекрасно понимая, что жить осталось мало, несчастный кот стал плавать по кругу и нечаянно заметил их бывший приют.
К великому его удивлению, приют этот не уменьшался. Из трубы ещё валил дым, но корабль не двигался. Сейчас он показался пловцу огромным и прекрасным, а ещё прекраснее была шлюпка, поспешно двигавшаяся к ним. Сидели в ней, кроме гребцов, боцман Энгус и первый помощник. Значит, чудо случилось. Судно остановили ради кошек.
Мистер Стрэкен закинул сачок, сооружённый из багра и сети, победно крикнул: «Поймал!» и, выудив кошек, перенёс их в лодку. Питер, еле шевеля лапами, стал выпутываться из петель, а Дженни плюхнулась на дно и лежала неподвижно. Глядя на них, первый помощник бормотал:
– Ну и чудо… Чудо природы… – И, репетируя будущий рассказ, он перешёл на возвышенный стиль: – Не в силах допустить гибель возлюбленной, отважный кот превозмог врождённую неприязнь и бросился в жестокое море…
– Проснётся старик, по головке не погладит… – сказал плотник.
А бывший отшельник прибавил:
– Это уж точно… Зато вот кошечек спасли… правда, одна подохла…
Именно этого и боялся Питер. Однако, судя по виду несчастной Дженни, отшельник был прав.
Прав был и плотник – капитан ждал их, грозный, как огромная грозовая туча. Шея у него побагровела и так раздулась, что воротничок врезался в нее, словно ошейник на сенбернаре. Все подбородки тряслись, рот сжался в точку, щёлочки глаз сверкали злобой.
Мистер Стрэкен сунул Питера под мышку. Из-под другой его руки висела головкой вниз бездыханная Дженни, испуская тонкую струйку воды. Капитан глотнул побольше воздуха, но из уст его вырвались лишь тонкие звуки, похожие на писк.
Выслушав первую порцию риторических вопросов, мистер Стрэкен, на свою беду, произнёс именно те слова, которые отрепетировал в лодке:
– Не в силах допустить гибели возлюбленной… – и так далее, до заключительной фразы: – При таких обстоятельствах я счёл необходимым остановить судно, спустить шлюпку и спасти их.
– Какого чёрта!.. – взревел капитан. – Ради двух паршивых кошек…
Мистер Стрэкен ответил:
– Эти кошки, сэр, – истинное чудо природы. Кто поверил бы, что кот поступится жизнью ради любимой? Но вот – доказательство!
– До-ка-за-тель-ство? – еле слышно переспросил капитан, хотя воздуху набрал на грозовые раскаты. – Идиот! Это просто кошки, да одна ещё и дохлая! Хоть их на выставке выставьте, ничего они не докажут.
При слове «дохлая» Питер сам чуть не умер. Мистер Стрэкен стоял, разинув рот, и пытался уразуметь доводы начальника, который тем временем приказывал:
– Идите к себе. Кошку швырните в воду. В Глазго сдадите мне дела. Вы уволены.
Питер вцепился было в руку мистеру Стрэкену, но тот и не думал бросать Дженни в воду. Не всё ли равно, что делать, если тебя уволили? Спеша обдумать, прав капитан или нет насчёт доказательств, он пошёл прямо к себе, держа её под мышкой. Питер следовал за ним. Войдя в каюту, мистер Стрэкен положил Дженни в уголок и сел к столу. Он был молод, а для молодых несправедливость нелегка; и вот, опустив голову на руку, он погрузился в свою печаль.
Питер присел около Дженни. Она была такая маленькая и тихая, что из глаз его сами собой закапали слёзы, солёные, как морская вода. И ему захотелось вылизать её.
Начал он с головки, с кончика носа, и лизал, и мыл, в каждое движение вкладывая всю свою любовь и жалость. Мех был солёный, язык щипало, Питер очень устал, но ритм умывания околдовал его, и он лизал, словно заведённый. Сгущались сумерки, загорался свет в каютах, но мистер Стрэкен сидел у стола, закрыв лицо рукой, а Питер прилежно вылизывал Дженни. Повинуясь мерному ритму, он вылизал ей шею и костлявую грудку, в которой не билось сердце, худые бока, белую мордочку, места за ушами. Он лизал, лизал, лизал, и в тишине каюты слышались лишь вздохи хозяина и мягкие удары языка о мех.
Вдруг кто-то чихнул. Сердце у Питера остановилось. Сам он не чихал; мистер Стрэкен чихнул бы гораздо громче. С новой силой ударил он языком по беленькой манишке – и ощутил слабое биение. Потом он услышал два тихих «ап-чхи» и слабый голосок:
– Питер, где я? Жива я или нет?..
Тогда он закричал так громко, что мистер Стрэкен поднял голову:
– Жива!
Первый помощник включил свет, Дженни заморгала, чихнула ещё раза два, освобождаясь от последних капель воды, и попыталась сама себя лизнуть. А белый кот всё не отходил от неё, умывал её, служил ей.
Мистер Стрэкен издал странный звук, наклонился и погладил кошку.
– Вот это всем чудесам чудо!.. – сказал он.
Потом схватил Дженни на руки и выбежал из каюты, а Питер побежал за ним.
– Капитан! – кричал он, несясь по кораблю с кошкой на руках. – Капитан! Глядите-ка! – словно ничего и не было между ними.
Капитан вылез из каюты, нагнетая в себе гнев, и мистер Стрэкен торжественно предъявил ему Дженни. Она мяукала и старалась обернуться, чтобы увидеть, здесь ли Питер. Капитан прекрасно знал, что и живая кошка ничего не доказывает, но припомнил, как она висела вниз головой, посмотрел на её живые глаза, блестящий нос, пушистые баки – и в первый раз за долгое время ему стало хорошо.
По судну немедленно побежал слух, что Дженни ожила, и когда мистер Стрэкен, обернувшись, показал её команде, все радостно загалдели и стали хлопать друг друга по спине, приговаривая: «Вот это да!..», «Ну и ну!», словно с каждым случилось что-то хорошее. Отшельник предложил трижды прокричать «ура!» воскресшей кошке. Плотник поддержал его, команда – тоже, и пока они кричали, Питер чуть не лопнул от счастья и гордости.
И капитан простил помощника, и помощник приказал коку открыть банку молока, и налил полное блюдечко, и уложил Дженни у себя, а сам стал на вахту, и Питер был с ним всю ночь. Так и застал их лоцман порта Карлайл, когда взошёл на борт, чтобы вести корабль в гавань.
В Глазго
К тому времени, когда «Графиня» причалила в Глазго, Дженни оправилась и похорошела. Ей пошли на пользу и морской воздух, и регулярное питание, и отсутствие забот. Рёбра у неё уже не торчали, мордочка округлилась, отчего стали меньше ушки, а шкурка, которую она по-прежнему дочиста вылизывала, сверкала и пушилась на славу. Если бы Питера спросили сейчас, он бы честно ответил, что Дженни прекрасна. Более того, она была изысканна, и всё в ней – слегка раскосые глаза, гордая маленькая головка, прозрачные ушки, удлинённость линий – свидетельствовали об истинной породе.
Однако после того как они юркнули на берег, Питер стал замечать и другие перемены. Собственно, ещё на корабле Дженни всё чаще молчала и сидела, глядя вдаль, то есть – погрузившись в себя. Он приписывал это перенесённому потрясению. На берегу она поначалу оживилась, хотя самому Питеру здешние доки показались такими же, как в Лондоне. Но Дженни нашла в них какие-то отличия, а главное – сразу начала учить его. Прежде всего они занялись мусорными ящиками. Вся штука в том, объясняла Дженни, чтобы ходить вокруг ящика, снова и снова вставая на задние лапы, пока крышка не откроется. Питер освоил быстро это искусство, потому что приобрёл уже и ловкость, и терпение. К тому же он научился опознавать бродячих собратьев по едва заметной вмятинке на переносице – именно носом они приподнимали крышки.
Открыв крышку, они по запаху определяли состояние отбросов и прыгали внутрь. Вскоре Дженни придумала усовершенствование: они повисали рядом на ящике, тот кренился вбок и с диким грохотом падал наземь, вываливая содержимое.
Научился Питер и подстерегать у ресторанов, когда начнут сгружать отбросы в особый контейнер. На землю падали куски мяса или рыбы, очистки от овощей, кожура фруктов, огрызки хлеба и пирожных, а кошки всё это ели. Привередливый прежде, когда был мальчиком, кот Питер полюбил морковку и лук, дынные корки, цветную капусту, репу, кочерыжки, загадочные остатки коктейлей, он мог вылизать почти дочиста пустую жестянку и, соревнуясь с чайками, выуживал из воды пароходные объедки.
Всё это было нелегко, но Дженни представлялось вполне естественным, и она не жаловалась, хотя грустила. Родственники ей всё не попадались; далеко не сразу встретила она серую мальтийскую кошку. День был пасмурный, как обычно в этих краях; кошки сунулись под мост, но услышали сердитый голос:
– Занято!
– Простите, ради Бога! – сказала Дженни. – Мы не знали, что вы здесь.
Питер молчал. Он обещал Дженни не вмешиваться в кошачьи разговоры, но смотреть он мог, и видел небольшую тёмно-серую кошку со шрамами и вмятиной на носу. Места под мостом было много, но по кошачьим правилам она имела право распоряжаться, так как забралась сюда первой. Он этих правил не понимал, однако Дженни их признавала и говорила теперь:
– Сейчас уйдём!.. Понимаете, я ищу мою родню. Меня зовут Дженни Макмурр, а это мой друг Питер. Макмурр я по отцовской линии, чистые шотландцы, а по материнской – кафры, сами видите… Африка, Египет, Марокко, Испания, ну и Армада, как всегда…
Кошка не впечатлилась.
– А мы с Мальты, – сообщила она. – Наш род жил там задолго до рыцарей-иоаннитов. В Шотландию мои предки прибыли с Нельсоном. Кажется, Макмурры наша дальняя родня. Простите, откуда вы сами?
– Мы только что из Лондона, – начала Дженни. – Но вы, конечно, знаете, что Макмурры – здешние жители…
Мальтийская кошка заметно поджалась.
– Из Лондона, вот как? – процедила она. – Там что, лучше, чем здесь?
– Ну, он больше, – начал Питер, – и…
– Не в размерах счастье, – ехидно промурлыкала кошка. – Приезжают, видите ли, распоряжаются…
– Я ничуть не распоряжаюсь, – вставил Питер, но Дженни прервала его:
– Конечно, Глазго красивей Лондона, и я счастлива, что здесь родилась. Кстати, вы не знаете, где мои родственники?
– Только мне и дела! – фыркнула кошка. – Много их тут… Какие-то вроде бы уехали в Эдинбург… но мы с провинциалами не общаемся. А вот вы мне скажите, с чего это вы уехали? Плохи мы для вас, да?
– Ну что вы! – отвечала Дженни. – Меня увезли в корзинке. Я вернулась, как только смогла…
– И стала важничать, – неприветливо добавила мальтийская кошка. – Нам вот и Глазго хорош…
– Вижу, лучше мне уйти, – сказала Дженни.
– Нет, зачем же, – сухо проговорила кошка. – Сидите уж, я как раз ухожу. Вы хоть не охамели в Лондоне, чего не скажешь про вашего друга. – Она встала, и как раз вовремя, так как хвост у Дженни начал пухнуть и шевелиться.
– Какая противная особа! – негодовала Дженни по её уходе. – Если такая у меня родня, искать нам некого… И она ещё говорит о провинциалах! Вообще-то она и не шотландка, столько итальянской крови… Шотландцы – добрые, приветливые…
При этих словах Питер опечалился. Он сильно скучал по нелепой команде корабля и чувствовал, что кошкам не положено жить так, как они теперь живут. Кроме того, ветер дул сильно, дождь заливал даже под мост, а не ели они уже полдня. И Питер всё больше думал не о маме, и не о няне, а о том, как хорошо бы стать чьей-нибудь кошкой, чтобы тебе чесали за ухом и под подбородком, гладили тебя, кормили, пускали спать на мягкое, а главное – любили и позволяли любить себя.
– Дженни… – сказал он. – Мне бы так хотелось, чтобы мы стали чьими-нибудь кошками…
Слова сами вырвались, он знал, как ненавидит Дженни людей; но она почему-то не рассердилась, только долго смотрела на него, потом открыла рот, закрыла снова. Питер чуть было не начал развивать свою мысль, но тут раздался дикий лай, и три огромные собаки вылетели из темноты.
Лязгнули зубы, Дженни крикнула: «Питер, беги!..» и стремглав ринулась куда-то. За ней промелькнул страшный пёс, другой навис над ним самим. Позже он помнил только широкую грудь и маленькую змеиную головку. Пасть у пса была открыта, когти страшно скребли по камням, Питер рванулся вверх и полез куда-то.
Внизу раздавалось хриплое дыхание. Пёс чуть не схватил Питера за лапу, и тот стал карабкаться всё выше и выше, сквозь дождь и туман, пока лай и хрипение не затихли далеко внизу. Когда до него уже доносился лишь неясный шум машин, он посмел приостановиться, дрожа с головы до пяток, и понял, что висит на переплетении стальных полос. Не видя ни неба, ни земли, он отчаянно вцепился в эти полосы всеми четырьмя лапами.
