Текст книги "Миссис Харрис едет в Нью-Йорк"

Автор книги: Пол Гэллико (Галлико)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

17

Вскоре, после одного из приемов у Шрайберов, Кентукки Клейборну удалось превратить неприязнь, которую миссис Харрис питала к нему, в сильное и неумирающее чувство.

Он явился на прием, одетый, по обыкновению, в нестиранные синие джинсы, ковбойские сапоги и излишне пахучую кожаную куртку, но на этот раз он пришел на час раньше назначенного времени. Причин тому было две: во-первых, он решил успеть прибыть до того момента, когда напитки станут разносить принятыми в обществе порциями, а во-вторых, он хотел подстроить свою гитару под рояль Шрайберов – мистер Шрайбер ожидал важных гостей, больших боссов с телевидения и из киносети, и ему удалось уговорить Кентукки спеть гостям после ужина.

Кентукки был человеком устоявшихся привычек – он пил кукурузное виски, причем почти не имел обыкновения закусывать. Опрокинув четвертый тамблер [4]4
  Тамблер – стаканчик для виски (Кентукки выпил немногим меньше полулитра виски)


[Закрыть]доброго бурбона, – а наливал он их до краев, – Кентукки взял несколько аккордов, проверяя настройку, и завел балладу о любви и смерти в войне Хэтфильдов с Мак-Коями. На середине песни он поднял взгляд и увидал мальчика, с интересом слушающего песню и разглядывающего певца.

Кентукки на миг прервал пение в том месте, где целая компания Хэтфильдов полегла под пулями Мак-Коев, чтобы велеть:

– Брысь отсюдова, парень!

Генри, скорее удивленный, чем обиженный, возразил:

– Чего это? Послушать нельзя, что ли?

– То, что я велел тебе убираться, парень, вот чего! – и, распознав наконец знакомую речь, Кентукки добавил: – Ба, да это, кажись, англичашка, по речи-то! Парень, ты что, англичашка?

Генри знал это слово, знал, что оно относится к нему и гордился этим. Взглянув Кентукки Клейборну прямо в глаза, он ответил:

– Да, черт возьми, – а вам-то что?

– Мне что? – повторил Кентукки Клейборн с той как бы добродушной интонацией, которую Генри слишком хорошо знал по жизни у Гассетов. – Мне что? А то, что если я ненавижу какую болтовню больше, чем язык ниггеров, так это язык англичашек. И если я кого и ненавижу больше, чем самих ниггеров, так это только англичашек! Короче, я сказал – брысь, парень! – и он дал Генри такую оплеуху, что тот чуть не упал и инстинктивно, как делал это у Гассетов, взвыл – а Кентукки так же инстинктивно, чтобы заглушить крик мальчика, заголосил новый куплет, в котором теперь уже обуреваемые жаждой мести Хэтфильды расправлялись с Мак-Коями.

Миссис Харрис в это время в буфетной раскладывала канапе по подносам, и она не поверила своим ушам, услыхав всё это – ей на миг почудилось, что она вновь оказалась у себя на Виллис-Гарденс, пьет чай и слушает радио с миссис Баттерфильд, потому что раздавшиеся звуки – кошачье завывание Кентукки Клейборна, затем глухой удар, детский крик и усилившееся пение – звучали слишком знакомо. Потом она вспомнила, где находится, и рванулась в музыкальный салон, где обнаружила плачущего Генри с покрасневшей щекой, и смеющегося Кентукки Клейборна, бренчащего на гитаре.

Увидев миссис Харрис, Кентукки перестал дергать струны и сообщил:

– Я велел щенку убираться, но у него пробки в ушах, пришлось одну выбить. Убери-ка его отсюда, живо! Я репетирую.

– Да чтоб тебе пусто было! – взорвалась миссис Харрис. – Как же у тебя, мерзавца, рука на беззащитного ребенка поднялась-то?! Вот только тронь его еще раз – я тебе все глаза выцарапаю!

Кентукки холодно, хищно улыбнулся своей знаменитой эстрадной улыбкой и взял гитару за гриф обеими руками.

– Черт возьми, – да этот дом прям кишит англичашками! А я только что сказал парню, что если я и ненавижу кого больше, чем ниггеров, так это англичашек. А ну, пшла отсюда, пока я гитару о твою башку не сломал!

Миссис Харрис не была трусихой, но не была она и дурой. За свою жизнь она повидала достаточно пьяных, хулиганов и плохих актеров, и знала, когда перед ней действительно опасный тип. Поэтому она, повинуясь не столько Клейборну, сколько голосу рассудка, взяла Генри за руку и вышла.

Оказавшись в безопасности на половине прислуги, она успокоила Генри, умыла ему лицо холодной водой и сказала:

– Ну полно, полно, золотко, забудь про этого мерзавца. А уж Ада Харрис такого не забывает. Может, через месяц, а может, и через год, но он свое получит, будь уверен! Ударить беззащитного ребенка за то только, что он англичанин!..

Если бы миссис Харрис вела дневник, в котором отмечала бы каждую свою вендетту, можно было бы видеть, что никто, попавший в ее черный список, не остался безнаказанным. Кентукки Клейборн только что внес себя в этот список, потому что совершил, с точки зрения миссис Харрис, непрощаемый грех – и он должен был поплатиться за это, когда-нибудь и где-нибудь. Его песенка была, считайте, спета.

18

До сих пор ввиду крайней занятости, хлопот с Генри, забот о доме и тому подобного знакомство миссис Харрис с Нью-Йорком (если не считать двух въездов в город, сопровождавшихся величественным видом метрополиса) ограничивалось широким ущельем Парк-авеню с уходящими в небо домами по сторонам и бесконечными потоками транспорта, замирающим лишь на минуты по сигналам светофоров. Ну, еще магазины в квартале к востоку на Лексингтон-авеню и Мюзик-холл в Радио-Сити, куда миссис Харрис как-то сходила с миссис Баттерфильд. Так что она не знала даже Манхэттена, не говоря уж о Большом Нью-Йорке.

Миссис Харрис как-то еще даже не ощутила всю огромность этого города – уж слишком она была занята и озабочена, слишком резкой была перемена обстановки. Но теперь все изменилось – она узнала этот Вавилон наших дней, и познакомили ее с ним Джорджи Брауны.

Это стало возможным благодаря периоду относительного покоя, воцарившегося с официальным признанием прав Генри на жизнь на половине прислуги пентхауса Шрайберов. Охватившая всю Америку сеть дистрибьюторов и агентов «Нортамерикан» изучала всех Джорджей Браунов на участке каждого из агентов в поисках отца Генри, а миссис Харрис получила возможность заняться собственными изысканиями.

Хотя Генри спал в комнате миссис Харрис и обедал с прислугой, в целом он пользовался свободой передвижения в доме Шрайберов. Ему было позволено рыться в библиотеке, и он начал всеядно поглощать книги одну за другой. Миссис Шрайбер часто брала его с собой, когда отправлялась в кино или за покупками, а каждое воскресное утро мистер Шрайбер и Генри играли в бейсбол на Овечьем Лугу в Центральном Парке – Генри, у которого был глаз как оптический прицел и открылось прекрасная координация движений, посылал мячи в самые дальние углы поля, так что мистеру Шрайберу приходилось гоняться за ними – что было весьма благотворно как для его здоровья, так и для настроения. Затем они шли в зоопарк кормить обезьян или просто бродили по парку, или же, взяв напрокат лодку, катались по озеру. Такие прогулки быстро стали обязательным ритуалом и сдружили старого и малого.

Таким образом миссис Харрис больше не было нужды все свободное время отдавать мальчику, тем более что в доме она выполняла уже в основном руководящие обязанности – помогала миссис Шрайбер подбирать прислугу, наставляла и обучала ее и присматривала за работой. И в какой-то момент она осознала, что не выполняет свою часть работы в поисках отца Генри.

Конечно, мистер Шрайбер сказал, что если человека вообще можно найти, его организация это сделает; но в конце-то концов, миссис Харрис ехала в Америку, чтобы самой найти его, она в свое время была абсолютно уверена, что сумеет это сделать. Она была абсолютно уверена, что стоит ей приехать сюда, и все проблемы малыша Генри будут решены; ну вот, она в Америке, питается от тука земли и кто-то другой делает за нее ее дело. А она могла бы по крайней мере проверить всех Браунов Большого Нью-Йорка!

– За работу, Ада Харрис! – велела она себе, и с этого дня посвящала все свои свободное время систематической проверке всех Дж. Браунов, внесенных в телефонные книги Манхэттена, Бронкса, Бруклина, Квинс и Ричмонда.

Конечно, можно было просто обзвонить их всех и спросить каждого из них, не служил ли он или кто-то из его родственников во время войны в Англии и не женился ли там на официантке по имени Пенси Котт. Но это было бы грубой и малополезной работой, с ее точки зрения, и вот она одного за другим посещала их лично, иногда умудряясь в один день наведаться в два, а то и в три адреса.

После лондонского метро нью-йоркская подземка не казалась ей чем-то сложным или опасным; но вот автобусы, после лондонских культурных и аккуратных двухэтажных машин, были настоящим испытанием. Уже в одной из первых поездок ей довелось столкнуться с одним из бедняг, у которых невроз – профессиональное заболевание, с водителем за рулем чудища, прокладывавшего путь к северной окраине мегаполиса. Замороченный необходимостью давать сдачу, складывать деньги в кассовый ящик, открывать и закрывать двери, выкрикивать номера улиц и вести неуклюжий автобус сквозь плотные потоки печально известных желтых такси, лимузинов и грузовиков – и всё это одновременно! – водитель накричал на нее, приказывая убираться к черту в середину автобуса или выходить к черту из машины, ему все равно.

– Вот как! – парировала миссис Харрис. – Попробовали бы вы так-то на меня наорать в Лондоне – живо очутились бы посреди мостовой на Кингсроуд, мигнуть бы не успели!

Водитель, услыхав знакомый ему акцент, обернулся к миссис Харрис.

– Послушайте, леди, – сказал он, смахивая пот, – был я в вашем Лондоне, когда в морпехах служил. Так вот вашишофера только баранку вертят!..

Несправедливость к людям ее класса всегда трогала миссис Харрис. Она похлопала водителя по плечу.

– Ну, Бог с вами – так, конечно, с леди говорить не годится, но и вас нельзя заставлять делать столько дел сразу. Я бы на вашем месте просто разорвалась. Не-ет, у нас в Лондоне никто бы не позволил превращать человека в какую-то там машину…

Водитель остановил автобус, обернулся и изумленно посмотрел на миссис Харрис.

– Ну! – воскликнул он. – Вы правда так считаете? Уж простите, что сорвался, но сказать правду, просто приходится иногда выпускать пар, чтоб не лопнуть. Пойдемте, я вас посажу.

Он встал из-за руля, совершенно не обращая внимание на то, что позади автобуса немедля образовалась гигантская, кварталов на двадцать пробка; взял миссис Харрис под руку, провел ее сквозь толпу и распорядился:

– Ну-ка, парни, уступите кто-нибудь даме место. Она из Лондона. Вы ж не хотите, чтоб она считала нью-йоркцев сплошными невежами?

Поднялось сразу трое. Миссис Харрис, поблагодарив, уселась и подмигнула шоферу:

– Спасибо, голубчик!

– Порядок, мамаша? – спросил тот на всякий случай и пробрался на свое место. Он чувствовал себя бойскаутом, сделавшим свое доброе дело дня. И чувствовал себя хорошо еще почти целых десять кварталов.

Вскоре миссис Харрис увидела и узнала о всех пяти огромных районах Нью-Йорка и его жителях, пожалуй, больше, чем способны узнать большинство коренных нью-йоркцев за всю свою жизнь.

Один из Джорджей Браунов жил возле Форт-Джорджа в Верхнем Манхэттене неподалеку от Гудзона – и миссис Харрис впервые увидала эту величественную реку, отвесные стены набережных Джерси на той стороне; а посетив другого, жившего на Спайтен-Дайвел, она побывала в том месте, где эта прихотливо вьющаяся речушка соединяет Гудзон и Ист-Ривер, превращая Манхэттен в остров.

Батарейную Набережную с ее парком и памятниками, над которой встают небоскребы делового центра, а за которой Ист-Ривер и Норс-Ривер (так называется в этом месте Гудзон) сливаются в Верхний Залив, она посетила, поскольку поблизости жил очередной Браун; миссис Харрис долго любовалась заливом, по которому сновали десятки, а то и сотни буксиров, катеров, яхт, барж и лайнеров, и всего прочего, что способно плавать – она и не знала, что существует столько разновидностей плавучих предметов. Даже дома, на Лимузин-Рич и в Уоппинг-Доках движение на воде не было таким оживленным.

Впервые она почувствовала себя маленькой рядом с гигантским мегаполисом. Лондон был большим серым городом, раскинувшимся даже шире Нью-Йорка, но он не заставлял человека чувствовать себя таким крохотным, незначительным, потерянным. В Лондоне можно было ходить с гордо поднятой головой. А тут небо заслоняли невероятные громады небоскребов, каждый из них был увенчан флагом, сверкающим шпилем или дымным плюмажем – глаз отказывался охватить все это разом. Что это за мир, и кто они – его обитатели, которые воздвигли эти поражающие воображение башни? По улицам-каньонам грохотали фургоны и автобусы, грузовики с прицепами, огромные трейлеры, непрерывно сигналящие параноидальные такси; свистели полисмены, гудели суда в гавани, – а среди всего этого невозможного Вавилона стояла неустрашенная им миссис Харрис.

Был район, прорезанный 135-й улицей и Леннокс-авеню, – район, известный как Гарлем. Все Брауны, разысканные здесь, соответствовали своему имени – они были действительно шоколадного цвета [5]5
  Браун (brown) – по-английски «коричневый». Гарлем – район, в котором живет большая часть негритянского населения Нью-Йорка.


[Закрыть], но, впрочем, отнеслись с полным сочувствием к поискам миссис Харрис. Некоторые из них в войну служили в частях армии или ВВС, расквартированных в Британии, – для них встреча с миссис Харрис стала напоминанием о временах, когда все люди были равны перед нацистскими бомбами, и когда цвет кожи значил куда меньше, чем храбрость. Один из гарлемских Браунов, расчувствовавшись, пригласил ее выпить с ним джину. Впрочем, никто из них никогда не был женат на Пенси Котт.

Благодаря Браунам из Брайтона, где белые барашки волн набегают на берег, миссис Харрис познакомилась с восточной границей города и страны и погуляла в шумном парке Кони-Айленд. Тамошний Браун оказался зазывалой в балагане с «женским шоу». Это был высокий здоровяк в яркой шелковой рубашке и соломенной шляпе-канотье, обладатель горящих глаз, невольно приковывавших к себе внимание – он торчал на балкончике балагана, украшенного не слишком художественными плакатами, изображающими девиц, не обремененных избытком одежды, и зычно расписывал соблазны, ожидающие почтеннейшую публику на замечательном представлении.

Сердце миссис Харрис упало, когда она подумала, что этотчеловек может оказаться отцом Генри. Впрочем, нельзя сказать, чтобы вульгарность предлагаемых парком увеселений особенно оттолкнула ее – крики зазывал, хлопки ружей в тирах, громыхание «русских горок» и жестяная какофония карусельной музыки живо напомнили ей о Ярмарочном Поле в Бэттерси и любых других английских ярмарках – только тут всё было раза в два больше, громче и суетливее.

В промежутках между своими призывами Джордж Браун, балаганный зазывала, сочувственно выслушал рассказ англичанки и, когда она завершила повествование, сказал:

– Нет, это не я. Хотя хотел бы я встретить того поганца и расквасить ему физиономию. Это то, что называется «поматросил и бросил». Знаю я таких.

Миссис Харрис горячо защищала безвестного отца Генри, но зазывала скептически отнесся к ее защитительной речи.

– Вот что я вам скажу, мадам, – заявил он, – никогда не верьте солдатам. Уж я-то их знаю.

Этот мистер Браун никогда не бывал в Англии, хотя оттуда была его бабка, что делало их с миссис Харрис если не соотечественниками, то по крайней мере не чужими людьми. Поэтому Браун пригласил миссис Харрис:

– Не желаете познакомиться с нашими девочками? Славные малышки, правда. Я пущу вас на шоу бесплатно, а потом проведу в гримерную.

И миссис Харрис не без удовольствия провела полчаса, созерцая «малышек», которые прыгали, скакали, исполняли гавайский танец хула и другие подобные номера. А после представления Браун провел ее за кулисы и миссис Харрис познакомилась с артистками – и увидела, что они, как и говорил зазывала, были славными веселыми девушками, не склонными переоценивать свое искусство, вполне скромными и с куда более культурной речью, чем та пересыпанная скверными выражениями, которой щеголяли многие завсегдатаи приемов у Шрайберов, включая дам. Это был интересный вечер, хотя он и не продвинул ее в поисках отца мальчика – впрочем, зазывала обещал, что сообщит ей, если встретит где-нибудь нужного Джорджа Брауна.

Миссис Харрис пришлись по душе многие районы Бруклина по ту сторону Гудзона – здесь было потише, стояли стена к стене старомодные бурые дома, точно горошины в переспелом стручке. Эти улицы, иногда даже затененные деревьями, напомнили ей далекий Лондон.

Она обходила всех Браунов по порядку; так она нашла, например, еще шипшандлера [6]6
  Шипшандлер – судовой поставщик.


[Закрыть] Джорджа Брауна, жившего над своей лавкой в порту, в Нижнем Ист-Сайде. Здесь она вновь ощутила себя крошечной букашкой среди небоскребов – но здесь были еще мощеные тротуары, пахло смолой и пряностями, во всей красе открывались арочные пролеты и паутина тросов Бруклинского и Вильямсбургского мостов, по которым грохотали электропоезда и двигались с гулом и гудением машины – казалось, слышен голос самих мостов.

Во время визита на Стэйтен-Айленд, куда от Батарейной ходил паром, миссис Харрис обнаружила Джорджа Брауна – капитана двухдизельного буксира «Сёббхан О'Рьян» компании «Буксиры Джозефа О'Рьяна» – сей морской волк, едва сошел на берег после трудового дня, столкнулся с разыскивающей его иностранкой. Это был приятный, мускулистый здоровяк сорока с лишним лет, обитавший в симпатичной квартирке недалеко от пристани парома. У них с миссис Харрис тоже нашлось нечто общее – «Сёббхан О'Рьян» был в числе буксиров, проводивших «Виль де Пари» к месту стоянки в день славного прибытия миссис Харрис в Америку, и наблюдательная уборщица обратила внимание на редкостное имя на рубке буксира, и даже запомнила его.

Этот Браун и его супруга тоже были тронуты сагой о покинутом ребенке, пропавшем отце и героическом странствии лондонской уборщицы и ее подруги. В результате капитан Браун пригласил англичанку на борт буксира и устроил для нее замечательную поездку вокруг Манхэттена, каковое приглашение было принято с большим энтузиазмом. Так наша героиня увидела с воды огромные мосты на Ист-Ривер, стеклянные стены громады здания ООН, мост Трайборо; по Гудзону со стороны Джерси вновь спустилась к порту – мимо моста Вашингтона и колоссов центрального Нью-Йорка – при виде этих громадных зданий даже миссис Харрис не смогла ничего сказать, кроме «Господи помилуй, в это трудно поверить, даже когда видишь своими глазами!..» Это был один из лучших ее дней в Америке, но и капитан не был отцом Генри.

Нашелся Генри Браун и на Вашингтон-Сквер – это был художник; другой шил дамское платье в модном салоне на Седьмой авеню; еще один торговал деликатесами в Йорквилле (и угостил миссис Харрис прекрасными пикулями); был Джордж Браун – владелец дома в шикарном районе Грэйс-Сквер, пожилой джентльмен, живо напомнивший ей маркиза де Шассань, который, выслушав ее рассказ, пригласил ее на чашку чая. Это был настоящий американский джентльмен старой школы, который в молодые годы долго жил в Лондоне и попросил гостью рассказать о переменах в городе на Темзе.

Встречались ей Брауны, служившие во время войны в Англии пилотами, солдатами, матросами или морскими пехотинцами, а также и такие, которые были слишком молоды либо, напротив, слишком стары, чтобы оказаться искомым Джорджем Брауном.

Не все были так любезны, как описанные выше – встречались и такие, как тип, грубо оборвавший ее «Что это вы мне вкручиваете? Я – муж какой-то английской официантки? У меня жена и трое детишек, так что убирайтесь подобру-поздорову, пока жена не вышла!..»

Не все, кто жил в Лондоне, вспоминали этот город по-доброму, и пара Браунов, узнав, что их посетительница – из Лондона, заявила, что даже если они не увидят вновь «эту помойку» до самой смерти, они ничуть не расстроятся.

Она встречала Браунов – водопроводчиков, плотников, электриков, таксистов, адвокатов, актеров, радиомастеров, прачек, людей богатых, среднего достатка и простых работяг, – к списку Браунов из телефонных книг она добавила и Браунов без телефона, указанных в Большой адресной книге. Она звонила в самые разные двери самых разных домов, разбросанных по Большому Нью-Йорку, представляясь: «Здравствуйте, меня зовут Ада Харрис, я из Лондона. Я ищу мистера Джорджа Брауна, который служил в ВВС США в Англии и женился на моей подруге, Пенси Котт. Это, часом, не вы?..»

Но это были всё не те Джорджи Брауны – зато в большинстве случаев, рассказав им историю поисков отца малыша Генри, она завоевывала их симпатии (во многом благодаря своему умению обаять людей), так что, уходя, она чувствовала, что по крайней мере обзавелась новым добрым знакомым, и очередной Браун просил ее «заходить почаще».

Немногим коренным нью-йоркцам удалось так увидеть свой город, как сделала это она, обойдя десятки домов от ярко освещенных окрестностей Центрального парка до узких кривых улочек в почти трущобных районах, вроде Боуэри или окраин Нижнего Ист-Сайда. Она открывала для себя настоящие маленькие города-государства внутри Нью-Йорка – места, сплошь занятые какой-нибудь одной нацией, такие, как Йорквилль, Маленькая Венгрия, Испанский сектор или Маленькую Италию на Малберри-стрит. Отыскался даже один Джордж Браун – китаец по национальности, державший лавочку в самом сердце Чайна-Тауна.

И так за месяц неустанных поисков разнообразных Джорджей Браунов ей удалось познакомиться с самыми разными людьми Америки, объединенными только общей фамилией. Это знакомство лишь подтвердило впечатление, оставленное американскими солдатами во время войны: по большей части то были, в общем, хорошие, дружелюбные люди, щедрые и гостеприимные, почти все хотели ей помочь, и многие обещали известить о ее поисках всех своих родственников в других городах. И многие сохранили детское желание быть кем-то любимыми. Она обнаружила странный парадокс: на улицах эти люди всё время спешили куда-то так, что у них не оставалось для ближнего ни минуты, хотя бы чтобы показать дорогу приезжему. Они просто пробегали мимо, ничего не слыша и не видя. Зато дома они были добрыми, открытыми людьми, готовыми помочь, гостеприимными хозяевами – особенно когда узнавали, что перед ними иностранка, англичанка. Часто они говорили о восхищении, которое вызывало у них мужество лондонцев под нацистскими бомбами.

Вскорости миссис Харрис потеряла свой страх перед огромными зданиями, в которых лифт во мгновение ока пролетал три десятка этажей, прежде чем сделать первую остановку, к темным ревущим каньонам улиц, увидела юность этого гигантского города и мириады возможностей, которые давал он своим обитателям.

Всё это, а также то, что она видела в других городах, заставляло ее радоваться, что она привезла сюда Генри. Его независимость, ум, находчивость и настойчивость как нельзя лучше подходили к молодому духу огромного города. Ей самой, по правде сказать, было нелегко переварить такое обилие впечатлений, слишком многое она увидела и слишком со многими людьми успела познакомиться; всё это было замечательно, но она чувствовала, что сама вряд ли сумела бы полностью вписаться в эту жизнь. Но Генри – Генри, безусловно, врастет в нее и, вероятно, будет далеко не лишним человеком в этой стране, если только у него будет шанс. И это беспокоило ее все сильнее – время шло, а цель ее поисков не приближалась. Не только все встреченные Джорджи Брауны оказывались «не теми», но никто из них не мог дать хотя бы намека на то, где искать «того».

Вот тогда-то ЭТО и случилось. Только найти егоудалось не миссис Харрис, а мистеру Шрайберу. Как-то раз он пришел домой с довольно странным выражением лица и позвал миссис Харрис в свой кабинет. Его жена была уже там, и супруги явно чувствовали себя не в своей тарелке. Мистер Шрайбер несколько раз кряду прочистил горло и наконец сказал:

– Присядьте, пожалуйста, миссис Харрис, – снова откашлялся с видом человека, собирающегося сообщить дурные вести и наконец сказал: – Н-ну… Боюсь, мы нашли вашего Джорджа Брауна, миссис Харрис.