Текст книги "Александр Македонский"

Автор книги: Поль Фор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

Пир в Вавилоне

После этой 40-дневной кампании устрашения, основав несколько сторожевых постов, Александр спустился по долине Диялы в направлении Описа и Вавилона. Он был в 50 километрах от Вавилона на правом берегу Тигра, когда посланные Неархом люди или же сам Неарх сообщили, что, если верить халдейским астрологам и астрономам, которым поручено составление царских гороскопов, Александру следует, прежде чем войти в город, исполнить некоторые обряды. «Кроме того, он мог избежать опасности, восстановив разрушенную персами гробницу Бэла, и если бы вступил в город, отказавшись от избранного пути (то есть зайдя к нему с запада)» ( Диодор,XVII, 112, 3).

Александр стал лагерем в Борсиппе в 35 километрах к северо-западу от Вавилона и не двигался с места, пока философы из свиты не убедили его в никчемности гороскопов. Город, отличавшийся нездоровым духом, с какой стороны к нему ни подойти, представлял собой громадный оазис, окруженный стенами длиной 14 километров и пересекаемый множеством каналов Евфрата. Легче и проще всего к нему подойти с запада. Армия с ее тяжелыми повозками следовала этим естественным путем, ускоряя шаг навстречу удовольствиям, которые обещал город.

Между тем сюда на всем протяжении весны 323 года прибывали священные посольства (θεωροί) от греческих городов, а также делегации покоренных стран, которые желали поздравить Царя царей, приветствовать его обращением «Сын бога» (Амона), преподнести ему венки, драгоценные подарки, поклясться в верности. Среди прочих и Афины возвестили царю Александру, «непобедимому богу», что его прошлогодние пожелания исполнены. Иные обращались к нему, чтобы он разрешил их разногласия с соседями или изгнанниками. Но с особым нетерпением и в первую очередь Александр принимал отчеты моряков, которым было поручено исследовать берега Аравийского полуострова – Архия, Андросфена, Гиерона из Сол, Неарха. Царь повелел ускорить строительство триер и рытье портового бассейна в Вавилоне, а затем спустился по Евфрату на 150 километров. Он приказал перекрыть блуждающую протоку Поллакоп и прорыть в скальном грунте в 5 километрах ниже постоянное русло, чтобы зарегулировать водоток. «По возвращении в Вавилон он нашел там Певкеста, который прибыл из Персии с армией численностью до 20 тысяч человек и значительным числом коссеев и тапуров… Филоксен явился сюда и привел Александру войско из Карий, Менандр – еще одно из Лидии, а Менид прибыл с подчиненными ему всадниками. Александр обратился с благодарностью к персам… и Певкесту… а затем распределил их по подразделениям фаланги» из такого расчета, чтобы на четверых македонян приходилось по двенадцать персов ( Арриан,VII, 23, 1–4). Слияние продолжалось и в кавалерии.

Отпустив посольства, Александр занялся похоронами Гефестиона. Он повелел жителям Азии поддерживать священные огни, что персы обычно делают лишь в случае смерти Великого царя, на протяжении пяти дней междуцарствия. На месте вала был сооружен гигантский зиккурат высотой в 58 метров и шириной у основания 180 метров, его украсили статуями, трофеями, символическими изображениями. На самом верху, среди благовоний и ароматов, было предано огню тело усопшего. По всей империи Александр разослал приказ почитать Гефестиона не как бога, но как героя: так постановил оракул Амона, ответ которого принес Филипп.

Настал май 323 года, Александр вновь оставил раздражавший его Вавилон, чтобы обследовать рукав Евфрата и болота к западу от города. Необходимо было выяснить, где разместить 1200 кораблей экспедиции вокруг Аравийского полуострова. Полный забот, издерганный, Александр в сопровождении своих друзей отправился в плавание. Часть флотилии бесследно исчезла в переплетении каналов.

В течение нескольких дней (три дня и три ночи?) царя считали пропавшим без вести. Налетевший посреди тростника резкий порыв ветра сорвал у него с головы красную шляпу с широкими полями и позолоченной лентой с двумя свешивающимися концами, которая служила ему диадемой. Прорицатели увидели в том дурное предзнаменование. Александрийские историки – как серьезные, подобные Аристобулу, так и фантасты вроде Клитарха – согласны в том, что царь становился все более подозрительным по мере того, как прорицатели и заклинатели просили его избегать дурных предзнаменований. Он очень болезненно воспринял случай, когда один незнакомец, некто Дионисий, уселся на царский трон, хотя дело было во время празднования вавилонского Нового года [15]15
  На Новый год у многих народов принято устраивать розыгрыши, переодевания. Так, в Древнем Риме на праздник Сатурналий (17–25 декабря) господа и рабы могли меняться ролями. – Прим. пер.


[Закрыть], и речь можно вести лишь об оплошности посетителя или шутке кого-то из домашних. После того, что услышал Александр от умирающего Каланы, после таинственной смерти Гефестиона и гороскопов вавилонских жрецов двойное покушение на его царские регалии накануне похода будоражило его от природы суеверный дух. Ведь речь шла не более и не менее как о том, чтобы преодолеть в южном направлении границы мира!

В последние дни мая 323 года Александр принял решение прекратить траур и после умилостивительных жертвоприношений и обычных обетов распорядился раздать в армии много мяса и вина. Сам он пировал со своими друзьями. Он хотел отпраздновать успех второй экспедиции Неарха, совершенной прошлой осенью в Персидском заливе. Сам Александр намеревался сняться с якоря в то же время и при лучших предзнаменованиях; и теперь он уверенно провозглашал тосты, посреди всеобщей радости и веселья. После празднества Александра пригласили посетить дионисийский пир (kômos) y Медия, одного из его ближайших друзей. Это был знатный уроженец Лариссы, воин и литератор, но в первую очередь – его доверенный человек. Проходившая в весьма непринужденной обстановке пирушка состоялась вечером 30 мая 323 года. Присутствовали почти все высшие лица армии и двора. Вот их точный список: Пердикка, Медий, Мелеагр, Питон, Леоннат, Асандр, Певкест, Птолемей (сын Лага), Лисимах, Голкий, Эвмен, врач Филипп Акарнанский, Неарх, Стасанор, Гераклид, Селевк, Аристон, инженер Филипп, Менандр, Филот (будущий сатрап Киликии), Менид, то есть всего двадцать два сотрапезника, считая царя. Играла музыка, гости ели, пили, спорили, резвились, выступали артисты, вино лилось рекой всю ночь, до рассвета. Аристобул, самый объективный повествователь, говорит, что Александр, у которого наступил сильный жар, вызвавший жажду, выпил очень много вина и тогда же впал в беспамятство ( Плутарх«Александр», 75, 6).

Однако еще объективнее будет, если мы ограничимся официальным придворным дневником, который вел Эвмен, один из собутыльников, по крайней мере тем, что было им опубликовано под названием «Царский ежедневник» (βασΐλειαι έφημερίδες). Почти в одних и тех же выражениях его цитируют Плутарх («Александр», 76) и Арриан (VII, 25).

30 мая: «Пил и веселился у Медия. Удалившись, выкупался и поспал».

31 мая: «Вновь обедал у Медия и пил до глубокой ночи. Уйдя с попойки, выкупался и там же в бане, поскольку уже начался жар, немного поел и поспал».

1 июня: «Принесенный на ложе к алтарям, принес там обычные ежедневные жертвоприношения, а когда приношения богам были сделаны, спал до сумерек в мужской комнате. Играл в кости с Медием. Уже поздно выкупался. Принес жертвоприношения богам и пообедал. Ночью жар усилился».

2 июня: «Выкупавшись вновь, совершил обычные жертвоприношения, после чего, лежа в бане, долго слушал рассказы Неарха и его штабных офицеров об их экспедиции и об Индийском океане».

3 июня: «Даны инструкции офицерам в отношении движения армии и плавания флота („одни должны быть готовы выступать на следующий день; другие взойдут на корабли вместе с ним днем позже“). Затем велел отнести себя к реке и, поднятый на борт одного из судов, пересек на нем Евфрат, пристав возле парка, где снова выкупался и отдыхал».

4 июня: «Ванна и обычные жертвоприношения, как и накануне. Затем пошел и лег в своей спальне. Беседовал с Медием. Приказал командирам явиться к нему назавтра с самого утра. После этого легкий обед. Велел отнести себя в свою комнату, однако жар усилился и продолжался всю ночь».

5 июня: «Выкупался и принес жертвоприношения. Очень сильный жар. Перенесенный к большому бассейну, оставался у воды. Беседовал с полководцами о вакансиях и велел им назначать только проверенных людей. Затем дал Неарху и его штабу инструкции, касающиеся деталей плавания. Отправление перенесено на послезавтра».

6 июня: «Снова выкупался. Все еще в сильном жару, велит себя отнести к алтарям. Жар больше не дает ни минуты отдыха. Даже в таком состоянии созывает морских офицеров и велит, чтобы все у них было готово к отплытию. Приказал полководцам (сухопутных сил) оставаться во дворце, а тысяцким и пятисотским ждать у его дверей. Уже совсем слабого, царя переносят из павильона в парке во дворец (на другом берегу Евфрата)».

7 июня: «Немного подремал, однако жар не спал. Когда вошли полководцы, узнал их, однако ничего не сказал, поскольку у него пропал голос. Всю ночь сильнейший жар».

8 июня: «Жар продолжается. Решив, что он умер, македоняне с криками явились к дверям дворца. Угрозами они принудили царских товарищей-гетайров их впустить. Двери отворили. Все они, идя в одних хитонах по одному, прошли перед ложем. Он молча приветствовал каждого, ценой больших усилий поднимая голову и подавая им знак глазами. Пифон, Аттал и Демофонт попеременно спят в храме Сераписа, ожидая от божественного оракула ответа на вопрос, не лучше ли перенести царя в святилище бога, чтобы он там поправился. Тот же жар продолжается всю ночь».

9 июня: «Без перемен (царь в коме). Новое обращение к богу (отцу Александра): Клеомен, Менид и Селевк попеременно спят и вопрошают в храме Осерхапи (в греч. тексте: Сераписа)».

10 июня (28-го или 30-го, по старому стилю, македонского месяца десия): «Бог дал ответ, который состоял в том, чтобы не переносить Александра в храм: „Ему будет лучше оставаться там, где он теперь“. Гетайры возвещают этот ответ (солдатам). Немного позднее, к вечеру, царь умер».

Аристобул, сам участник похода, уточняет, что Александр прожил 32 года и 8 месяцев, а царствовал 12 лет и 8 месяцев. «Царский ежедневник» в том его виде, в каком до нас он дошел, отредактированный или нет, дает понять, что царь умер от острого приступа малярии (malaria tropica) ⁴⁷. Таков же диагноз, поставленный еще в 1865 году Э. Литтре [16]16
  Е. Littré.La Vérité sur la mort d'Alexandre le Grand. Ed. Pincebourde, Paris, 1865. Следует отметить, что при Александре постоянно находились врачи. Так, у малавов в 326 г. его пользовал Критобул с Коса ( Курций Руф,IX, 5, 25) или (и) Критодем ( Арриан,VI, 11, 1). – Прим. авт.


[Закрыть], издателем трудов отца медицины Гиппократа. Гефестион восемью месяцами прежде Александра умер, судя по всему, при тех же симптомах неизлечимой горячки и жажды ( Плутарх«Александр», 72, 2). С другой стороны, Кратер, еще один друг Александра, который также занемог, летом 324 года оставил Вавилон с отрядом усталых и больных ветеранов. В момент смерти царя болезнь свалила его в Киликии: за 10 месяцев он так и не добрался до Греции.

Напомним, что за 12 лет кампаний Александр был семь или восемь раз ранен, в том числе одно ранение, полученное в Индии, было тяжелым, и что свидетели его деятельности в последний период жизни изображают его переутомленным, озабоченным и чрезвычайно нервным. Обнаруженные в бумагах Александра после его смерти строительные проекты и планы завоеваний показались македонскому народному собранию безумными, чрезмерными, неосуществимыми ( Диодор,XVIII, 4, 4–6). Однако в тот самый момент, когда он собственноручно делал эти записи или же когда царский трон подвергся осквернению, Александр бросал все, – чтобы пойти и пить. Пить в одиночку, посреди болот, вне всяких ритуальных попоек.

В «Царском ежедневнике» не зафиксирован имевший весьма значительные последствия, но тем не менее засвидетельствованный факт: прежде чем впасть в кому, вероятно, 7 июня, на восьмой день кризиса, Александр передал Пердикке свой перстень с царской печатью. Именно этот государственный канцлер призван был обеспечивать регентство от имени припадочного Филиппа Арридея и оберегать жизнь ребенка Александра и Роксаны, когда он появится на свет. Здесь не место описывать свары, убийства и войны, которые предшествовали, сопровождали и последовали за похоронами царя. Нас интересует лишь память о нем ⁴⁸. Неизвестно, соответствуют ли хоть в какой-то мере приписываемые царю «последние слова» тому, что он действительно произнес. Якобы он сказал, что оставляет империю самому сильному или же самому достойному. Но это столь же бездоказательно, как и фраза: «Борьба за царство обеспечит мне великие погребальные игры…», или еще проще: «Вижу, похороны у меня будут блестящие».

Возможно, это пророчество, сделанное уже после того, что случилось. С исчезновением героя со сцены в оборот вошло множество подложных документов, писем, речей, достопамятных изречений, анонимных книг, и я бы предпочел рассматривать в качестве последнего деяния Александра безмолвное приветствие, с которым он обратился к своим солдатам, по одному проходившим мимо него.

Глава II
ЧЕЛОВЕК

Что такое человек? Не есть ли это сумма его поступков, «свершений», карма,как говорил Калана, индус-мудрец, друг Александра? Или это его «привычки», то есть сумма воли и поведения? «У мира две истории, – говорит Ж. Дюамель, – история его деяний, которую отливают в бронзе, и история его мыслей, о которой, кажется, никто не печется. Но какое значение имеют мои поступки, если все мои мысли – сплошное их отрицание и осмеяние?» («Полночная исповедь», XXII). Мы вновь затеваем старый спор, известный еще древним: в какой мере завоеватель был игрушкой событий, то есть удачи или случайности, как говорили они?

Постановка вопроса естественно предполагает наличие скрытой стороны поступков. Исполнил актер свою роль или же нет, сделал он это хорошо или дурно, – в любом случае он сообщил ей стиль, наполнил своей личностью, вдохнул в нее душу. В данном случае мы не беремся ни выносить нравственное суждение, ни отказываться от всякой определенности. Дело биографа, как и дело историка, заключается не в том, чтобы выстроить или же нагромоздить даты и имена, факты и числа. Биограф призван их понять, то есть сгруппировать, связать, обнаружить их смысл. А что придает событиям смысл (вне всякой ангажированности и несмотря на пробелы в фактах) – это в конечном счете решимость человека, дух предприимчивости, сила личности героя. В отношении Александра такое знание, по крайней мере отчасти, возможно. Говорящими оказываются не только его поступки: мы знаем его предшественников, его воспитание, людей и животных, с которыми он сталкивался, страдания, которые он вынес, портреты, которые после себя оставил, знаем его последние проекты, его романы, его смерть. Смерть – это конец и одновременно начало, потому что именно она определяет бессмертие.

Наследие

Тайна Александра начинается прежде его появления на свет. Чтобы попытаться объяснить его взвинченный и страстный, даже мистический характер, а также наблюдаемые в его политике и стратегии расчетливость, реализм, практицизм, исследователи часто обращаются к тому, что принято называть наследственностью. Они пространно рассуждают о необузданной и жестокой Олимпиаде, этой полуварварке, которая была его матерью, и о гибком уме и дипломатической сноровке Филиппа II, подлинного грека, который был его отцом. От первой, мол, Александр унаследовал благочестие, пыл и бешеный темперамент, а от второго – амбиции и расчетливую щедрость.

Это явно недалекий взгляд, а возможно, и желание произвольно упростить ситуацию. Ибо не говоря уж о том, что братья и сестры Александра ни в чем не повторили его судьбы, следует отметить, что нам неизвестно, в чем Филипп и Олимпиада отличались друг от друга. Ведь Филипп повстречал юную принцессу, на которой ему было суждено жениться, в 357 году, во время своего посвящения в самофракийские мистерии, – с соответствующими испытаниями, постами и исповеданием грехов. И всю свою жизнь он проявлял строгое благочестие как в отношении богов, так и покойных членов семьи. Будучи гарантом культов македонского народа, он совершал жертвоприношения Гераклу, Зевсу, Афине Алкидеме, участвовал в процессиях, устраивал игры в честь Зевса Олимпийского, своего предка, ставил пьесы в честь Диониса, своим попустительством и дарами оказывал покровительство мистическим культам, столь близким его супругам, содержал прорицателей и предсказателей, а к концу жизни дошел даже до того, что заказал свою статую, по качеству «достойную самого бога», посреди кортежа из двенадцати Олимпийцев. Его называли набожным из долга. Однако атеизм в его время и в его стране был попросту невозможен, а религия македонцев, в отличие от нашей, основана не на нравственности или метафизике, но на ритуалах. Если Александр здесь кому-то и подражал, то скорее отцу, чем матери. Олимпиада, как рассказывали, запросто брала в руки змей и предавалась исступленным пляскам, в которых участвовали исключительно женщины. Александр испытывал ужас перед змеями, а к женщинам относился с недоверием.

В характере Александра, в смысле генетическом, для нас много неясного. Несомненно, в семьях обоих его родителей были пороки и родимые пятна. Их обвиняют во множестве преступлений и убийств; как враждебные, так и дружественные историки повествуют о сценах пьяного исступления и дебошей, о неравных браках между едва достигшими зрелости девушками и царями на шестом десятке, о близкородственных связях; наконец, репутация алкоголика, которую вполне заслужил Филипп, – все это, вместе взятое, делает вполне понятным, почему Арридей, один из его детей, был умственно отсталым и страдал эпилепсией. И это никоим образом не объясняет ясности ума и крепости духа Александра. Все, что мы можем сказать о его наследственности, сводится к одному несомненному факту: Аргеады, его предки, были обязаны своей властью закону о том, что верх берет сильнейший, то есть закону джунглей. Теоретически это означает, что вооруженный македонский народ избрал их на царство возгласами одобрения. Но мы уже видели, на какое кровопускание, на какие интриги пришлось пойти младшему сыну Филиппа, чтобы взять верх над предводителями нескольких родов, собственными братьями и соперниками.

В такой практике нет ничего нового: Филипп II, едва уцелевший в резне, которую враги учинили его братьям, в 359 году сам оттеснил в сторону Аминта, молодого наследника престола и своего племянника. Стоит также послушать, что говорил в ту же эпоху Платон об одном из самых известных в династии царей Архелае I (413–399): «У него не было никаких прав на нынешнюю власть, поскольку его родила рабыня Алкета, брата царя Пердикки… Он совершил величайшие преступления. Сначала он послал за этим своим господином и дядей, – якобы с тем, чтобы передать ему власть, которую отобрал у него Пердикка. Но приняв его у себя и напоив допьяна обоих – его самого и его сына Александра, своего двоюродного брата, почти ровесника себе, он взвалил их на повозку и, вывезя посреди ночи, зарезал, а тела скрыл… Немного позже он занялся своим братом, законным сыном Пердикки, мальчиком лет семи, которому и должна была по праву принадлежать власть… так вот его он сбросил в колодец и утопил, а матери его Клеопатре сказал, что ее сын свалился в колодец, погнавшись за гусем. Так что теперь он, как наибольший злодей среди македонян, является и самым несчастным среди них!» («Горгий», 471а-с).

Скажем также, что Александр, родившийся в семье убийц, имел все основания опасаться за нервы своих соперников, а также страшиться собственной нервозности. Можно сомневаться в том, что преступность передается по наследству. Но невозможно подвергать сомнению то, что сама атмосфера дворов Македонии и Эпира была напитана духом убийства. Всю жизнь Александра преследовал вопрос легитимности. Младший сын царя-многоженца и единственный сын царицы, ни перед чем не отступавшей для обеспечения будущего своему потомству, едва родившись, он страдал тем, что я назвал бы «комплексом второго». Второго, постоянно выталкиваемого матерью на роль первого.

Следует признать, что нам почти ничего не известно о действительном влиянии, оказанном Олимпиадой на характер и восприимчивость своего сына. Об этом судят лишь по поступкам. Биографическое сочинение, посвященное Филиппу II и его женам Сатиром из Каллатии столетие спустя после их смерти, не сохранилось. Из тех немногочисленных фрагментов, которые мы читаем у Плутарха и Афинея (248d-f; 557b-с), мы узнаем, что, оставшись без матери и отца, Олимпиада жила до замужества в Эпире под опекой своего дяди и зятя Ариббы, царя Молоссии. Она также была младшей в семье, которой угрожали враждебные кланы Эпира и Македонии. Устроенный дядюшкой брачный союз исключительно по политическим мотивам превратил Олимпиаду в залог и заложницу семьи. «Этот союз, – пишет Юстин (VII, 6, 10), – повлек за собой все неудачи, а затем и падение Ариббы. Заключив союз с Филиппом, он надеялся умножить свою власть. Однако тот лишил его собственного царства и заставил стариться в изгнании». Став в 19 лет царицей самого могущественного государства Балканского полуострова и, что еще важнее, первой по праву супругой Филиппа II, она была вполне способна осуществить свои права как в Эпире, так и в Македонии.

Чтобы обеспечить престолонаследие и в одном, и в другом царстве, в октябре 356 года Олимпиада родила Александра III, а в 353 году – Клеопатру. И вплоть до самой смерти Филиппа нам не приходится слышать ни о сводных братьях Александра – Каране, сыне Филы, и Арридее, сыне Филинны, ни о его двоюродном брате Аминте, сыне покойного царя Пердикки III. Напротив, мы видим, что Олимпиада играет огромную роль, поддерживая двух своих детей и собственного брата. Последнему, которого также звали Александром, в момент свадьбы Олимпиады было шесть лет, а через пять лет его вызвали в Пеллу ко двору и воспитали в македонском пажеском корпусе. Весной 342 года ему был обещан трон Молоссии, а пока, в ожидании того, когда это совершится, в 337 году он женился на своей племяннице, дочери Олимпиады и Филиппа. Он был одновременно союзником Александра, его должником, дядей и зятем. Молоссия ⁴⁹ тогда еще не могла сравниться с Македонией по централизованности и отлаженности государственного аппарата. Это было то, что называют κοινόν («содружество») пастушеских племен и народов, которыми управлял совет представителей, δαμιοργοί или συνάρχοντες, назначавший председателя (προστάτης) и при нем секретаря. Царь, или его представитель, располагал лишь религиозными и военными полномочиями. Проходившие в высоком массиве Пидна границы, которые разделяли Молоссию и соседние страны, были столь же подвижны, как кочующие и вечно пытавшиеся вторгнуться на чужое пастбище стада. Дважды, в 337 и 331 годах, Олимпиаде пришлось, дыша злобой, возвращаться на родину. Вообще право Александра править Македонией принято брать под сомнение: Олимпиада была здесь чужой.

На деле она действительно могла передать Александру свои честолюбие, гордость, внезапные приступы гнева, страх предательства и одиночества, жажду мщения. Повествующие о ней античные авторы – биографы, историки, мемуаристы и беллетристы – чуть ли не в один голос говорят о редкостной гордыне этой женщины, которая кончила тем, что уничтожила всех своих соперниц и убедила свое окружение и даже собственного сына, что в свое время забеременела не от кого-нибудь, а от самого бога-олимпийца Зевса-Отца. Женщина бурных страстей, властная и проникнутая сознанием своего благородного происхождения, мистически настроенная и вне всякого сомнения истеричная, кажется, она передала сыну не только свои пылкость и порывистость, но и неизменную убежденность в том, что нет на свете ничего невозможного для потомка Эака, Ахилла и царя богов.

Как ни парадоксально, Александру была свойственна некоторая женственность. Прежде всего она сказалась в его изяществе, очаровании, нежном овале вечно безбородого лица, утрированной страсти к уходу за телом, любви к благовониям, но также и в предпочтении мужчин женщинам, мягкости в обращении и благовоспитанности (столь резко контрастирующих с грубостью и даже хамоватостью Филиппа II), попечении о мелких деталях, перепадах настроения, постоянной потребности ощущать себя любимым и какой-то невнятной тяге быть всегда искренним… Я не пошел бы так далеко, чтобы, подобно психологам, утверждать, что как мать Олимпиада была склонна к ревнивой и даже чрезмерной опеке. Однако имеются факты (их сохранили нам вместе с выдержками из царской переписки почты Эвмен, великий канцлер, и Плутарх с Афинеем): Олимпиада на протяжении по крайней мере десяти лет лично занималась вопросом о том, на чем Александр спит, во что его одевают, что он ест, как молит богов. Олимпиада избрала для него в собственной семье весьма нравственного наставника, обратив на сына всю свою нежность, когда Филипп бросил ее; она стала на сторону юноши против его отца и именно с ним бежала из Македонии, в сорок лет лицезрея, как занимает ее место юная македонянка, а после, блюдя интересы сына, в спешке вернулась, чтобы организовать умерщвление всех его соперников. Наконец, именно ему она доверила в мае 336 года тайну его рождения. Впрочем, секрет этот уже давно предан огласке ( Арриан,IV, 10, 2), к тому же он больше мучил молодого человека, чем ободрял: «Доказательство того, что ты имеешь полное право царствовать над всей Европой и даже над Азией, – то, могу я тебе признаться, что ты не сын своего отца». Даже Аттал дал это понять Александру, во всеуслышание пожелав Филиппу на пиру по случаю его последней свадьбы, чтобы он наконец-то обзавелся законным наследником. Александр не знал покоя ни в Ликии, ни во Фригии, ни в Египте, пока не вопросил богов относительно своего происхождения и своего будущего. Одни заботы от этой Олимпиады!

На протяжении двенадцати лет своего великого похода Маленький принц, который стал царем и даже Царем царей, получил немало писем от матери, которая с годами становилась все более неуживчивой ( Арриан,VII, 12, 6). Она делала вид, что регент Антипатр действует по ее указке, подобно тому, как ранее делала вид, что муж и сын слушают ее советов. Повсюду она видела заговоры против Александра и против нее самой. Олимпиада целиком отдалась интригам, и дело кончилось тем, что в 331 году македонская знать принудила ее вернуться в Эпир. Александр полагался на Антипатра и не лишил его доверия. Правда, в письме он обращался к Олимпиаде как к «самой нежной из матерей», а своему другу Гефестиону велел хранить в тайне упреки Антипатра и ревность Олимпиады, саму же ее осыпал подарками. Правда и то, что он делал вид, что «одна-единственная слеза матери способна уничтожить тысячу писем» ( Плутарх«Александр», 39, 7–13 и т. д.). И все же он не смог удержаться и не написать ей, что она утратила меру, пожелав, чтобы она больше не вмешивалась в политику, в егополитику. Поражает откровенный и даже грубый тон, в котором Александр ответил однажды Олимпиаде, обвинявшей его в слабости или неосмотрительности: «Прекрати свои происки против меня, не гневайся и не грози. А если не послушаешься, меня все это не слишком заботит, ведь ты знаешь, что Александр лучше всех» ( Диодор,XVII, 114, 3). Όξύς και θυμοειής, «резкий и надменный», пишет Плутарх об Александре в своих «Застольных беседах» (I, 6): возможно, этим и ограничивается все, что слишком страстно любимый сын унаследовал от материнского темперамента.