Текст книги "Старик и мистер Смит"

Автор книги: Питер Устинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Но их на ночь закрывают.

– Для нас стены – не преграда. Я увидел там много интересного, порадовался достижениям человечества. Правда, мистеру Смиту было смертельно скучно.

– А на следующую ночь, насколько я понимаю, вам удалось-таки попасть в отель. Тогда-то вы и изготовили деньги. Правильно?

– Абсолютно.

Доктор Кляйнгельд бросил на Старика взгляд, в коем странным образом смешивались вызов и лукавство.

– ФБР доставило вас сюда для проведения экспертизы вашего психического здоровья, или, если угодно, вменяемости. Сейчас мы перейдем ко второй части проверки, но сначала сделайте, пожалуйста, некоторое количество денег.

– Мне объяснили, что это противоречит закону.

– Я не собираюсь вашими деньгами пользоваться. Просто я должен убедиться, что вы действительно умеете делать деньги. Это, разумеется, останется между нами.

– Сколько вам нужно?

Глаза доктора вспыхнули огнем.

– Если бы вы были обычным клиентом, я бы брал с вас по две тысячи за сеанс. Судя по нашему разговору, нам понадобится что-нибудь между десятью и двадцатью сеансами, а там станет ясно, как действовать дальше. В подобных случаях ничего нельзя сказать заранее. Ладно, пусть для начала будет тридцать тысяч. И это очень по-божески.

Старик сконцентрировался, и из его кармана стаей выпущенных на волю голубей полетели банкноты. Они кружились по всей комнате. Психиатр поймал одну из купюр и увидел, что она не зеленая.

– Это не доллары! – с нехарактерной для себя горячностью воскликнул доктор. – Это австрийские шиллинги! Откуда вы узнали, что я родился в Австрии?

– Я этого не знал.

– Бумажки ничего не стоят! Их выпускали еще до войны!

– Ну вот, видите, – удовлетворенно заметил Старик. – Все-таки я не вполне обычный клиент. Жаль, что вы сразу этого не поняли, ведь в остальном вы проявили недюжинную проницательность.

Трудно сказать, какими мотивами руководствовался доктор Кляйнгельд – низменной мстительностью или природной пытливостью ученого, – но он велел привести из одиночки Лютера Бэйсинга. Это был молодой человек весьма крепкого телосложения, с коротко остриженными волосами и обманчиво сонным, как у борца сумо, выражением лица. Лютер был известен в лечебнице как Бог-три и считался из всей троицы самым опасным.

– Так-так. Познакомьтесь. Бог-три, перед вами Бог-четыре.

Лютер Бэйсинг посмотрел на Старика и чуть вздрогнул. Казалось, сейчас он разрыдается. Доктор подал знак санитарам, и те на всякий случай прикрыли собой почтенного психиатра.

Тем временем Старик и Лютер Бэйсинг неотрывно смотрели друг на друга. Пока трудно было определить, кто побеждает в этой игре в гляделки.

– Поразительно, – прошептал врач санитарам. – В обычной ситуации Бог-три давно бы уже накинулся на новичка и разорвал его на части. Я потому и попросил вас присутствовать при беседе…

Он не успел договорить. Лютер Бэйсинг обмяк всей своей массивной тушей и опустился перед Стариком на колени.

Тот медленно приблизился к молодому человеку, протянул руку, но Лютер Бэйсинг не взял ее. Он сосредоточенно смотрел в пол. Было видно, что в мозгу у него идет напряженная работа, завязываются и развязываются какие-то узелки.

– Ну же, давайте я вам помогу. Вы слишком много весите, чтобы стоять на коленях.

Лютер Бэйсинг послушно протянул ручищу, похожую на гроздь бананов.

– И вторую. Мне нужны обе ваши руки.

Лютер протянул вторую. Старик взял сумасшедшего за пальцы, чуть потянул на себя и легко оторвал от пола.

Лютер Бэйсинг взвизгнул пронзительным фальцетом и засучил короткими, толстыми ножищами. Его стихией была земная твердь, и расставаться с ней Лютер не желал.

Старик проявил такт – поставил молодого человека на пол, раскрыл ему объятья и принялся его успокаивать, а всхлипывающий великан припал лбом к плечу утешителя и прерывисто задышал, как ребенок после приступа истерики.

Доктор Кляйнгельд:

– При виде Бога-один и Бога-два он впадает в неистовство, а с вами – сама кротость. Почему?

– В глубине души молодой человек знает, что, несмотря на все свои притязания, Богом не является. Видя других ваших пациентов, он понимает, что они тоже самозванцы, и абсурдность ситуации пробуждает в нем агрессию. В моем же случае бедняга почувствовал, что я лишен каких бы то ни было амбиций и даже желания что-либо доказывать. Ведь я не претендую на роль Бога. У меня нет нужды претендовать. – Старик покосился на приникшего к нему слонопотама. – Он уснул.

– Он несколько недель глаз не смыкал, – сообщил один из санитаров.

– Можете унести его, не разбудив? – спросил доктор.

– Попробуем.

Но стоило санитарам дотронуться до Лютера Бэйсинга, как тот моментально пробудился, взревел и раскидал дюжих молодцов в стороны. Старик вновь коснулся умалишенного и спросил в упор:

– Как вы меня узнали?

Лютер сощурил глазки, изо всех сил пытаясь вспомнить.

– Небесный хор… Я там пел… Пока голос не сломался… Миллион лет назад… Нет, больше…

– Увы, херувимом вы быть никак не могли. У них голос не ломается. К сожалению. Они пищат все так же пронзительно, как в стародавние времена, только фальшивить стали чаще. Должно быть, рутина заела.

– Я не знаю как, но я сразу вас узнал… Только вошел – и сразу узнал.

– Не стоит этого пугаться. Сила воображения прекраснейшим образом заменяет отсутствие опыта. Ничто из бывшего единожды не умерло окончательно, лишь переменило облик. Природа – великий архив всего некогда сущего. Разобраться в этом архиве невозможно, но на его полках хранится абсолютно все. Человеку удается краешком глаза разглядеть то один уголок, то другой. В момент озарения проскакивает искорка, которая выхватывает из тьмы кусочек прошлой жизни или укромный закуток, о существовании которого человек прежде и не подозревал. Знание близко, и обрести его может каждый, ведь иногда оно находится всего в нескольких дюймах от поля вашего зрения.

Детина осклабился.

– Теперь я знаю, как я вас узнал.

– Как же?

Лютер постучал пухлым пальцем по своей здоровенной башке:

– Мозги сработали.

Старик серьезно кивнул и сказал, обращаясь к доктору:

– У вас больше не будет с ним хлопот. Кстати говоря, никакой он не сумасшедший. Он просто фантазер, а это редчайшая и самая ценная из форм психического здоровья.

Бэйсинг обернулся к санитарам:

– Ладно, мужики, пошли. Жрать охота.

Подхватил своих конвоиров под мышки и, не обращая внимания на их вопли, вынес из кабинета.

– Вы, должно быть, очень собой гордитесь, – уязвленно молвил доктор Кляйнгельд.

– Это мне не свойственно. Ведь мне не с кем себя сравнивать.

– Господи, что же мне написать в заключении?

– Правду.

– Чтобы меня сочли психом?

Старику дали успокоительное, и он сделал вид, что тут же уснул, – не хотелось тратить время на болтовню с хорошенькой чернокожей медсестрой, чьему попечению его вверили. Нужно было как следует обдумать все случившееся.

Когда сестричка вышла из палаты, Старик чуть приоткрыл веки и увидел, как мягком свете гаснущего дня меж коек пробирается некий азиат в больничной в пижаме.

Старик окончательно открыл глаза и строго спросил:

– Что ты тут делаешь, Смит?

– Ш-ш-ш, – шикнул азиат. – Я примеряю камуфляж. Теперь я Тосиро Хавамацу. По-моему, неплохо получилось. Пора отсюда сваливать, а ты можешь оставаться, если хочешь.

– И куда же ты намерен отправиться?

– В Нью-Йорк. Вашингтон не по мне, тут твоя епархия: дискуссии о морали, лоббисты, коррупция в верхних эшелонах власти и прочая, и прочая. А я подамся в Нью-Йорк. Его называют Большим Яблоком. Помнишь то маленькое яблочко в саду, название которого я забыл? Мне еще пришлось там научиться ходить на чреве своем. В Нью-Йорке правит плоть: тут тебе и наркотики, и проституция, а ко всему этому – аккомпанемент высоконравственных речений. В общем, как там говорят, моя тусовка.

– А как же ты без денег?

И из-под одеяла выпорхнули радужные купюры – миллионы и миллионы иен.

– Вот спасибо, – обрадовался Смит, распихивая деньги по карманам. – То есть я хочу сказать, домо аригато годзаимас. Правда, немножко «зелени» я уже наворовал. В больнице это проще простого. Здесь на первом этаже есть чудесная комнатка, где хранятся ценности, принадлежащие пациентам. Теперь мне нужна какая-нибудь одежда и еще очки. Ага!

Мистер Смит как раз заметил на соседней тумбочке очки. Они принадлежали болящему, который размещался на соседней койке и имел неосторожность уснуть. Смит проворно цапнул их, и страницы книжки, в которой очки выполняли функцию закладки, неспешно сомкнулись.

– Зачем ты это сделал? – укорил похитителя Старик. – Тебе и очки-то никакие не нужны. У нас с тобой зрение идеальное, а этот бедняга в них нуждается.

– Настоящий японец без очков не бывает.

– А что я буду делать, если этот человек проснется и спросит, где его очки?

– Очень просто. Он просыпается – ты засыпаешь.

– И ты оставляешь меня без легальных долларов?

– Так пойдем вместе! Сейчас я наведаюсь в рентгеновский кабинет, разживусь какой-никакой одежонкой. Кстати, в карманах и доллары наверняка обнаружатся. На дорогу должно хватить. В семь тридцать отходит «Борзая», это такой автобус-экспресс. К полуночи или около того будем в Нью-Йорке.

– Что ж, поезжай. Я попозже.

– А если на экспресс опоздаешь?

– Ничего, разыщу тебя в какой-нибудь обители порока.

– В Нью-Йорке их без счету. Что меня несказанно воодушевляет. Например, я слышал много хорошего о бане для голубых на Сорок второй улице. Называется «Оскал Уайльда».

– Баня для голубых? Что это? Какие-нибудь оргии с использованием краски?

– Да нет, обычная педриловка. Баня для гомосексуалистов.

– Правда? Есть такие бани?

– Ох, до чего же ты темен.

– Но зачем японскому бизнесмену идти в такое место?

– К тому времени я уже перестану быть японским бизнесменом. Поменяю иены на доллары и вновь превращусь в Смита. Эта ипостась более приемлема для туземцев. Что же касается бани, то туда я отправляюсь вовсе не любоваться земными пороками. Меня интересует раздевалка, где наверняка можно раздобыть прелюбопытные тоги, оставленные купающимися.

– Ты что, решил наворовать себе целый гардероб? Я этого не допущу. Пока ты со мной, я за тебя отвечаю.

– Я поступлю по-честному. Вместо того, что сопру в бане, оставлю то, что спер здесь. Это будет не воровство, а честный обмен.

– Честный обмен – это когда меняются добровольно. И скажи, чем тебя не устраивает наряд, который ты намерен похитить здесь, в больнице?

– Стану я носить такую дрянь! Ты бы видел, что за публика приходит сюда на рентгеновское обследование! – И он закатил глаза, как бы не находя слов для описания безнадежной заурядности здешних пациентов и их одежд.

В этот момент в палату с топотом ворвались два агента ФБР, очевидно, не слишком озабоченные тем, что могут разбудить больных.

Мистер Смит незамедлительно дематериализовался.

– Здесь Смита тоже нет! – крикнул один из агентов.

– А кто это только что стоял у кровати? – спросил второй.

– Никто, – ответил Старик и, под давлением обстоятельств вновь вынужденный солгать, густо покраснел.

– Чтоб мне провалиться, тут был какой-то косоглазый – не то кореец, не то вьетнамец!

– Никого здесь не было. Господа, мистер Смит – человек общительный. Бродит где-нибудь по больнице, знакомится с людьми, болтает, сплетничает. Вы в столовую не заглядывали?

– Ладно, Эл, пошли. Надо его разыскать. Где-то же он есть, черт бы его побрал.

– Может, в родильном? – сострил напарник.

– Во-во, там ему самое место.

Стоило агентам удалиться, как мистер Смит снова материализовался.

– Ну, я поехал, – сообщил он.

Вздрогнув от неожиданности, Старик пробормотал:

– Ты меня напугал. Я думал, тебя уж и след простыл. Смит обиделся и растворился вновь.

Сосед Старика, разбуженный агентами, решил утешиться чтением триллера и потянулся к книжке.

– Вы моих очков не видели?

Старик хотел было отговориться незнанием, но вдруг испугался, что ложь во спасение может перерасти в привычку к постоянному вранью – привычку крайне опасную, ибо она размывает самые основы нравственности.

– Видел, – выпалил он. – Их украл мистер Смит.

– Смит? – тупо повторил страдалец. – Какой кошмар. Я без очков ничего не вижу.

– Тут были люди из ФБР, – решил утешить его Старик. – Они как раз ищут Смита.

Сосед просветлел:

– Из-за моих очков?

– Да, – сдался Старик. Утомительное занятие – говорить только правду. Нет вернее средства затянуть нудный разговор до бесконечности.

Тем временем в кабинете доктора Кляйнгельда происходила непростая беседа. Сам психиатр восседал за столом в вертящемся кресле, каковым искусно пользовался, когда хотел включиться в обсуждение или, наоборот, удалиться за кулисы. В настоящий момент врач располагался спиной к прочим участникам дискуссии, Гонелла нервно расхаживал по комнате, а что касается агентов – один стоял, привалившись к шкафу, второй пристроился на подлокотнике. Двое сидели в креслах для посетителей: начальник 16-го полицейского участка Экхардт и специально приглашенный заместитель директора ФБР Гонтранд Б. Гаррисон.

– Как же нам быть? – спросил он.

– Предлагаю восстановить всю цепочку событий, – подал голос Гонелла.

– Конструктивное предложение, – одобрил Гаррисон. Гонелла зашелестел блокнотом:

– Насколько я понял, началось все с того, что в участок капитана Экхардта обратился кассир отеля «Мертвый индеец», некий Подл Т. Рюк. Он принес на проверку в банк «Объединенный пилигрим» купюры, полученные от мистера Богфри главным портье отеля Рене Леклу. Менеджер банковского филиала Лестер Носе через минуту тридцать секунд установил, что банкноты фальшивые…

Доктор Кляйнгельд крутанулся на кресле и оказался лицом к ассамблее. Громко, ясно и отчетливо – совсем не так, как во время консультации, – он заявил:

– Господа, мы уже несколько раз восстанавливали цепочку событий. Мы исследуем не уголовное дело, а психический феномен, и бесконечное углубление в малозначительные детали нам ничего не даст. Я не считаю, мистер Гаррисон, что предложение мистера Гонеллы было конструктивным. Типичное бюрократическое переливание из пустого в порожнее – любимое занятие тупоумных функционеров.

– Протестую, – оскорбился Гаррисон.

– Мое заключение таково: я отказываюсь как опровергать, так и подтверждать, что двое персон, доставленных ко мне на экспертизу, не являются теми, за кого они себя выдают.

– Вы что, сбрендили? – рявкнул заместитель директора ФБР.

– Я тоже задал себе этот вопрос. Спросил Бога-четыре, как же мне быть. Он посоветовал говорить правду, а я ответил, что не хочу быть зачисленным в психи. Поэтому ваша реакция на мои слова меня не удивляет. И тем не менее другого заключения предложить не могу.

– Доктор, – воззвал к нему Гонелла, – у каждого из присутствующих прекрасная высокооплачиваемая работа. Неужели вы хотите, чтобы мы послали ее псу под хвост, официально подтвердив, будто двое старых шарлатанов, освоивших несколько дурацких фокусов, – это Господь Бог и Сатана собственной персоной? Да нас в суде на смех поднимут. Уверяю вас, вокруг полно желающих занять наше место… Мороз по коже!

– Взглянем на ситуацию с другой стороны, – вновь взял слово ничуть не поколебленный доктор, к которому прямо на глазах возвращались и уверенность, и солидность. – Абстрагируемся от религиозных соображений. Религия, которая якобы является великим стимулятором и антидепрессантом, на самом деле только нервирует людей.

– Протестую, – вставил Гаррисон.

– И тем не менее так оно и есть. Во всяком случае, этому учит меня врачебный опыт… Давайте попробуем взглянуть на произошедшее с точки зрения… м-м-м… научной фантастики. На телеэкране мы сплошь и рядом видим, как на нашу планету вторгаются всевозможные пришельцы – то желеобразные, то с раздутыми головами и тельцем ребенка-дистрофика. Идея инопланетного вторжения никому не кажется дикой, и силы правопорядка доблестно вступают с агрессорами в схватку, к которой по ходу развития сюжета в дальнейшем обычно подключается вся мощь вооруженных сил. Победу, как правило, одерживает сиропная «добрая воля человечества», подкрепленная завыванием голливудских скрипок. Миллионы зрителей с глубоким волнением следят за перипетиями этого противостояния. Фильмы подобного рода полезны и с государственной точки зрения, так как способствуют развитию военной технологии. Вместе с тем они прославляют мир во всем мире и смазывают душу аудитории густым медом любви к человечеству. Помните, как в эпоху всемогущества радиоприемника Орсон Уэллес напугал американскую публику, передав репортаж о нашествии марсиан? Однако никому еще не удавалось вызвать всеобщую панику, объявив о сошествии на Землю Бога и Дьявола.

– Вы хотите, чтобы это сделали мы? – съязвил Гонелла.

– Я всего лишь пытаюсь вам втолковать, что это невозможно. Интересно только почему… Каждый кандидат в президенты изображает набожность и истово предается молитве – пусть даже для вида. Молитва – неотъемлемая часть американской традиции: молятся дома, молятся по случаю любого торжественного события, но идея физического воплощения Того, Кому возносятся молитвы, почему-то кажется людям невозможной и даже кощунственной. Легче поверить в злокозненное инопланетное желе или ожившего динозавра.

– Скажите, сэр, а вы сами молитесь Всевышнему? – сухо осведомился Гаррисон.

– Нет, – коротко ответил Кляйнгельд.

– Оно и видно. А я, к вашему сведению, молюсь. Вот почему ваши слова вызывают у меня острое чувство протеста. К тому же мы не на университетском диспуте, перед нами чрезвычайная и очень сложная проблема. Завтра утром Бог-фри и Смит предстанут перед судьей по обвинению в мошенничестве и изготовлении фальшивых денежных знаков. Мы надеялись, что, учитывая преклонный возраст задержанных, вы найдете какие-нибудь смягчающие обстоятельства психопатологического свойства, которые могли бы воздействовать на решение судьи. Судья – человек занятой, времени входить в существо дела у него не будет. У меня времени было больше, и то я ничего не понял. Однако, как я вижу, на вашу помощь рассчитывать не приходится.

– Вы хотите, чтобы я слегка смошенничал, как делаем все мы, – чуть-чуть, по мелочи. Я должен дать заключение, что задержанные не вполне отвечают за свои поступки, что их, как трудных подростков, нужно поместить под особый надзор, дабы они не могли далее приносить вред обществу, что они нуждаются во врачебном уходе и прочее, и прочее. Все это будет звучать в суде очень гуманно, а в результате старики попадут в психушку, из которой уже не выберешься. Однако хочу сказать еще раз: в ситуации с Богом-три Бог-четыре проявил исключительную выдержку, тактичность и лаконичность, которой каждый из присутствующих мог бы только позавидовать.

– Это ваше последнее слово?

– Разумеется, нет. Я не знаю, каким оно будет, мое последнее слово. Могу лишь признаться, что сейчас я впервые в жизни попробовал молиться – в порядке эксперимента.

– Ладно, джентльмены, идем отсюда, – сказал Гаррисон, поднимаясь. – Я безмерно разочарован. Капитан Экхардт, предъявляйте задержанным стандартные обвинения. А что касается необычных аспектов этого дела, забудем о них. Раз и навсегда.

– Слушаюсь, сэр, – кивнул капитан и, немного подумав, прибавил: – А что, если они возьмут и растворятся прямо в зале суда?

– У ФБР достаточно средств, чтобы помешать этому.

– Легко сказать, сэр. Вы не видели, как они это проделывают.

– Говорю вам, капитан, ФБР тоже знает толк в фокусах.

– Вы меня успокоили, сэр.

– Так-то.

Гонелла подвел итоги:

– Итак, суммирую для ясности. Предъявляем старикам обвинение как обычным преступникам. О способе изготовления денег – там карман, не карман – молчок. Об испанских и греческих монетах тоже. Только проверенный факт: купюры фальшивые. И точка.

– Правильно. – Гаррисон неприязненно покосился на доктора Кляйнгельда, который сидел, сложив пальцы шалашиком, с закрытыми глазами и лучезарной улыбкой на устах. – Обсудим технические подробности у нас в конторе или в участке. Это наша внутренняя кухня. Все, уходим.

Однако дверь распахнулась сама, и в кабинет влетели еще двое агентов – те самые, что разыскивали мистера Смита.

– Они пропали, – выдохнул один. Гонелла:

– Пропали? Оба?

– Да! Тот старый хрен, который Богфри, спокойно лежал в койке – это было в четыре сорок три – и сказал, что Смит скорее всего в столовой. Во всяком случае на месте Смита не было. Мы перевернули всю больницу, не нашли его и вернулись к Богфри. А его уж и след простыл! Сосед, мистер Курленд, говорит, что старикашка только что был здесь и вдруг как сквозь землю провалился.

– Во-во, – с видом эксперта, узнающего симптомы, закивал Экхардт.

– И еще свидетель сказал, что Смит стащил у него очки.

– Не валите все в одну кучу! – прикрикнул на агентов Гаррисон, большой ценитель четкости и ясности.

– Далее выяснилось, что Смит или Богфри, а может, и некое третье лицо, украл верхнюю одежду вон у того типа, мистера Ксилиадиса. Он делал снимок в рентгеновском кабинете.

В дверь как раз протиснулся смуглый лысый крепыш в полосатых кальсонах и наброшенном на плечи больничном халате. Вид у мистера Ксилиадиса был крайне разгневанный.

– Какое безобразие! – сразу же завопил он. – Десять лет я каждые полгода прихожу сюда на обследование! Ни разу не пропустил, если не считать того раза, когда я был в Салониках! Это в прошлом году было! Раздеваюсь как положено, прохожу внутрь, а потом возвращаюсь…

– Эй, кто-нибудь, займитесь описанием одежды, – приказал Гаррисон.

– Позвольте мне, – вызвался капитан Экхардт.

– Так. Остальные – слушать внимательно. Я сообщу об этом деле в самые высокие инстанции. Если понадобится, до президента дойду.

– Так-таки до президента? – не поверил Гонелла. – А не рановато будет?

– Нет, сэр, не рановато, – просвистел Гаррисон сквозь решительно стиснутые зубные мосты. – Вы хоть понимаете, что эта парочка может оказаться разве-дотрядом, засланным с другой планеты? Или каким-то новым оружием, которое на нас решили испытать поганые Советы! Нам с вами эту проблему не решить, а тут, похоже, каждая минута дорога. За мной, ребята!

Вслед стражам законности раздался веселый хохот обычно столь сдержанного доктора:

– Разведотряд с другой планеты? А что я говорил? Вам легче доложить президенту об инопланетянах, чем о явлении Всевышнего!

– Это все? Других комментариев не будет? – ядовито осведомился Гаррисон, недовольный задержкой.

– Нет, не все. Я, человек, проживший на свете шестьдесят лет без единой молитвы, только что испытал новое и весьма вдохновляющее чувство. Первоеже мое моление к Господу немедленно было услышано.

– И о чем же вы молились? – заранее ухмыльнулся Гонелла.

– Чтобы наши старички вдруг взяли и исчезли. Ох, как повезло завтрашнему судье! Он так и не узнает, от какой напасти избавился. А уж нам-то как подфартило!

– Вперед, нечего попусту тратить время! – прикрикнул на свою свиту Гаррисон, и все ринулись прочь из кабинета.

Чуть ли не в следующую секунду двор огласился визгом шин, скрежетом тормозов и воем сирен – обычным музыкальным сопровождением валькирий правопорядка.

Остался лишь капитан Экхардт – биться с мистером Ксилиадисом, который выдвигал уже четвертую версию содержимого своих карманов.

Предоставленный самому себе, мистер Смит проявил свои природные качества – энергичность и инициативу, которые в присутствии дородного Старика он поневоле был вынужден сдерживать. Уж больно нетороплив, чтобы не сказать тяжеловат, был компаньон мистера Смита.

Остановив проезжавшее такси, Тосиро Хавамацу выяснил у шофера, что самолетом до Нью-Йорка добраться гораздо быстрей, чем экспрессом «Борзая», а в аэропорту к тому же имеется обменный пункт. Таксиста перемена в планах японца тоже вполне устраивала, в чем он честно и признался, сообщив, что до аэропорта ехать дальше, чем до автовокзала.

– И все довольны, – подытожил шофер. Такси нырнуло в предвечерние сумерки.

Одежда Ксилиадиса висела на тощем азиате мешком. Увы, ничего другого мистеру Смиту в рентгеновском кабинете не подвернулось – кроме грека, там была еще только восьмилетняя девочка. В результате Хавамацу-сан был похож на женщину, разрешившуюся от бремени, но упорно не желающую расставаться с одеждой той счастливой поры, когда она ходила на сносях. В аэропорту, возле билетной кассы, его даже остановила какая-то корпулентная особа и спросила, не пользуется ли он «Вествудской диетой», а если пользуется, то на какой он по счету неделе. Смит ответил, что про такую диету у них в Японии и слыхом не слыхивали. Слоноподобная дама обиделась столь явному проявлению неискренности, ведь было совершенно очевидно, что гость с Востока взял на вооружение именно калифорнийскую диету.

Обмен иен прошел без сучка без задоринки, равно как и приобретение билета Вашингтон – Нью-Йорк. Багажа у мистера Смита не было, но в аэропорту прибытия, проходя мимо транспортерной ленты, гонявшей по кругу сумки и чемоданы с кливлендского рейса, азиат обзавелся новехоньким саквояжем.

В «Оскал Уайльда» японец отправился на такси. Шофер, уроженец острова Гаити, отличался общительностью. Ему непременно нужно было знать, много ли в Японии гомосеков.

– Следите-ка лучше за дорогой, – строго ответил на это мистер Смит. Его неразговорчивость объяснялась тем, что как раз в ту самую минуту он, подобно весенней саламандре, менял кожу, а это занятие требовало некоторой концентрации.

Машина нервно задергалась в автомобильном потоке – это таксист с ужасом наблюдал, как преображается облик пассажира. Когда такси достигло 42-й улицы, водителю стало совсем плохо: японец превратился в англосакса с буйной рыжей шевелюрой и россыпью веснушек на несимпатичной физиономии, отмеченной вековой печатью порока.

– Я не перестарался? С веснушками, а? – спросил мистер Смит, вылезая из машины и доставая деньги.

Шофер что было силы нажал на газ и унесся прочь, наплевав на вознаграждение.

Смит был приятно удивлен, сэкономив изрядную сумму в настоящих долларах, и подумал: вот первый из моих фокусов, который, можно сказать, удалось поставить на коммерческую основу.

Невзирая на поздний час (а может быть, именно благодаря ему), жизнь на улице била ключом. Неоновые вывески на своем простодушном языке обещали всевозможные наслаждения из разряда дозволенных. По недозволенным наслаждениям специализировались многочисленные темные личности, торчавшие на тротуарах с таким видом, будто в скором времени здесь должно произойти нечто очень важное. Еще они смахивали на неподвижных пауков, выжидающих, пока в их невидимой паутине застрянет доверчивая мушка.

Неподалеку от входа в «Оскал Уайльда» топталась девица завидного телосложения, в куцей юбчонке и драных сетчатых чулках. Туфельки у нее были на таких высоченных каблуках, что казалось, будто эта особа передвигается на ходулях. Юбка, по всей видимости, сильно села от стирки, а блузка имела весьма своеобразный покрой – груди казались двумя плывущими собачонками, которые изо всех сил стараются держать носы над поверхностью воды. Лицо у девицы было юное, но уже изрядно потасканное. Она взглянула мистеру Смиту в глаза, и во взгляде ее промелькнуло нечто, похожее на узнавание.

– Пойдем со мной, м-м? Не пожалеешь…

– Может, попозже, – увернулся мистер Смит и выскользнул из ее удушливого парфюмерного облака.

– Гляди не опоздай.

Не обратив внимания на это предостережение, Смит вошел в ярко освещенный вестибюль бань. За портьерой царили сумерки. Там путь гостю преградили двое – жеманный громила, наряженный матросом, и седовласый джентльмен, тоже в чем-то морском.

– Покажи-ка, что там у тебя в сумочке, сладенький, – сказал громила. – Правила безопасности. Фашисты-гетеросексуалы нам уже два раза грозили бомбу подложить.

Смит безропотно открыл саквояж. Внутри оказались: косметический набор, шелковая комбинашечка, кружевные трусики, лифчик и розовая пижамка.

– Добро пожаловать, – приветствовал клиента седовласый яхтсмен. – Яи есть Уайльд. Пойдем покажу тебе наш клуб. Как тебя зовут?

– Смит.

– У нас тут принято называть друг друга по имени, а не по фамилии.

– Это у меня имя такое.

– Ну хорошо. Сюда, Смитик, сюда, душка.

Мистер Смит последовал за хозяином и оказался в некоем подобии тропического леса. Вскоре джунгли расступились, и впереди чудесным образом обнаружился мраморный бассейн в псевдоримском стиле, украшенный на манер помпейских терм похабными мозаиками и скульптурами. Вода в резервуар изливалась из позолоченного мужского органа, игравшего всеми цветами радуги. Два непременных атрибута этой конструкции, также покрытые позолотой, пульсировали, создавая волны и подводные завихрения. В ядовито-зеленой воде плескались совершенно голые мужчины, шумно демонстрируя свое хорошее настроение. На краю бассейна неподвижными статуями застыли два негра, весь наряд которых состоял из хрустальных сережек в ушах. Правда, у одного из них еще висело на шее ожерелье фальшивого жемчуга.

– Это мои туземцы, – хихикнул Уайльд. – Ну-ка, ребята, поприветствуйте Смита.

– Джамбо-джамбо, бвана! – хором прокричали «туземцы», синхронно покачивая бедрами и приплясывая.

Плескавшиеся в воде радостно заулюлюкали.

– Мальчики и девочки! – Уайльд лукаво повел бровями и сделал паузу, чтобы у слушателей была возможность наградить шутку аплодисментами. – Это Смит. – Вой и свист. Уайльд строго хлопнул в ладоши и, когда восстановилась тишина, игриво сообщил: – Смит в полном порядке. Уайльд видел, что у него в саквояже. – И сладкоголосо пропел: – Иди сокройся в нашей дивной раздевалке и скинь с себя эти ужасные одежды, явись к нам в своей истинной славе!

Снова взрыв энтузиазма в бассейне. Когда Уайльд уже уводил новичка, один из пловцов крикнул:

– Я балдею от веснушечек! – и был тут же шутливо укушен своим любовником, у которого на лице не было ни единой веснушки.

– Оставляю тебя здесь одного, – сказал в раздевалке хозяин. – Но торопись – тебя ждут. Ах ты мой рыжик!

Мистер Смит огляделся по сторонам. Белые стены, красные плюшевые портьеры, статуи римских юношей в бессмысленных позах. Отдернув портьеру, Смит увидел альков и вешалки с одеждой. В глаза злоумышленнику сразу бросились джинсы, расписанные павлинами и райскими птицами. Смит испытал полузабытое чувство радостного возбуждения. Примерил штаны – в самый раз. Ничего столь же восхитительного в тон джинсам обнаружить среди тряпья не удалось, и в конце концов Смит остановил свой выбор на просторной, фиалкового колера маечке с надписью на груди «ЗОВИТЕ МЕНЯ МАДАМ». Осмотрев себя в зеркале, он остался доволен.

Далее Смит действовал стремительно: скучную одежду бедного мистера Ксилиадиса повесил на вешалку вместо похищенной, схватил саквояж и ринулся вон из раздевалки, чуть не сбив с ног сначала Уайльда, а затем и мускулистого матроса. Проститутка все еще томилась на том же месте. Мистер Смит дернул ее за руку и прошипел: