Текст книги "Иван-Царевич"

Автор книги: Питер Морвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Морвуд Питер
Иван-Царевич

Питер Морвуд

Иван-Царевич

ПОСВЯЩАЮ МАМЕ!

И – КАК ВСЕГДА – ДИАНЕ

(БЕЗ КОММЕНТАРИЕВ ПО ПОВОДУ ЕЕ КОМИКСОВ НА ТЕМУ ЭТОЙ КНИГИ)

С благодарностью:

отзывчивым сотрудникам славянской редакции "Коллетс Букшоп" (Лондон) Диане Дэвис и ее лазерному принтеру и особенно Тиму Рондоманскому за его доброжелательную помощь в исправлении ужасных ляпов в русском языке!

Спасибо, Тимофейчик, превосходный переводчик!

N.B.: Я не пытался воспроизводить звуки разговорного русского языка, а просто передавал кириллицу латинскими буквами при помощи стандартных таблиц транслитерации. Все невыловленные ошибки в "произношении" следует отнести на мой счет.

Действующие лица:

Хорловцы – жители Хорлова.

Александр Андреевич Хорлов – царь Хорлова.

Людмила Ивановна – царица, его жена.

Катерина Александровна – царевна, старшая дочь (Катя, Катюша, Катенька).

Лизавета Александровна – царевна, средняя дочь (Лиза, Лизок, Лизанька).

Елена Александровна – царевна, младшая дочь (Лена, Леночка, Ленушка).

Иван Александрович – царевич и наследник (Ваня, Ванюша, Иванушка).

Дмитрий Васильевич Стрельцин – главный управитель, первый министр Хорловского царства, а также придворный мудрец.

Петр Михайлович Акимов – хорловской гвардии капитан.

Левон Попович Волхов – митрополит Хорловский.

Волшебники:

Финист Чародеевич Сокол – князь Высоких Гор (Феник).

Василий Чародеевич Орел – князь Широких Степей (Вася).

Михаил Чародеевич Ворон – князь Темного Леса (Миша).

Марья Моревна – Прекраснейшая из Царевен всея Руси.

Баба-Яга – ведьма с железными зубами.

Кощей Бессмертный – чернокнижник.

Глава первая. О ЦАРЕ АЛЕКСАНДРЕ И ЕГО ДЕТЯХ.

Стольный град Хорлов на поверку никакой не град, а терем посередь него и теремом-то не назовешь. Но так уж исстари повелось, что, подобно прочим столицам прочих удельных княжеств Великой Руси, именуют эти стены кремлевскими. Возводились они для обороны Хорлова, а не за ради того, чтоб грозить войною окрестным землям да держать в покорности посад, чему служат обыкновенно мрачные стены больших крепостных городов.

В хорловском кремле царят мир и благолепие, что не мешает ему выглядеть внушительно. Ограда так высока и неприступна, что посягнуть на нее впору лишь очень дерзкому ворогу, тронная зала едва ль не всех на Руси богаче, сады славятся своею пышностью. Может, сады и не больно велики, но обихожены отменно – словом, сам Бог велел молодому боярину и красной девице погулять на вольном воздухе, потолковать, а то и поспорить.

– Что бы, Ваня, уста твои ни молвили, у меня на все один сказ – "нет и нет". Иной раз и сказала бы "да", а глянешь на тебя – язык не поворачивается. Как по-твоему, отчего нет промеж нас ладу?

Царевна Катерина поглядела на брата, не ожидая, впрочем, вразумительного ответа. После отца они с Иваном в царстве главные люди: он – царевич, наследник, она – старшая дочь. Ей жених нужен, царевне под стать, ему тоже пора о продолжении царского рода подумать. Но сия мысль не шибко их прельщает, особливо царевну Катерину.

Иван-царевич промолчал, оправдывая ожидания сестрицы. Много ими говорено-переговорено, а все без толку. Льют из пустого в порожнее, хоть бы раз, хоть напоказ, к согласью пришли. Поначалу опасался Иван, что выберет сестра мужа из его многочисленной питейной братии, а посему расстарался внушить ей неприязнь ко всем землякам мало-мальски знатного роду, в чем весьма преуспел.

Катерина упорно отвергала искателей руки ее и говаривала при всяком удобном случае, что жить в Хорлове нипочем не останется. Иван теперь и сам не рад, что отвратил ее от замужества. Повернул бы вспять, да поздно: своенравна, вольнодумна стала Катерина.

Брат и сестра хорошо сознают, что пиры, на коих царевнам надлежит мужей себе избрать, а ему – суженую, давно пора прекратить, иначе в казне скоро не останется серебра на приданое одной царевне, не то что трем. А в тереме как раз идет пир горой.

Оттого и удалилась царевна из тронной залы в сад, а Иван последовал за нею.

Уж скоро час гуляют они по кремлевским кущам, разговоры-споры ведут. На дворе лето, вечер тих и приятен, пчелы на цветках жужжат, в зеленой листве птицы заливаются. Но вся эта зелень и лепота об одном напоминают царевичу: пять месяцев минуло с тех пор, как призвал его к себе царь-отец для сурьезной беседы, а воз и ныне там, да вдобавок разоренье на носу.

Далекий громовой рокот отвлек его от невеселых мыслей. Глянул Иван-царевич на небо поверх садовой ограды. Выходит, не только разоренье грозит Хорлову, еще и свинцовые тучи, подбитые молниями, набухшие дождем, собираются на востоке. Вспыхнет небесная стрела – и чудятся облака зловещими, будто из червленой меди отлиты. А гром ей вослед все ближе, раскатистей.

– Глянь-ка,– всполошилась Катя,– никак гроза идет!

– Не иначе,– подтвердил Иван.– Только нам с тобою иной грозы опасаться надобно.

– А ты вспомни, братец, кто женихов моих отваживал, вспомни! – В голосе царевны не слыхать печали – одна досада на братнины упреки да на свое давешнее послушание.– К слову сказать, и твою помолвку митрополит Хорловский, кажись, оглашать не торопится.

– Не встревай не в свое дело!

– Ах, не в свое! Али нашему престолу наследник не надобен? Аль казну нашу пополнить не пора?

– Не будь Левон таким старым да твердолобым...

– Митрополит Левон – не забывай!

– Даст он забыть, как же! Я хотел сказать "попом" – не более.

– Ой ли?

– Вот те крест! – Иван обругал себя за длинный язык и тряхнул кудрями, сердясь более на себя, чем на Катю.– Ладно, давай мириться. Что было, то прошло.

Катерина искоса глянула на брата и вдруг помягчела: девичье сердце отходчиво.

– Коли прошло, что ж волком смотришь?

– Ну уж, волком!.. Мысли одолевают, все же я царский сын.

– А про старика ты прав: зажился он на белом свете.

– Не руби сплеча. Просто запамятовал, что и сам когда-то молод был. Иное дело – батюшка. Вот он никогда ученью моему не препятствовал.

Как только стукнуло Ивану пять лет, митрополит Левон во всеуслышанье объявил, что не допустит, чтоб молодой царевич колдовству обучался. Упрямый старец запретил бы даже самую безобидную ворожбу, кабы не понимал, что без этого народу не выжить На Руси от веку, еще до крещенья, волшебство было в ходу – не черная магия, конечно, а бытовые, повседневные чудеса. Многие, к примеру, могли огонь запалить без трута, а кто поискусней – так и без дров.

Поначалу-то попы как пошли ладаном кадить, да крестные знамения творить, да всякую тварь святой водою кропить! Митрополит Новгородский, говорят, благословил целую заводь на Волхове и что ни день посылал туда архимандритов с бочками, с ведрами. Но вскорости поулеглися страсти, поостыли горячие головы даже средь новгородского духовенства. А тут и ноябрь наступил, река застыла, и сами собой убедились попы, что преда в бытовом колдовстве на копейку На Пасху, окруженный иконами, окропленный до чиханья святою водой, митрополит самолично зажег в соборе лампаду с помощью чародейского огня и признал всенародно, что колдовство и впрямь безобидно, тем паче пропущенное через святую душу. Теперь семь потов с тебя не сойдет и пальцы в кровь не сотрешь, покуда трут займется.

Особь статья – митрополит Левон... Иван-царевич, как все прочие хорловские малолетки благородных кровей, выучился читать и колдовать вопреки его упорному неодобрению. Мальцом изрядно от него натерпелся, покамест не вошел в юношескую силу и дерзость, а уж с той поры поплевывал на митрополичьи укоры... Как минул ему шестнадцатый годок, понял Иван-царевич, в чем загвоздка. Иные, допустим, читать не умеют, оттого что буквы у них в слова не складываются, а Левон Попович не мог постичь ворожбу умом своим. Читать-то он с грехом пополам выучился (иначе как обедни служить, как распевать вместе с церковным хором шестичастную ораторию?), но связи меж искрою и пламенем, меж луком и тетивою уразуметь не мог. А когда чего-то сам одолеть не можешь – известное дело, другим завидуешь.

– Любопытно узнать, о чем наш митрополит с Господом Богом шепчется,– с усмешкой проговорил Иван.

И позабыл о сказанном, едва слепящая молния отбросила на траву темную тень его. Гром, уж не отдаленный, не вкрадчивый, раскатился прямо над головами брата и сестры, грозные отголоски его отозвалися у самого западного горизонта.

Иван-царевич запрокинул голову и уставился в летнее небо: поди ж ты, только что синим было и вдруг свинцом подернулось.

– Ровно кто нас предостерегает,– вымолвил он, глядя, как первые крупные капли темнят алый кафтан и серебрят меховую опушку.

– Ты, Ванюша, до пиров не охотник, ну так и стой тут, а я в терем вернусь.– Она пощупала его кафтан, уже подмокший на плече.– Только гляди, бархат, он ведь долго сохнет, а соболь, как влагой пропитается, уж больно вонюч.

– Что верно, то верно,– рассмеялся Иван.– Пойдем... Я тебя по дороге прикрывать буду.

Начал он бубнить, да кряхтеть, да притоптывать. Дождь не перестал – для этого много силушки надобно, не ровен час и в грязь от натуги свалишься,однако падающие капли отскакивали от вытянутых его пальцев, точно держал он над головой круглую столешницу чистейшего хрусталя. А другой рукой взял Катю под локоток и повел по траве с поспешностью, какую дозволяли царское достоинство и длинные юбки.

– Коли желаешь, продолжим наш спор в тепле да уюте. Катерина тряхнула головой, и будто жемчуг посыпался с ее кокошника: слишком высок, никак не дотянуться до маковки слабосильной Ивановой ворожбе.

– Не желаю! Сто раз говорено-переговорено, тошно мне от споров этих!

– Ну и ладно.– Он отворил дверь, пропустил сестру в терем, сам впрыгнул за нею, дабы не попасть в буйный вихрь выпущенных на свободу капель, и только потом убрал чары.– Вот выучусь на чародея – ни одной лужи на полу не будет.Царевич отряхнулся и поглядел на Катю,– Одно мне любопытно...

– Любопытно, так спрашивай. Но ежели твой вопрос не по нраву мне придется, ответа не получишь.

– Осмотрительности твоей позавидовать можно... Скажи мне, Катюша, каков должен быть молодец, чтоб ты за него замуж пошла?

Не успел он слова свои вымолвить, как разверзлися хляби небесные, едва весь Хорлов не затопили. Сквозь открытую дверь Катерина смотрела на танец прытких капель, слушала шум дождя, бульканье воды, вмиг заполнившей канавы. Вновь сверкнула молния, поделив мир на черное и белое, загрохотал гром до земной дрожи, заходили ходуном стены царского терема.

– За кого пошла бы?..– тихо и мечтательно откликнулась царевна.– Да за первого встречного пойду, ежели полюблю его всем сердцем, как матушка батюшку нашего полюбила.

Во вспышке молнии снова сверкнули алмазами дождевые капли на Катином кокошнике. Иван вдруг застыл, будто громом пораженный.

Крыша терема раскололась точно посередине. Царевич бросился было к сестре, хотел заслонить ее от падающих обломков, но сверху ничего не посыпалось – ни камушка, ни щепочки. Потолок распахнулся, словно дверь, иль занавес, иль шатер, и влетел внутрь озаренный грозовым сиянием сокол. Грянулся он оземь, да так, что мог бы и пол проломить, и кости свои с ним вместе. АН нет, ничего такого, лишь новая вспышка света, только не белого, а сапфирно-голубого, как небо, с которого враз все тучи сбежали.

Свет заклубился вкруг сокола, и показался он огненным брату с сестрою. Вдругорядь грянулся он об пол, потом в третий раз и оборотился добрым молодцем в кафтане, серебром шитом и украшенном заместо меховой опушки соколиными перьями. Очи стальной голубизны устремились на Катерину-царевну, будто, кроме нее, никого боле на свете не было. На шум стража набежала – в горнице яблоку упасть негде, а он все глаз с нее не сводит. Иван и Катя тоже на него глядят, глазам своим не веря, но как не верить, когда вот он тут, и дыра в потолке зияет, открывая взору небесный свод.

Иван встал подле сестры, дабы оборонить ее в случае нужды, хотя, кроме охотничьего ножа за поясом, иного оружья при нем не было. Он выхватил его из ножен, едва сокол принял облик человечий, и теперь держал на вытянутой руке как меч. Даже радовался в душе, что не меч это – с мечом не скроешь, как дрожит рука.

– Беги скорей за батюшкой-царем! – приказал он ближнему челядинцу.

Минуты не прошло, как собралась в горнице вся знать, пировавшая в тронной зале. Царь Александр с Людмилой-царицей на зов запыхавшегося гонца поспешили выйти из башни, куда удалились, чтобы не видеть, как гости дорогие опустошают кремлевские кладовые да погреба. Явился и главный управитель Дмитрий Васильевич Стрельцин. То ли буря его всполошила, то ли колдовское прозренье вид мчащегося во весь опор первого министра был едва ль не страннее свалившегося с неба сокола. Гвардии капитан Акимов тоже не оплошал, хоть за ним и не посылали,– прибыл в латах, да в шеломе, да при мече, с коим расставался, лишь когда почивать изволил. А для понаехавших женихов, угощавшихся царскими яствами, и места не осталось, однако самые любопытные протиснулись-таки в дверь. Все обратили взор сперва к добру молодцу, потом к разверстой крыше, и только главный управитель вперился в потолок, удрученно прикинул, во что встанет починка, и в сердцах выругался, перекрыв зычным басом своим стоявший в горнице гомон.

Наконец Иван убрал нож, выступил вперед и отвесил низкий поклон, как положено радушному хозяину

Гость, оказывая уважение царевичу, поклонился еще ниже.

– Здравствуй, Иван-царевич,– промолвил он с улыбкою.– Бывал я у тебя гостем, а теперь сватом пожаловал. Хочу посватать за себя сестру твою, Катерину-царевну.

Иван быстро оправился от изумления.

– Что до сватовства, сударь мой, это вы уж с ней решайте, а после милости просим к батюшке моему царю.– Он слегка сдвинул брови.– Лицо твое мне будто знакомо, то ли и вправду на пиру тебя видал, да ведь пиров у нас не счесть, всех разве упомнишь? К тому ж...– он указал на поломанную крышу,– прежде-то ты, я-чай, иначе к нам являлся, не то бы я уж не запамятовал.

– Являлся иначе, а теперь вот эдак явился.

– И кто ж такой будешь?! – раздался за спиной Ивана грозный рык.

Царь Александр опешил малость и минуту-другую раздумывал, то ль ему гневаться на дочь, что ввела его в новые расходы, то ль диво дивное созерцать, а теперь опомнился и продолжил допрос:

– Какого роду-званья?

Молодец улыбнулся еще шире. От соколиных очей его и впрямь ничто не могло укрыться, сразу подметил он в царских речах иной вопрос: а достанет ли у будущего зятя серебра на починку крыши? Иван тож об этом догадался – ему ль не знать батюшку родимого?

– Ваше Величество,– молвил незнакомец и поклонился ниже прежнего,– я князь Высоких Гор Финист Чародеевич по прозванью Сокол. А выкуп за невесту уж в сундуках ваших. Я бы взял вашу дочь в жены, ежели она согласна.

– Посыльного в казну! – распорядился царь.– Не сочти за обиду, Финист Ясный Сокол, Чародеев сын и князь Высоких Гор, однако ж надобно проверить, что там за выкуп, ибо звание твое весьма сумнительно. Дмитрий Василич, ты об таком званье слыхал?

– В реестр бы глянуть...– начал главный управитель, но умолк под повелительным жестом царя.

– И так день и ночь над реестрами корпишь. Нет уж, давай наизусть.

– Не слыхал я про такое званье, царь-надежа. А не то б добрый молодец всенепременно был среди гостей наших.– В голосе управителя слышалась насмешка.– Вон и царевич не упомнит, что видал его прежде в Хорлове.

– Ну, князь,– оборотился царь к Финисту,– что скажешь?

– Ничего не скажу, Ваше Величество. Обождите, покуда посыльный ваш из казны не воротится. А на вольном свете много всякого, что в реестрах не прописано.

– И то правда, обождем.

Тишина повисла под кремлевскими сводами, никто не решался голос подать. Только царица взяла тихонько мужа за локоть и указала на старшую дочь: прими, дескать, в расчет кое-что помимо выкупа и званья.

На миг у царя дыхание перехватило, потом едва приметная усмешка прошла под усами. Взор, каким царевна пожирала Финиста, он уже видал у женщины: в точности так же смотрела на него Катенькина мать с первой их встречи.

В очах царицы Людмилы и поныне светится любовь, которая не померкла с годами, а лишь сделалась нежнее, привычней. Не пряча боле улыбку, сказал он себе, что нечего ждать возвращения посыльного, но тот уже влетел в горницу, едва переводя дух.

– Ваше Величество, там казначеи считают и взвешивают прибыток. Навскидку двадцать пудов в казне прибавилось! Царь слегка наклонил голову.

– Двадцать пудов серебра – это уж больно щедро, князь Финист. Вздумай, к примеру, я давать за дочкой приданое, пожалуй, не собрал бы столько. Ведь ежели по старинке...

– Нет, Ваше Величество,– перебил посыльный, не видя предостерегающих знаков Стрельцина,– не серебра – злата. Цельных двадцать пудов!

Над головами их, словно крышка табакерки, сомкнулся сводчатый потолок. Впервые в жизни увидел Иван-царевич, как отец утратил царское достоинство. Царь Александр открыл рот, как рыба, и так же беззвучно закрыл. Даже Дмитрий Васильевич не нашелся, что сказать. Чародейство чародейству рознь, от этаких чудес поневоле рот разинешь.

Знать, в сказках, что Ивану сызмальства мамки да няньки сказывали, не всё блажь да безделица. Глядя на выпученные глаза и отвисшие челюсти, не утерпел царевич, рассмеялся от души. И отнюдь не пополненье царской казны так его порадовало, а удачная шутка князя. Финист Ясный Сокол ему вослед захохотал, а там и остальные за животы взялись.

Одна Катя в полный голос не смеялась. Лишь робкая улыбка озарила девичье лицо, ровно вся душа на нем сияла.

Митрополит Левон самолично свершил брачный обряд – даже оглашенья ждать не стали, уж больно стосковался стольный град Хорлов по свадебным колоколам. Правда, поартачился малость владыка, не без того. Пробурчал что-то насчет сомнительного происхожденья жениха и еще более сомнительного способа починки крыши, одним словом, высказался Левон не в духе христианской терпимости и всепрощения.

Но царь Александр так его отбрил, что митрополит после венчанья удалился к себе в опочивальню и пропустил великолепное зрелище, когда Катерина-царевна отбыла с нареченным в богатой колеснице литого серебра, запряженной серыми рысаками (колесница во мнении хорловского владыки была столь же сомнительна, сколь и явление жениха с его богатым выкупом).

Минуло тому полгода. Уж посеребрили окна зимние морозы, подле крепостных стен сугробы по шею намело. В зимнюю пору народ все больше по избам сидит, особливо под вечер, когда волки воют за околицей, а озорник Иван-царевич мечет с крепостных стен снежками в островерхие шлемы продрогших сторожевых.

С утра ему озорничать недосуг: наукам обучается. Три часа истории, три государственному праву, а под конец на вопросы отвечает. Тысяча и одна заповедь для царского сына!.. Нынче еле удержался, чтоб не зевнуть в лицо Дмитрию Васильевичу, главному управителю, первому министру, придворному чародею да вдобавок наставнику при наследном царевиче. Подивиться можно тому терпенью, с каким Стрельцин науку в Ивановы мозги вкладывает. Недаром говорят: капля камень долбит. Все одно и то же, одно и то же – ничего за полвека в своих знаньях обновить не удосужился. А ученик рано иль поздно усваивает его наставления из одной надежды поскорей отделаться.

Иван давно уж наизусть выучил, Как Надлежит Цареву Сыну Печься о Благе Государства. Вступив в Законный Брак, Должен Он Обеспечить Наследника Трону, Явив Тем Самым Отцу Наилучшее Доказательство Сыновнего Почтения, а Народу Пример Царского Величия. Слова эти Стрельцин выводил с заглавных букв (видно, текла в нем греко-византийская кровь, разбавленная мочой и ледяной водою) и повторял по три раза на день, пока не возникли у Ивана опасения, что вольготной жизни его приходит конец.

А тут еще посыльный их подтвердил: явился и пригласил царевича в тронную залу.

Тронная зала хорловского кремля отстроена и отделана была сто лет назад с явным намереньем внушить священный трепет всем сюда входящим. В пышности убранства зодчие и богомазы себя превзошли. На полу мозаика, изображающая деяния святых и героев. Искусно расписанный сценами войн и охоты сводчатый потолок подпирают колонны, облицованные мрамором да усеянные каменьями самоцветными. В зале свободно поместятся тысячи две народу, а удобство только одно (его, к слову сказать, по всей Руси в избытке) – холод. Лишь когда зала переполнена, можно тут чуток согреться, но Даже в летнюю теплынь от стен веет прохладою, а уж в зимнюю стужу зуб на зуб не попадает.

Вот и сейчас Иван-царевич, отвесив почтительный поклон, поспешил к двум печам, что по обе стороны престола. Царь Александр красовался в зимнем венце, мехом подбитом, и в длинном кумачовом кафтане с горностаевою оторочкой. Подле него притулился к печи главный управитель Стрельцин. Вид у обоих был необычайно торжественный.

– Сын мой единственный...– начал царь тоном, присущим разве что святым да многодетным родителям,– тебе скоро двадцать стукнет, а мне шестьдесят пять. Думаешь ли продолжать род наш?

Отцовская прямота застигла Ивана врасплох. Он ожидал долгих предисловий, на которые Стрельцин большой мастак, и думал за это время подготовить возражения либо оправдания – смотря как дело обернется. Но такая постановка вопроса напомнила ему грабли, забытые в густой садовой траве: он наступил на них ненароком и, ясное дело, получил по лбу. Вот так и отец с порога его огорошил.

– Так ведь...– пролепетал Иван и умолк, не имея иных доводов.

– Так я и думал,– удрученно покачал головой царь.– Все на том же месте. Вот и давай детям волю! Что ж теперь, прикажешь сватовством заниматься? Коль надо, займусь.

Царь исподлобья глянул на первого министра. В голубых глазах мелькнула усмешка и тут же спряталась в бороду, как лиса в нору.

– Дмитрий Василич меня уверяет, что, мол, никому из великих князей в ум не придет посягнуть на царство наше захудалое.

Иван кивнул.

– Правда, в последнее время кой-что переменилось.

– Князь Юрий! – выдохнул царевич. Отец хлопнул в ладоши.

– Славно, славно! И тебя хвалю, Дмитрий Васильевич! Все же что-то из мудрых твоих речей в его памяти застряло.

Иван скривился, что лишь при очень большом желании можно было принять за улыбку. Он не мог без отвращения вспоминать о "мудрых речах" Стрельцина и уже подумывал вдолбить себе в голову всю науку с помощью невинной ворожбы. Да главный управитель, он же придворный чародей, отсоветовал. Чары, говорит, частица памяти, и ежели с их помощью что-то запоминать, такая путаница в голове образуется, что сотни книг перероешь, покуда вспомнишь, какой нынче день. Иван подумал, что в этом чары водке подобны, однако почел за лучшее промолчать: ежели Стрельцин чем и славился в Хорлове, так не чувством юмора.

– Верные твои слова, сынок,– продолжал царь Александр.– Великий князь Киевский Юрий Владимирович. Но отчего не помянул ты Бориса, князя новгородского, и брата его Павла?

– Потому что новгородские князья против ворога нипочем не выступят, будь он хоть сам Мангую Темир из Золотой Орды. Не выступят из одного страха, что, покуда один ведет войско, другой захватит его трон и скипетр.– Иван помолчал и вдруг лукаво улыбнулся, даже не подозревая, что улыбка эта впервые показала царю, как вырос его младший сын.– А Юрий, он сам по себе. Все трое давно зарятся на наши земли, но только князь киевский дерзнет покинуть свой кремль, чтобы посягнуть на них.

Истинная правда, хотя и малоутешительная. Открещиваться от нее себе дороже. Хочешь не хочешь, а царство надо оборонить от ненасытного Юрия. Ведь он жаждет прибрать Хорлов к рукам не по закону, то бишь взяв в жены одну из царских дочерей на выданье, а силою. Могущественный правитель никогда не упустит возможности оттягать себе лишний кусок и присовокупить к своим обширным владениям, тем паче – ежели не сопряжено это с чрезмерными расходами.

А появись у Ивана сын, князь Юрий поневоле призадумался бы посягать на трон с обеспеченным правом наследования. Как расценят подобные действия в иных вольных княжествах Святой Руси?.. Вот именно, этого никто не потерпит, все князья скопом ополчатся против Юрия, а Киев ныне уже не так силен, чтоб со всеми тягаться.

– Да-а,– поежился Иван,– видно, и впрямь пора невесту искать.

Молодым боярышням хорловским нрав царевича известен. Ни одна его покамест не присушила, хоть и не чурался он женского общества. Видать, не в Хорлове Иванова суженая. А коли так, надобно снова казной трясти, собирать со всего света невест на смотрины.

– Царь-надежа,– словно прочтя его мысли, заговорил Дмитрий Васильевич Стрельцин,– по моему разуменью, надо зараз и царевичу выбирать жену, и мужьев царевнам. Оно дешевле обойдется. Не двух, а трех зайцев убьем.

Иван приподнял одну бровь. Первый министр дело говорит: не так богат Хорлов, чтоб каждому царскому дитяти отдельный пир на весь мир закатывать. Однако много воли берет главный управитель. Мало того что все его думки угадывает, так еще и масла в огонь подливает.

– Ты, Дмитрий Василич, завсегда подаешь нам пример мудрости и многоопытности,– заметил он сухо.– Благодарствуй.

Стрельцин послужил верой и правдой двум царям, даст Бог, послужит и третьему. А посему вмиг понял, что надобно откланяться, дважды просить себя не заставил. Опершись на посох, отвесил глубокий поклон, седая борода веником по полу прошлась, да и заковылял прочь. Дверь тронной залы хлопнула чуть громче обыкновенного.

Царь Александр сурово приподнял бровь и тут же сообразил, что сын невольно копирует все его жесты. Есть в кремле его портрет в молодые лета, когда сам он был царевичем, старшим сыном царя Андрея, так Ивану в тот портрет можно как в зерцало глядеться: те же васильковые глаза, те же льняные волосы – знать, не остыла еще в жилах династии хорловской варяжья кровь.

– Яблоко от яблони,– усмехнулся царь и, заметя недоумение сына, подмигнул заговорщицки.– В твои годы, Ванюша, я тоже Стрельцина не жаловал. Мнилось мне, что отроду был он таким мудрым стариком. Ты видал когда, чтоб он смеялся?

– Да он, батюшка, пополам треснет, ежели засмеется. Иван подошел к низкому столику в изножье трона, взял тяжелый кубок персидского хрусталя, плеснул туда красного вина. Вино сие, поди, еще римляне пивали, а ныне свершило оно столь же дальний поход, каковыми прославили себя легионеры древней империи. За высокую цену куплено и привезено с холмов Тосканы сюда, в леса березовые да сосновые, в коих могла б затеряться без следа вся земля италийская. Всмотрелся Иван-царевич в рубиновую глубь и подумал: ежели вино странствовать может, почему и мне по белу свету не побродить, покуда не пригвоздит меня долг государственный навечно к родной земле?

– Ась, батюшка? – спохватился он, услыхав, что царь слово молвил.

– Цельный день, говорю, будешь на вино глядеть али все же дашь отцу напиться?

Винным цветом вспыхнули щеки и уши у Ивана. Наполняя второй кубок, едва не расплескал вино.

Царь Александр принял кубок из рук сына и взглядом подобрал каплю, готовую упасть на скатерть.

– Что ж, Ваня, постранствуй, коли охота.

Иван встрепенулся: выходит, отец научился читать чужие мысли, а своих не показывать никому. И немудрено – столько лет стоит человек у власти. В народе про него говорят, что может он перекричать Киевскую Русь, перехитрить крымского хана и переглядеть кота.

Но Иван не собирался целый день играть с отцом в гляделки. Он нетерпеливо ждал, когда же царь Александр к делу приступит.

– Помнится, когда ты мальцом был, все сказки любил слушать да былины про богатырей.

– Да и сам богатырем стать хотел,– подхватил царевич.– Мечтал счастья поискать и прославиться.

– А заместо этого в терему сидишь да зубришь азы управленья государством... Поезжай, Ванюша, попытай счастья. Но помни: странствия твои будут дольше и трудней, чем тебе мечталось. Не раз покаешься, что не остался дома на печи. Участь твоя мне целиком неведома, кое-что мглою покрыто. Но делать нечего: от судьбы все одно не уйдешь.

Иван залпом осушил кубок. Может, оно и к лучшему, что царь не умеет провидеть будущее. Не след человеку знать, как и когда окончит он дни свои.

– Покуда молод и свободен, самое время людей посмотреть и себя показать. За тем и позвал я тебя. Дмитрий Васильевич прав: пора о долге подумать. Долгов на твои век хватит, этот, доложу тебе, самый приятный.

– Проповедей о долге наслушался я и от Стрельцина.

– Что правда, то правда, но сия проповедь древней нашего главного управителя. Как ни люби дочерей, всякий властелин желает наследство сыну оставить.

В голосе отца слышалась усталость. И то верно, ежели у царя одни дочери, судьба династии всегда под вопросом. Как поженились Александр и Людмила, пять лет не могли дитя сотворить – все умирали в младенчестве. Первой выжила Катерина – не иначе смерть просто не захотела с нею связываться. После на свет появились Лизавета и Елена. Царь Александр уж начал опасаться, что не будет у него наследника мужеска пола, придется вверить царство супругу старшей царевны. Между тем Катерина с трех лет выказала нрав дерзкий и своевольный, чего сыну можно пожелать, но не дочери. В душе царь вовсе не завидовал смельчаку, что возьмет ее в жены.

Впоследствии Лизавета и Елена явили себя Катиными сестрами не только по крови, но и по духу. Чем к ним свататься, уж лучше татар воевать в азиатских степях – так полагали многие бояре.

Недаром столь желанным было в хорловском кремле рождение царевича.

– Что молчишь, сынок? – Царь откинулся на высокую спинку трона и забарабанил пальцами по орлиным головам, украшавшим подлокотники.

– Не знаю, батюшка, что и сказать.

– То-то. Не ищи, Ванюша, бед на свою голову, не то голове и с плеч недолго слететь. Ныне головы наши в цене – кто на них только не рыпается! И Киев, и Новгород, и татары, и рыцари тевтонские.

– Не тревожься, отец, уж невесту я себе как-нибудь найду. Царь невесело усмехнулся в бороду:

– Найти – полдела. Надобно еще удержать ее.

Глава вторая. О ТОМ, КАК ЦАРЕВНЫ НАШЛИ СЕБЕ ЖЕНИХОВ ПО СЕРДЦУ.

Дни летят за днями, часы за часами, вот уж лето минуло, попадали с дерев листья в саду, устлали землю пурпурно-золотым ковром.

После свадьбы старшей сестрицы царевны Лизавета и Елена что ни день в сад идут гулять. Вдруг да и к ним слетит суженый-ряженый с высот небесных. Но катится время невозвратное, а женихов нет как нет. Стали царевны задумываться: может, не ловить журавля в небе, выйти за княжеского иль хоть за боярского сына. По крайности, митрополит Левон перестанет коситься на дочерей царевых да осенять себя всякий раз крестным знамением.

Клонилось солнце к закату, холодать стало. Елена в терем пошла, а Лизавета все мешкает, ворошит сапожками жухлую листву. Чу, шаги близехонько!.. Вскинулась царевна, зарделася, но, увидав брата, опять понурилась.