Текст книги "Иван-Царевич"

Автор книги: Питер Морвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Улыбнулся Иван, приподнял левую бровь. Сестрица с детства властною была, и Финист не смог от нее кротости добиться, хотя и Чародеев сын.

– Эвон ты как – жена, невеста, будто дело уже решенное! Скажи хоть, кто она есть – избранница ваша, а то как бы не обознаться, когда за ней поеду.

– Не обознаешься,– заверил Финист.– Верь мне, сразу поймешь.

– Можно ль не признать Марью Моревну Прекрасную Царевну? – удивилась Катерина.

– Прекраснейшую из Царевен всея Руси!

Иван так очи и вылупил. Имя это он слыхал прежде, да не от Стрельцина, не от сватий, а от гвардии капитана Акимова. Помянул он об ней к слову: мол, царевна капитанов себе не нанимает, сама войском командует. Акимов этого не одобрял – и не потому, что не гоже бабе в мужские дела лезть – таких тонкостей был он чужд,– а потому, что не пристало государыне за подданных стараться. Ведь ежели каждый правитель заберет себе в голову военачальником быть, куда же гвардии капитанам деваться?

О красоте царевны помину не было – Акимов не мастак девичьи красы разбирать. Иван бы уж запомнил, кабы он хоть слово молвил про наружность Марьи Моревны. Да и то сказать, не больно ль пышно она себя величает: Прекраснейшая из Царевен всея Руси?

– Может, и мне наречься Мудрейшим из Царевичей? – не сдержал он насмешки.Да, боюсь, никто не поверит.

Дрогнули Катины губы, но не дала она сорваться вольному словцу, объяснила по-доброму:

– Ее люди так величают – не сама. Она-то себя попросту кличет – Марьей Моревною.

– Родитель ее, царство небесное,– добавил Финист Ясный Сокол и перекрестился, как принято на Руси,– чародеем был, как и мой батюшка. Оба добро творили, оба дар свои детям передали. Марье Моревне иных званий не надобно, опричь тех, с коими на свет народилась. А коли подвигами своими заслужила она и прочие – то не ее вина.

– Вот оно что,– вымолвил Иван и завел речь о другом.

Три дня прогостил он у сестры Кати да у мужа ее Финиста Ясна Сокола, три светлых дня да три покойных ночи, на четвертый решил, что пора и честь знать. Оседлал он верного своего Бурку, проверил сбрую с оружьем да и распрощался с хозяевами.

– Оборони тебя Бог, братец! – сказали они в один голос. А Финист Ясный Сокол подошел к нему поближе и взялся рукой за повод.

– Слышь-ка, Иван,– молвил он тихо, чтоб Катя не услыхала,– оставь мне кой-что на память, а я тебе взамен добрый совет дам.

– Проси, чего хочешь, а за совет спасибо,– отвечал царевич.

– Мы тебя цельный год не видали, и кто знает, когда опять свидимся. Оставь-ка нам свой ножик серебряный, будем на него смотреть, тебя вспоминать.

Удивился Иван-царевич, но расспрашивать не стал – много ль толку в улыбках да уклончивых ответах? Вытащил он из сумы ножик, без слов зятю протянул. Финист взамен дал ему золотой нож и на жену оглянулся – не видала ли.

– А совет таков: стерегись Кощея Бессмертного. Ну, поезжай с Богом.

Отступил на шаг, хлестнул Иванова коня плеткою, и махали они ему от ворот, покуда он из виду не скрылся.

Долго ль, коротко ехал Иван на восток, к вечеру до деревни добрался. Народ высыпал на улицу подивиться на странника заезжего. По одеже вроде мужики – в домотканых штанах да в лаптях с онучами, а избы не крестьянские, из серого камня сложены – этаким в Хорлове иной болярин позавидует. На всех воротах лик сокола, крашенный голубой и серебряной краскою.

Переночевал Иван в доме старосты, наговорился вдосталь с незнакомыми людьми. Это тебе не охотники, пугливые да нелюдимые, а сытые, крепкие хозяева, домам своим под стать. Рассказывали ему про господина ихнего, Финиста Ясна Сокола, да про красавицу жену, что привез он с дальней сторонушки. Иван только посмеивался, имени своего не открывал. Зато уж вестями из дальних краев их побаловал – пусть и не первой свежести, да им все одно в диковинку. А по большей части сам слушал и вынес из их речей, что живется им хорошо и привирать без надобности. Но, само собой, не разрешили простые эти крестьяне всех загадок, над коими он голову ломал.

– Князь наш – добрый государь,– уверяли они.– Видал, каки дома нам выстроил?

– Так сам и выстроил? Своими руками? Мужик рассмеялся:

– Как Бог свят! Взял да и выстроил. Ему дом выстроить – что мне лампаду зажечь.

И в доказательство чуть сдвинул брови. Фитиль в лампаде вмиг зашипел, заискрился, и на конце его вспыхнуло ярко-желтое пламя. А мужик выругался шепотом да пососал обожженные пальцы.

– Ясно дело, у Финиста Сокола оно лучшей выходит,– пробасил он с усмешкою и плеснул квасу себе в кружку.

Девять дён ехал царевич на восток, а ночи в деревнях ночевал, благо попадались они теперь на каждом шагу – только из одной выедет, вдали уж другая виднеется. За гостеприимство платил по-прежнему – вестями да байками об иных краях.

Вензеля на воротах сменяться стали: соколы уступили место орлам, да и разговоры иные пошли – не про гранит да мрамор, а про торговлю кожами, да мехами, да скотом. И настал день, когда завиделись в туманной дали другие палаты, из красного камня сложенные, золотистой черепицею крытые. Враз Иван смекнул, кто в них живет. Крепостные врата были крашены густой киноварью и подбиты гвоздями червонного золота, а перед ними рос могучий дуб. Присмотрелся Иван-царевич и на верхних ветвях увидал орла. Отвечая на приветствие шурина, тот слетел вниз, грянулся трижды оземь и обернулся князем Василием.

– Бывай здоров, Иван-царевич! – От братского объятия у Ивана аж кости хрустнули.– Бог тебя благослови!

– Новыми ребрами,– отозвался царевич, весь красный, ровно князюшкин кафтан.

Зашелся Орел басистым хохотом, от полноты чувств шурина промеж лопаток вдарил, да так, что едва дух из него не вышиб. Покамест царевич прокашлялся, коня его уж на конюшню свели. А в палатах каменных поджидала их Лизавета. Кинулась она брату на шею, и ежели Катя от мужа гладкие речи переняла, то Лиза у своего обниматься научилась, тоже чуть кости не переломала. Зато достало у ней терпенья отложить расспросы на вечер, когда Иван, как водится, косточки в бане пропарит да отоспится с дороги.

– Она-то, Марья Моревна, не токмо собою хороша,– молвил Василий,– но и умом, и характером, и силой богатырской взяла,

Иван-царевич опять поднял бровь. При одном упоминанье о богатырской силе ломота в костях пошла – не смотри, что в бане парился.

– Хороша, ровно солнышко красное! – подхватила царевна Лизавета.Прекраснейшая из Царевен всея Руси!

– Окромя, конечно, присутствующих,– любезно заметил Иван, хотя крепостной ров все же в голове держал.

– Шутки вздумал шутить?! – осерчала Лиза. Своих сестер Иван получше знал, нежели мужья их, и не помнил, чтоб какая из них не растаяла от похвалы. А тут Лизавета сама объявляет, что Марья Моревна всех прочих девиц превзошла красою, да еще сердится, когда ее с такой писаной красавицей равняют. Может, и впрямь стоит поглядеть на эту царевну. За ужином был он задумчив и молчалив не по обычаю, и унынье не слетело с него, покамест не приклонил он голову на подушку да не заснул. Но Лиза с Василием не обижались – напротив, переглядывались да пересмеивались, глядя в затуманенные его глаза.

Назавтра отдохнул он, повеселел и стал прежним Иваном. Три дни у средней сестры прогостил, а когда на четвертый седлал коня в конюшне, подошел к нему Василий и попросил на память серебряную вилку. Иван отдал вилку безропотно, получил взамен золотую и пытливо глянул зятю в глаза.

– Теперь, поди, станешь, как Финист, предостерегать меня супротив Кощея Бессмертного? И тоже безо всяких объяснений?

– Угадал,– ответил Василий.

Привычная бесшабашная веселость вдруг покинула Орла, за одно это к словам его стоило прислушаться.

– Но коли объяснений требуешь – объясню Брат не мог – жена рядом была, к чему ее пужать без надобности? Да у тебя и память-то коротка.

Да, подумал царевич, этому все известно. Его забывчивость с малолетства была притчей во языцех, сестры частенько его поддразнивали, когда не могли придумать колкостей пообиднее. А у Чародеевых сыновей свои секреты, видно, могут братья издали переговариваться.

– И чего ж ей пужаться?

– Кощея,– не помедлив, отвечал Василий.– Финист ведь не сказывал тебе, что он колдун.

– Так и ты колдун иль, по крайности, сын колдуна. А коли вашим россказням верить, то и Марья Моревна этой породы. Спасибо за совет, Вася, но я уж с тремя колдунами породнился, и они мне четвертую сватают, мне ль бояться Кощея Бессмертного? Вдруг да и он мне каким боком родня?

Орел брезгливо скривил губы.

– Упаси Господи! Он чернокнижник, вампир. Никто в здравом уме не пожелал бы с ним породниться!

Ничего Иван не ответил, а пошел скорей из темной конюшни на солнышко. От слов зятя по спине мороз побежал, ровно ледяной водой его окатили. Бредни, конечно, посмеяться б над ними за стаканом доброго вина, а все ж не по себе...

Вспомнилось Ивану, как разошлась крыша над головою, как заплясало на полу терема бесовское пламя. Еще год назад отогнал бы он такие думы, подобно тени, набежавшей на солнце. Год назад колдовство да черная магия были для него лишь словами из книжек. Но ведь в книжках можно написать и "кровь", и "смерть", от этого они не исчезнут вдруг на земле.

Тяжелая рука князя Василия ободряюще опустилась на его плечо, и царевич тряхнул кудрями. Как пловец порой вытрясает воду из уха, так и он хотел вытрясти из головы всю нечисть. Ясный теплый день разогнал тоску, отогрел душу, и царевич опять оборотился к зятю с веселой улыбкою.

– Да я и в мыслях не держу с ним родниться. Мне и встречаться-то с ним незачем, раз на то пошло. Вы с Лизою немало порассказали мне о Марье Моревне, так что будет о чем подумать в дороге... Ежели, конечно, не шутейный был разговор.

– А ты погоди, сам увидишь. Ну пойдем, попрощаешься с Лизанькой да в путь-дорогу. А то Миша с Леной уж заждалися.

Ишь-ты, ему еще ехать да ехать, а про него уж знают и заждалися. Видно, и впрямь время иначе мыслится, когда можешь летать как птица. Иван усмехнулся и похлопал по холке своего коня. Добрый конь Бурка, хоть и летать не умеет.

Он держал все время на восток, высматривая деревни в бескрайной ковыльной степи. И вдруг наехал не на деревню, а на один из монастырей, помянутых Стрельциным. Главный управитель погрешил против истины, сказав, что монастырь простой, рубленый. Стены и святые врата были красиво оштукатурены и покрашены, да и наружное убранство простым не назовешь. Главная церковь хоть и строена из дерева, но резьба-то уж больно причудлива, луковки куполов сверкают свежею позолотой, и низкое закатное солнце в них отражается. Разиня рот, как деревенщина, долго глядел Иван-царевич на сие великолепие. Налюбовавшись всласть, осенил себя крестным знамением и пошел игумена искать.

Не хотелось ему уезжать из этого монастыря. Не так уж далеки монахи от мирской жизни, а до новостей еще более охочи, нежели крестьяне.

Обласкали его в святых пределах, накормили, обогрели. О зятьях услыхал он одно хорошее, даже чародейство монахи в вину им не ставили. Причину сему он уяснил, когда повел его игумен осматривать церковь. Куда ни кинь взор, везде изображенья сокола, орла и ворона – то на иконных окладах, то на резных столбах, обложенных золотым листом, изукрашенных каменьями самоцветными. Оказалось, всех троих братьев в той церкви крестили, и хоть игумен заверил его, что слыхом не слыхал ни о каком Стрельцине, однако же Иван и прежде подозревал, что женихи сестрицам не совсем с неба свалились, а теперь утвердился в своих догадках.

А что перепало с того главному управителю – Бог ведает...

– Почта, Ваше Царское Величество.

Царь Александр полистал письма и поднял глаза на Стрельцина. Пергаментные свитки с вензелями да гербами, все честь по чести. Прибыли издалека, да уж больно скоро, словно бы в насмешку над временем.

– И как тебе это удается, Дмитрий Василич? Стрельцин скромно опустил глаза долу.

– Ну ладно, этот вопрос снимаю. Ответь на другой: зачем?

На сей раз первый министр и главный мудрец не стал глаза прятать.

– Как зачем, царь-надежа? Чтоб царство оберегать да обо всем сведенья иметь. Знание – сила, сила – спокойствие, так-то.

Царь кивнул.

– Ну а сына моего твое знанье убережет? Стрельцин помедлил.

– Чего не знаю, того не знаю, светлейший. По крайности, будем в курсе.

А Иван все ехал и ехал на восток. Лишь на одиннадцатый день пути увидал долгожданные палаты с крепостной оградою. Черные все, от черепичной крыши и до последнего камня стен, а широкие врата подбиты гвоздями черненого железа и выкрашены свежей угольно-черной краскою. У ворот высокая черноствольная сосна стоит, а на вершине сидит ворон и глаз с усталого путника не спускает.

Иван осадил Бурку, но не рассмеялся и рукою не махнул: в торжественной тишине это показалось неуместным. Потому соскользнул он с коня и чинно поклонился в пояс. А ворон расправил над ним черные крылья и бесшумно слетел вниз. Грянулся трижды оземь и предстал ему красавцем, с ног до головы одетым в черное. Поглядев на Ивана мудрыми очами, поклонился он ответно.

– Будь здоров на множество лет, шурин,– молвил Михаил Ворон.– Оборони тебя Бог от всякого зла.

Царевич перекрестился благочестиво и только тогда позволил себе улыбнуться.

– Покуда оборонял, коль не считать мух да комаров.

– Неужто боле в пути никто не донимал? Стало быть, мой средний братец ныне поумерил свою радость при встречах с роднёю, а старший бросил ради забавы окатывать людей в бане ледяною водой?

Тут уж Иван не сдержал звонкого смеха.

– Не то чтоб поумерил, не то чтоб совсем бросил, но это пережить можно. Видно, правду бают, что мудрый человек все про своих братьев ведает.

– Правду,– подтвердил Ворон.– А еще мудрей тот, кто все ведает про сестер своих. Пойдем же в палаты, покуда Ленушка не истомилась ожиданьем да не сбросила нас обоих в крепостной ров.– Он небрежно кивнул на черную стоячую воду, солнечными бликами подсвеченную.– Тут по моему веленью недавно все вычистили да свежей рыбы напустили, но проверять, хорошо ль моя челядь приказы исполняет, не больно-то мне охота.

Ежели Катерина-царевна выучилась у мужа любезному обхождению, Лизавета заразилась его веселостью, то младшая сестра (Иван понял это с первой минуты) переняла мудрое спокойствие Ворона. Она поджидала гостя в темной горнице размером поболе, чем тронная зала царя Александра в Хорлове, в кресле с высокою спинкой, которое, конечно, троном не было, но становилось таковым от гордой ее посадки. Иван от того кресла глаз оторвать не мог.

Резного эбенового дерева, изукрашено старинным китайским серебром и костью с бивней древнего мамонта, чьи останки до сих пор находят на заснеженных восточных равнинах. Мудрецы говорят, что в незапамятные времена, когда на земле было теплее и уютнее, населяли ее мамонты. А теперь повымерли, оставив людям свои бивни на память... Но Ивану лучше всякого мудреца было известно, что с наступленьем холодов не перевелись чудеса на этой земле.

– Возмужал, окреп,– молвила Елена-царевна, не трогаясь с места.– Дальние странствия тебе на пользу. В бытность мою в Хорлове юнцом безбородым ходил, а ныне мужчину пред собой вижу.

Она соизволила наконец подняться, шурша серебристо-черным шелком платья, и еще с минуту молча оглядывала брата. И вдруг, отбросив прочь горделивое достоинство, кинулась к нему, повисла на шее. А когда выпустила из сестринских объятий, заученная холодность вернулась к ней, то и дело борясь со счастливой улыбкою. Вот приложила руку к нежной щечке, зарумянившейся от соприкосновения с Ивановой десятидневной щетиною.

– И безбородым отнюдь не назовешь. Да, вырос мой маленький братец. Сестры уж докладывали, а мне не терпелось самой удостовериться. Выходит, правы были. Да и я права: странствия тебе пристали, Иванушка.– Потерла Елена оцарапанную щеку, и снова заиграла на устах ее с детства знакомая усмешка.– А борода нет. Сбрей-ка ее да в баню. От тебя взмыленным конем пахнет.

– И немытым братцем? Эти речи мы уж слыхали. Иван низко поклонился, но озорной ухмылки не сдержал – той самой ухмылки, что некогда так сердила сестриц, уверявших, будто с нею брат становится похож на самую глупую борзую с царской псарни.

– И не говори...– Елена оперлась подбородком на сцепленные пальцы.Сколько воды утечет, сколько снегу выпадет, а все ж есть на земле кое-что неизменное.

Будучи столь решительно поставлен на место, Иван-царевич удалился в баню.

Немало восхищался он богатством двух других князьев, однако не шло оно ни в какое сравнение с той роскошью, коей окружили себя Михаил с Еленою. Тут и речи не могло быть о том, чтобы пыль в глаза пустить. Богатство на черно-серебряном фоне еще заметней, царевич тоже вроде не лыком шит, а все не мог на него надивиться. То и дело выкатывал голубые глаза на разные диковинки и тут же, увидев глупое свое отраженье в сверкающей полированной поверхности, напускал на себя равнодушие. Но его уловки не одурачили ни сестру, ни Ворона, ни челядь, ни его самого, хоть никто, конечно, виду не подавал.

За первым ужином Елена и муж ее толковали с Иваном лишь о делах семейных, видно, решили дать ему небольшой роздых, прежде чем приниматься за наставления, начатые Соколом и Орлом. Царевич это понял, оттого-то время до второго вечера, коего ожидал он с некой опаскою, пролетело слишком скоро.

Единственное утешенье: Елена не в пример Катерине и Лизавете в нотациях не больно понаторела. Нет в ней и той язвительности, коей обладают сполна старшие сестры,– и на том спасибо. Зато недостатки сии восполняла Лена размеренною речью и усвоенными от мужа истинами, такими порой мудреными, что Иван не всегда и понимал толком, об чем речь. Он словно бы вновь перенесся в классную комнату, пред тусклые очи главного управителя. Только тут пришлось ему вдвое тяжелей, ибо при всем желании не мог он выпестовать в себе неприязнь к сестре, а без этого заслона оставалось только сидеть, сложа руки на коленях, и внимать с превеликим усердием.

Правда, ощущал он поддержку в той притворно бесстрастной маске, какую надел на себя князь Михаил Ворон. Видать, и его порой утомляет красноречие дражайшей супруги. Но вдруг на Ленином вопросе оба разом встрепенулись.

– Ну, и что вы себе думаете?

Вопрос касаться мог до всего, что было говорено за последние четверть часа, и ни Михаил, ни Иван не могли поручиться, что ответят правильно. Они переглянулись, и мелькнуло в мозгу у них одно и то же виденье: крепостной ров, доверху наполненный неприветливо темной водою.

Иван-царевич наконец придумал, как выйти из положения, не обидев сестры (слава Богу, на своей шкуре изведал, что Елена очень обидчива). Он поднял стакан свой и сквозь вино поглядел на одну из свечей, горящих в центре стола.

– Думаю, вино отменно. И цвет хорош, и аромат. Не иначе, издалека прибыло, как я сам.

Воцарилась зловещая тишина. Елена поглядела сперва на брата, потом на мужа и опять на брата, который вздумал шутить над нею. Лица у царевича и князя были невинные, точно у агнцев божиих, но царевна слишком хорошо изучила обоих, чтоб эта невинность могла сбить ее с толку.

– Поостерегитесь оба!

Иван так старался глядеть ей прямо в очи, что едва не окосел. К тому же хранил благоразумное молчание до тех пор, пока не соизволила Елена пригубить вина и улыбнуться.

– Иными словами, я стала похожа на главного управителя. Этот кого хочешь усыпит. А вы хоть и не слушали, все-таки не захрапели, и на том спасибо.

Теперь можно было откашляться да промочить горло, что Иван и сделал.

– Все мысли твои Лиза в дюжину слов уложила. Но мне приятно видеть, что хотя бы одна из моих сестер за словом в карман не полезет.

Еще несколько минут Елена распространялась о том, что думает о людях вообще и о младших братьях в частности. И под конец добавила, что Иван, должно по забывчивости, полагает, будто подобные замечания ему с рук сойдут. Князь Михаил заторопился успокаивать разгневанную супругу, в чем, благодарение Господу, преуспел. Выпили они мировую – один раз, другой, потом вино все вышло, и челядь с легким сердцем отправилась за новыми флягами.

Да и разговор, словно невзначай, в новое русло влился. Елена и Михаил вдруг посмотрели на Ивана сузившимися глазами, ровно в гляделки поиграть надумали. Ему не впервой было сносить такие взоры, потому он достойно выдержал испытание и не менее достойно на него ответил, недаром же выпало ему быть наследником человека, который кота переглядит.

Елена обнаружила вдруг что-то интересное на столе, что до князя Ворона, то, ежели Иван мог переглядеть домашнего кота, этот переглядел бы и отлитого в бронзе тигра. Наконец царевич отвел взгляд и шумно выдохнул, будто сбросил с плеч тяжкую ношу. Лишь тогда Михаил откинулся на стуле, плеснул себе вина и одобрительно заметил:

– А ты молодчина!

Увидал Иван на лбу зятя поблескивающие в пламени свечей бусины пота и растаял от этой похвалы.

– Так ты уж слыхал о Марье Моревне Прекрасной Царевне? – продолжал князь.

– Как не слыхать! – ухмыльнулся Иван.– Ежели не раззадорила она пока моего аппетиту... сие звучало бы непристойно по отношению к девице столь благородных кровей... то уж любопытство разжечь сумела. Лизанька говорит: хороша, ровно солнышко красное. А также взяла и умом, и характером, и силой богатырскою.

– И богатством,– добавил Михаил,– что для отца твоего немаловажно, ибо подвластны ей обширные земли да великое войско. И чарами, о чем я и мои братья прежде всего помянули бы.

– Ну да, колдунова дочь! – вспомнил Иван.– Мне Василий сказывал.

– Он тебе довольно всего наговорил.

Царевич опять уставился на зятя, но не было в его взоре прежней холодности, а, напротив, нетерпенье и досада: устал человек от недомолвок, соскучился по прямым ответам, истомился от любезного обхожденья!

– А ты что прибавишь? Али надобно тебя пытать перед Богом, да перед людьми, да перед женою?

– Цыц, Ванюшка! – прикрикнула Елена.– Не охальничай!

– Нет, любушка, не охальничает он,– нимало не смутившись, возразил Ворон.Его понять можно. Ведь он по сю пору не слыхал от нас ничего, окромя туманных намеков да наставлений. Тут и святой терпенье потеряет, а Иван-царевич, как я знаю по твоим рассказам, далеко не святой.

– Не столь грешен, сколь от чужих грехов натерпелся,– едко заметил Иван.Ты не увиливай, Михаил Чародеевич, я ответа жду. Иль прикажи не лезть в чужие дела.

– И прикажу,– согласился Ворон.– В чужие дела не лезь! Тон его был добродушен, но черные очи гневно сверкнули, видно, не привык князь к дерзостям, особливо в своей зале да за своим столом. Иван с испугом подумал, что, сам того не желая, злоупотребил хозяйским гостеприимством, и, дабы исправить оплошность, поднял кубок во здравие Михаила и Елены. Осушил его до дна и предоставил события их естественному течению.

– Но ты, я чай, уж понял, что Марья Моревна как раз дело твое.

– С чего бы это?

– Да с того, что знаю я ее. И льщу себя надеждою, что и тебя знаю. Даром, что ль, ты странствовать пустился? Иван ошарашенно перевел взгляд с зятя на сестру.

– Да мне хотелось малость развеяться, отдохнуть от сватовства, коим пропахли все палаты хорловские. А выходит, оно, сватовство это ненавистное, скачет за мной по пятам.

– Мы не сватаем, Ваня,– примирительно сказала Елена.– Просто хотим встречу тебе устроить с нареченною. А там уж сам решай.

– Вона как? И ежели она мне не понравится?..

– Поедешь дальше своей дорогой.

– А что самой Марье Моревне обо всем этом ведомо? Елена глянула на мужа. Тот лишь плечами повел.

– Да вроде ничего. И я тому рад. Все наши хлопоты были только с одной стороны, иначе чем мы лучше Стрельцина с его реестрами?

– И на том спасибо! – Иван поболтал вином в кубке, поглядел, как взволновалась рубиновая гладь.– Так где ж я ее встречу?

– Где-нибудь,– ответил Ворон загадкою.

– Будто не знаешь!

– Никто из нас коротко не знаком с Прекрасною Царевной, за ней поди-ка уследи! Да и не из тех она, чтоб за собой догляд терпеть. Умный человек не навлечет почем зря ее гнева.

Покамест Иван раздумывал над его словами, князь откупорил новую флягу, разлил по кубкам да кликнул челядинцу, чтобы пряников медовых принес. Царевич рассеянно раскрошил один по всему столу, медовые крошки прилипли к пальцам, так что противно стало кубок держать.

– Ну, все обдумал? – спросила Елена (она внимательно следила за участью медового пряника и втихомолку посмеивалась).

– Аж голова пухнет!

Иван долго вытирал салфеткою липкие руки, но ничего не достиг и, решив отбросить приличия, облизал пальцы, а сестра, видя это, завела глаза под лоб и хихикнула.

Иван пробурчал, что у него иное на уме – не медовые пряники и не Марья Моревна,– и стал выполаскивать вином изо рта проклятую сладость. Ежели б ужину этому надобно было подобрать названье, он бы его нарек ужином раздумий да игры в гляделки. Вот и теперь, готовясь объявить о том, что на уме у него, смерил он сестрицу и зятя долгим взглядом, дабы не упустить перемены в их лицах. А после медленно вытер той же салфеткой серебряную свою ложку, повертел ее и одним щелчком послал через стол Михаилу. Затем выбрал золотую ложку из столового прибора и положил в мешок, подвязанный в поясу.

– Свою на память вам оставляю,– отчеканил он.– Не пора ли мне наказ дать, чтоб стерегся Кощея Бессмертного.

Иван думал их удивить, но так... Лицо Елены мертвенно побелело на фоне черного платья, и она трижды истово перекрестилась. Никогда еще не видал он сестры в таком испуге и теперь в душе каялся, что не повел этот разговор наедине с князем. У Михаила же Ворона ни один мускул в лице не дрогнул, лишь зрачки странно расширились, отчего глаза превратились в два черных бездонных омута, в глубине которых отражалось недвижное пламя свечей.

– С огнем играешь, братец Ваня,– вымолвил Ворон замогильным голосом.– Как говорится, не буди лиха, пока оно тихо. Осторожность никому еще не повредила.

Иван уже и винился, и страшился, и за глупость себя корил, но оправдываться не к лицу царскому сыну.

– Мы с Финистом да с Василием имя это поминали, однако ни один из них рассудка не лишался.

– Они не живут от него в девяти днях пути! Румянец мало-помалу возвращался на лицо Елены, а с ним и надменная холодность, которую усмотрел у нее Иван при первой встрече и которую Ленушка потом отставила, вспомнив, что она не только жена могучего чародея, но и сестра хорловского царевича. Должно, холодность эта служила ей заместо щита, должно, не хотела она брату показывать, что и сильных мира сего страхи посещают. И он себе поклялся впредь не тревожить ее понапрасну.

– В девяти днях, говорят, а то и ближе,– повторила она.– Не хотелось нам в столь опасное место палаты переносить, но коль уж ты направился в эту сторону...

Иван отметил две важные вещи в мудреных словах сестры. Во-первых (такая догадка ему уже приходила), палаты троих братьев не привязаны к одному месту, а могут перенестись в любое по желанью Сокола, Орла иль Ворона. А во-вторых, местонахожденье Кощея Бессмертного по той иль иной причине ни одному из них наверное не известно.

– Говорят или вправду?

– Бог его ведает,– отвечал Михаил.– Мы про старого хрыча давненько не слыхали. Но ежели не слышно волчьего воя, сие не значит, что в лесу волки не водятся. Так что поостерегись поминать его имя, по крайности до той поры, покуда не изведаешь, какую беду на себя накликаешь.

– Чернокнижник...– выговорил Иван, не давая разговору опять раствориться в туманностях.– Так мне Василий сказывал, нешто ошибся?

– Нет, не ошибся, а не всю правду открыл.– Князь Ворон сцепил пальцы в замок и с минуту задумчиво глядел на них.– Кощей смерти не подвластен. В нем все зло, смекаешь?.. Не просто зло, как в злых людях, но источник этого зла. Он злодей, как ты человек...– Михаил расплел пальцы и открытой ладонью смущенно пригладил иссиня-черные вороньи перья, украшавшие его кафтан.– Зло его неистребимо, запомни это, Ванюша, крепко запомни. От Ленушки я слышал, что память твоя всегда коротка была, но я тебе по-доброму советую не забывать слова, которые сам же повторил: "Стерегись Кощея Бессмертного".

Даже колкое замечание касательно его памяти не смогло зацепить Ивана, ибо вдруг почудилось ему, что и огонь в печи не такой жаркий, как прежде, и свечи на так весело горят. Содрогнулся он всем телом, а когда перешла беседа на более приятные материи, стал слишком часто кубки опрокидывать, позабыв совет гвардии капитана Акимова разбавлять вино и водку водою.

Как добрался до постели – не помнил. Не осталось для этой памяти места в бедной его головушке, как не осталось места для всякой связной мысли. Тупая боль наполнила ее от висков до затылка, и мнилось, будто мозг раскаленными угольями прилип к глазницам. Отправился он в нужник поблевать, и сделалось ему чуток легче. Попил водицы, еще опростался и вроде пришел в себя, к жизни, можно сказать, вернулся, хоть был момент, что и ворочаться-то не хотелось. Но лишь после того, как хорошенько отпарился в бане, лишь тогда с решимостью, достойной лучшего применения, сказал себе, что рано еще мерку на домовину снимать.

– Да, Иван Александрович,– заметил ему Ворон, войдя в полумрак опочивальни,– как жена моя словам цену знает, так ты питью, откуда б оно ни прибыло.

Иван скривил рот от неприятных воспоминаний и тут же ополоснул его водой, дабы избавиться от скверного привкуса.

– Ну да ладно, пьянчуга,– смягчился зять и плеснул ему чистейшей жидкости из серебряной фляжки в серебряную пробочку,– опохмеляйся и будь здоров!

Мутным глазом глянул Иван на пробочку с водкою и головой затряс. А все ж таки выпил до капли прописанное лекарство, ежели и не как настоящий молодец, но как тот, кто им станет, едва хмель пройдет.

– Никогда во веки веков! – вымолвил он с дрожью в голосе, коей не смог растопить ядреный пар бани.

– Ага, до другого раза!

Иван осердился б на такую насмешку, да сил не было. Только вдругорядь головой потряс, опорожнил еще одну пробочку и тихонько откинулся на прохладные подушки.

– Коль умру, похороните по-христиански,– прохрипел он и смежил веки.Никаких других разов знать не хочу!

Михаил усмехнулся, ровно птица по лику крылом махнула, и хоть мимолетна была эта усмешка, Иван даже в тяжелом похмелье ее заметил. А дорогой его зятюшка размышлял тем временем, что сказала бы Прекраснейшая из Царевен всея Руси, кабы увидела кандидата в гроб, коего уготовила ей судьба в мужья. Мысль так его позабавила, что едва не рассмеялся он в голос, но за ради родственных чувств удержал себя. Подвинул Ворон флягу с водкою к Ивану поближе, дабы не перетруждался шурин за ней тянуться и пошел докладывать Елене-царевне, что, несмотря на упорное сопротивленье, брат ее меньшой еще жив.

Иван-царевич посмотрел ему вслед, снова закрыл глаза и тоже попытался убедить себя в этом.