Текст книги "Пешки"

Автор книги: Питер Барнес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава IV
ПЕШКИ В ИНДОКИТАЕ

Я хочу вернуться домой живым.

Если мне придётся ради своей безопасности убивать стариков, женщин и детей, я буду делать это без колебания.

Сержант Реймонд Хикс

1

После завершения обучения новобранец, теперь уже настоящий солдат-профессионал, обосновывается на длительное пребывание в крупнейшей тоталитарной организации Америки. В течение месяца или больше он проходит подготовку по определённой специальности – пехотинца, танкиста, артиллериста, шофёра, повара, писаря и т. п., а затем получает назначение. Ему предоставляется одна из двух альтернатив: либо проходить службу в гарнизоне, либо принять участие в агрессивной войне.

Именно в этот момент становится совершенно ясной конечная цель обучения новобранца – втиснуть личность солдата в новую, двуликую форму. С одной стороны, он обязан быть кротким, послушным и угодливым по отношению к начальникам; с другой – он должен быть агрессивным, жестоким и кровожадным по отношению к потенциальному противнику. Другими словами, он должен одновременно играть роли негра и убийцы.

В своей известной книге «Рабство» Стэнли Элкинс рассказывает, какое большое влияние на личность раба оказывает институт рабства. Собирательный тип негра – раба по прозвищу «Самбо», ленивого, самоунйчижительного, всегда старающегося казаться счастливым, – это не результат характерных расовых особенностей негра (в других странах мира свойств «Самбо» среди негров не замечается), а результат особой обработки в замкнутой системе американских южных плантаций. По отношению к плантатору, всемогущему хозяину, который контролирует все стороны его жизни, раб ведёт себя, как ребёнок по отношению к властному отцу. Он старается угодить хозяину, раболепствуя и вечно улыбаясь. Его кажущаяся лень объясняется отсутствием возможности проявить инициативу. Подобно шкодливому ребёнку, он старается увильнуть от работы, когда хозяин не видит, но в присутствии хозяина всегда ведёт себя наилучшим образом.

Между образом действий, типичным для «Самбо», и поведением и отношением, которых требуют от солдата в небоевой обстановке, существует поразительное сходство. Хотя вооружённые силы США претендуют на то, что они в процессе обучения новобранцев «создают настоящих мужчин», на самом деле они лишь требуют от солдата, чтобы он вёл себя по отношению к начальникам, как раб. Командир роты принимает на себя роль, во многом схожую с ролью рабовладельца. Подобно рабовладельцу, командир пользуется почти полной властью над жизнью солдата; он может использовать солдата и обращаться с ним (в определённых пределах), как считает нужным. На случай, если солдату надоест раболепствовать и он самовольно отлучится со службы, существуют законы, чтобы вернуть его обратно.

Однако, в отличие от раба, американский солдат должен быть способен по команде своих начальников переключиться на другую, почти диаметрально противоположную роль – роль убийцы. И от него требуется играть эту роль с таким же бездумным энтузиазмом, с каким он играл роль негра.

Как ни странно, часто роль убийцы играть легче, чем роль раба, особенно когда солдат к этому привыкает. В конце концов она даёт волю его скрытой агрессивности и внушает ему представление, что он – образец мужественности. Его освобождают от всего, что формирует личность, от всех ограничений цивилизованного общества. Тёмные, насильственные инстинкты получают свободный выход и даже поощряются. Солдату разрешают стрелять, убивать и бомбить, и это полностью одобряется командованием.

Агрессивные войны не всегда одинаковы, но война в Индокитае может для своего времени служить если не прототипом, то одним из образцов такой войны. Американские солдаты участвовали в ней около десяти лет, и она резко отличается от оборонительных войн, которые вела наша страна. Ведь американцы вместо того, чтобы воевать за изгнание агрессоров с оккупированных земель, теперь сами выступают в роли иноземных захватчиков. Теперь американские солдаты – высокие, упитанные жители Запада, пришедшие с другого конца земли с полным арсеналом разрушительной техники, – врываются в бедные, скромные азиатские деревни и приказывают жителям покинуть свои тростниковые хижины, угрожая, что в противном случае они будут убиты, а все их имущество, скот и посевы будут уничтожены.

Вьетнамский конфликт отличается от других войн и в военном и в психологическом отношении. Это монотонная, изматывающая нервы война, полная противоречий и нелепостей. В ней нет больших сражений, нет решающих поворотных пунктов – это просто бесконечное патрулирование, прочёсывание и бомбардировки без видимого успеха и без видимого конца; она похожа на какой-то сверхъестественный бейсбольный сезон с ежедневными смертельными играми без всяких призов. Солдаты углубляются в джунгли, потом возвращаются на базы к горячему душу и холодному пиву, словно приходят домой со службы. Лётчики сбрасывают напалм, а потом отдыхают за коктейлями в офицерском клубе с кондиционированным воздухом и отпускают шутки насчёт своих невидимых жертв.

Американский солдат обычно называет Соединённые Штаты «землёй», как будто Вьетнам находится где-то в космосе, как будто он нечто настолько нереальное, что можно ставить мораль с ног на голову и вести себя как заблагорассудится. Для большинства солдат единственный якорь спасения – сознание, что через определённое время они покинут Вьетнам.

Как же вести себя солдату в такой необычной обстановке? Он поступает так, как велят его командиры, и действует так, как действуют они. Он видит, как офицеры стреляют наугад по вьетнамским крестьянам из джипов и самолётов. Он видит, как командир батальона, давший прозвище своему вертолёту «Гукомобиль», ведёт счёт своим убийствам, размалевывая фюзеляж аккуратными рядами конических хижин. Он видит, как другой командир батальона выдаёт специальные значки защитного цвета со словами «Sat Gong» (по-вьетнамски «Убийца коммунистов») солдатам, доказавшим, что они убили вьетконговца. Он видит, как командир бригады проводит состязание, предоставляя неделю роскошной жизни в своей квартире солдату, который убьёт десятитысячного солдата противника. Он видит, как офицеры убивают пленных только потому, что, живые, они снижают «счёт вражеских черепов». Ему велят отрезать уши у трупов противника, чтобы подтвердить счёт убитых. Он видит и слышит все это и присоединяется к другим.

Солдат Гейвино Тиназа, исполняющий обязанности капрала, добровольно вступил в морскую пехоту в июле 1967 года с ясно высказанной надеждой, что «если я поступлю в морскую пехоту, то рано или поздно попаду во Вьетнам». После окончания обучения в рекрутском депо, вспоминает Тиназа, его так настрополили, что, когда он приехал в отпуск домой, чувствовал себя не в своей тарелке, потому что рядом не было сержанта-инструктора, который приказывал бы ему, что делать. «Всю жизнь я старался быть одним из лучших, – говорит он, – и все убеждали меня, что лучше всего служить в морской пехоте. Мне действительно хотелось побывать в бою. Я не думал, что война во Вьетнаме чем-то отличается от других войн, о которых мне приходилось слышать».

Тиназе пришлось-таки участвовать во многих боях. Он побывал в Кхесане, Контьене, в районе демилитаризованной зоны. Вместе с другими солдатами своей роты он отрезал уши у убитых вьетнамцев и вырезал штыком у них на груди «Л 3 /4», чтобы оставить знак, что в этом районе действует рота «Л» 3-го батальона 4-го полка морской пехоты. Но что-то стало казаться Тиназе странным: предполагаемая причина его пребывания здесь – помощь вьетнамскому народу, казалось, не соответствовала действительности. «Я много раз пытался заговорить с крестьянами, но они просто поворачивались и уходили прочь. Я слышал слова „Янки, убирайтесь домой“ и другие замечания, говорившие о том, что они вовсе не хотят, чтобы мы оставались здесь. Мой взвод был трижды перебит, и всякий раз его вновь укомплектовывали пополнениями. Мы продолжали воевать только для того, чтобы остаться в живых. У нас и мысли не было, что мы сражаемся за свободу или что-нибудь в этом роде».

Подобно многим другим солдатам, которых правительство посылало во Вьетнам, Тиназа делал то, что от него требовали, то есть убивал, но не находил для этого сколько-нибудь основательного объяснения. Он убивал из ненависти, в гневе, из мести и повинуясь инстинкту самосохранения, и только марихуана удерживала его от сумасшествия. Ненависть Тиназы была направлена против того самого народа, который он якобы защищал, – не столько против вьетконговцев, которых он, по крайней мере, уважал, сколько против других вьетнамцев, которые, казалось бы, должны быть дружелюбными и благодарными, но не были ни теми, ни другими. Его гнев был также выражением зачатка возмущения офицерами, которые подвергают его таким тяжёлым испытаниям; морской пехотой, заманившей его в эту кутерьму; оставшимися на родине хиппи за то, что они прожигают жизнь и увиливают от военной службы, в то время как он воюет в джунглях. Его жажда мести была направлена не только против вьетконговцев и северных вьетнамцев, но и против всех прочих вьетнамцев, которые так или иначе могли нести ответственность за гибель его дружков из взвода. Инстинкт самосохранения заставлял Тиназу стрелять во всех, кто мог выстрелить в него теперь или в будущем. Все эти мысли и чувства клокотали в его душе, требуя выхода. Вот так Тиназа стал именно тем, к чему его готовили, – убийцей.

Не все солдаты участвуют в расстрелах вьетнамских мирных жителей, но чувства, побуждающие их убивать, часто находят выход в других насильственных действиях. В памятной записке об американо-вьетнамских отношениях, подписанной в декабре 1968 года генерал-лейтенантом Уолтером Кервином, признается, что личный состав армии США во Вьетнаме допускает следующие действия:

а) Повреждение посевов и (или) другие потравы. Бронетранспортёры и подобные тяжёлые машины без разбора ездят через обработанные поля, причиняя ущерб урожаю и денежные потери вьетнамским гражданам.

б) Неосторожное управление автомобилями на шоссейных дорогах Южного Вьетнама. Неприятности возникают из-за самонадеянности, отсутствия простой вежливости и непонимания того, что многие вьетнамские сельские жители не привыкли к тяжёлым машинам.

в) Разрушение недвижимости. До сих пор прилагаются усилия для преодоления враждебности жителей одной деревни, которую в течение недели занимали американские войска. Целую неделю, пока эта деревня входила в оборонительную позицию батальона, жителей не пускали в их жилища. Дома были повреждены, мебель изломана, запасы продовольствия уничтожены.

2

Иногда, несмотря на множество разочарований, озлобляющих американского солдата во Вьетнаме, его так поражает бессмысленность войны, что он не в состоянии направить свою агрессивность в русло дозволенного убийства. Тогда Вьетнам становится подобным аду. Солдату надо как-то убить время, пока не кончится срок его службы во Вьетнаме, чтобы остаться в живых и постараться не сойти с ума.

Рядовой первого класса Ричард Кавендиш из Ричмонда (штат Виргиния) поступил в сухопутные войска в 1968 году на три года. В 1969 году он отправился во Вьетнам в составе 1-го батальона 28-го пехотного полка 1-й пехотной дивизии – знаменитой «Большой красной единицы»[45]45
  «Большая красная единица» – прозвище 1-й пехотной дивизии американской армии, эмблемой которой является ромб с красной цифрой «1». – Прим. ред.


[Закрыть], которая оставила вечный след на вьетнамской земле, расчистив бульдозерами в джунглях, в двадцати пяти милях к северо-западу от Сайгона, полосу в полмили шириной в форме эмблемы дивизии. Пробыв пять месяцев на передовых позициях, Кавендиш был ранен под Лайкхе и получил медаль «Пурпурное сердце». Находясь на излечении, он начал сознавать бессмысленность войны и понял, что не сможет снова пойти в бой. Получив распоряжение вернуться в строй, он дезертировал в Сайгон. Через несколько месяцев Кавендиш явился с повинной, был предан военно-полевому суду, отбыл срок в каторжной тюрьме и был затем направлен на службу в тыл в качестве водителя грузовика. Ниже приводятся некоторые краткие заметки и размышления, которые он начал записывать в дневник примерно в это время:

«15мая. Здесь я только опускаюсь. Мне не подняться.

17мая. Хватит! Надо скорее что-то предпринять. Не могу выносить участия в этой войне. Геноцид! Был бы ячерным, не стал бы воевать.

28мая. Бригадный капеллан согласен, что эта война безнравственна, но ничем не может мне помочь.

8июня. Сегодня ходил в санчасть по поводу нервов. Стук-стук. Доктор сказал, что, если я хочу, чтобы прекратились головные боли и раздражительность, надо сначала привести в порядок свои личные проблемы. Прописал лекарство.

20 июня. Не думаю, что смогу долго прожить в США после окончания срока моей службы, если доживу до этого дня.

25 июня. Фрэнк мне здорово помог – он просто поднял мой дух. Дал мне №/3 таблетки. Только на крайний случай! Надеюсь встретиться с ним в Сан-Франциско в апреле. Он говорит, что будет там. Можно позвонить Фрэнку, чтобы он заехал за мной в Окленд.

14 июля. 62 дня до возвращения из Вьтнама.

18июля. Недавно много В-52 бомбили район Лайкхе.

20 июля. Сегодня ходил купаться на озеро. Когда мы с Кеном пришли, там мылись вьетнамец с ребёночком. Они выглядели такими спокойными и довольными. Кажется, наш приход их встревожил, пока они не поняли, что мы просто тоже хотим поплавать. Какая нелепая война! Если не брать каждый день в отдельности, а попытаться постигнуть её в целом, можнос ума сойти.

21июля. Много курю. Цены здесь довольно приличные. Ребята готовы выменять всё что угодно за пачку сигарет.

22июля. Начал писать письмо маме и Бетти. Прошлой ночью проспал миномётный налёт. Меня разбудили только во время ответного огня, а потом нам приказали уйти в бункер.

23 июля. 53 дня до отъезда.

25июля. Долго просидел в тени – попивал ледяную воду, курил, думал. Очень хочется съездить в отпуск. Никакой передышки. С нервами хуже, чем когда бы то ни было: взрываюсь по малейшему поводу. Не могу писать писем. Слова такие бесполезные. Вчера начал письмо маме и Бетти. Нечего сказать. Хоть бы что-нибудь случилось.

26июля. 50 дней.

1августа. Говорят, кто-то собирается купить целую страницу объявлений в «Вашингтон пост» для осуждения войны, отправиться к Пентагону, вылить на себя пять галлонов бензина и зажечь спичку. Трудно придумать более эффективный способ протеста против войны для ветерана Вьетнама. (В это время Кавендишу предоставили тридцатидневный отпуск, и он улетел в Сидней, в Австралию.)

13 августа. В Австралии совершенно другое настроение. Все веселы и счастливы. Каждый делает, что xoчeт. Когда вернусь домой, попрошу, чтобы Поль помог мне добиться увольнения с военной службы. Буду учиться на медика. Не хочется дезертировать, но не вижу другого выхода.

18сентября. (Снова во Вьетнаме.) Опять в карауле у склада боеприпасов. Ни минуты свободного времени до отъезда, если я сам не изменю положения вещей. На днях впервые вспрыснул опиум. Хорошая штука, здорово подействовало. Вроде стало полегче. Не знаю. Вильчатые автопогрузчики бегают по складу, как доисторические чудовища. Все стараюсь представить себе, как буду жить дома. Не могу – Соединённые Штаты так опустились. Больше не могу считать себя причастным к тому, что они теперь представляют. Собираюсь уйти своенной службы так или иначе. Хочу уйти! Сейчас же!

20сентября. Бомбовые удары В-52 каждый день сотрясают землю – хотим запугать вьетконговцев.

21сентября. Только что кончил писать Деб – просил о разводе. Надеюсь, она воспримет это как женщина. Не могу связываться ни с кем, пока не устроюсь.

22сентября. Надо, пожалуй, поторапливаться. Теряю друзей, за счёт которых можно пожить.

26 сентября. Двадцать дней до отъезда. Если что-нибудь со мной случится, они заплатят. Старшина начинает ко мне придираться. Хочу попросить разрешения отправиться сегодня в Лайкхе. Надо уладить дела и сходить в парную баню. Надеюсь, мы это сделаем.

28 сентября. В Лайкхе. Много нервотрёпки, никаких результатов. Все, с кем мне надо было поговорить, оказались на позициях. Хотел было сходить в парную баню, но не хватило времени. Успел только выпить в саду пива.

2 октября. Прервал выплату семье по аттестату. К концу месяца должен быть дома!»

3

Ричард Кавендиш вернулся домой[46]46
  Когда я встретил Кавендиша в марте 1970 г. в Форт-Худе (штат Техас), он вновь соединился со своей женой Деб, очень довольной этим, но недовольной тем, что ему оставалось ещё около девяти месяцев из трехгодичного срока службы. Я был огорчён, хотя и не удивлён, узнав через несколько месяцев, что его предали военному суду за участие в организации антивоенной демонстрации в Киллине, городке вблизи Форт-Худа. – Прим. авт.


[Закрыть], как и большинство американских солдат, отправлявшихся во Вьетнам. Наконец наступает день отъезда; солдат укладывает своё снаряжение, поднимается на борт самолёта, пересекает пять часовых поясов и снова опускается в «мир». Другой солдат, только что окончивший обучение, пересекает часовые пояса в противоположном направлении и занимает своё место в джунглях.

Однако солдат, который вернулся домой, ещё не совсем дома. Ему остаются месяцы, а иногда больше года до истечения срока службы. Его назначают в гарнизон, обычно настолько далеко от дома, насколько позволяет география. Медленно тянутся тоскливые дни ожидания, пока истечёт его срок, во время которых ему приходится выносить, по выражению одного солдата, «послевьетнамскую чепуху».

Эти последние месяцы службы солдата могут быть почти такими же несчастными, как дни во Вьетнаме. Может быть, принимая во внимание ужасы войны в Индокитае, это трудно себе представить. Но солдат, переживший этот ад, вовсе не настроен подвергаться муштре. Он убивал и проливал кровь за дядю Сэма и теперь ожидает, что к нему будут относиться как к герою или по крайней мере как к человеку. Однако вместо этого от него требуют, чтобы он вернулся к своей довоенной роли негра.

Наряду со всеми разочарованиями и опасностями служба во Вьетнаме допускает известную свободу, которой лишён солдат вне действующей армии. Во Вьетнаме солдат может курить наркотики, отращивать волосы, выглядеть неряшливо, – короче говоря, быть какой-то личностью. Пока он убивает или несёт патрульную службу, к нему не придираются.

В Штатах такие вольности не допускаются. Солдат обязан подчиняться и проявлять почтение к старшим, проходить осмотры, – все это он некогда мог сносить как необходимую подготовку к боевым действиям, но теперь, когда война осталась позади, такие требования кажутся ему совершенно бесцельными. Ему приходится иметь дело с офицерами и сержантами, чьё понятие о достоинствах человека определяется тем, как он носит форму. И он всегда должен быть готов к наказанию, если преступит границы дозволенного. «Старшина лишил меня воскресного отпуска за то, что ему не понравилось, как я с ним разговариваю, – говорил в Форт-Льюисе солдат, вернувшийся из Вьетнама. – Это возмутительно. Никогда в жизни я не находился в такой зависимости от другого».

Наконец – теперь уже прошло два, три или четыре года с тех пор, как солдат пришёл новобранцем, а если он посидел в военной тюрьме, то и больше, – приближается день увольнения. Его уговаривают заключить контракт ещё на один срок, напоминают о денежных премиях до 10 000 долларов, которые выплачиваются тем, кто остаётся на службе. Если солдат не залез по уши в долги, если у него есть хоть малейшая уверенность в своей способности устроиться в гражданских условиях, он оставит без внимания советы вербовщика, схватит свои увольнительные документы, и поминай как звали. Он ещё молод, жизнь у него впереди, но это уже не тот зелёный, прыщавый юнец. Он видел смерть, а может быть, и сам убивал. Он прошёл большую суровую школу, цель которой состояла в том, чтобы сделать из него не человека, а то ли убийцу, то ли слепое орудие американской политики, которую серьёзно ставят под сомнение или осуждают миллионы его сограждан. Что же с ним после этого стало?

Трудно дать однозначный ответ на этот вопрос: очевидно, на разных людей военная служба воздействует по-разному. Тысячи выживших ранены физически: в их теле засели осколки, у них не хватает конечностей, парализованы мышцы. Сотни же тысяч возвращаются к гражданской жизни с израненной душой. Хотя официального исследования психологического воздействия войны во Вьетнаме на возвращающихся солдат не проводилось, огромное их число в результате пережитых испытаний очерствело, сбито с толку и озлоблено, и нет сомнения, что Америка ещё почувствует все влияние этой войны.

Многие из этих людей, подобно Ричарду Кавендишу, признаются, что испытания в Индокитае их «радикализировали». Что же означает радикализация? На первый взгляд, она означает пробуждение нового политического сознания, часто сопровождаемое активным участием в политической деятельности. Однако, если взглянуть глубже, она означает утрату веры, ощущение предательства. Как правило, большинство молодых американцев воспитывается в основном в доверии к своей стране. Они могут высмеивать традиционные символы, но в глубине души у большинства из них кроется скрытый патриотизм, вера в то, что их страна лучшая в мире и что их правительство обычно поступает правильно. Во Вьетнаме они не могут примирить свою веру в добродетель Америки с тем, что они сами чинят во имя Америки. В их глазах Америка изобличена во лжи, и всё же они каждый день рискуют ради неё жизнью, а многие из них даже убивают во имя её, совершая преступление против своей совести, которое можно искупить, только обратив свою враждебность против самой лжи.

Особенно остро эта радикализация чувствуется среди американских солдат-негров, многие из которых поступают на военную службу в надежде «преуспеть». Бывший корреспондент журнала «Тайм» Уоллес Терри за два года своего пребывания в качестве репортёра во Вьетнаме беседовал с сотнями солдат-негров. Он обнаружил, что им надоело воевать и умирать на «войне белого человека». 64 процента опрошенных считают, что негры не должны воевать во Вьетнаме, что настоящая война для них —это борьба против расизма в Соединённых Штатах. «Ужасающее число прошедших школу жестокого искусства партизанской войны, – пишет Терри, – заявляют, что они будут участвовать в мятежах и, если потребуется, возьмутся за оружие, чтобы добиться прав и возможностей, которых они лишены на родине».

Для многих американских солдат во Вьетнаме, пожалуй даже для большинства, следствием войны явилась не столько радикализация, сколько отчуждение. Солдаты полагали, что будут испытывать какую-то гордость за свою службу, вместо этого они чувствуют только гнев и моральную неуверенность. Они глубоко разочарованы службой, бессмысленностью военных действий. Они активно не протестуют, не высказывают несогласия и даже не особенно делятся своими мыслями с друзьями; многие из них даже считают, что нужна решительная эскалация войны. Но они страдают сильным и затяжным недугом.

Вьетнам влияет на солдат и другими путями, которые трудно учесть. Многие порядочные, чувствительные молодые люди становятся чёрствыми и безразличными. Когда-то они принимали близко к сердцу обиды, причиняемые другим людям, теперь им на все наплевать. Они становятся воинственными, нетерпимыми, раздражительными, склонными к насилию. Их предубеждения усиливаются, и они не думают их преодолевать. Они воспринимают своего рода манихейский взгляд на жизнь, деля весь мир на хороших и плохих людей. Такой взгляд положительно действует (или так кажется), когда есть враг, на котором можно сосредоточить усилия; однако он, в лучшем случае, искажает действительность как в мирное время, так и на войне.

Многие ветераны обнаруживают, что им трудно нежно относиться к другим, особенно к женщинам. Им надо также подготовиться к отношениям с гражданскими людьми, которые ставят под сомнение их участие в войне. «Когда я вернулся, – вспоминает 19-летний бывший сержант, награждённый пятью „Бронзовыми звёздами“[47]47
  Американская военная медаль. – Прим. ред.


[Закрыть] во Вьетнаме, – я был совсем сбит с толку. Куда ни глянь, люди отдыхают, беседуют, смеются. Тут меня осенило, что я не знаю, как обращаться с мирными гражданами. Я боялся подумать, о чём меня могут спросить. Особенно трудно стало, когда я убедился, что некоторые считают все, совершенное мною во Вьетнаме, выдумкой. Должно быть, я там вовсе ине был, говорили они».

Увольняясь с военной службы, большинство солдат стараются по мере возможности подавить воспоминания о своих вьетнамских испытаниях. Многие сознают, что война что-то сделала с ними, наложила на них какое-то несмываемое клеймо. Они склонны не вступать в Американский легион или в организацию «Американские ветераны войн на территории иностранных государств», чувствуя, что у них нет общих связей с участниками прежних войн.

Отчасти это объясняется тем, что Америка не выиграла той войны, в которой они участвовали. Их отцы были героями, чтимыми благодарной страной; они же – просто неизвестные солдаты, копающиеся в грязи, в то время как их президент говорит о мире. Им нечем особенно похвастаться, и они предпочитают помалкивать. Легче и спокойнее упрятать впечатления о Вьетнаме в каком-нибудь глубоком тайнике души исчитать, что этот год прошёл на другой планете или прожит другим человеком. Чего они добьются разговорами? Кто им поверит? Кто сможет их понять? Кому до них дело? Итак, они бредут по домам, эти вояки агрессивной войны, и каждый хранит в себе тёмную, отвратительную тайну, психическую кисту, которую не сможет вырезать ни один хирург. Сотни тысяч больных психической кистой рассеяны по всей Америке. Большинство этих заболеваний никогда не вскроется, но никогда и не пройдёт.