Текст книги "Признания шпиона"

Автор книги: Пит Эрли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)

Агент ФБР о Розарио Эймс после прослушивания диалогов между Розарио и Риком, записанных с помощью установленных в доме микрофонов.

Чего они добьются, посадив Розарио в тюрьму? Разве она и так уже недостаточно наказана? ведь ее лишили всего – мужа, сына, дома, имущества!

Люсиана К. Дивайн, близкая подруга Розарио

Прокурорам следует хорошенько подумать, прежде чем преследовать людей за то, что они, в сущности, хранят верность своим партнёрам… Жену нельзя заставлять делать выбор между государством и браком.

Джон П. Хьюм и Марк И. Элайас, адвокаты Розарио Эймс. Из статьи в "Нэшнл лоу джорнал"

Мнение о том, что Розарио Эймс предпочла «семейные ценности флагу» – полная нелепость. Жадность не относится к семейным ценностям.

Прокуроры США Марк Дж. Халкоуэр и Роберт Честнат в ответ на статью в "Нэшнл лоу джорнал" под заголовком "Розарио Эймс предпочла семейные ценности флагу"

Пол собирался на день рождения… Розарии дала ему бумагу и карандаш. (Чтобы что-нибудь нарисовать и подписать.) в слове «Рождения» Пол написал букву "р" наоборот. "Рик! – крикнула Розарио. – Поди-ка сюда, взгляни на это. В Боготе каждый ребёнок в возрасте Пола уже умеет читать и писать..» Она накинулась на мальчика: «Какой ты тупой!» – и в раздражении выбежала из комнаты… "Попробуем снова, сынок, – тихо сказал Рик хлюпающему носом Полу.

Питер Маас, "Шпион-убийца"

Я не приношу вам извинений за своё поведение – только даю объяснения. Чтобы понять, каким образом я оказалась замешанной в измене Рика, вы должны понять, что он был и остаётся непревзойдённым лжецом и ловкачом. Именно эти качества сделали его хорошим офицером разведки нашей страны.

Розарио Эймс, взывая о пощаде перед вынесением приговора

Судья, пожалуйста, пусть мама вернётся побыстрее, я люблю ее.

Пол Эймс в письме судье Хилтону с просьбой о сокращении срока заключения его матери

Она рассказывает правдоподобную и душераздирающую историю. Себя она изображает жертвой сломленной властным мужем и запутавшейся в бесконечной паутине тайн. Это история об умственном и эмоциональном уничтожении женщины, виновником которого был ловкий и умный мужчина… мы не знаем, что это – спонтанное откровение или тщательно продуманный обман с целью разжалобить журналиста, но говорит она об этом с внутренней убеждённостью.

Салли Квинн, "Вашингтон пост"

Все то, в чём эти люди меня обвиняют, – полный абсурд.

Розарио Эймс

Глава 26

С тех пор как я впервые встретился с Юрием – загадочным офицером русской разведки, с которым меня познакомил отставной генерал КГБ Борис Соломатин во время моей первой поездки в Москву, прошёл уже год. Тем не менее я сразу же узнал его голос в трубке, когда в квартире, снимаемой мной во вспольном переулке, что неподалёку от американского посольства, раздался телефонный звонок. Он предложил заехать за мной на следующий день в 10 часов утра, чтобы мы могли поговорить. Юрия доставила новая чёрная «волга», и я еле сдержал улыбку. Правительство Ельцина испытывало отчаянную нужду в финансах: русский военно-морской флот даже боялся, что ядерные реакторы на некоторых подводных лодках устаревших моделей выйдут из строя, потому что правительство больше не могло обеспечить их обслуживание.

Похоже, Юрий торопился больше, чем в прошлый раз. Когда я обратил на это его внимание, он лишь махнул рукой в сторону запруженной машинами улицы и спешивших по своим делам пешеходов. «Посмотрите по сторонам, – ответил он. – Москва уже не та, что раньше. Все теперь куда-то бегут. Людям приходится работать на двух-трех работах, чтобы хватило денег на мясо». Несмотря на то что он мне почти ничего о себе не рассказывал, я знал, что у него есть внучка – ровесница моей дочери-подростка. По крайней мере, так он сказал. Я спросил, как она поживает.

«Конечно хорошо! – воскликнул он, и в его голосе прозвучала некоторая обида. – Я обеспеченный человек, а ее родители – «новые русские», как их теперь называют». Он имел в виду нарождавшийся в России Новый класс предпринимателей, считавшихся по общественным меркам «богачами». Это были те жители Москвы, которые могли себе позволить покупать по непомерным ценам западные товары, заполнившие прилавки престижных московских магазинов.

«Раньше было лучше, – сказал он мне. – Я имею в виду, до того, как здесь появились ваши МТV и Макдоналдсы».

Наш путь лежал в роскошную квартиру в старом здании, расположенном в центре города. Ее балкон выходил в сторону Кремля. Вид с него был великолепный. Нам принесли водку. После нескольких тостов Юрий перешёл к делу. «Пожалуйста, расскажите мне, как поживает мой старый друг Рик?» – спросил он. В течение двух часов мы говорили об Эймсе и моей книге. Я задал ему ряд вопросов, и на некоторые из них он ответил, но далеко не на все. Я думал уже, что беседа закончена, и встал со стула, как вдруг Юрий жестом попросил меня не спешить. Было ещё кое-что, о чём он хотел поговорить.

«Не могли бы вы сделать мне одно одолжение, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы передали Рику лично от меня несколько слов». Не дожидаясь ответа, Юрий продолжил: «Скажите ему, что мы очень благодарны за все, что он сделал для нашей страны. Передайте, что мы не забыли про него. Если мы найдём какой-то способ ему помочь, то сделаем все, что в наших силах. Хорошие друзья не забывают друг друга».

В моей голове закрутилась тысяча вопросов. Во время одной из наших бесед в тюрьме Эймс сказал мне, что министерство юстиции допустило одну критическую ошибку при составлении документа о «согласованном признании вины». У Эймса и Розарио конфисковали всю собственность в США, а также средства на счетах в Швейцарии. В документ даже были включены положения, лишающие Эймса права на пользование деньгами, причитающимися ему за книги и фильмы, которые, возможно, будут посвящены ему в будущем. «Но там не было сказано ни слова о тех деньгах, что КГБ приберёг для меня в Москве», – прошептал он. Я расхохотался ему в лицо: «А с чего ты взял, что КГБ тебе заплатит'?» Эймс откинулся на спинку стула и уверенно улыбнулся. «Заплатит, не сомневайся, – ответил он. – Они захотят продемонстрировать свою лояльность к таким, как я. Они захотят, чтобы те, кто на них сейчас работает, знали: КГБ платит свои долги».

Я спросил Юрия, в чём заключается смысл его послания Эймсу. Значит ли это, что русское правительство хранит его деньги в одном из московских банков? А может, оно планирует освободить его через дипломатические каналы, например, обменять на американского шпиона? Или Юрий просто хочет морально поддержать Эймса, дать ему понять, что друзья в СВР до сих пор время от времени выпивают за его здоровье? "Просто скажите ему: друзья не забывают друг о друге, – сказал Юрий. – Он поймёт"..

«А какого черта вас до сих пор волнует Эймс?» – огрызнулся я. Мой вопрос поверг в состояние шока и его, и меня самого. Я не хотел быть резким, но внезапно осознал, что здорово зол. Во время своих поездок в Москву я встречался с семьями нескольких шпионов, преданных Эймсом. Вереница безликих жён и детей, ставших вдовами и сиротами в результате шпионских войн. Это их мужья и отцы были арестованы и казнены. В 80-х годах советское правительство конфисковало все их имущество. У них отобрали государственные квартиры, запретили им работать в государственных учреждениях. Они стали отбросами общества. Куда бы они ни пошли, за их спиной раздавался шёпот. Они стыдились произносить вслух своё собственное имя. Я видел, как вдовы и их повзрослевшие дети вытирали навернувшиеся на глаза слезы, рассказывая об унижениях, насмешках и злобных выпадах, которые им пришлось пережить. И я выяснил, что никто из них не получил ни гроша от правительства Соединённых Штатов. Никто им не сказал: «Спасибо за те жертвы, что ваша семья принесла нашей стране».

Вернувшись в декабре 1994 года из моей первой поездки в Москву, я упомянул об этом в беседе с представителями ЦРУ и ФБР. Меня предупредили, что не следует все так упрощать. Разве могло правительство США поступить иным образом во времена холодной войны? Разве не было опасно входить в контакт с этими людьми после того, как их мужья и отцы были обвинены в шпионаже? Даже сегодня, сказали мне, для США слишком рискованно им помогать. Сначала я принял это объяснение как вполне разумное, но сегодня я думаю по-другому, совсем по-другому. Как же так: оказывать помощь вдовам и сиротам слишком рискованно, а класть деньги в тайники для нового поколения шпионов, завербованных в Москве в конце 80-х, – нет? А в чём заключается риск сейчас? Большинство русских может ездить за рубеж без всяких ограничений. За большей частью иностранцев в Москве уже давно никто не следит. Западные банки открыли свои отделения во многих русских отелях. Денежные переводы вошли в повседневную практику. Американские предприятия ежегодно зарабатывают в Москве миллионы долларов. Русские пользуются кредитными картами «виза» и «мастеркард», выданными им зарубежными банками. И вот я стою в этой старинной квартире, предназначенной для встреч КГБ с третьими лицами, беседую с генералом российской разведки и слышу от него, что его обанкротившееся правительство хочет, чтобы Эймс знал: оно сдержит данные ему обещания даже несмотря на то, что он уже получил от них больше двух миллионов долларов. А моё правительство утверждает, что не имеет возможности помочь живущим за чертой бедности семьям мёртвых шпионов – тех самых людей, чьи достоинства так превозносят ЦРУ, ФБР и министерство юстиции, когда клянут Эймса за его предательство. Меня охватило чувство стыда.

– Я не понимаю одной вещи, – сказал я. – ваше правительство не шевельнуло и пальцем, чтобы помочь Джону Уокеру-младшему. Вы никогда не пробовали его как-то поддержать. Почему же я должен верить, что вы готовы сдержать обещания, данные Эймсу?

Юрий не ответил.

– Я имею в виду, что такого особенного в Эймсе? – продолжал я. – Чем он отличается от других?

Юрий помолчал несколько мгновений, а потом сказал:

– Друг мой, между этими людьми большая разница. Уокер был для нас хорошим источником, это так. Он сделал очень много, и мы это ценим. Мне жаль, что он попал в тюрьму. Но, – что касается Рика, с ним все по-другому. Мы должны сдержать данное ему слово.

– Но почему? – стоял я на своём. – в чем разница?

– в том, что Рик Эймс – профессиональный разведчик. – Он один из нас.

* * *

Говорит Рик Эймс

Гнев, негодование и горечь, которые испытывают многие в мой адрес, я воспринимаю по-разному, в зависимости от того, от кого они исходят.

Что касается общественности, прессы и правительственных чиновников, то есть всех, кого случившееся напрямую не коснулось, – их гнев вполне естественен и понятен. Когда авторы, подобные Питеру Маасу, начинают кричать, что я убил десять человек, у меня не возникает по этому поводу почти никаких эмоций, ни чувства вины, ни стыда, ни даже смущения. Но я понимаю, почему они реагируют таким образом. Это нормальная реакция, если исходить из того, как мало им на самом деле известно.

Если же говорить о тех, кто находился «внутри» событий – людях типа Джеймса Вулси, большинства сотрудников ЦРУ и даже Оперативного директората, а также эфбеэровцев с Хапкоуэром и его компанией, то их вопли негодования для меня в буквальном смысле обидны. Я не имею в виду их искренний гнев по поводу моих поступков и предательства – он, разумеется, естественен и справедлив. Я говорю о тех представлениях, которые они разыгрывают, разглагольствуя о моей безнравственности, о пролитой мною крови невинных людей и вообще о том, как я мог оказаться на такое способен! Какое лицемерие! А чем, по их мнению, занимались Гордиевский, Огородник, Вареник и Поляков? Докажите мне, что я чем-то отличаюсь от ваших героев. Все это выламывание рук и слезы – не более чем облагороженное лицемерие, узаконенное и возведённое в ранг бюрократически корректного. Таким людям, как Халкоуэр, все оказывают помощь, средства массовой информации сделали из них «звёзд» – и все благодаря мне. Они карьеристы и приспособленцы, слепые к морально-этической стороне своего собственного поведения и мотивов.

Испытываю ли я чувство вины? Конечно. Но не их слова заставляют меня стыдиться своих поступков. Я прячу глаза, лишь стоя перед моими бывшими товарищами, коллегами и руководителями. Вы беседовали со многими из них – Жанной, Сэнди, Бертоном Гербером, Милтоном Берденом. Видя их реакцию – главным образом это происходит в моем воображении, – я ощущаю чувство бесконечного стыда и вины. Мне претит проявлять свои чувства на публике отчасти из принципа, частично потому, что я не хочу доставить такого удовольствия окружающим, и, наконец, вне всякого сомнения, из-за собственной трусости. Мне стыдно по двум причинам: во-первых, я предал отношения личного и профессионального доверия, которые между нами сложились, и, во-вторых, я предательски нарушил серьёзнейшие обязательства, связывавшие меня с доверившимися мне агентами. И в том и в другом случае я совершил предательство на личностном уровне, и этому нет оправдания. Остаётся лишь грустить по этому поводу. Предательство и доверие. Не с этого ли мы начали?

Теперь вы знаете мою историю, и бот я перед вами такой, как есть. Судите меня. Стыжусь ли я? Разумеется, но позвольте мне прояснить свою мысль. Мне стыдно за тот вред, что я причинил Розарио, Полу и даже самому себе. Я стыжусь того, что предал личное доверие многих людей. Но по отношению к тем, кто торжествует, процветая за счёт моей трагедии, я не испытываю ничего, кроме презрения.

Я знаю, мы много говорили о том, почему я сделал то, что сделал. Оглядываясь назад, я до сих пор не уверен в том, что дал полные объяснения. Моё разочарование вызвано вашими попытками и попытками, предпринятыми следователями из ФБР и ЦРУ, все упростить и найти одну, самую главную причину того, что произошло, тогда как такой причины не существует и есть только многие слои причин, слой на слое, и при этом ни одна из причин не является важнее другой. Кроме того, ко всему этому следует добавить и сами события, то удивительное, почти невозможное стечение обстоятельств, внезапно позволившее – неосознанно и необдуманно, когда стоило бы тщательно, даже мучительно, поразмыслить, – претворить в реальность фантазию. Если бы меня попросили спланировать свою поездку в Вену или породить какой-либо изощрённый план с тем, чтобы предложить свои услуги КГБ, я не смог бы этого сделать. Если бы я должен был спланировать свою встречу с представителем Советов для того, чтобы обеспечить себе прикрытие, я уверен, и это мне бы оказалось не по силам. Как вы видите, сами обстоятельства сыграли свою роковую роль тот факт, что я был представлен Чувахину, и то, что у меня был доступ к материалам о наших агентах, а также то, что внезапно на арене событий появились три «двойных агента» из Советского Союза. Это уникальное стечение обстоятельств оказалось критическим. Оно породило возможность для меня действовать определённым образом.

Это не избавляет меня от ответственности. Но зимой 1984/85 года кем был Рик Эймс? И что более важно, был ли он опасен? Да, был. Но почему? Таилась ли опасность в моей неуверенности относительно личной жизни и устремлений, моего брака с Нэн и приближающейся свадьбы с иностранкой, а также в моем разочаровании из-за, так сказать, неординарного продвижения по службе? Таилась ли она в моей необщительности и некой застенчивости? Был ли я опасен из-за трудностей в преодолении тяги к алкоголю? Или, быть может, в моем характере с младых ногтей недоставало чего-то существенно важного, связанного с чувством внутренней целостности и личной ответственности? вы и другие ищите простого решения, в то время как ответом являются все эти факторы. Они все послужили компонентами питательного раствора, в котором смог развиться вредоносный микроб.

Но подождите, на этом рано останавливаться. Так что же ещё входило в этот питательный раствор, в котором вырос микроб? На данном этапе начинают играть роль мои идеи и жизненный опыт. В наши дни идеология вышла из моды, и мне тоже несколько неудобно говорить о подобных вещах, но закрыть на них глаза, отделить от других составляющих сложного процесса – это преступить против правды жизни. Какова была моя идеология? Я уже говорил об этом – о моем открытии, что политическая разведка в действительности никому не нужна, о Тригоне, Киссинджере, Энглтоне и так далее. Я рассказывал о том, как в 1985 году были сметены последние барьеры и уже ничто не препятствовало мне катиться вниз по скользкому склону. Быть может, было бы полезнее поменьше думать о данной ситуации в ключе отсутствия неких ограничителей и больше – в рамках существования неких идей и переживаний, которые, будучи добавлены в этот питательный раствор и при усугублении происходящего из-за стресса, неопределённости и почти неправдоподобного стечения обстоятельств, привели к тому, что микроб набрал силу и окреп. Все это и привело к государственной измене. Попытка расставить акценты, отделить одно от другого, а также объявить, что именно этот фактор и заключает в себе все необходимые разъяснения, напрочь отрицает все хитросплетение чувств, мыслей и поступков конкретного человека.

Как-то ночью я решил, что настало время взглянуть и на некоторые позитивные моменты в моей жизни, и я думаю, об этом также стоит упомянуть. За те девять лет, что я был «кротом» КГБ, я заработал больше денег, чем большинство проходимцев и жуликов. Я наслаждался жизнью больше, чем они, делал больше всяких нужных и интересных вещей, а также осуществил некоторые важные жизненные замыслы, и, как я думаю, они того стоили. Вам в основном доводилось слышать мои стенания и рыдания из-за грызущего меня чувства вины – и здесь нет притворства. Но если на секунду забыть об этом, нужно признать, что в моей жизни присутствовало немало доставивших мне удовлетворение моментов, и если продолжать размышлять в том же ключе, то я больше всего сожалею, что был слеп и не догадывался о происходившем в 1993 году.

Я всегда был оптимистом. Меня даже обвиняли в том, что я на все смотрю сквозь розовые очки. Я способен разглядеть в своём прошлом немало хорошего… Мы с Розарио были внимательными родителями, а Розарио вновь будет, когда ее выпустят на свободу. Пол был, есть и будет самым счастливым и уверенным в собственных силах ребёнком на свете. Я думаю, что в материальном отношении у них также все будет в порядке. Уж не знаю, как именно все устроится, но по этому поводу я почти не волнуюсь. Несмотря на всю бесплодность и абсурдность попыток США справиться с наркомафией, я весьма доволен своей «Инициативой Чёрного моря». Многие люди тем или иным образом показывали мне, что я был им хорошим другом. Если я смогу вытеснить из своего сознания мысли о собственных недостатках, несколько отстраниться от них – а для этого важно уметь концентрироваться на других вещах, – то уверен, что смогу жить с высоко поднятой головой и чувствовать себя нормальным, приличным членом общества среди себе подобных.

Ну, так как же вы в конечном итоге объясните, что я сделал и почему? Если вам нужен простой ответ, то вот он. На первой странице романа «Отец Горио» Бальзак говорит о бессердечии читателя, не чувствительного к тайным страданиям Горио потому, что все это на самом деле вымысел, плод авторской фантазии. А затем Бальзак внезапно переходит на английский. «все это истина!» – восклицает он. Каждый, пишет Бальзак, может обнаружить отголоски трагедии в своём собственном доме и в своём собственном сердце. Стоит просто поискать. Вы хотите простого объяснения? Ну что ж, вот вам моё: «все это истина».

Говорят другие

Эймс старается заново переиграть свою историю, и, вне всякого сомнения, вскоре он окажется в центре внимания средств массовой информации уже в качестве объективного и заслуженного комментатора – специалиста по играм, которые ведут разведки разных стран.

Р. Джеймс Вулси, ЦРУ

Он гуманист. Разве он причинил какой-то вред вашей стране? Он не выдал ни одной вашей тайны, просто сообщил нам имена затесавшихся в наши ряды предателей. Я считаю, что он отличный парень.

Виктор Черкашин, КГБ

Хочу ли я, чтобы он был наказан? Да, да, да и ещё раз да. Я не хочу, чтобы ему позволяли читать книги. Я жажду возмездия за все, что он сделал. Я хочу, чтобы люди, которых он уничтожил, были отомщены. Смертный приговор меня бы не расстроил, но если он невозможен, то худшее, что можно сделать с Риком Эймсом, – это посадить его в одиночную камеру. Никакого телевидения. Никакого радио. Никакой бумаги для записей. Никаких ручек. Ничего. Абсолютное одиночество. Пусть сидит и думает о том, что натворил.

Сэнди Граймс, ЦРУ

Я знал, что люди, выданные мной, будут арестованы и посажены в тюрьму. Он же знал, что те, кого он назовёт, будут арестованы и расстреляны. Вот в чём заключается между нами разница

Олег Гордиевский, агент британской разведки

Рик и Розарио умудрялись будить друг в друге все самое худшее. Именно так они себя время от времени вели.

Нэнси Эймс Эверли, сестра Рика

Вы знаете, Боб Дункан оказывал большое влияние на Рика, когда мы были старшеклассникам Боб покончил с собой в 1975 году. И ещё один парень из нашего класса тоже совершил самоубийство, я только сейчас не могу припомнить его имени. Во время встречи школьных друзей мы много говорили обо всех этих трагедиях. Для некоторых из нас школа оказалась лучшей порой жизни.

Джек Сиили, одноклассник

Как мне кажется, деньги никогда много для него не значили – пока он не познакомился с Розарио. Если бы он встретил другую женщину, которая бы не была такой материалисткой и сказала: «Да ладно, Рик. Зарабатывай, сколько зарабатываешь. Мы вполне проживём и на эти деньги. Нам не нужны дорогие рестораны и роскошная одежда», то так бы оно и было. Он никогда бы не стал шпионом. Рик оказывался под каблуком у сильных женщин. Таким образом, его собственная слабость и прагматизм Розарио привели к подобной развязке.

Жанна Вертефей, ЦРУ

Моя мать умерла сразу же после казни отца. Этот человек, который предал их, уничтожил столько людей, столько судеб, зачем? Из-за собственного тщеславия, из-за эгоизма, из-за того, чтобы ощутить свою значимость. Я читал, что он называл все это «игрой». Мой отец верил в то, что поступал правильно. Сможет ли этот человек по фамилии Эймс так легко смыть с рук кровь моего отца? Это не игра, когда твой отец лежит где-то в безымянной могиле, а его внуки плачут по ночам, потому что дедушки больше нет.

Сын казнённого шпиона

Я была бессильна против этого.

Розарио Эймс