Текст книги "Джон Леннон, Битлз и... я"

Автор книги: Пит Бест

Соавторы: Патрик Донкастер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Мое первое выступление с «Олл-Старз» состоялось в понедельник 10 сентября в танцзале «Мэджестик» в Биркенхеде, где теплый, просто фантастический прием помог мне почувствовать себя снова вставшим на рельсы. На следующий день в Лондоне БИТЛЗ записали «Love Me Do».

Хоть я и начал новую жизнь среди «Олл-Старз», я не мог забыть, что был одним из БИТЛЗ, и мысль о неизвестной мне причине моего изгнания отравляла мое существование, особенно когда я оставался наедине с собой. Так значит, я был «надутым», я «недостаточно улыбался» и, как я узнал позже из автобиографии Эпстайна, я был «слишком необщителен для одного из БИТЛЗ и, хотя очень дружил с Джоном, не был таким же другом для Джорджа и Пола».

Некоторые люди из рок-мира заключили даже, что меня выгнали, потому что я отказался изменить прическу.

После 15 августа 1962 года я ни разу не разговаривал с Джоном, Полом или Джорджем и, следовательно, так никогда и не получил удовлетворительного объяснения. В течение двух лет, проведенных с БИТЛЗ, никто никогда не говорил мне в лицо, что моя игра – не на высоте (она была опробована также и Бертом Кемпфертом), и никто никогда не просил меня присоединиться к «безусловным приверженцам челки». Мы веселились вместе до самого конца, и складывалось впечатление, что мы лучшие на свете друзья.

Моя мать считала до самой смерти, что основной причиной моего изгнания была ревность. Люди, бывало, называли нас «Пит Бест и БИТЛЗ». Если я и был звездой в группе, то такое положение вещей было совершенно случайным и сложилось со временем, но я никогда не домогался такой чести. Этикетка «сурового и загадочного молчуна», приклеенная ко мне Бобом Вулером, так и осталась и стала расхожим штампом, но никогда в жизни я не считал себя руководителем БИТЛЗ. Каждый из нас вносил свой вклад в нашу общую популярность, и я никогда не занимался дотошным изучением реакции фанатов, чтобы узнать, кто из нас привлекает к себе больше всего внимания.

Может быть, расточавшиеся мне лестные отзывы и вызывали некоторую ревность, но я этого не сознавал. Как-то в январе 1961 года в Институте Эйнтри фаны подарили мне огромного плюшевого медведя. Джону, Полу и Джорджу они ничего не подарили. У меня до сих пор хранится этот подарок, все еще завернутый, как был, в целлофановую упаковку.

Билл Харри в предисловии к своей книге, опубликованной в 1977 году, «Мерси Бит: начало БИТЛЗ», состоящей в основном из подборок статей его газеты, писал, что я был «самым популярным членом БИТЛЗ, особенно у Ливерпульских девушек», но что он с самого начала находил меня немного замкнутым, как и Стьюарта Сатклиффа. Он описал меня как «фигуру загадочную, мистическую и привлекательную, имевшую шанс стать самой популярной из БИТЛЗ».

Тем не менее, на сцене я даже никогда не бывал на переднем плане. И, хотя правда, что Боб Вулер, бывало, упорно выдвигал меня вперед вместе с установкой, однако за каждым из БИТЛЗ было закреплено определенное место на сцене, и мое, так сказать, «физическое преимущество» не слишком кололо глаза остальным. Я думаю, иногда моя популярность казалась большей, но мы были одной командой, очень сплоченной командой, и я не собирался пользоваться никакими привилегиями. Именно Брайан Эпстайн заставил меня «проснуться и петь». «Peppermint Twist» стал обязательной частью программы БИТЛЗ, но, хоть и пользовался большим успехом, не сделал из меня «суперзвезды». Девушки приходили в такой же экстаз, слушая баллады Пола.

Может быть, БИТЛЗ решили между собой, что в данный момент они оказались в моей тени. И то, что «Мерси Бит» вынесла мое имя в заголовок на первой странице, должно было сыграть в этом не последнюю роль. Кроме того, возможно, что, поскольку я играл роль менеджера до появления на сцене Эппи, я привлекал большее внимание деловых людей шоу-бизнеса. Но таковы были обстоятельства, и троим остальным никогда не приходилось жаловаться на то, что они взвалили на меня это ярмо. Такое мое положение совпало по времени с повышением нашей популярности: фаны устраивали нам овацию, проблем же никаких не возникало.

Может быть, мне нужно было остерегаться таких моментов, когда меня осаждала толпа, а трое других оставались не у дел, но, повторяю еще раз, меня это ничуть не заставляло возгордиться. Только в момент моего изгнания я полностью осознал, насколько велика была моя личная популярность: реакция фанов просто не поддается описанию; только в этот момент я понял, как много преданных фанатов было на моей стороне.

Что же касается критиков, называвших меня «стеснительным», они, вероятно, исходили из того, что я всегда был максимально сконцентрирован на игре и часто наклонял голову, чтобы взглянуть на барабаны. Может быть, из-за этого и Джордж Мартин счел меня угрюмым. Что бы там ни говорили, это не имело со мной ничего общего. Никто бы не назвал «застенчивыми и хмурыми» типов, скачущих козлами по Репербану, ищущих всевозможных ссор, пристающих к женщинам и, мягко говоря, сексуально распущенных.

Как это ни забавно, но примерно год спустя после того как Ринго сменил меня на ударных, Джон Леннон специально побеспокоился, чтобы написать «Послание в Мерсисайд», появившееся в «Мерси Бит» 18 июля 1963 года: «Мне бы хотелось заметить тем, кто говорит, будто Ринго всегда держится на заднем плане, что это делается вовсе без умысла. Пол, Джордж и я сам думаем, что Ринго – просто супер, и стараемся на сцене выдвигать его вперед. Тем не менее, Ринго еще немного застенчив, и требуется некоторое время, чтобы он освоился. За шесть месяцев Ринго успел стать очень важной частью наших спектаклей.»

Вечером 24 ноября 1962 года я снова сидел за ударными в танцзале «Мэджестик» в Биркенхеде. Это был мой двадцать первый день рождения, – Боб Вулер, который, как всегда, вел концерт, объявил об этом обстоятельстве, и фаны рванулись к сцене с подарками в руках. Боб прочитал две поздравительные телеграммы. Первая была от Джо Фланнери с группой.

– Вторая, – сказал Боб публике, – немного необычная: «Поздравляем днем рождения наилучшие пожелания Джон, Пол, Джордж, Ринго и Брайан».

После моего изгнания я виделся с БИТЛЗ, только два или три раза и то совершенно случайно. Мы не подходили друг к другу и не обменялись ни единым словом. Первый случай был на съемках в «Каверне» для ТВ «Гранада» (фильм был показан ITV в 1984 году; в нем слышатся крики фанов: «Мы хотим Пита!»). Второй раз – тоже в «Каверне», когда команда Ли Кэртиса выступала в одной программе с БИТЛЗ. Последний раз это было в «Мэджестик» на концерте, организованном по итогам опроса популярности, устроенного «Мерси Бит», где «Олл-Старз» стояли на втором месте, сразу вслед за БИТЛЗ. И даже на концерте мы выступали друг за другом. Пока я спускался со сцены, а они поднимались на нее, мы хранили мертвое молчание.

Чтобы продать мою перламутровую установку, я дал объявление в газету, поместив только номер телефона. Когда один молоденький тип пришел бросить на нее взгляд, я старался не поворачивать к нему ту сторону большого барабана, на которой было изображено величественное заходящее солнце, думая, что это его отпугнет.

– Ух-ты! – сказал он в полном восторге, улыбаясь во весь рот, когда я все-таки повернул барабан. – Я ее беру!

Он не торгуясь заплатил 45 фунтов, которые я у него просил, и последнее звено цепи было порвано.

14. Цена боя

У меня было такое впечатление, что я начинаю жизнь с нуля. Я должен был постараться прогнать воспоминания, которые все время всплывали на поверхность, и не думать больше о двух годах моей жизни в БИТЛЗ, а напротив, принять вызов и стать знаменитым вместе с «Олл-Старз» Ли Кэртиса. Еще возможно, думалось мне, встретиться с БИТЛЗ на пути славы.

Выход «Love Me Do» в начале октября не имел мгновенного успеха, который позволил бы моим экс-коллегам быстро достичь известности. Даже если преданные поклонники в Мерсисайде покупали пластинку сотнями, это не могло ей помочь неожиданно очутиться в хит-параде. Диск поднимался, но постепенно; ди-джеи не спешили его рекламировать, и песня скромненько притулилась сначала в «Топ 50», затем – в «Топ-30» и наконец вошла в двадцатку лучших, остановившись на 17-м месте перед самым Рождеством 1962 года. Конечно, это уже был подвиг, попасть в национальный хит-парад с самым первым своим диском, но все же у меня еще оставалось некоторое поле деятельности.

Я освоился у «Олл-Старз» и снова начал играть в старых добрых берлогах, где у меня все еще были свои поклонники. Телефонный звонок от Хорста Фашера опять вернул нас на дорогу, так часто уводившую меня в Гамбург. Мы играли в клубе «Звезда» и имели успех, согревший мое сердце.

Гамбургская атмосфера совершенно не изменилась со времен БИТЛЗ. «Ли Кэртис энд Олл-Старз» были тепло встречены немецкой публикой, а город казался еще более ярмарочным, чем обычно. В этот приезд я виделся с Астрид только один-единственный раз; она не забыла своего счастья со Стью и все еще была очень печальна. Она не придала особого значения моему разрыву с БИТЛЗ и просто спросила меня, виделся ли я с ними. Я ей ответил, что нет, и она сказала мне мягко и с теплотой в голосе:

– Мне очень жаль, что все так случилось.

Моя любовь к Кэти стала еще сильней. В момент моего изгнания она была рядом со мной и помогла мне встретить его лицом к лицу. Она была на Хэйменс Грин вместе с моей семьей и нашими друзьями, когда я вернулся из Гамбурга. Выбрав подходящий момент, я позвал ее в гостиную, чтобы побыть с ней наедине.

– Мне надо тебе кое-что сообщить, – сказал я ей.

Ее лицо омрачилось выражением беспокойства: она боялась услышать дурные новости, может быть, даже о конце наших с ней отношений. Но я успокоил ее и достал из кармана маленький бархатный футляр; она открыла его и обнаружила два золотых обручальных кольца, которые я купил в Германии, – по кольцу каждому из нас. Я надел одно кольцо на палец Кэти, а другое – на свой.

– Скоро мы поженимся, – объяснил я ей.

Мы переглянулись с улыбкой и поцеловались.

Немного спустя Мо присоединилась к нам, и я ей объявил великую новость.

– Вот-так так! – сказала она Кэти, – какой сюрприз, поздравляю! Он мне ничего не говорил, а ты-то сама знала об этом?

Кэти пришлось признаться, что наша свадьба для нее – тоже настоящий сюрприз.

Мы поженились в августе 1963 года, в то самое время, когда БИТЛЗ уже гремели по всей стране. «Please, Please Me», вышедший в январе, в одни месяц взобрался на первое место хит-парада. Это был их первый альбом. За ним последовала «From Me To You», появившаяся в апреле. Их первая долгоиграющая пластинка держалась в хит-параде альбомов шесть месяцев. В августе, в месяц моей свадьбы, появилась «She Loves You», и их «йе-йе-йе» раздавалось теперь по всему миру. Повсюду были БИТЛЗ.

Тогда же, после бесплодного года, проведенного с Ли Кэртисом и Джо Фланнери, я с ними порвал. Расставшись с «Олл-Старз», Ли подписал контракт на свою сольную запись, идя в кильватере БИТЛЗ и используя повальное увлечение всем происходящим из Ливерпуля.

Джо не пошевелил и пальцем, чтобы помочь моей карьере. Апогей наступил, когда Ли был приглашен на телепередачу с участием нескольких групп все из той же эпстайновской конюшни, старавшихся стать известными. И опять «Олл-Старз» оказались за бортом. Это породило чувство горечи. Путь к славе теперь был отрезан, а время – упущено. Парни пали духом, совсем расстроились. Они попросили меня заняться ими: так возникли «Пит Бест Олл Старз» («Все звезды Пита Беста»).

В группу входили: Тони Уэддингтон и Уэйн Бикертон, писавшие собственные песни; парень по имени Фрэнк Боуэн, не задержавшийся в группе надолго и замененный Томми МакГэрком; и наконец – я сам. Мы превратились сначала в «Пит Бест Фо» («Pete Best Four» – «Квартет Пита Беста»), а потом, после ухода Томми, – в «Пит Бест Комбо» («Pete Best Combo»).

Еще во времена «Пит Бест Олл-Старз» мы пригласили нового менеджера, очень близкого мне человека, а именно – мою мать. «Касба» закрылась в октябре 1963 года; с тех пор она не переставала работать для меня, но это оказалось очень тяжелым занятием. Мы могли догнать БИТЛЗ только если бы нам крупно повезло, и все же повторить их подвиг казалось почти невозможным.

Мо, женщина увлекающаяся и необыкновенно энергичная, отправилась с нашими записями в Лондон и нашла внимательных слушателей в «Декке» в лице Дика Роу и Майка Смита, которым мы не были совсем незнакомы. В июне 1964 года они выпустили нас под именем «Пит Бест Фо» на «сорокопятке», называвшейся «Я постучусь в твою дверь» («I'm Gonna Knock On Your Door»). А Мо продолжала ради нас стучаться во все двери подряд, бомбардировать прессу информацией и организовывать интервью с журналистами (в «Дейли Миррор» вышла колонка, озаглавленная: «Мама помогает экс-битлу снова попытать счастье»); машина, казалось, опять потихоньку заводится.

По иронии судьбы, выпуск нашей «сорокопятки» совпал с появлением в хит-параде другой песни, в которой я играл на ударных: «Ain't She Sweet», записанной Бертом Кемпфертом в Гамбурге, тремя годами раньше, в которой солировал Джон Леннон. К несчастью «I'm Gonna Knock On Your Door» не поднималась в списках популярности, и по истечении нескольких недель от моего первоначального энтузиазма не осталось почти ничего.

Нам пришлось теперь встретиться лицом к лицу с тем, что я назвал «невидимым щитом» – с чем-то вроде невидимой силы, которая, казалось, говорила: «Границу переходить воспрещается!». Это значило, что БИТЛЗ соткали паутину, которая преградила мне путь к «большой жизни». Этот барьер ощущался очень сильно. Он был неосязаем, но все же давал о себе знать. Он начинался приблизительно в 60 км от Ливерпуля – дистанция, которой ограничивались контракты, заключавшиеся с нами промоутерами. Пытаться пробиться в Лондон было все равно что доставать луну с небес. Затем даже Ливерпуль начал мало-помалу закрываться для нас, потому что «невидимый щит» придвигался все ближе.

Пока я был с БИТЛЗ, я был окружен дружбой и обожанием фанов. Я был «стариной Питом», но чары постепенно рассеялись после моего исключения. Когда же БИТЛЗ добились славы, проявлявшийся к моей персоне интерес и совсем пошел на убыль. Процесс этот был почти не заметен, словно работа воды, точащей камень.

Устроители концертов вычеркивали наши имена из списков исполнителей. И даже «Декка» незадолго до провала нашей «сорокопятки» убрала подальше все, что мы с ней записывали, – пылиться на полках архивов.

БИТЛЗ и не подумали протянуть нам руку помощи, ограничившись всякими вредоносными сплетнями, которые пресса с превеликим удовольствием печатала, вроде того, что я «…никогда не был одним из БИТЛЗ», «…никогда не улыбался», «…не был общителен, даже выглядел замкнутым». Никто из них не сказал ни единого доброго слова. Журналы в Великобритании и даже за океаном тиражировали безумные истории, в которых я покидал группу по причине болезни, а Ринго был призван исключительно потому, что я был слишком болен, чтобы играть на барабанах.

В 1965 году все эти россказни достигли предела злопамятности. Даже Боб Вулер, на которого когда-то такое впечатление произвел мой «хмурый, суровый, но великолепный» вид, больше не интересовался мной.

Пока БИТЛЗ с налета покоряли мир, взобравшись на вершину всех хит-парадов, моя группа переживала ужасно тяжелый период. Моих доходов едва-едва хватало, чтобы расплатиться с долгами, я урезал до минимума свои карманные деньги и едва наскребал мелочи на пачку сигарет. Мне стало невыносимо принимать факты такими, какими они были, и делать вид, что мне безразлично то, в чем я должен был бы участвовать: успех БИТЛЗ, часть которого, по моему мнению, по праву принадлежала и мне. В момент глубокой депрессии я решил покончить с собой, – секрет, который я никому не раскрывал до сегодняшнего дня.

Мы с Кэти жили отдельной семьей в трех комнатах второго этажа моего дома на Хэйменс Грин, в своего рода квартире, имевшей собственный вход и охранявшей нашу частную жизнь. В тот роковой вечер, когда весь мир, казалось, отвернулся от меня, Кэти отправилась в гости к своей матери.

Я методично подготовил свой уход: запер дверь нашей спальни на ключ и отрезал любой доступ воздуха, засунув под дверь полотенце, затем закрыл окно и положил подушку перед старым газовым радиатором, открыл газ и вытянулся в ожидании конца.

Я был уже почти в коме, когда различил какой-то шум за дверью, но дремота не дала мне понять, что происходит. Полотенца оказалось недостаточно, чтобы заглушить запах газа, просачивавшийся из комнаты, и мой брат Рори почувствовал его на лестнице. Он дернул за ручку двери, но когда до него вполне дошло, что запах идет изнутри, он вышиб дверь ударами ноги, и, схватившись за горло от газовой вони, выволок меня наружу и распахнул все окна.

Он позвал Мо, и вдвоем они старались вернуть меня к жизни в течение нескольких часов. Они без конца делали мне искусственное дыхание, останавливаясь только затем, чтобы влить мне в рот чашку крепкого кофе, и непрерывно шептали мне на ухо слова ободрения до тех пор, пока я наконец не пришел в сознание.

Но как только им удалось исправить положение, их обращение со мной резко переменилось. Рори поносил меня. Мать была очень испугана моей попыткой самоубийства, но теперь она была рассержена на меня и говорила, что я – полный кретин, если позволил себе так разнюниться из-за успеха БИТЛЗ. Она сказала мне, что это – трусость, уходить подобным образом.

Я чувствовал, как меня охватывает стыд. Я позволил себе уйти и бросить на произвол судьбы семью. Мо, не удовлетворившись простым внушением, угрожала все рассказать Кэти, как только она вернется.

– Нет, – настойчиво твердил я, – такую вещь я сам должен ей сказать.

На следующий день я признался ей во всем; моя жена была потрясена и расстроена этой новостью.

– После всего, что мы пережили вместе, – сказала она, – мы должны поддерживать друг друга.

Я пообещал ей никогда больше не повторять таких попыток. Но, кроме того, я пообещал то же самое самому себе. Когда я окончательно поправился, то решил вернуться к своей работе и еще один раз попытать счастье в шоубизнесе.

«Пит Бест Фо» снова отправились в дорогу и снова натолкнулись на тот же «невидимый щит», преграждавший путь к успеху. В те времена сцены заполонили группы, пытавшиеся достичь вершин на манер БИТЛЗ; большинство из них кануло в Лету.

В 1965 году двери неожиданно распахнулись перед нами: мы отправились в турне по Северной Америке; большая часть концертов прошла в Канаде. Это турне должно было послужить распространению альбома, который мы записали в Нью-Йорке на независимой студии звукозаписи «Мр. Маэстро», возглавлявшейся американским диско-продюсером по имени Дэйв Рольник. Во время турне Томми МакГэрк нас покинул, и мы пригласили двух саксофонистов, превратившись в «Пит Бест Комбо».

Мы были в восторге от всех этих, так кстати пришедшихся, новостей. Это был мой шанс. Это был выбор: «со щитом или на щите». Представлялась такая прекрасная возможность сломать невидимый барьер.

Это турне не было отмечено ни одним журналом мира, ни даже Северной Америки: БИТЛЗ и «Роллинг Стоунз» просто не оставляли в них места; тем не менее, мы отправились к американцам с легким сердцем, и кровь снова закипела в наших жилах, как в старые добрые времена.

Мы записали дюжину песен для альбома, изданного «Мр. Маестро», который назывался броско: «Best of The Beatles» («Бест из БИТЛЗ», или «Лучший из БИТЛЗ»). Альбом включал шесть стандартов и шесть оригинальных песен «Комбо», написанных Тони Уэддингтоном и Уэйном Бикертоном, вышедших на «сорокопятках».

В течение всего турне нас великолепно принимали, и на каждом концерте мы выступали при полном зале. Теплота оказанного нам приема глубоко тронула меня. Мы снова слышали крики наших почитателей, пронзительные вопли девочек; снова возникала толкотня и давка в очереди за нашими автографами.

Но первые недели турне пролетели, а диск «Пит Бест Комбо» так и не появился в североамериканских хит-парадах. И все же в сентябре я стал сенсацией, когда газеты объявили читателям, что я собираюсь подать в суд на Брайана Эпстайна и БИТЛЗ за невыполнение контракта, а на Ринго Старра – за клевету.

Процесс по делу о невыполнении контракта я начал еще в 1963 году, по совету одного ливерпульского адвоката, выступавшего на нем от моего имени. Он все еще продолжался, когда нас пригласили в турне по Америке. Тем не менее в феврале 1965 года в одном ошарашивающем интервью БИТЛЗ «Плэйбою», знаменитому американскому журналу для мужчин, Джон Леннон объявил: «…Ринго заменял иногда нашего прежнего барабанщика, когда тот заболевал. У того была болезнь, которая его периодически валила с ног.» А Ринго даже переплюнул его: «Он принимал пилюльки, – из-за них и болел». Он пытался ясно дать понять, что я был наркоманом. Эту ложь перепечатали другие издания и фан-журналы.

Естественно, я был поражен и уязвлен нападками со стороны Ринго. Я знал его так давно, еще со времен нашего дебюта в «Касбе», а во время первой гамбургской поездки мы еще больше сблизились, и я считал его добрым приятелем в те времена, когда мы с ним встречались в «Каверне», пока он играл с Рори Стормом. Мы болтали о наших «барабанных» делах, вместе пили, и я не видел никаких причин сомневаться в его дружбе. И вот я увидел его предательство, черным по белому отпечатанным на страницах журнала.

По совету моего английского адвоката, я нанял двух американских поверенных, чтобы представлять мои интересы во время турне по Соединенным Штатам. Мы все еще были там, когда новости о процессе были опубликованы в прессе. Некоторые американские журналы, также как и лондонская «Дейли Миррор», рассказывали о том, что я требую уплаты более чем 15 миллионов фунтов от БИТЛЗ «и от других лиц», возбудив два разных процесса и прибегая к различным уловкам. Однако все дело было в умышленном преувеличении со стороны Дэйва Рольника, с целью устроить нам что-то вроде паблисити во время нашего турне.

Административные разбирательства длились около четырех лет, как по эту, так и по ту сторону Атлантики. Наконец два процесса были сведены к одному, разрешившемуся полюбовно, и убытки с прибылями в результате оказались совершенно незначительными.

Кстати, пришлось вспомнить о том, что Брайан Эпстайн забыл подписать первоначальный контракт.

Но деньги мало значили для меня во всем этом деле. Я гораздо в большей степени был задет личными нападками, ставившими под сомнение мой физический и моральный облик; к моему большому удовлетворению, последний остался незапятнанным в глазах всего мира. И все же не так-то просто отмыться от подобных обвинений. Как ни досадно, такого рода репутация приклеивается к вам навсегда.

Северо-американское турне «Пит Бест Комбо» длилось шесть месяцев и закончилось только из-за драконовского регламента, составленного по договоренности между «Союзом английских музыкантов» и американскими синдикатами. В этом соглашении было предусмотрено, что число британских музыкантов, работающих в Соединенных Штатах, должно быть пропорциональным количеству американских артистов, выступающих в Великобритании. Лично у меня была возможность остаться, но остальные должны были уехать. Я не мог их бросить, к тому же весь наш багаж был отправлен в Ливерпуль.

По возвращении возобновилась старая обычная рутина; мы были всего лишь одной из групп среди дюжины других, и шансов выиграть гонку оставалось все меньше. Наконец нам пришлось взглянуть правде в глаза и принять тот факт, что у нашей группы нет будущего. Двое из нас ушли и женились, и мы решили все прекратить. Еще одна страница была перевернута.

В 1968 году я распрощался с шоу-бизнесом, поскольку, имея жену и двоих дочерей, я оказался на жизненном перепутье. Такое решение мне было очень трудно принять, и, прежде чем решиться на это мне пришлось провести в сомнениях множество бессонных ночей. Мои финансовые обстоятельства складывались неблестяще, и я впервые вынужден был искать работу, не позволявшую мне по-прежнему играть на ударных. В то время можно было найти работу, но каждый раз как я рассказывал какому-нибудь случайному нанимателю о том, что до сих пор не работал нигде, кроме шоу-бизнеса, он всегда выказывал признаки глубокого сомнения, подозревая, что я ищу лишь временную работу в ожидании более соблазнительного предложения, которое позволило бы мне снова вернуться к огням рампы. Мне приходилось доказывать людям, что я могу работать постоянно и направлять свою энергию только на работу.

Я устроился простым рабочим в булочную, работавшую круглосуточно; я нарезал хлеб, постоянно страдая от того, что называется «болезнью булочника»: издержки профессии, когда постоянно рискуешь обрубить себе пальцы хлеборезкой. То время, когда я был одним из БИТЛЗ, казалось теперь далекой мечтой, а вокруг была реальная жизнь. Я отработал испытательный срок подмастерьем у булочника до 1969 года, когда администрация бросила мне спасательный круг в виде приглашения на работу в Национальную службу занятости. Я не раздумывая ухватился за это предложение.

С тех пор я работаю служащим и совершил лишь несколько небольших вылазок в мир шоу-бизнеса. Первая из них, в 1978 году, была очень короткой. Дик Кларк, продюсер американской телепрограммы представитель поп-музыкального мира, пригласил меня в Лос-Анджелес для записи ностальгической передачи вместе с другими ветеранами роксцены. Во время этой моей поездки, – вот так сюрприз! – зазвонил телефон, и я услышал на другом конце провода говорящий со мной голос из прошлого. Это был Тони Шеридан, обосновавшийся в долине Сан-Фернандо. Мы оживили чудесные воспоминания о старом добром времечке, особенно об эпическом двухчасовом сражении между нами в Гамбурге в начале шестидесятых.

В 1979 году Дик Кларк спродюсировал любопытный фильм, называвшийся «The Birth of The Beatles» («Рождение БИТЛЗ»), на главные роли в котором были подобраны двойники. Он попросил меня быть техническим консультантом, и как только дирекция предоставила мне отпуск, я снова отправился в Соединенные Штаты, для участия в постановке фильма. Муссировался даже вопрос о том, чтобы мне остаться там работать насовсем, но необходимая виза так и не была мне предоставлена, так что я опять оказался служащим и вполне этим доволен.

Затем я еще два раза пересекал Атлантику и участвовал в передачах в духе «мнение эксперта».

Я владею домом в Вест Дерби, недалеко от дома моей матери, в котором когда-то находилась «Касба», давным-давно исчезнувшая. В течение нескольких лет две мои дочери, Беба и Бонита, теперь уже молодые девушки, не знали о том, что я был когда-то одним из БИТЛЗ. В любом случае это ничего не значило для них в раннем детстве, и они узнали об этом гораздо позже, в школе, когда другие дети начали спрашивать у них, правда ли, что их папа – Пит Бест, битл.

Мне пришлось им во всем признаться. Эта история стала частью моей внутренней жизни, моим тайным садом, куда я уходил, оставаясь наедине с самим собой, и воспоминания уносили меня к тем временам, когда БИТЛЗ были только на пороге славы.

Все эти воспоминания, хорошие и плохие, связанные с БИТЛЗ, вновь нахлынули тем декабрьским утром 80-го года, когда информационные службы новостей по радио объявили об убийстве Джона Леннона. Я был потрясен и глубоко опечален. Ведь это была смерть Джона, бывшего когда-то моим другом. Я вспоминал каким он бывал порой сердечным, теплым и нежным, а потом неожиданно без всякого перехода вдруг становился настоящим негодяем. Я вспоминал, как он внезапно замыкался в себе. Он очень мало говорил о своей семье, хотя часто жаловался на то, что его тетя Мими вечно делала ему выговоры и без конца ругала его за его одежду и вообще за все его поведение. Но он никогда не откровенничал насчет своего отца, которого не видел с раннего детства, или матери, погибшей в автомобильной катастрофе в 1958 году.

Я встречался с тетей Мими всего два раза; никто из нас, кажется, не вызывал в ней восторга. Однажды по дороге на концерт мы заскочили к ней, чтобы забрать гитару.

– Сейчас ты увидишься с Мими, – предупредил он меня, – она очень чопорна. Отвечай только «да» или «нет», говори о дожде или о хорошей погоде, о'кей? Ни шагу дальше. Она вечно сыплет замечаниями, вроде: «Полюбуйся, на кого ты похож! Длиннющие волосы! Ковбойские сапоги!»

Я поверил ему на слово.

В день его смерти я поймал себя на том, что тихонько улыбаюсь, вспоминая его любимую шутку: притворившись слепым, он переходил улицу на красный свет, прямо посреди пробки где-нибудь в центре Ливерпуля. Другие БИТЛЗ или даже полисмен, если таковой находился поблизости, останавливали вереницу машин и автобусов, и Джон наощупь переходил улицу до середины. Там он вдруг показывал язык, подмигивал водителям или копу и бросался со всех ног наутек.

Я прекрасно помнил и Джона Леннона «под мухой»: он мог быть бесконечно забавным, а мог быть чудовищно злобным, вопя на всех, кто был в пределах его досигаемости, и первыми его жертвами, конечно, становились фаны. Он их обзывал «горбунами Квазимодо», «тяжелыми хрониками» или даже «сволочами четырехглазыми».[30]30
  Имелись в виду те, кто носил очки.


[Закрыть] На следующий день с утра пораньше он протирал глаза и недоверчиво спрашивал:

– О боже! Неужели я это действительно говорил?

Но он отнюдь не терзался угрызениями совести.

Однажды кто-то из фанов вздумал сунуть нос в нашу артистическую в «Каверне», расплывшись от уха до уха широкой дружеской улыбкой, но Джон его встретил диким приступом гнева:

– А ну, проваливай! Убирайся, пока я тебе не дал под зад!

Его мишенью всегда становился один преданный фан из «Каверны» по прозвищу Берни, который был готов делать для нас что угодно, настоящий раб, всегда бегавший туда-сюда с нашими поручениями и даже охотно таскавший нашу аппаратуру. День за днем Джон изводил его, а тот вечно возвращался за добавкой. Часто Леннон беспардонно отправлял его в наш любимый паб «Грейпс», – удостовериться, что наше пиво будет готово к нашему приходу, а как только стаканы осушались, Джон звал Берни, чтобы тот их снова наполнил.

Вспоминаю еще, что с самого начала Джон был твердо уверен в успехе, – необходимость идти по головам других людей мало его волновала.

– В один прекрасный день, так или иначе, – повторял он, – но наша пластинка попадет в хит-парад. Даже если нужно будет пресмыкаться перед людьми или стать педиком, это необходимо будет сделать, чтобы чего-то достичь. И не важно, что придется сделать для того, чтобы достичь вершины. Это может причинить боль, но как только я окажусь в верху афиши, это будет уже совсем другая история.