Текст книги "Богатые мужчины, одинокие женщины"
Автор книги: Петти Мессмен
Соавторы: Памела Бек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
– Слезь с меня, ты, сукин сын! – завизжала Тори, снова пытаясь вырваться, что ему, похоже, понравилось, потому что он с многообещающей улыбкой залез на нее верхом. – Это уже слишком. Меня совершенно не возбуждает то, что ты делаешь…
– Тебе это нравится! – закричал он ей в ответ, скрежеща зубами.
– Ты – высокомерный ублюдок! Я ненавижу это! Я ненавижу тебя! – визжала она, взбешенная неравенством их весовых категорий.
Тяжело дыша, он расстегнул молнию и, стянув джинсы, извлек наружу свое возбужденное мужское достоинство, затем вылил себе в рот остатки скотча из бутылки и, притворяясь, что целует, склонился к Тори и выпустил виски ей в рот, запретив его глотать.
Потом он поспешно сел на корточки над ее лицом.
– Возьми его в рот, – грубо приказал он, и его голубые глаза сузились.
Она подавленно покачала головой, все еще держа во рту виски и испытывая соблазн выплюнуть его в лицо Ричарду. Не ожидая ее разрешения или согласия, он сунул свой член ей в рот, вызвав тем самым фонтан алкоголя.
– О, Боже мой, да, дорогая… – стонал он в параксизме удовольствия и боли, двигаясь во рту все сильнее и сильнее до тех пор, пока она не начала давиться, и он вынужден был вынуть свой член.
Прежде чем она успела сообразить, что происходит, он лег на нее и стал совокупляться с ней в жестоком исступлении, как бы совершая акт возмездия, двигаясь быстро и настойчиво, так что их бедра хлопали друг друга с громкими шлепками.
Тори вытянула ноги вверх и обвила его талию, он же тяжело дыша ей в ухо, начал говорить о том, как сильно ее любит. Она совершенно растерялась от потока необычных ощущений, влажной травы, прохладного ветерка, его сбивчивых слов, его страстных поцелуев.
И где-то на заднем плане этой ужасной сцены она услышала его крик на верхней точке наслаждения.
Минуту они тихо лежали вместе. Она боялась даже дышать, у нее было ощущение, что ее использовали, унизили, и в то же время терзалась, переживая за Ричарда. Что это? Своего рода примирение? То ли это, чего она хотела? Она почти ожидала, что Ричард начнет извиняться, объясняя свое душевное состояние: смятение, противоречие, разрушительную эмоциональную боль.
Но вместо этого он порывисто вскочил, застегнул джинсы и, глянув на часы, широкими шагами удалился прочь.
– Пора приниматься за серьезные дела, – цинично и безжалостно прокомментировал он, усмехаясь через плечо и направляясь в темноту, по-видимому, в сторону конюшен, чтобы встретить грузовики из Мексики.
Чувствуя себя раздавленной, Тори была в состоянии лишь лежать, глядя в небо, обещая себе, что больше никогда не позволит никому так себя унизить.
Она проплакала всю дорогу домой из Санта-Барбары одним из тех долгих, из глубины души, плачей, которые начинаются по поводу чего-то одного, а затем оплакивается все подряд, поводы, накапливаются как снежный ком, и кажется мир окончательно рушится и нет никакого выхода, никакого спасения и никакого решения.
Она предусмотрительно придерживалась разделительной линии, двигаясь по центру своей полосы шоссе, едва видела, куда едет, ей самой нужны были «дворники», чтобы стирать слезы.
Тори думала о том, чтобы заехать в океан и погрузить свои страдания в его великие таинственные глубины, или отправиться пешком вдоль пляжа и стать несопротивляющейся добровольной жертвой какого-нибудь отщепенца, рыскающего в поисках добычи, который, сам этого не подозревая, сделает ей одолжение, пополнив ею статистику «убитых во время ночной прогулки по пляжу в одиночестве». Но, Боже мой! Что, если он ее еще и изнасилует?
Ей необходимо было смыть с себя скверну. Очиститься.
Можно подумать, что ожила сцена из бездарной мелодрамы. Ее окружали маски.
Ричард. Тревис. Мать. Господи! – даже работа. Браво, Тори. Она умудрилась испортить даже свою карьеру, которая прежде была единственно верной и надежной опорой в жизни.
Была ли во всем этом ее вина? Была ли она настолько саморазрушительной, что допустила все это.
Уныло она продолжала обвинять себя, слыша при этом голос матери, интонации которого звучали так мучительно и отчетливо, настолько выразительно и реально, как будто мать сидела рядом с ней или даже прямо в ее голове. Она думала, что если бы прямо сейчас позвонила домой в Атланту, то даже не разбудила бы ее, потому что она уже бодрствовала и была занята отправлением экстрасенсорных посланий своей дочери. Она думала, что мать была бы удовлетворена, узнав, что ее послания приняты.
Когда Тори, преодолев ворота из сварного железа с электронным управлением и аллею вокруг пруда, подъехала к дому Дастнна Брента, в ее голове звучал совсем не ее голос, который язвительно и – да! – завистливо прокомментировал присутствие мотоцикла Марка Арента перед подъездом.
Это не ее голос предсказал, когда она входила в большой старый испанский дом, что Пейдж у себя в спальне наверху занимается любовью со своим приятелем.
Это не ее голос злобно комментировал каждое сообщение, оставленное на автоответчике, когда она их просушивала: два от Ники, который звонил из Нью-Йорка, куда уехал на один-два дня по делам, и еще пару для Пейдж от других мужчин, одно для Сьюзен от ее коллеги из юридической фирмы, который звонил, уже не первый раз пытаясь поймать ее, и предупреждал, что из-за работы она полностью лишает себя личной жизни. Это несомненно был голос матери, который продолжал еще и еще раз внушать ей, какой неудачницей она была, есть и будет.
Царапающее острие ее голоса затихло только после того, как его разнесли на части два последних сообщения, – оба от Тревиса, напоследок выдав злобный комментарий насчет того, что Пейдж и Марк занимались наверху любовью все то время, за которое накопилось столько сообщений на автоответчике.
Когда Тори дослушала последнее сообщение, пытаясь стереть голос матери, звучавший в ушах, телефон зазвонил снова. Пока она снимала трубку, в ее голове пронеслось:
«Тревис? Ричард? Только бы не мать! Наверное, это очередной звонок Пейдж», – решила она, наконец.
Знакомая, сладкая тягучесть голоса Тревиса проникла во все уголки ее существа. Если бы у нее было больное сердце, она, наверное, просто скончалась бы на месте, но, ах! – с каким удовольствием.
Был ли Тревис спасением как раз тогда, когда она в нем больше всего нуждалась? Признал ли он, наконец, свою вину?
Она не могла сосредоточиться на том, что он говорит, не могла сообразить, как ей реагировать, понимая лишь то, что после вечности она снова слышит его голос.
Он бессвязно говорил о том, как скучал по ней, рассказывая именно то, что она и хотела услышать. Это был точь-в-точь разговор, составленный из множества других, которые прежде происходили только в ее воображении, а теперь соединились в один и несли чувства настолько нежные и милые, а слова казались такими новыми, как будто она слышит их впервые.
Тревис узнал о ее помолвке от Джейка Шевелсона, а потом от ее матери, которая встретилась с его матерью на рынке. Он рассказал ей, как сходил с ума эти последние месяцы, изнывая, не в состоянии поверить, что на этот раз все действительно серьезно.
Он сказал, что жизнь в их квартире, где о ней напоминает каждый дюйм пространства, просто невозможна без нее. Картины на стенах, которые они собирали вместе. «Всезнающая» кушетка в гостиной, на которой они занимались любовью и ссорились, а иногда делали то и другое одновременно.
Обои Лауры Эшли в спальне – она потратила недели, чтобы уговорить его купить их. Парчовая отделка в ванных комнатах. Стереосистема, которая не выключалась, пока Тори была рядом, а теперь не включается вовсе. Пустые места там, где обычно висели их фотографии.
Эта речь была лучше, чем обычно, потому что их разлука продолжалась дольше, чем когда-либо прежде, и потому что ставки подскочили, так как она жила в Лос-Анджелесе и была помолвлена.
Слава Богу, она достаточно держала себя в руках, чтобы не сообщить ему о расторжении своей помолвки.
– Тори. Скажи хоть что-нибудь, – настаивал Тревис – Говори что угодно, только не молчи. Прикажи мне умереть. Отправляться к черту, если хочешь, но скажи хоть что-нибудь.
Он говорил ей как раз то, что она хотела услышать, то, чего она ждала столько лет, но у нее не было сил, чтобы хоть что-то ответить.
Она так усердно работала над собой все эти недели, используя средства самовнушения и стараясь привести себя в равновесие, она истратила столько драгоценной энергии, пытаясь задушить пламя, которое неоднократно paзгоралось, что теперь, испытывая радостное удовольствие от его слов, была совершенно бесчувственна.
Но понять, насколько реальна эта бесчувственность, было чрезвычайно трудно.
Стараясь разобраться в своих чувствах, она посмотрела в большое сводчатое окно гостиной во двор, залитый мягким светом, где мнимо покоился Тревис под клумбой цветущих фиолетовых и желтых петуний.
– Тори? – повторил Тревис, вполне живой и к тому же раздраженный.
Что он от нее хочет услышать.? Что все забыто? Что она возвращается домой? Казалось, его голос приходит откуда-то гораздо дальше, чем из Атланты. Он больше походил на эхо из сна, и она настолько устала, что в какой-то момент ей показалось, что все это сон.
Она почувствовала, что тает, когда представила его себе так явственно, будто видела только вчера, желая обнять этот образ и сдаться.
Если бы они были сейчас на «всезнающей» кушетке, то просто занялись бы любовью, и ей не нужно было бы отвечать ему словами, а только душой, которая всегда говорила «да», что бы он ни спросил.
Но ее язык управлялся – по крайней мере, частично – другой силой. Не только ее сердцем, но ее головой. Разумом, логикой и небольшими крупицами самосохранения, которые настойчиво говорили, что не надо уничтожать себя несмотря на то, что случилось пару часов назад.
Команда «сопротивляться» пришла из той области мозга, которая была источником гордости, достоинства и благоразумия, опирающимися на прошлый опыт и память.
Эта область мозга породила слова, напомнившие Тревису о том, как много версий всего этого она уже слышала раньше, заставила ее остановиться и спросить, насколько он продвинулся в оформлении развода, и, просеяв собачий бред его ответа, определила, что ни на сколько.
В середине вялых оправданий она повесила трубку, сопротивляясь слабому побуждению перезвонить ему снова.
Примерно с такой же силой ей хотелось перезвонить Ричарду в Санта-Барбару. Хотя прекрасно знала, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Она непрестанно думала обо всех оскорблениях, которые слышала от Ричарда, чувствуя себя грязной, использованной и даже обесчещенной.
Наверху закрылась дверь, и Тори напряглась, соображая, не услышала ли ее Пейдж. Она не хотела ни с кем разговаривать, даже с Пейдж. Не хотела никому ничего объяснять.
Когда никто так и не появился, Тори облегченно вздохнула, посмотрела на бутылку арманьяка, содержимое которой стабильно уменьшалось. Мечтая выпить, страстно желая напиться до забвения, она шагнула к бару, налила рюмку и подняла ее, приветствуя свое отражение в зеркале.
Какой отрезвляющий вид! Косметика размазана вокруг красных от слез глаз, грязные полосы на щеках. Отталкивающий вид молодой женщины в печали, молодой женщины, которая все портит, когда дело касается мужчин.
Тори подняла рюмку повыше, следуя линии своего подбородка.
– За новую жизнь, ради которой я сюда переехала. За то, чтобы все старое осталось позади, и за движение вперед. За то, чтобы не свернуть с пути истинного, – искренне провозгласила она.
Когда она поднесла рюмку к губам, ощущая соленый вкус от пролитых слез, ей на глаза попалась фотография Дастина Брента, которой она не замечала прежде.
Забыв свой тост, она подняла рюмку, салютуя Дастину Бренту, привлеченная его улыбкой, такой искренней и успокаивающей, что трудно было не улыбнуться ему в ответ.
Действительно, она должна была выпить за его здоровье, благодаря за новую жизнь, за возможности и перспективы, которые откроются перед ней, если, конечно, у нее хватит силы воли набраться опыта. Сейчас, глядя на него, она чувствовала в себе силы попытаться это сделать.
– За силу воли, – сказала она, наклоняя рюмку в сторону фотографии и думая о его мужестве, которое двигало им и поддерживало при создании на голом месте многомиллионной компании.
А потом она подумала о твердости и решимости, которые нужны были, чтобы продать эту компанию.
Возможно, поэтому он казался таким здоровым, жизнерадостным, честным, прямым и непоколебимо уверенным в самом себе настолько, насколько ни Тревис, ни Ричард никогда не смогут. Она думала об открытке, полученной от него после возвращения в Лос-Анджелес, в которой он поздравлял ее с помолвкой, и в которой говорилось, что если она передумает, то он сядет на самолет в Штаты, чтобы претендовать на место, положенное ему по праву. Если бы он только держал глаза открытыми, да встретил ее на свадьбе Кит и Джорджа! Тон записки был явно шутливым, но, учитывая иронию, она думала о нем, находящемся совершенно на другом конце мира, откуда, по его словам, он теперь будет следить за ней.
У нее возникло такое ощущение, как будто Дастин наблюдает за ней издали, как мудрый и заботливый старый друг, удерживающий ее от того, чтобы взять трубку телефона и позвонить Тревису или Ричарду. Тори не возражала, чтобы Дастин Брент наблюдал за тем, как она глупо напивается, глоток за глотком поглощая арманьяк и постепенно становясь пьяной, не достигая, однако, эффекта полного онемения. Но она не могла допустить, чтобы он наблюдал, как она топчет свою гордость, позволяет делать из себя идиотку.
Присутствие Дастина, ставшее таким же реальным, как перед этим присутствие матери, в соединении с арманьяком в конце концов усыпили Тори прямо здесь, около бара. Она уткнулась носом в изгиб локтя – лучшую из подушек, удивляясь, что ее кожа все еще хранит свежий запах мыла, оставшийся после утреннего душа. Как раз перед тем, как выключиться, она подумала о Пейдж и о том, как она на все это отреагирует. О Пейдж, которая игриво наслаждалась наверху лучшим из двух миров.
ГЛАВА 24
Сидя в угловой кабине ресторана недалеко от фабрики, Джек Уэллс, прижав телефонную трубку к уху, высокомерно разговаривал с кем-то на другом конце провода. Он наморщил лоб, а его прикрытые веками глаза казались еще угрюмее, чем обычно. Маленький, накрытый белой скатертью столик перед ним был завален бумагами, документами и вырезками из газет о забастовке, разбросанными вокруг недоеденной порции зажаренного на открытом огне палтуса с рисом без масла. Сьюзен подумала, что это напоминает рабочий стол в его кабинете.
Как обычно, это был рабочий завтрак. Так же, как и обеды с Джеком Уэллсом всегда были рабочими обедами. Насколько Сьюзен могла видеть, ее клиент мало чем еще занимался, кроме работы.
Конечно, он мог бы то же самое сказать и о ней. Они были идеальной парой. Одна работа и никакой игры. За исключением того, что в качестве именно пары они никогда еще не попадали за пределы работы.
Это очень странные взаимоотношения. Джек Уэллс оказался очень странным мужчиной.
Сьюзен была не уверена в своих чувствах к нему, находя его привлекательным, но суровым. С ним трудно общаться, особенно длительное время. Даже если бы они начали расслабляться и стали бы развлекаться, он все равно напрягся бы и реагировал невпопад, так, что она никогда бы точно не знала, что происходит в их отношениях.
Переговоры с забастовщиками обострились до такой степени, что все они работали круглые сутки, и Сьюзен теперь была занята только делом Джека, из кожи вон вылезая, чтобы выработать соглашение между своим упрямым клиентом и такими же непреклонными рабочими в ситуации, которая стала тупиковой. На каждом заседании их аргументы крутились по одному и тому же порочному кругу, лидеры профсоюза были готовы уступить, а рядовые члены отказывались идти на компромисс.
– Черт побери, – сказал Джек, отключая телефон.
– Что случилось? – спросила Сьюзен, макая жареную картошку в кетчуп и отправляя ее в рот.
Ее клиент изнемогал.
– Какой-то шутник заснял утренний инцидент на видео и показал сюжет полиции и по телевидению, что приведет к появлению еще большего количества прекрасных копий, – заметил он, хлопнув тыльной стороной ладони по кипе газетных вырезок. – «Мерседес» протащил свою задницу через линию пикета, унося на своем полированном капоте тимстерский транспарант забастовщиков. Когда он остановился, один из пикетчиков вскочил на подножку и двинул кулаком по стеклу кабины водителя, в результате чего получил травму, а стекло пошло трещинами. Водитель «мерседеса» не пострадал. Однако теперь он будет знать: забастовщики – плохие и злые. Я так устал от всего этого публичного вздора. Почему бы всем просто не вернуться на работу и не заняться своим делом?
Сьюзен улыбнулась из-за своего стакана «пепси», край стакана стукнулся об оправу ее очков, когда она допила его.
– Эй, Кендел Браун, ты представляешь меня, адвокат, а не их. Так что прячь ухмылку и держи свои симпатии на той стороне, которая тебе платит.
– Она именно там, – настаивала Сьюзен, хотя, на самом деле, это было не так. – Я плохо тебя представляю? – пошутила она.
– Ты представляешь меня идеально. Но я вижу тебя насквозь, и мне не очень нравится то, что я читаю в твоих мыслях. – Джек нахмурился и набросился с вилкой на рыбу. – Эй, а то иди и снова представляй рабочих. Ты знаешь, как это бывает: представляешь администрацию – ешь бифштекс, представляешь рабочих – ешь расфасованные сэндвичи и все такое.
Сьюзен снова улыбнулась, а он позволил себе короткий смешок, рассеянно проведя пальцем по шраму на лице.
– Я знаю, ты любишь такое, – сказал он.
Доедая картошку, она дернула плечами в знак согласия. Затем, чтобы продемонстрировать свой профессиональный уровень, зная, что Джек придает этому большое значение, она переменила тему и стала рассказывать ему о стратегии, которая пришла ей в голову утром, по дороге на фабрику.
Он прервал ее на полуслове, глядя на часы и начиная собирать свои бумаги.
– Нам лучше отправиться обратно.
– Мне кажется, ты не очень-то заинтересовался моей стратегией, – заключила Сьюзен, промокая рот льняной салфеткой и кидая ее на стол.
– На самом деле я заинтересовался, – сказал он, направляясь к выходу и снова глядя на часы, – но нам будет удобнее обсудить ее в моем кабинете. Тебе понравился завтрак?
– Прекрасно…
– Послушай, а что ты делаешь вечером? Что ты думаешь насчет того, чтобы провести вечер вместе, – для разнообразия без работы? – спросил Джек, поразив ее тем, что обнял свободной рукой за талию. – Все деловые беседы запрещаются.
Это была первая романтическая попытка, которую Джек предпринял в отношении Сьюзен, и, застигнутая врасплох, она посмотрела на него.
– Что ты задумал? – спросила она скептически.
Их отношения так долго носили чисто официальный характер, что ее не могло не волновать, как это повлияет на них.
Он озорно улыбнулся, не останавливаясь.
– Ты когда-нибудь пробовала массаж шиатцу?
Удивленная, все еще сомневаясь, Сьюзен рассмеялась.
– Нет.
– Ты не представляешь, чего лишаешь себя…
– Да, действительно?
– Можешь мне поверить.
Она снова посмотрела на него, и они оба рассмеялись.
– Я думаю отвести тебя в мое корейское убежище в корейском квартале.
– Что это такое?
– Оно построено на естественных горячих источниках, весьма лечебных и экзотичных. Там замечательные отдельные купальни, все из мрамора и сверкающие чистотой. Индивидуальные горячие и холодные минеральные ванны, парная, сауна, массаж, где над твоей спиной действительно работают, и великолепный корейский.
– Обычное место для первых свидании? – пошутила Сьюзен. – Дай-ка я попробую угадать, как мне одеться…
Уэллс усмехнулся и оглядел ее сверху донизу так, как никогда раньше не оглядывал, заставив покраснеть.
– Ты считаешь, что это вполне подходит для первого свидания? Я не хочу показаться ханжой, но…
– …ты девочка из маленького городка Стоктон. Я знаю, – закончил он за нее. – Послушай, у нас с тобой было больше встреч, и мы провели вместе времени больше, чем я потратил на любую из женщин за долгое время.
Сьюзен с любопытством посмотрела на него, не уверенная, что он говорит правду. Но, прикинув время, которое он проводил вне работы, она поверила ему.
– У них полотенца и кимоно. Корейцы – очень скромные. Я закрою глаза и буду вести себя как настоящий джентльмен, – пообещал он с каменным лицом.
Сьюзен хотела спросить его, откуда такая внезапная перемена? Что подвигнуло его переменить их отношения? Но затем она решила, что относится к этому чересчур серьезно. Почему бы просто не предоставить их отношениям возможность развиваться своим чередом? Не было ли это той самой увертюрой, которую она ждала? Почему она так много рассуждает об этом? Почему она не может просто согласиться?
– Мистер Уэллс, – позвал его метрдотель, как раз когда они выходили на улицу, – вам звонят, сэр. Вы возьмете трубку за ближайшим столиком?
Когда Джек попросил официанта направить звонок в его кабинет, то, не останавливаясь, сунул ему в руку пять долларов. Сьюзен посмотрела на него с удивлением. Это было совершенно не похоже на Джека Уэллса – не подойти к телефону в любом месте, в любое время, не интересуясь, кто звонит. Он не обратил внимания на ее замешательство, поглощенный уже другими мыслями и поглядывая на часы.
Когда они вернулись на фабрику, грузовики со штрейкбрехерами как раз собирались уезжать, выстроившись в очередь и ожидая, когда охрана по заведенному порядку откроет ворота.
Это была типичная сцена, бурная, но обычная, когда забастовщики швыряли в грузовики яйца, обе стороны орали друг на друга, активно изливая свой гнев и не довольство.
«Здесь действительно царила та напряженность, которая заставляет кулаки пробивать стекла автомобилей.» – думала Сьюзен, вспоминая утренний инцидент, всматриваясь в окружающий хаос и наблюдая, как пикетчики проклинали временных рабочих в грузовиках, издеваясь над ними и обвиняя в том, что они украли работу забастовщиков.
Штрейкбрехеры отвечали тем, что махали в воздухе заработанными чеками.
И эта забастовка еще была спокойной по сравнению с другими стачками, которые привели к широкомасштабным действиям. Например, забастовка, объявленная профсоюзами больших продовольственных магазинов, или забастовка упаковщиков мяса, когда грузовики, попавшие в засаду, были отбуксированы на склады с простреленными радиаторами и шинами, причем водители-штрейкбрехеры были ранены.
Сьюзен вспомнила случай, когда водитель получил ожоги на коленях от небольшого фейерверка. В другой раз четверо штрейкбрехеров, выезжавших со склада одного из супермаркетов, были протаранены сзади грузовым пикапом, их автомобиль был развернут поперек и после этого протаранен еще раз. Хотя лишь один человек получил легкие ранения, фирма, владевшая сетью супермаркетов, взбудораженная шумихой вокруг этого дела, предложила награду в десять тысяч долларов за поимку водителя пикапа. После чего было нанято множество дополнительных охранников, причем большинство с разрешением ношения оружия, для сопровождения грузовиков.
К счастью, забастовка на фабрике Джека Уэллса до такого не дошла.
Это была вполне обычная забастовка, довольно агрессивная, но здесь не стреляли. За линией пикетов расположился тимстерский лагерь, где были выстроены в ряд передвижные туалеты. Рядом языки пламени лениво лизали изнутри пятидесятипятигалонную бочку (огонь немного приглушили после инцидента со Сьюзен), а поперек дороги стоял потрепанный автофургон, принадлежавший уволенному водителю грузовика и его жене, которые были здесь ежедневно, поддерживая забастовщиков домашними чили, куриным бульоном, горячим кофе и своим участием. Проходя через ряды пикетчиков, Сьюзен не могла сдержать чувства симпатии, которое имело глубокие корни. Вспоминая своего отца и его друзей, она старалась не смотреть никому в глаза.
В воздухе сгущалось ощущение агрессии. Она вдруг поняла, что на посту нет охранника, который должен был открыть ворота для отъезжающих грузовиков. Наконец дородный штрейкбрехер взял это на себя, спрыгивая с грузовика, чтобы самостоятельно открыть ворота, и расчищая себе путь в толпе насмехающихся забастовщиков.
Приближаясь к воротам через обычный шум и гам и проходя мимо группы рабочих, которых Сьюзен знала по переговорам, он вдруг, безо всякой причины, сильно толкнул беременную жену одного из стоящих в этой группе забастовщиков так, что она упала на землю. Она тоже была работницей фабрики, и когда, ударившись о мостовую, упала навзничь, ее значок пикетчицы отлетел в сторону.
Не задумываясь, Сьюзен кинулась к женщине, чтобы посмотреть, все ли с ней в порядке, и была удивлена, почувствовав, что Джек схватил ее за руку, оттаскивая назад, шепотом объясняя ей, что эта женщина была «гвоздем в заднице» вместе со всем своим кланом, и сама напросилась на это.
Удерживаемая Джеком, Сьюзен была вынуждена безучастно наблюдать, сбитая с толку и беспомощная, в то время, как муж пострадавшей пришел в ярость и накинулся на негодяя, молотя его до тех пор, пока четверо штрейкбрехеров не спустились с грузовика и не набросились на забастовщика, вызвав тем самым настоящий бунт, так как множество других забастовщиков рванулись на помощь своему приятелю.
Сьюзен была поражена, что, едва лишь ярость выплеснулась наружу, как по сигналу появились по крайней мере две дюжины охранников, одни вооруженные дубинками, а другие – фотоаппаратами. Так как в мирных линиях пикета фотографировать запрещалось, то у Сьюзен вызвала сильные сомнения случайность появления такого количества фотокамер. Она не поверила во внезапность появления этих фотоаппаратов, пущенных в ход как раз в нужный момент внезапно удвоившимся, по сравнению с прежним, числом охранников, которые сошлись именно в этом месте, именно в это мгновение, готовые задокументировать беспорядки.
Все это казалось инсценировкой – и стремление Джека побыстрее вернуться на фабрику, и охрана, вооруженная фотокамерами, обменивающаяся молчаливыми знаками с Джеком, как будто выполняла его приказ.
И прежде всего были сфотографированы – Сьюзен полагала, что совсем не случайно, – именно те рабочие которые не соглашались с профсоюзными лидерами и не шли на уступки в переговорах. Они были единственным тормозом, мешающим прийти к соглашению.
Она уже разгадала план Джека, теперь казавшийся очевидным. Все попавшие в объективы фотокамер будут уволены на вполне законных основаниях, таким образом неразборчивая в средствах администрация получит в свои руки эффективный рычаг, с помощью которого ей удастся договориться с профсоюзами. Теперь Сьюзен спрашивала себя, не была ли она тоже пешкой в его игре, не был ли внезапный романтический интерес рассчитанным маневром, направленным на то, чтобы отвлечь ее от грязных методов, которые он использовал, чтобы справиться с забастовкой.
Сьюзен вдруг почувствовала, что ее снова тащат за руку. По-видимому, Джек, увидев достаточно, решил увести ее в здание подальше от беспорядков.
«Он выглядит почти удовлетворенным», – подумала она, обернувшись назад, желая убедиться, что с беременной женщиной все в порядке и ожидая увидеть ее расстроенной, в слезах и в дружеских объятиях.
Вместо этого она увидела женщину, которая знала, как вести себя с людьми типа ее работодателя. Беременная забастовщица стояла, неустрашенная, пристально глядя в сторону Джека, подчеркивая свою ярость гордым плевком ему вслед с таким видом, как будто она могла бы так же просто направить этот плевок ему в лицо, если бы дистанция позволяла.
Неудивительно, что в последний момент корейское приключение Джека и Сьюзен было отложено, так как Джеку пришлось остаться на неотложное совещание, на которое Сьюзен не пригласили.
Сьюзен смущало и казалось удивительным, что Джек выглядел искренне расстроенным. Если он действительно запланировал всю эту анархию на фабрике, то должен был бы знать, что не сможет свободно развлекаться этим вечером. Если только это тоже не было частью его плана.
Сохраняя новый уровень в их личных отношениях, он заставил ее пообещать, что их свидание состоится в другой день. Не зная, что подумать и во что верить, Сьюзен оставила свои подозрения и соображения при себе и пообещала. Если он ее использовал, то был весьма убедительным актером.
Было уже за полночь, когда Сьюзен, усталая, вернулась домой после очередного рабочего марафона в офисе, все еще ломающая голову по поводу сегодняшних событий.
Сьюзен чувствовала, что происходит что-то неэтичное, и в качестве адвоката Джека ей особенно не нравилось блуждать в потемках.
Нравилось ей это или нет, она чувствовала запах крысы, отборной вьетнамской «тоннельной крысы», специально тренированной мгновенно проникать куда угодно, разрушая все на своем пути, считающей себя выше закона и уничтожающей препятствие, которое не может обойти.
На несогласных рабочих он явно смотрел как на препятствие.
Вернувшись на фирму, Сьюзен робко изложила свои подозрения Криглу, но он отнесся к ним несерьезно.
– Это работа профсоюзов – следить за своими рабочими, – напомнил он ей.
Некоторое время спустя Джек позвонил ей в кабинет, уточнить правовую сторону какого-то другого дела, совершенно не упоминая о случившемся на фабрике. Он производил на нее такое пугающее впечатление, что она не решилась обсуждать с ним волнующую ее проблему.
Их отношения оставались неопределенными. Они застряли на границе романтического приключения, так и не переходя эту линию. Часами напряженно работая, физически рядом, но при этом совершенно порознь, Сьюзен сама не знала, хочет она быть с ним или нет; казалось, ее чувства следовали за его настроением, поднимаясь и опускаясь с ним в такт. Она думала, что ее чувствительность объясняется тем, что у нее не было другого мужчины.
То, что Джек никогда не делал попыток сблизиться с ней, за исключением того озадачивающего приглашения не способствовало укреплению ее уверенности в себе. Она сама точно не знала, кто из них был причиной этого.
Этот вопрос мучил ее неделями. Была ли она настолько нежеланной, что ее прежнему приятелю в Стоктоне приходилось ей изменять? Настолько, что Марк совсем не обращал на нее внимания и смотрел только на Пейдж? Может быть, именно это позволяло Джеку достигать высокого профессионализма – даже при том, что они работали вместе глубоко за полночь, часто подкрепляясь бренди или бутылкой хорошего красного вина из его запасов?
Или Джек был голубым? Или он импотент? Или у него какие-то половые проблемы, и он не хочет поставить себя в неудобное положение? А может быть, ему хватает работы, размышляла она. Может быть, он один из тех мужчин, которым женщина не нужна.
