Текст книги "Роковое наследство"

Автор книги: Петтер Аддамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава девятнадцатая

Когда Дьюит явился около одиннадцати часов утра в полицейский участок, дежурный сказал ему, что инспектор просил пройти к нему домой. Миссис О'Брайен, открыв Дьюиту дверь, провела его в гостиную, заметив, что его уже ждут. О'Брайен был не один, у него сидел мужчина тех же лет и тех же габаритов, что и он, но в сутане, а значит, духовного звания. Вид у обоих толстяков был немножко забавный, тем более что оба они, словно сговорившись, держали сложенные руки на животе и одновременно вращали большими пальцами. Их блестящие от жира физиономии были тоже очень похожи. Во взгляде маленьких глазок таилась острая наблюдательность, замаскированная внешним благодушием. Они, несомненно, только что говорили о Дьюите, так как резко замолчали с его приходом.

– Чудесно, что вы пришли наконец, – нарушил неловкое молчание инспектор. – Я уже давно иду вас. – Затем он представил священника: – Пастор Томас.

– Очень рад познакомиться, – улыбаясь произнес пастор, хотя на его лице не отразилось ни малейшей радости.

Дьюит осмотрелся. Все в доме дышало уютом: глубокие кресла, ковры, множество диванных подушечек, абажуры, картинки на стенах. Это были дешевые олеографии: на одной была изображена влюбленная пара в беседке тенистого парка, на второй – старая мельница у заросшего пруда. На столе между О'Брайеном и пастором лежала черная бусина, найденная Дьюитом в тот первый вечер в старинном сундуке. Рядом стоял стакан, наполненный мелкими клочками сине-зеленой бумаги.

– Я на самом деле очень рад познакомиться с вами, – повторил пастор. – Я так много слышал о вас, что мне было любопытно вас увидеть. – Он снова завертел пальцами и сказал доброжелательным тоном, который, однако, не допускал возражений: – Господин инспектор сказал мне, что уже достоверно известно имя главного преступника в этой ужасной погоне за наследством Скроггов. И я предложил ему попытаться как другу и родственнику миссис Скрогг склонить ее к признанию для спасения души во благо нашей всепрощающей церкви.

– Понятно, – холодно ответил Дьюит. – Она завещает вам деньги.

– Ничего вам не понятно, – возмутился пастор. – Церковь – сюда входят и ее земные владения – могущественна и богата и вовсе не нуждается в нескольких монетах пожилой женщины.

– Но если эти несколько монет, а всего наберется не меньше десяти тысяч фунтов, перейдут к церкви, то церковь сумеет отблагодарить вас лично. Или нет? – Дьюит сжал губы в узенькую полоску. – Это не выйдет. Сегодня или завтра ваша подопечная будет за решеткой и тогда не сможет никому завещать ни шиллинга. На ее имущество будет наложен арест, а после приговора оно перейдет в пользу государства. Можете не сомневаться, святой отец.

– Ай-яй-яй, у вас прескверное настроение сегодня. – О'Брайен явно обрадовался такому обороту дела.

С поразительным самообладанием пастор подавил в себе всякое выражение неудовольствия и сказал с мягкостью, в искренности которой на этот раз никак нельзя было сомневаться:

– Вы весь во власти предубеждений, как, к сожалению, очень многие умные люди, когда дело касается церкви. Она тоже заинтересована в какой-то мирской власти, но гораздо больше ее волнует забота о чистоте человеческих душ. А ужасные события в Килдаре дают все больше пищи для греховных помыслов. Нужно покончить с этим.

Он достал из-за пазухи сутаны газету. Это оказалась «Ивнинг пикчерз», популярное бульварное издание, которому было не место под пасторской сутаной. На первой странице красовалась фотография полуголой девицы и крупный заголовок сообщал, что распался союз девушек легкого поведения. Далее шло известие о казни гангстера, а всю правую сторону занимал репортаж о событиях в Килдаре, а также портреты Энн, Лайны и Гилен. В заголовке значилось: ИРЛАНДСКАЯ ТРАГЕДИЯ.

– За последние восемь лет в Килдаре не было совершено ни одного тяжкого преступления, – сказал пастор, – а потому читать такие сообщения особенно неприятно.

– Ясно. – Дьюит начал злиться. – Если вы хотите превратить Килдар в подобие благословенного курорта, то такая цепь убийств вряд ли вам на руку. Но что было, то было, и никому не удастся скрыть это происшествие.

– Думаю, мне пора. Я хотел бы еще поговорить с шефом полиции Уэстриком. – Пастор встал. – Мы еще увидимся, Уильям.^– Он кивнул Дьюиту и вышел, не протянув руки для прощания.

О'Брайен хихикнул.

– Ай-яй-яй, ну и способность у вас наживать врагов. Не завидую вам. А ведь наш пастор Томас человек исключительно миролюбивый, и он искренне желает помочь процветанию Килдара. Вы бы зашли в молодежный клуб, которым он руководит. Даже хулиганы становятся нормальными парнями, побывав там всего несколько раз, и все это потому, что добряк Томас умеет с ними ладить, как никто другой.

– Послушайте, я сегодня устал и вовсе не расположен слушать вашу болтовню. Вы не хуже меня знаете, что означал поджог. Одновременно это и убийство, во всяком случае, так думает преступник.

О'Брайен взглянул на безжизненный пруд с мельницей на картинке и тяжело вздохнул:

– Какой же вы нетерпеливый человек! Но это имеет свои преимущества…

– Когда явится криминальная комиссия из Дублина? – прервал его Дьюит.

О'Брайен покачался, как танцующий дрессированный медведь, и на лице его мелькнула ухмылка.

– Не знаю. Все зависит от шефа. Но будет комиссия, не будет комиссии, зачем она нужна, если и так все ясно?

– Да, ясно! Но улик для того, чтобы засудить старую ведьму, у вас все равно недостаточно.

О'Брайен в шутливом отчаянии поднял обе руки.

– Дьюит, дружище, ну не набрасывайтесь вы на меня каждый раз, как на кусок сыра, который хотите располосовать.

Зачем вам портить репутацию мне, пожилому человеку, который не хочет причинять зла никому, и вам в том числе. Разве вы еще не заметили, что я самый терпеливый и уживчивый человек, которого только можно себе представить, а в полицию меня занесло, так сказать, неудачным поворотом судьбы. А мне надо было бы стать садовником или содержать зоомагазин и торговать черепахами.

– Идите вы к черту! – выругался Дьюит, но не мог не усмехнуться. – Я все могу понять, только одно мне неясно. Как вы могли целых двадцать лет продержаться в должности инспектора полиции?

– Я никогда не делал своему начальству таких гадостей, как вы мне. Вас можно сравнить с реактивным самолетом, а я… я тогда – мирно парящий в небе аист.

– Ну, если бы такое количество сала, как вы, могло парить в воздухе, тогда и бегемоты могли бы научиться летать. Там, в стакане, вероятно, лежит часть капитала веселого мошенника Скрогга?

– Попали в самую точку. Чтобы позлить своих близких, Джером спрятал часть своего состояния в погреб, и что же вышло? Крысы проверили остроту своих зубов на пяти– и десятифунтовых банкнотах! Разве это не… – он подыскал подходящее слово, – «юмор»? Так же, как и вся история с семьей Скрогг. Теперь, когда можно взглянуть на все события как на единое целое, мне кажется, что все это вообще невероятно.

– Так вам уже все ясно? – с вызовом спросил Дьюит. – Это меня радует.

– И притом, что мне приходилось полагаться только на себя. – О'Брайен вздохнул, изображая дружеское доверие. – Я не мог, как вы, платить больше ста фунтов за сбор данных. Меня, инспектора, государство держит на коротком поводке, я не могу даже поездку на такси внести в свой отчет. А мои помощнички? Вы сами говорили с сержантом Олбейном. Если он найдет дохлую курицу, то я сильно сомневаюсь, сумеет ли он отличить, погибла ли она в зубах лисы или под машиной. А знаете, почему я сразу догадался, что Энн не покончила с собой, а была убита?

– Почему?

– У не на двух пальцах на ноге были следы укуса. Я подумал, что только младенец может укусить себя за ногу, но взрослый человек – ни за что. Следовательно, кто-то укусил ее за ногу, а значит, надо бы покумекать, как это могло случиться.

– Энн уже несколько дней искала завещание и деньги, – задумчиво перебил его Дьюит. – В тот вечер, когда я приехал в Килдар, она думала, что наконец напала на след. Перед смертью отец попросил принести к нему в комнату лестницу – это Клэгг узнал от старой Бет, – и у Энн возникла мысль, что завещание может быть спрятано под потолком, между балкой и стеной. Лестница так и стояла в комнате, где умер отец. Энн взобралась на нее, но тут явилась мамаша. Они страшно разругались – а часто серьезные вещи могут быть комичными, – и дело дошло до того, что мать укусила Энн в босую ногу. Она упала с лестницы и, вероятно, они стали душить друг друга. Дочь, сердечница, не могла тягаться с выносливой матерью, и внезапно она обмякла. Старуха взяла ее под мышки и поволокла в ее комнату, а потом пошла за прощальной запиской. Дальше все было просто. Есть у вас еще вопросы?

– Нет, с этим все ясно.

– Но вы не можете доказать вину старухи, – подчеркнул Дьюит, взглянув на бусину, которая при дневном свете казалась просто черной. – Вероятно, мать пряталась в доме, когда я пришел. Когда Энн вышла в коридор, чтобы впустить меня, старуха спряталась в большой сундук, где и потеряла свою висюльку, иначе я не могу этого объяснить.

– Да, вероятно, так оно и было, – согласился О'Брайен. – Да-да, эта черная бусина, дающая красный отблеск на свету! Если бы вы не нашли ее, то Лайна была бы и теперь жива.

– Возможно, – не стал отрицать Дьюит. – Но очень может быть, что Лайна подозревала мать и независимо от бусины.

– Вероятно, у нее были какие-то подозрения, но только когда вы показали ей это украшение, которое миссис Скрогг снимала, лишь отправляясь спать, она убедилась, что мать ночью приходила в дом. Лайна стала угрожать матери, и тогда бедной пожилой женщине ничего не оставалось, как перейти к самообороне.

– Но мог быть и кто-то другой, кто действовал по приказу старухи, например миссис Хейкет или Джойс, – вставил Дьюит. – Но с другой стороны, она слишком недоверчива, чтобы поставить себя в зависимость от кого-то, кто мог потом выдать ее с головой. Значит, могла только она сама… а может, и нет, – рассуждал вслух Дьюит. – Если она знает что-то компрометирующее о Хейкет или Джойсе, то, вполне возможно, кто-то из них снял шланг с газовой плиты и насадил на проводку газового освещения.

– Это сделала старуха, – решил О'Брайен.

– Но у нас нет улик против нее, достаточно убедительных для судебного процесса.

О'Брайен что-то проворчал, но спорить не стал.

– А когда вы нашли эту крысиную трапезу? – И Дьюит показал на разгрызенные купюры.

– Когда после гибели Лайны обыскивал дом. Вы ведь тоже все кругом разнюхивали, однако вам и в голову не пришло, что хитрюга Джером набил свои старые туфли деньгами вместо скомканных газет. До этого вы не додумались! – торжествовал инспектор. – Зато якобы найденный черновик завещания – это была блестящая идея.

– Вероятно, вчера вечером на дороге меня обогнала сама Скрогг или кто-то из ее соучастников, сидевший в «форде» с маской святого Петра на лице, – сказал Дьюит.

– Это была старуха, – ответил О'Брайен.

– Разве она водит машину?

– Еще как водит. Мчится, как заправский гонщик. Раньше у Скроггов было грузовое такси, и вы бы видели, как милая женщина носилась по улицам Килдара – быстрее молнии.

– Ладно, допустим, что ехала она, – согласился Дьюит. – Но она не могла одна поджечь дом, Джойс, несомненно, помогал ей.

– Надо полагать, что вы рассуждаете совершенно справедливо. Но, к сожалению, милый Дьюит, должен сказать вам, что с юридической точки зрения вы играете во всей этой истории весьма двусмысленную роль, это нельзя отрицать. – О'Брайен погрозил ему пальцем. – Вы знали заранее, что произойдет, и не предприняли никаких мер, оставив только Клэгга следить за домом! Даже меня не сочли нужным известить! А ваша наивная вера в пожарную часть Килдара, ну это уж действительно заслуживает жестокой кары.

– Не болтайте лишнего, вернемся лучше к делу.

– Я вовсе не болтаю, мой милый добрый друг. Ибо, поверьте мне, если наш добрейший пастор Томас додумается до того, о чем я сейчас сказал, а потом сообщит в страховое общество, то вы разом избавитесь от кругленькой суммы, которая даже вашему битком набитому кошельку окажется не по нраву.

Дьюит получал большое удовольствие, беседуя с О'Брайеном. Удовольствие заключалось в том, что собеседник был абсолютно лишен ложных моральных переживаний. Патрик расхохотался.

– Ну ладно. При раскрытии преступления я стал его соучастником, но могу я считать, что случай теперь ясен, или есть еще невыясненные вопросы?

– Пожалуй, нет. – О'Брайен задумался. – Только одно – но это и есть самое существенное для нас: нам следует что-то сделать, доказать вину преступника. Где же правосудие и справедливость, если миссис Скрогг будет беспрепятственно разъезжать по свету в своей инвалидной коляске и нести с собой убийства и поджоги, населяя мир ужасами?

Дьюит откинулся на спинку кресла и с интересом наблюдал за инспектором. Вот человек, который доволен собой и своим существованием! В нем нет неразрешимых конфликтов, все вокруг него излучает спокойствие и уют. Здесь, в своем собственном царстве, он может спокойно коллекционировать марки, потихоньку наживаясь и получая от этого истинное наслаждение; может в свое удовольствие печь блинчики с джемом и толстеть, поглощая их без всякой меры; может вдвоем с женой воспитывать хороших детей; может с чистой совестью по воскресеньям ходить в церковь. Ни одно противоречие не нарушало его ночной сон, никакие сомнения не терзали душу.

Дьюит встал с кресла и остановился перед картиной, где были изображены старый парк и густо заросшая беседка с влюбленными, – их головы едва виднелись за розовым кустом.

– Вы весьма старательны, О'Брайен, – проговорил Дьюит, не поворачивая головы. – И чрезвычайно умны. И все-таки я не понимаю, как вы, совершенно один, полагаясь только на себя, узнали все то, что сообщили мне о преступлении.

– При нашей первой встрече я сказал вам, – напомнил О'Брайен, – что надо знать местных людей, чтобы в них разобраться. А я их знаю.

– Теперь я понял, – повернулся к нему Дьюит, – вас информировал тот священник.

– В какой-то мере, – осторожно подтвердил О'Брайен. – Дело в том, что церковь имеет у нас неограниченную власть над душами людей и влияет решающим образом на их поведение. Не потому, что все наши жители глубоко верующие, этого вовсе нет, но некоторые, как, например, Джойс и его сестра, искренне набожны. А набожный человек причащается и исповедуется…

– А пастор не молчит, хотя обязан сохранять тайну исповеди.

– Обязан, обязан! Каждый из нас обязан соблюдать десятки заповедей, если мы хотим жить по Писанию. Мы не должны завидовать ближнему своему, не должны лгать, не должны нарушать святость брака, мы не должны… черт знает, чего мы только должны или не должны. А мы все-таки делаем то, чего не должны делать, и упускаем то, что должны. Вы думаете, священники не из того же теста, что и мы, и не в той же печи выпекались? Само собой разумеется, мой друг Томас прибежал сюда ко мне не за тем, чтобы избавиться от тайн исповедей. Но за первым стаканчиком следует второй, за вторым – третий, а там и седьмой, а если уж кто-нибудь выпьет семнадцать рюмок вишневого ликера, который я сам настаивал и перегонял, то даже глухонемой кое-что все равно расскажет, если я возьмусь таскать у него червей из носа.

– Завидую я вам, О'Брайен, – пошутил Дьюит. – Когда снова окажусь у себя дома на Кейп-Флауэр, я переверну свой быт вверх дном. Я тоже наращу себе семьдесят фунтов сала; я тоже буду перегонять себе ликерчик, повешу у себя на стенах такие же олеографии. А почему бы и нет, если таким путем можно стать счастливым, как вы?

– Отчего вы так уверены, что я счастлив? – вырвалось у О'Брайена.

– Разве нет?

– Да-да, конечно, только есть небольшая загвоздка… Я имею в виду уличение преступника. Вы правы, у нас целая цепь улик, но когда шеф полиции лично начнет допрашивать Скрогг или Хейкет, Джойса или Финнигана и устроит им перекрестный допрос, то он не выжмет из них ни слова. Скверно, но именно так. Так что же делать? Что мы можем предпринять, чтобы дать убийце почувствовать, что есть на свете пусть не святая, но хотя бы человеческая справедливость? Ну давайте, скажите, что мы могли бы для этого предпринять?

– А подите вы к черту! – вдруг процедил Дьюит сквозь зубы, распахнул дверь, с треском захлопнул ее за собой и, не попрощавшись с миссис О'Брайен, с которой столкнулся в коридоре, вышел из дому.

* * *

Луна, прятавшаяся вчера за облаками – и это весьма способствовало тому, что у Клэгга на голове вздулась огромная шишка, а гостиницу поглотило пламя, – светила сегодня удивительно ярко. И в маленькой комнатке башни в замке миссис Девин можно было читать газету без лампы. Гилен раздвинула занавески у окна, и лунный свет нарисовал на полу голубоватый прямоугольник с черным крестом посередине. Дьюит, лежавший с краю, протянул руку в лунный луч и стал строить теневые картинки: птичку, ведьму, зайчика.

– Почему ты все молчишь? – Гилен заложила руки под голову, ее нежная грудь сверкала белизной, как будто освещенная лунным светом.

– Я думаю, – ответил Дьюит, которого немного знобило, и он натянул одеяло до подбородка.

– О чем?

– О том, что твоя мать – самая непоколебимая из всех женщин, которых я видел.

– Да, она жестокий человек, – подтвердила Гилен. – Нам, трем девчонкам, как я себя помню, она никогда ничего не спускала. Если мы бывали виноваты, то порка была всерьез, без шуток.

– Ты больше ничего не можешь мне сказать, кроме того, что уже рассказала? – спросил Дьюит, не поворачивая головы. – Если можешь, то скажи сейчас. Потом ничего уже не исправишь.

– Но, Патрик, как ты мог подумать, что я что-то от тебя скрываю? – Гилен также натянула на себя одеяло и спрятала руки. Она, лаская, погладила его, как будто пыталась помешать ему задавать новые вопросы. Вздохнув, она сказала: – Если бы ты знал, как мне странно думать, что все считают меня погибшей, что они поверили, будто обгоревшие останки – это я, а тем временем я лежу тут с тобой, дышу и разговариваю.

Дьюит подумал: «Если О'Брайен или этот пастор действительно донесут страховому обществу, какую роль я сыграл при пожаре, мне это действительно обойдется очень дорого».

– Почему ты молчишь? Я тебе уже надоела? – услышал он голос Гилен. На это он отрицательно покачал головой и сказал, что она говорит глупости. – А что будет со мной дальше? – растерянно спросила она, убедившись, что он не отвечает на ее ласки. И продолжала рассудительно, но не слишком горячо: – Ах, Патрик, если бы ты знал, как я хочу жить, жить полнокровной жизнью!

Дьюит глубоко сочувствовал ей. Он слишком хорошо представлял себе, что творится у нее в голове, к чему она стремится. Он понимал, как угнетает такую женщину, как Гилен, почти расточительное существование, с которым она вынуждена мириться. Он не мог больше оставаться равнодушным к ее ласкам, она была частью его существа, возбуждала его, как будто истинная любовь бросила их в объятия друг другу.

Потом Гилен произнесла вслух то, о чем думала все время:

– Когда я получу много денег, я уже никогда не вернусь в Килдар. – И после долгого молчания добавила: – Что мне сделать, чтобы ты полюбил меня по-настоящему, Патрик?

Он снова протянул руку в лунный свет и стал играть с тенями.

– Тебе нужно откровенно поговорить с миссис Девин. Не случайно она всегда весела, хотя у нее было в десять раз больше причин жаловаться на судьбу, чем у тебя. Она уже стара и одинока…

– Я тоже одинока, – сказала Гилен с неожиданной силой. Она вскочила с постели, как будто близость Дьюита была ей ненавистна, и подошла к окну. Лунный свет падал на ее лицо и придавал ему фантастическую бледность, которая в сочетании с ярко-рыжими волосами и блеском ее зеленоватых глаз напомнила Дьюиту замечание Эрриса, что в средние века ее сожгли бы, как ведьму.

Он сказал:

– Иди под одеяло, а то простудишься.

– Ах, отстань! – отмахнулась она. – Может быть, мне было бы лучше оказаться на месте той незнакомой девушки. Тогда я навсегда отделалась бы сама от себя.

– Иди сюда, простудишься, – примиряюще повторил Дьюит.

Она долго плакала, лежа рядом с ним, пока, бормоча что-то неразборчивое, не заснула. А он еще долго не спал. Луна за окном продолжала свой извечный путь по небу, пока не зашла за вершину левой угловой башни. Только тонкая полоска света проникала в комнату, и Дьюит увидел на полу маленькую движущуюся точку, то ли паучка, то ли муху. Он протянул руку, нежно погладил Гилен по спине и вспомнил те слова, которые прочел на листке, подобранном на полу в комнате Эрриса: «…И не знает, что человек всего горстка пыли, покрытая великолепной, бархатной, обнаженной божественной кожей…»

Придя утром их разбудить, миссис Девин принесла завтрак: гренки, масло, джем, яйца и горячий кофе. Она вошла без церемоний, подвинула стол и села на край кушетки.

– По мне, спите хоть до обеда. Молодая любовь утомляет, я это знаю из французских романов, – сказала она с подкупающей откровенностью. – Но вы же сами мне внушали, Патрик, что в девять утра нужно вас поднять. Пожалуйста, я сделала это и заодно подаю вам завтрак. Понюхайте яйца, прежде чем есть, они должны быть свежие, но долго лежали в холодильнике, а это придает им неприятный привкус.

Дьюит, которого присутствие миссис Девин привело в хорошее настроение, смеясь, взял яйцо и разбил ножом. Оно действительно оказалось несвежим, и ему пришлось довольствоваться гренками с маслом и джемом. Гилен же досталось безупречное яйцо, и она позволила себе заявить, что это признание явных преимуществ ее характера. Природа всегда награждает человека за благородство и осуждает зло. Отсюда и плохой запах у доставшегося Дьюиту яйца.

Когда через час они сели в машину и выехали со двора, где когда-то совершались разбойничьи оргии, Гилен прилегла на заднем сиденье. Никто не должен был ее видеть.