Текст книги "Гаяна"

Автор книги: Петроний Аматуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ
На острове. Знакомство с его обитателями
1

Первое, что Боб Хоутон испытал на острове, – это тропическая жара, в которую он окунулся, спланировав с прохладной высоты на четырехмоторном «Дугласе» с золотым крабом на фюзеляже. Затем ему пришлось подчиниться местным законам и подвергнуться тщательному медицинскому осмотру.

Врач Мелони оказался человеком словоохотливым.

– С такими бицепсами, мистер Хоутон, – заметил он, – вы проживете долго, как баобаб. Не крутитесь… Мне еще необходимо подвергнуть испытанию ваше тело на самом терпеливом месте, пониже спины.

– Что вы имеете в виду, док? – спросил Боб, хватая одежду охапку.

– Я вам сделаю укол, – пояснил Мелони, загораживая путь двери. – Всего несколько кубиков жидкости.

– Зачем?

– Ну, допустим, от поноса… – уклончиво ответил Мелони. – Прошу вас повернуться ко мне спиной и набраться мужества. Вот так… одну минуту! Не волнуйтесь: понос – враг бизнеса, ибо почти вся сумма, затраченная на питание организма, списывается вами в убытки.

Выслушав это изречение, Боб принялся так хохотать, что врач едва не сломал иглу.

– Черт возьми! – воскликнул Мелони, – Осторожнее, у меня шприц «Келли и сыновья».

– О, это уважаемая фирма, – согласился Боб. – Говорят, полмира пользуется ее медицинским оборудованием.

– Еще бы, – проворчал Мелони, – даже с этого заброшенного клочка земли она снимает какую-то толику дохода… Итак, со всеми формальностями мы покончили, и вы можете считать себя островитянином, мистер Хоутон. Разве лишь денька два вам придется сидеть на половине стула, а затем все пройдет.

– Что поделаешь, док! Я, видите, весь смирение.

– Не оно ли заставило вас прилететь к нам?

– Я журналист, док.

– Ого! – удивился Мелони. – Несомненно, первый в этих местах. Насколько мне известно, вашего брата здесь не жалуют.

– Давно так?

– С тех пор как кто-то написал в газетах, что наш остров заражен.

– Можете считать, док, что это написал я!

– Вы? – произнес Мелони. – Это не шутка?

– Сущая правда, док. Поэтому мне и не терпится поскорее увидеть Пито-Као в натуральную величину. Справлюсь ли я без проводника?

– Я могу быть вашим гидом.

– Тогда в путь! – обрадовался Боб.

– Хотя мы и не избалованы здесь дамским обществом, – спокойно сказал Мелони, – я все же не советую вам выходить на улицу без брюк…

– Простите, док, я непременно оденусь.

Вскоре Мелони и Хоутон углубились во владения рыбного короля Бергоффа.

Боб свободно ориентировался в каменных джунглях больших городов и любил шумные бесконечные улицы, украшенные лианами световых реклам. Природу же он привык видеть лишь в подстриженных газонах, ровных аллеях городских парков, маленьких озерах и прудах с игрушечными мостиками и искусственными гротами, всегда аккуратную, как бы причесанную. И сейчас, шагая в обществе доктора Мелони по тропинке, ослепительно блестевшей под высоким солнцем хрустким коралловым песком, вдыхая влажный воздух тропиков, Хоутон с любопытством смотрел на густой темно-зеленый лес, к которому они подходили.

– Вы, наверное, чувствуете себя здесь смотрителем природоведческого музея, – пошутил он.

– Музейным чучелом, вы хотели сказать? – уточнил Мелони. – Надо заметить, что мне осточертело удручающее однообразие местного климата. Все одинаково, нет смены времен года, если не считать периода дождей.

Над ними пролетела пара зеленых голубей, огромный жук сдуру ударился о грудь Боба, и журналист совершил такой прыжок, что Мелони не удержался от смеха.

– Ого, мистер Хоутон, – заметил он, – вы можете стать неплохим учителем танцев у туземцев. – Перестаньте шутить, док, – взмолился Боб. – Ведь это жук!

– А то, на чем вы стоите сейчас правой ногой, мистер Хоутон, называется ящерицей. Учитесь наблюдать!

– Б-благодарю вас, док. Может быть, мы изберем другой путь?

– Эта тропинка исхоженная, и не имеет смысла прокладывать новую. Кстати, не угодно ли взглянуть на идиллию. Тише… Вот сюда, за мной. Говорите вполголоса. Видите птичку? Вон на той ветке?..

– Совсем крохотную, зеленую? Не больше спички?

– Да. Это самка. А перед ней жужжат еще две.

– Вижу, с голубоватыми грудками и изогнутыми клювами.

– Это самцы, они соревнуются. Тому, кто окажется ловче, самка отдаст предпочтение.

Боб тут же окрестил «невесту», назвав ее Бетси. Один из претендентов на ее «руку» получил имя Сэм, а другой – Джек. То поочередно, то оба вместе, словно вертолеты, они повисали перед Бетси в воздухе и вдруг наперегонки бросались за мошкой.

Бетси кокетливо склоняла головку и наблюдала за их виртуозными полетами. И Сэм и Джек так увлеклись соревнованием, что не замечали присутствия Боба и Мелони.

Вот Джек приблизился к ярко-красному цветку и, не опускаясь на лепестки, на лету стал что-то выискивать своим длинным клювиком в глубине цветка.

Тогда Сэм, сделав два-три отличных глубоких виража, на мгновение замер в воздухе и в головокружительном пике устремился вниз. Лишь у самой земли он задержал свое па-де-де и, быстро лавируя в зарослях, показал такое незаурядное мастерство бреющего полета, что Бетси теперь все внимание уделяла ему.

– Давай, давай, Сэм! – прошептал Боб. – Победа на твоей стороне, молодчина…

Попискивая от возбуждения, Сэм то мчался на предельной скорости, то замирал на месте, выделывая круги и восьмерки, ни разу не задев за ветки и листья кустарника. Все шло как нельзя лучше, как вдруг с Сэмом что-то случилось. Он странно накренился вправо, метнулся в сторону, но тут же, будто притянутый невидимой резиной, вернулся к исходному месту. Движения его стали судорожными, испуганными, было заметно, что с ним стряслось несчастье.

Бетси и Джек кинулись к нему, но, сделав круг, умчались, оставив бедного Сэма на произвол судьбы.

Боб, вытянув шею, с тревогой наблюдал за ним и вскоре понял все: упоенный полетом, смельчак угодил в прочную паутину и теперь все больше запутывался в ней.

Минуту спустя у края паутины показался мохнатый паук чудовищных размеров. Внимательно наблюдая за жертвой, он потянул лапой одну из паутин, но, заметив, что Сэм ответил на это резким движением, решил выждать.

Боб выругался и, преодолевая отвращение, полез в кусты на помощь Сэму. Паук не испугался человека: будто разгадав намерения Хоутона, он побежал ему навстречу, грозно поднимая передние лапы. Боб отломил хворостину, сбил паука на землю и растоптал его. Бедняга Сэм был спасен. Он покорно лежал на ладони Боба, печально смотрел на него блестящими бусинками глаз и тяжело дышал.

Отнеся птицу в безопасное место, Боб вышел на тропинку.

– Браво, мистер Хоутон! – сказал молчавший до того Мелони. – Вы проявили настоящее мужество…

– Не смейтесь, док. – Боб задумчиво посмотрел в ту сторону, где остался Сэм. – Нельзя было бросить парня в таком положении. М-да… Все как у людей: злорадство соперника, забвение любимой, смерть, поджидающая тебя за углом… Ну что ж, показывайте теперь своих двуногих пауков.

– О, в них вы должны разобраться не хуже меня. Сейчас вот выйдем из этой бамбуковой рощицы. Прошу сюда… При желании вы найдете здесь много материала для своей газеты… Вот мы и выбрались; отсюда открывается вид на хозяйство компании.

Слева, на холме, в негустой тени высоких кокосовых пальм, виднелся белый двухэтажный дом. Указывая на него, Мелони сказал:

– Там резиденция наших патронов.

– Патронов? – удивился Боб. – Разве их двое?

– Да. У мистера Бергоффа есть компаньон – некто мистер Дорт.

– Немец?

– Совершенно верно. Вот уже около двух лет он безвыездно живет здесь и что-то там изобретает. Холост. Живет уединенно… Ну-с, а это вот, – Мелони кивнул вперед, – наш городок.

Собственно говоря, считать городком одну широкую застроенную маленькими домиками улицу, куда входили сейчас доктор Мелони и Хоутон, можно было с натяжкой. Громкое название, которое носило несколько десятков домов, – Лаки-таун, то есть Счастливый город, – звучало иронически. По внутреннему убранству жилищ (многие двери и окна были открыты), по унылому облику всего поселка, по одежде людей, изредка попадавшихся навстречу, Боб представил себе жизнь обитателей Счастливого города.

Спутники свернули с улицы влево, и перед ними открылся вид на побережье. Прозрачная дымка слегка туманила горизонт. Яркое солнце отражалось на темно-синей поверхности океана. Белые кружева волн в местах прибоя лениво меняли узор и казались живыми. Узкой длинной полосой вытянулся пустынный пляж. В тени высокой остроконечной скалы виднелся маленький легковой автомобиль, а чуть поодаль – чья-то крошечная фигурка.

– Это мисс Паола, подруга мистера Бергоффа, – пояснил Мелони. Он задумался и тронул пальцами свои седые виски. Боб вежливо промолчал.

– Не рекомендую углубляться в заросли, – продолжал Мелони, – там уйма ядовитых насекомых…

– Благодарю, док. Я выберу для прогулок северную часть, – он кивнул в сторону конической горы, единственной на острове.

– Вулкан, и, заметьте, полусонный!

– Черт возьми, где же найти безопасный уголок?

– Не знаю, – усмехнулся Мелони. – Но съездить к вулкану стоит: вокруг этой ворчливой горушки какой-то дьявол понатыкал в берег десятки статуй, высеченных из камня, ростом этак метров в пять-шесть.

– Остатки древнего бизнеса? – пошутил Боб.

– Бог его знает… Когда-то, очень давно, здесь жили туземцы, а потом, если верить жителям соседнего острова, повальная болезнь заставила людей покинуть Пито-Као навсегда.

– Вот как! Скажите честно, док, что за укол вы сделали мне?

Мелони ответил не сразу.

– Мы с вами мало знакомы, мистер Хоутон, – сказал он. – Я уже имею представление о том, как вы умеете говорить, но совершенно не осведомлен о вашей способности молчать.

– Понимаю, док. Даю слово, что на меня можно положиться.

– Мой сын тоже был журналистом, – тихо произнес Мелони. – Почти мальчиком он погиб в Германии… Писал он честно, и я сохранил уважение к этой профессии. Вы, мистер Хоутон, чем-то напоминаете мне его… Давно это было, мистер Хоутон, давно…

Боб внимательно посмотрел на врача и задумался.

– Я маленький человек, – после некоторого молчания продолжал Мелони. – Здесь есть и другие врачи, они живут и работают обособленно. Говорят, что на острове появилась кожная болезнь. Дорт составил препарат от нее. Профилактические инъекции сделаны всему белому населению. Особенно оберегаем мы экипажи самолетов, связывающих нас с материком. Вы же новый человек… Сам я еще не видел даже признаков этого заболевания, но приказ есть приказ…

– А верно, док, что консервы мистера Бергоффа не совсем годны в пищу?

– Нет, – твердо сказал Мелони. – Если бы это было так, я не смог бы молчать.

– И все-таки я слышал, что здесь не все чисто!

– Не думаю, мистер Хоутон. Не всегда можно верить легендам.

– Вы сказали – легендам?

– Не все сразу, мистер Хоутон. Нервы журналиста должны быть сотканы из терпения – так говорил мой сын.

– Убедительно сказано, док. Но к врачам это, вероятно, не относится? Мое обоняние подсказывает мне, что вы не стали откладывать на вечер то, что могли сделать утром.

– Я только отведал рюмочку у Оскара, – смутился Мелони.

– Кто этот добрый человек?

– Держатель кабачка.

– О, док! Не будьте таким безжалостным. Ведите меня к нему!

– Извольте… Но не так быстро, мистер Хоутон: на моих плечах шестьдесят лет!

2

Заведение Оскара всегда было полно. Когда бы и кто бы ни зашел в кабачок «Вспомни свою крошку», он обязательно видел за стойкой самого хозяина, отвечающего на приветствия посетителей неизменной улыбкой.

Дела Оскара шли блестяще. Однако чем больше он богател, тем сильнее одолевала его тревога за свои капиталы. Как-никак он жил за тридевять земель от остального мира, и кто знает, удастся ли ему вывезти свои деньги с этого клочка необычной и малопонятной ему земли. Ведь хозяева острова живут по тем же принципам, что и он… Что стоит для них лишить Оскара нажитых сбережений, а потом… за его счет пожить в свое удовольствие! «Ох, тяжела ты, доля человеческая! – раздумывал он. – С деньгами хлопотно, а без них не проживешь…» Оскар добросовестно копил деньги. Он гордился своим заведением и считал его центром духовной жизни островитян, в большинстве своем собравшихся со всех концов мира в поисках «счастья».

Нередко в кабачке вспыхивали споры, а то и целые «философские дискуссии».

– Черт вас дери! – удивленно говорил в таких случаях Оскар. – Слушаю я вас и никак не возьму в толк: зачем вам ломать мозги? Глупо! Ваше дело: получил деньги – и плюй на всех! С деньгами все можно… Однако полегче, ребята: вы так накурили, что мои часы остановятся из-за дыма.

Сегодня в кабачке было тише, чем обычно.

– Рад вас видеть, мистер Мелони, – приветствовал доктора Оскар. – Вы сегодня не одни? Это меня тоже радует. Будьте гостем и вы, мистер…

– Друзья мои, – объявил Мелони, – рекомендую только что прилетевшего к нам мистера Хоутона, журналиста…

– … изнывающего от жажды! – громко добавил Боб.

– Оскар, прошу вас, что-нибудь покрепче, из холодильника.

– Слушаюсь, док, присаживайтесь сюда поближе, чтобы я быстрее мог повторять ваш заказ…

Через минуту Боб поднял полный до краев стакан за здоровье «пьющего человечества», как он громогласно объявил, и осушил с нескрываемым удовольствием. А еще четверть часа спустя почти все, кто находился в кабачке, окружили его стол и приняли участие в разговоре.

Первым, пошатываясь, подошел коренастый лысый человек лет сорока, с бегающими зеленоватыми глазами и отечным лицом. Он протянул Бобу руку и представился:

– Мастер цеха крабоконсервного завода Монти Пирс.

– Очень рад, – весело откликнулся Боб и крепко пожал его руку.

За ним подсел к столу гигант Буль, матрос. Потом – Дукки, кочегар с краболовного судна; имена остальных Боб сразу не запомнил.

Боб был остер на язык и на все имел свою точку зрения.

– Господь справедливо и мудро разделил свою паству, ребята, на несколько неравных частей, – говорил он. – Одни проживаются, другие наживаются, а третьи скитаются. Возможность перехода человека из одного состояния в другое называется стимулом! – Он поднял к закопченному потолку указательный палец правой руки. – При этом слабые молятся, сильные борются, а хозяева подсчитывают барыши. Мы же с вами – летающие ангелы, порхаем по свету в поисках куска хлеба и думаем, что все в порядке. Так выпьем же за этот «порядок», ребята!

Уже немало было приложено стараний увеличить сегодняшний доход Оскара, но Боб все еще сохранял способность мыслить.

– Завидую вам, ребята, – беспечно говорил он, – вы живете здесь, как в Ницце!

Буль разлил полстакана вина, Дукки весь затрясся от хохота, а Монти Пирс открыл рот да так и застыл, обнажив свои неровные, гнилые зубы.

– Это ты здорово хватил! – воскликнул Буль. – Знаешь ли ты, что все капитаны уже сотню лет обходят этот остров стороной?

– Вранье!

– Сам ты враль! – обиделся Дукки. – Я слышал от деда (а он всю жизнь провел в Океании), что в старину Пито-Као называли островом смерти.

– Но почему? – допытывался Боб.

– Черт его знает… Говорили, что здесь сама земля отравлена: стоит побыть на ней денек и… крышка!

– А как же вы живете здесь?

– Наверное, с годами она проветрилась, и все прошло, – ответил Буль. – Но что когда-то так было, я верю.

– Любопытно, что кое-что в этом духе я слышал и на материке, – признался Боб. – Может, это чей-то досужий вымысел?

– Без ветра волны не бывает, – возразил Буль.

– А почему хозяева засекретили всю южную часть острова? – вдруг зло воскликнул Дукки.

– Они рылись в старом кладбище… – поддержал Буль. – Если бы я знал это раньше, то ни за что не приехал бы сюда!

– Не надо говорить лишнего, ребята! – предостерег Пирс. К столу подошел человечек ростом не более метра – лилипут Гарри. Он серьезным взглядом обвел компанию и тонким голосом произнес:

– Все дело в том, что мистер Дорт изобретает особые лучи для ловли крабов и рыбы.

– Лучи?! – удивился Боб.

– Это официальная версия, – пояснил Буль и отвернулся.

– Откуда вам это известно? – спросил Боб у лилипута. – Все знают, не только я, – ответил Гарри и отошел от стола.

– Кто он? – тихо спросил Боб у Мелони.

– Слуга Дорта, – ответил итальянец. – Даже больше: его воспитанник. А может быть, просто заменяет патрону домашнего попугая.

Боб подумал, что, пожалуй, на сегодня достаточно расспросов, и сменил тему разговора:

– Между прочим, джентльмены, я еще не успел устроиться с жильем. Что вы мне посоветуете?

– У Монти есть свободная комната, – нерешительно сказал Дукки и повернулся к Пирсу.

– Можно и у меня, – поразмыслив, великодушно согласился Пирс.

– О, я ненадолго стеснил бы вас, Монти.

– О'кэй! – закричал Оскар. – Такое любезное предложение мистера Пирса стоит отметить! Как, ребята?

– Да-да, обязательно! Оскар, повторите для всех, кто еще способен держать стакан в руке, – распорядился Боб. – Я чувствую, что буду жить здесь отлично! Удивительно, как я раньше не догадался прибыть в ваш благословенный край?

– Сию минуту, мистер Хоутон, сию минуту я наполню все ваши стаканы и даже сам опрокину рюмочку за любовь к ближнему, – засуетился кабатчик.

– В конце концов все мы жители одной планеты, – умиротворенно сказал Дукки. – К чему ссориться и допытываться, что у кого на уме?

– Конечно, болеть легче, чем быть здоровым… – начал было Буль, но Оскар прервал его.

– Ты опять за свое, – недовольно произнес он. – Все от бога, он один над нами! – и деловито оглядел столы. – Вы имеете работу, есть чем закусить, так, право, не стоит горевать…

– Ну что ж, Оскар, – согласился Буль, – да будет всевышний милостив к вашим клиентам! Наливайте, я люблю, когда меня угощают.

– И так всегда, – наклонившись к уху Боба, прошептал Мелони. – В ложке виски растворяются горы сомнений и размышлений. А впрочем, пейте, черт вас возьми, не то и я стану философствовать.

Общее веселье продолжалось. В нем не принимал участия лишь один человек – лилипут Гарри. Он сидел за крайним столиком, в самом углу. В его крошечных ручках поблескивал маленький стакан с вином, а на круглом старушечьем лице лежала тень задумчивости.

– Одни проживаются, другие наживаются, а третьи скитаются… – негромко повторил он недавно услышанные слова Боба и выпил, сильно запрокинув маленькую голову с несоразмерно большими ушами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Фронтовые друзья встречаются вновь

У «парадного подъезда» кавказских курортов – в Минеральных Водах – долго бесновалась настоящая северная пурга. Только третьего января экипажу Шелеста удалось вылететь в Грозный. Там они распрощались с Ниной Тверской, с которой успели сдружиться за три ненастных дня. Нина села в автобус и уехала в город, а в самолете все еще держался аромат «Белой сирени».

На обратном пути погода по трассе снова ухудшилась, они пролетели Минеральные Воды и первую посадку сделали только в Ростове-на-Дону.

Подрулив к перрону и выключив моторы, Андрей и Серафим направились оформлять дальнейший полет, а Петушок принялся хлопотать насчет заправки горючим и маслом.

Покончив с заправкой, Петушок забежал в отдел перевозок, забрал грузовые и почтовые документы и вышел на перрон. Здесь царила обычная вокзальная сутолока. И провожая и встречая, люди смеялись и плакали, говорили все сразу, чудом понимая друг друга, делились мелочами и забывали о главном. Так всегда бывает на перроне любого аэровокзала. Даже авиаторы, привыкшие к ежедневным встречам и расставаниям, не стеснялись приласкать своих любимых.

Но только не ростовские летчики. Встречаясь с давними друзьями после многолетней разлуки, они ограничивались крепкими рукопожатиями и короткими фразами: «Нормально!», «Живем, старина?..», «Потихоньку, на крейсерском режиме…». И только потом, укрывшись от посторонних взоров за бокалом цимлянского, мало пили, но много говорили обо всем.

Нетрудно представить поэтому, как поразился Петушок, увидев своего командира за весьма необычным занятием. Андрей на виду у всех стискивал в своих мощных объятиях кого-то в офицерской шинели с погонами капитана.

– Сто лет, Андрюша, сто лет! – восторженно восклицал капитан.

– Лешка, черт! – гудел Андрей и влажными глазами сверху вниз смотрел на форменную фуражку капитана. – Вот повезло! Ведь я же верил, что встретимся…

Не желая оставаться в роли случайного и, возможно, непрошеного свидетеля. Петушок направился к самолету, раздумывая: кто же этот капитан?

В самолет Андрей пришел радостно-возбужденным.

– Давайте шустренько! – приказал он.

Быстро заняли свои места, запустили моторы, вырулили и взлетели. Набрали высоту, включили автопилот, закурили. После того как прошли Донецк, когда самолет уже летел курсом на Харьков, Петушок не выдержал:

– О чем задумался, командир?

– Не о чем, а о ком… Замечательного человека встретил!

– Кто он, этот капитан? – вспомнил Венев.

– Ты видел, да? Видел? – обрадовался Андрей.

– Да так, мельком.

– Друг мой фронтовой! – с гордостью сказал Андрей. – Орел человек. Обратил внимание, какое у него лицо?

– Да, красивый парень, – поддакнул Петушок.

– Ты что?! Смеяться над человеком? – вспылил Андрей.

– Я? Нет, что ты, командир! – растерялся Петушок. – Я его только в спину видел…

– Тогда не врал бы, – упрекнул Андрей. – Он же обгорелый, но для меня его лицо лучше всех остальных.

Бортрадист повернулся и стал прислушиваться к разговору пилотов.

– Это Алексей Рязанов, бывший летчик-истребитель. Я с ним подружился в сорок пятом, в Германии. Мне мало пришлось повоевать, с полгода. Только школу закончил. Если бы не Леша, не летать бы мне сейчас.

– Расскажи, командир, это интересно.

– Интересно, говоришь? – задумался Андрей. – Теперь, пожалуй, да. А в тот день… Мы служили в одном полку, и даже летали в одной паре. Война уже заканчивалась, но бои, особенно на нашем участке фронта, велись ожесточенные. Помню, общая задача у нас была по форсированию реки…

Впрочем, мы расскажем читателю эту историю своими словами.

Плотное, словно высеченное из белого камня облако напоминало своей формой гигантский самовар. Оно висело над землей всего в двух километрах от места переправы наших войск, форсировавших широкую и быструю реку. Вокруг этого «самовара» кипели воздушные бои.

Движение войск на переправе шло полным ходом. На западном берегу наши десанты уже вступили в схватку с врагом, и к ним на помощь тянулись с восточного берега маленькими черточками понтонные мосты, удлиняясь с каждой минутой, и ползли точки баркасов и лодок.

Темно-зеленый массив леса, рассеченный серебристой лентой реки, беспрестанно покрывался блуждающими вспышками взрывов, будто сказочные маки появлялись и исчезали, оставляя лепестки черного дыма.

Распаленный воздушным боем, Андрей Шелест не замечал ни красоты облака, ни хрустальной прозрачности и чистоты неба, ни вечной прелести земли: мир врывался в его сознание не весенним дыханием природы, а ревом мотора, короткими словами команды в наушниках шлемофона и захватывающим дух ощущением скорости.

– Справа внизу «юнкерс»! – услышал он голос своего ведущего лейтенанта Рязанова.

Тяжелый «юнкерс», едва различимый на фоне леса, шел к переправе. Четыре «фоккера» прикрывали стервятника. Не сговариваясь, летчики круто развернулись и стали догонять его. Две пары других наших истребителей камнем упали с неба на «фоккеров» и связали их боем. На минуту-две создалась благоприятная обстановка, и Андрей, слегка отжимая ручку управления, пошел на сближение…

Вот он, стервятник, несущий смерть и разрушение! На его фюзеляже Андрей отчетливо увидел огненно-зеленую комету – хвастливую эмблему крылатого убийцы. Прильнув к прицелу, Андрей поймал в перекрестие ненавистную «комету» и нажал на гашетки пушки и пулеметов. Фашистский самолет дрогнул и стал крениться на правое крыло. От мотора повалил густой дым, и бомбардировщик вошел в крутую спираль. Некоторое время спустя в небе появились два парашюта, а горящий «юнкерс» врезался в землю столбом пламени и дыма.

Андрей перевел самолет в набор высоты, следя за командиром и неотступно следуя за ним. В висках стучало, несколько мгновений было трудно дышать от перегрузки, в кабине стояла жара, перед козырьком вдали промелькнуло белое облачко над горизонтом, и вдруг с левой стороны мотора появился пляшущий, злой язычок пламени.

Андрей закрыл бензокран, выключил зажигание, резко положил машину на правое крыло и ввел самолет в глубокое скольжение, надеясь сбить пламя встречной струй воздуха. Но пламя не унималось. Стало ясно, что вынужденная посадка неизбежна.

Оглянувшись, Андрей увидел самолет командира, коротко доложил по радио Рязанову о случившемся и стал выбирать место для посадки. Высота уменьшалась с каждой долей секунды, земля неудержимо приближалась. Вот, кажется, единственный клочок, пригодный для посадки, – ровная прямоугольная площадка шириной метров двести и длиной около километра. С запада и с юга ее прикрывал густой лес, а с севера ограничивал глубокий овраг. По ту сторону оврага – немцы… Как быть? Но раздумывать некогда, а то превратишься в живой факел!..

Андрей вывел самолет из скольжения и, выбрав южную сторону площадки, сел на нее, ближе к лесу. «Як» послушно приземлился на фюзеляж, со скрежетом смялся водорадиатор, лопасти винта погнулись. Андрей открыл фонарь, и жаркое пламя ворвалось в кабину. Задыхаясь и почти ничего не видя вокруг, Андрей, стиснув зубы, перевалился всей тяжестью своего большого тела за борт и кубарем скатился на землю, срывая с себя куски горящей одежды.

Издалека доносился гул сражения у переправы. В небе рычали самолеты, с сухим треском разрывали воздух пулеметные очереди.

Острая, жгучая боль охватила тело Андрея, словно пламя бушевало внутри него самого. По другой стороне оврага к нему бежали фашисты. Они что-то кричали, размахивая руками, на бегу беспорядочно стреляли из автоматов.

Низко над самым местом приземления Шелеста промчался самолет Рязанова, покачиваясь с крыла на крыло. Гул мотора резко ударил в уши и умчался вслед за самолетом… Сомнений не было; командир решил спасти его! Это придало Андрею сил. Он отбежал в сторону, прячась за свой горящий самолет, и стал наблюдать за действиями Рязанова.

Расчет оказался точным: Рязанов приземлился у края площадки. Самолет еще катился, посвистывая тормозами, а Шелест уже бежал за ним, почти не чувствуя боли. Когда машина стала, Андрей бросился к самолету и торопливо открыл крышку багажника.

– Быстрее! – крикнул Рязанов и стал заруливать к лесу, где было больше места для разгона перед взлетом.

– Готово! – хрипло отозвался Андрей.

Рязанов спокойно, словно все это происходило не на глазах у противника, а на своем аэродроме, осмотрелся, дал газ и, взлетев, взял курс на базу: горючего оставалось в обрез.

Из воспаленных глаз Андрея лились слезы. Ухватившись обожженными руками за металлическую раму фюзеляжа, он старался как-нибудь справиться с нечеловеческой болью и покачивался из стороны в сторону, словно это монотонное движение могло унять ее. Перед собой он видел тонкие трубочки, которые оплели сиденье пилота, и ноги Рязанова, обутые в добротные сапоги. Они плавно двигались на педалях руля поворота – одна вперед, другая назад…

Шелест потерял представление о времени, ему казалось, что летят они целую вечность, что он и родился вот с этой нестерпимой болью.

Вдруг его с силой дернуло вниз, а острая боль тысячами игл вонзилась в ладони, точно он схватил ими ежа. Затем его прижало к левому борту, в глазах потемнело. Струй воздуха сорвало простреленную в щепы крышку багажника.

С трудом подняв отяжелевшую голову, Андрей посмотрел вверх и увидел несколько фашистских истребителей. Вот справа мелькнули наши «яки», но «фоккеры» уже пошли в атаку. Рязанов попытался уйти от них, но фашистам все же удалось взять его на прицел: Андрей увидел в обшивке фюзеляжа несколько пробоин.

Андрей лег на пол багажника, а когда снова посмотрел прямо перед собой, то отчетливо увидел на черном сапоге Рязанова красное пятнышко. Он испуганно посмотрел на него и постарался уверить себя в том, что это ему показалось, но вот рядом с первым пятнышком появилось второе, третье…

Нервы стали сдавать, Андрей, превозмогая боль, приподнялся, чтобы увидеть хоть клочок неба над собой. То, что он увидел, заставило его позабыть обо всем остальном. Тупоносый «фокке-вульф», имея превышение метров двести, полого планировал прямо в упор на Андрея. Расстояние уменьшалось с каждой долей секунды: было ясно, что фашист поймал их в прицел и теперь лишь сокращает дистанцию, чтобы наверняка сбить. Рязанов же вел самолет по прямой, не видя врага сзади и не имея сил, чтобы повернуться самому или отвернуть машину в сторону. Теперь уже не было выхода!

Вдруг сверху появилась стремительная тень. Андрей невольно задрал голову, и крик радости и торжества вырвался из его груди. Это была знаменитая «семерка» – истребитель командира полка Дубова. Он камнем падал сверху, пикируя на «фоккера».

Но почему он не стреляет? Ведь уже пора… Значит… Значит, ему нечем стрелять! Дубов устремился на «фоккера». Еще мгновение – и страшной силы взрыв потряс небо. Два самолета – русский и фашистский – превратились в огненный шар, ощетинившийся тысячами осколков, и в голубом небе появилось круглое черное облако.

Андрей прислонился горячим лбом к металлу фюзеляжа, закрыл глаза и впал в забытье…

Рязанов был тяжело ранен: три пули прошили его тело, одна задела голову, разбила левый наушник шлемофона и разорвала ухо. Тело его обмякло, а голова стала тяжелой и склонялась все время на плечо. Тогда он поднял руку с сектора газа и, упираясь локтем в борт, стал поддерживать голову ладонью.

Заметив положение стрелок на циферблате – 12 часов 03 минуты, – он с трудом высчитал: до аэродрома оставалось тридцать километров, почти шесть минут полета. Эти шесть минут надо выдержать во что бы то ни стало.

Рязанов чувствовал, как с каждой секундой тело его становится холоднее и как бы легче, будто, качаясь на качелях, он все время устремляется вниз, в прохладное сырое утро. Яркое весеннее небо потускнело и тоже стало холодным, чужим. Вот впереди, с левой стороны мотора, на горизонте показалось голубовато-серое пятно озера. Надо держать нос самолета на это пятно: так легче, чем по цифре и черте компаса, выдержать заданный курс. Тонкая длинная стрелка часов кольнула черточку пятой минуты, и почему-то это отозвалось сильной болью в голове, точно кто-то вонзил в левое ухо длинную иглу. Рязанов прикусил нижнюю губу, и боль отступила. Он не совсем понял, что с ним произошло, но в груди его сейчас стало так, будто в ней была дверь и кто-то распахнул ее настежь, – стало прохладно и хорошо… Мысли его теперь как будто четче, острее взгляд, но челюсти дрожат, как в лихорадке, тело охватил озноб.

«Неужели смерть?!» – подумал Рязанов, и ему стало страшно. Но мысль о друге, жизнь которого сейчас зависела только от его стойкости, встряхнула его. «Пилотировать надо внимательно, – продолжал думать Рязанов. – Если я потеряю скорость, то самолет сорвется в штопор, и тогда нам обоим будет конец… Нужно проверить скорость по прибору. Где прибор скорости? Вот приборная доска…»