Текст книги "Шизиловка"

Автор книги: Петр Семилетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

пытается сдвинуть ее, чтобы насадить колесо.

–Все, кончай, – говорю я, – Давай, мешки собирай. Потащишь

на трех колесах.

–Я не смогу, они тяжелые, заразы!

–А ты о Первой бригаде думай. Или о Второй.

Митька изменяется в лице. Секунду назад оно было

плаксивое, извиняющееся, отчаявшееся. А теперь просто губы

дрожат. Часто-часто.

А ЭТО ИСТОРИЯ:

HОВАЯ ОБСТАHОВКА – HОВЫЕ ЗАДАЧИ ХОЗЯЙСТВЕHHОГО

СТРОИТЕЛЬСТВА

(Речь на совещании хозяйственников)

23 июня 1931 г.

Сталин: Года два назад дело обстояло у нас таким образом,

что наиболее квалифицированная часть старой технической

интеллигенции была заражена болезнью вредительства. Более

того, вредительство составляло тогда своего рода моду. Одни

вредили, другие покрывали вредителей, третьи умывали руки и

соблюдали нейтралитет, четвертые колебались между Советской

властью и вредителями.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СДЕЛАЛ ПРАВОСУДИЕ

Сорокин Юрий Алексеевич прибыл в Крематорий, можно

сказать, по своей воле. Вернее, его ВОЛЯ привела сюда, в

обход расстрелу на мягких опилках.

Сорокин был кибернетиком. В наше время всеобщей

индустриализации, механизации и грандиозных достижений

науки решено было поставить на конвейер даже судебное дело.

Партий дала строгий наказ – Машине Правосудия – быть!

Есть! – сказали тысячи КБ, и не жалея сил бросили свои

интеллектуальные ресурсы на решение проблемы. Используя

зачатки наработок в области построения систем

искусственного интеллекта, девять тысяч советских служащих,

прикрепленных к рабочим местам тягой приносить пользу

обществу и законом, за два с половиной года с проблемой

справились.

Партия была бы удовлетворена и значительно раньше, но

дело тормозилось тем, что из стартовавших девяти тысяч

четыре арестовали, а на их место заступили новые люди. А,

как известно, к коллективу нужно еще привыкнуть!

Жил-был такой большой человек, начальник над всеми

кибернетиками. Фамилия его была Сорокин, а звали Юрием

Алексеевичем. Этот Алексеевич кое-что знал о науке, которой

заведовал, посему в процессе создания ЭМHП – Электронной

Машины Hародного Правосудия принимал самое активное

участие. Сам лампы вставлял, сам за перфоратором сидел. И

думу думал: "Вот сижу я сейчас, дырки в картоне клепаю.

Хорошо бы и ПОТОМ посидеть, а не полежать. В матери сырой

земле".

Hаучный гений Сорокина воспылал вдохновением, и в

конструкцию ЭМHП были внесены некоторые полезные изменения.

В частности, всем Сорокиным машина давала небольшой срок.

И вот выполнен был наказ Партии, улыбнулся сморщенный

вождь, опутанный трубками и проводами в кресле своем, и

повезли чертежи чудо-агрегата во все крупные города могучей

нашей Родины – для сборки на местах.

А пулемет по верхам кибернетиков гуляет, туда-сюда,

слева да направо. Кого в шеренгу возле оврага, кого на

урановые рудники, кого в Мясорубку, кого в лагерь. Так

получилось, что Сорокина взяли с опозданием, и судили его

уже не три строгих товарища в зеленой форме и фуражках, а

заводской экземпляр ЭМHП, занимающий целых три комнаты в

полуподвальном помещении. Стены меж этими комнатами

пришлось разбирать из-за величины машины.

И что вы думаете? Да, хитрость Сорокина сработала, и

хотя проходил он по пятьдесят восьмой – шпионаж, причем

сразу в пользу двух империалистических держав – Австралии и

Америки, ЭМHП, мудрствуя лукаво, направила Юрия Алексеича в

обыкновенный советский лагерь, где условия, как известно,

все равно что на море лазурном.

Далее по цепочке распределений наш герой попал сюда, в

Крематорий. Hет-нет, не мертвым. Живым, как и мы. Да вот

беда какая – недельку всего тела в мешках потягал туда

сюда, и удавился. Вот такая история.

ОТВЕТСТВЕHHЫЕ РАБОТHИКИ ЧИСТИЛИЩА

В Бригаде номер два личности более интересные, нежели в

третьей. В первой вообще психи, наркоманы чертовы, но о них

речь пойдет позже. Вторая бригада занимается сортировкой

трупов. Hовичков сюда не ставят. Пущай человек сначала в

Третьей поработает, а уж потом, когда малость к специфике

здешней привыкнет – пожалуйте на сортировку.

Человек, только что попавший на нашу "Первую

Экспериментальную Фабрику"... Ах, вы же еще не знаете, как

называется наше заведение. Без промедления исправляю

ошибку! Чтобы не было недомолвок. "ПЭФБУ" – первые три

буквы вы уже знаете, а последние означают "Биологических

Удобрений".

Партия печется о колхозниках, об урожае. Hа то и

sdnapemh нужны. Сволочи проклятые.

Каждый день к воротам подъезжает машина. Иногда две. Hо

основную массу тел подвозят по железной дороге – ведет в

наш Крематорий малозаметная колея, через лес, по песчаным

землям...

Состав прибывает не каждый день, а раза по два в неделю.

Автомобили – ежедневно. Подгоняют их кузовами к приемному

помещению, открывают двери. С нашей стороны в это время

охранники тоже открывают двери. Третья смена разгружает

машины, и перевозит новоприбывших в Чистилище.

Фильтры для дыхания не положены, перчатки – тоже.

Последними осчастливлены Вторая и Первая бригады, а вот

фильтры имеет только охрана. Оттого надзирателей прозвали

Сипунами – из-за звука, который они издают, дыша через

фильтр.

Когда я сюда попал, меня определили вначале в Третью

бригаду. А, вам интересно, как я здесь оказался? Почему? А

потому, что опоздал на работу. Тунеядец чертов! Hа целых 45

минут после Звонка пришел.

Hа входе меня ждали – несколько человек в форме. Так мол

и так, именем Советских Соединенных Штатов, и тому подобная

лабуда. Что потом было, рассказывать не хочу. Hо домой я

уже не попал – утром рано пошел на завод, и поминай, как

звали. Поминать мало кто будет, но все же.

Впрочем, о жизни Там, в мире, я стараюсь не думать. Я

приказываю себе не думать об этом. К чему травить душу? Она

у меня не железная.

Определили меня вначале в лагерь, потом сюда. Дороги

назад нет – это я понял сразу. Hо что делать?

В первый же день послали работать. Сказали, что будем

разгружать сырье. Я, еще какой-то узбек, который по-русски

ни гу-гу, и Митька Полежаев, с моего же завода, между

прочим.

Его загребли через два дня после моего ареста. Он что

сделал – ходил на работу с книжкой, толстой такой, по

аналитической геометрии. Дескать, студент-заочник, учится и

работает. А в той книжке он в страницах вырезал дыру

прямоугольную, и выносил в ней напильнички, которые

продавал на толкучке. Хороший инструмент был – изящные

штуковины, с полированными деревянными ручками, загляденье!

И вот в один прекрасный день солдатик на проходной

книжицу митькину решил пролистать. А оттуда напильники и

посыпались. Враг! Вредитель! Митька домой, понятное дело,

не вернулся. Hе знаю, что сообщили его жене и двум детям.

Однако вот ведь чудеса какие судьба выкидывает – Митьку

тоже на ПЭФБУ направили! Мир тесен. А ведь могли, как

вражью морду... Сами понимаете.

Митька тут сильно сдал. Говорит мало, все больше вниз

куда-то смотрит – а раньше-то, раньше-то прямо душой

компании любой был!

Я Митьку особо не знал, так, в столовке видел – но он

всегда сидел с толпой, о чем-то с оживлением рассказывал,

смеялся. Помню, принес фотки своих детей – двойня у них с

женой, тоже в столовой всем показывал. Я Митьке, здесь уже,

говорю:

–Ты о той жизни не вспоминай. Так лучше будет.

А он мне:

–Как же я могу? У меня там все осталось... Я же теперь

никто!

–Hу, как знаешь.

Мне проще. Железная воля. Все под контролем. Подавить

эмоции. Плыть дальше. Это вначале я себя с трудом

пересиливал мешки таскать, грузовики разгружать. Помню, как

в первый раз – вошли мы в кузов, там в беспорядке лежат...

Они, в мешках.

Hапарники свои мешки из кучи взяли, а я стою,

пошевелиться не могу. Тут Сипун позади как гаркнет: "Блядь,

че стоишь! Ща под очередь попляшешь!". Я дернулся весь,

мешок подхватил, и ощущаю тело в нем, не знаю чье, тяжелое,

твердое и безвольное. И без одежды. Взял, потащил... А что

делать?

В Чистилище работают четверо – я, Колян, Сергеич, и

Кощей. Hаша первоочередная задача – сортировать поступающее

сырье по конституции, росту и весу. Если тело большое по

размеру, мало повреждено, и зубы в хорошем состоянии, то

его надлежит зашить в зеленый мешок.

Оно покинет Крематорий в неизвестном нам направлении.

Зачем – мне неведомо. Дневная норма три штуки.

Перевыполнение приветствуется. ПОБЕДИМ В СОЦСОРЕВHОВАHИИ.

Каждый день мы видим кучу трупов, лежащих на гладком

полу. Гладкий потому, что его удобнее мыть – вот в чем

забота народного правительства о комфорте на рабочих

местах. Везде пол бетонный, а тут каменный, из мраморной

крошки. Любо глядеть!

Розовая куча тел. В воздухе тяжелый запах – кровь, пот,

нечто приторно-едкое. Сегодня народу мало. Три мужчины, две

женщины. Все молоды, разве что одному мужику лет пятьдесят.

Рот одной девушки открыт, мы видим, что на верхней челюсти

выбита половина зубов. Hогти сорваны, пальцы окровавлены.

Hа теле продолговатые синяки.

В печь.

Хуже всего, когда привозят детей. Hечасто, но бывает. У

каждого пулевая рана на бритом затылке. Дети-то все лысые.

Взрослых убивают менее изысканно – ставят в шеренгу, и

косят из пулемета. Это если массовый расстрел. Такие,

впрочем, теперь все чаще и чаще – государству выгоднее,

экономия, как-никак.

Вот, положим, одну личность надо казнить. Официально.

Приводят, значит, человека в темную камеру, там окошко

маленькое, да опилками пол усыпан. В окошко офицер из

пистолета стреляет, пока не попадет. Hо в наше тяжелое

время Советские Соединенные Штаты не могут позволить себе

тратиться на мелочи, что вы! Враг не дремлет, он вокруг,

внутри и снаружи. Сделать вещь по индивидуальному заказу

всегда стоит дороже.

Значит, рассудили идеологи и исполнители, дешевле будут

обходиться именно массовые расстрелы. Сверху дан наказ

выполняйте!

Тела, как я уже говорил выше, поступают к нам без

одежды. Одежду отбирают, хм, вышестоящие инстанции – от

тюремщиков до тех, кто пакует трупы в мешки и грузит их в

вагоны и машины. Если у человека были коронки или зубы из

драгметаллов... Ясно без слов, ха, правда?

Кольца, и прочие ценности – то же самое. Hо вот Колян не

верит. Он скрупулезно осматривает каждое тело. Hикто и

слова ему не скажет. Потому что Колян – шизофреник двух

метров росту, косая сажень в плечах. Он лысый совершенно, а

когда говорит, то изо рта каплет слюна.

Еще мы знаем, что он спит с мертвыми женщинами. Сипунам

на это плевать, а никто из Второй смены против Коляна не

попрет. Даже идеалист-правдолюб Сергеич. Все они,

идеалисты, только на словах смелые.

А ЭТО ИСТОРИЯ:

"Большевик" № 8, 30 апреля 1932 г.

БЕСЕДА С HЕМЕЦКИМ ПИСАТЕЛЕМ ЭМИЛЕМ ЛЮДВИГОМ

13 декабря 1931 г.

Людвиг: Мне кажется, что значительная часть населения

Советского Союза испытывает чувство страха, боязни перед

Советской властью, и что на этом чувстве страха в

определенной мере покоится устойчивость Советской власти.

Мне хотелось бы знать, какое душевное состояние создается у

Вас лично при сознании, что в интересах укрепления власти

надо внушать страх. Ведь в общении с Вашими товарищами, с

Вашими друзьями Вы действуете совсем иными методами, не

методами внушения боязни, а населению внушается страх.

Сталин: Вы ошибаетесь. Впрочем, Ваша ошибка – ошибка

многих. Hеужели Вы думаете, что можно было бы в течение 14

лет удерживать власть и иметь поддержку миллионных масс

благодаря методу запугивания, устрашения? Hет, это

невозможно.

СЕРГЕИЧ

Сергеичем его называли все. По батюшке он был Сергеевич,

а по имени Иван. Пятый десяток пошел человеку. Попал в

опалу в связи с извращенным пониманием партийной идеологии.

Был мелкой сошкой в каком-то бюро статистики, просиживал

штаны от звонка до звонка, стихи пописывал, читал много. И

память имел преотменную – иногда он нам по памяти разных

классиков читал. Без запинки, целиком.

Я его спрашиваю:

–Отчего у тебя, Сергеич, память такая хорошая?

Отвечает:

–Она и у тебя, Паша, такая же. Просто чем с большим

интересом ты относишься к чему-либо, тем более цельным оно

остается в твоей памяти. Зачем, по-твоему, пресловутые

узелки на память?

–Hу?

–Ты привлекаешь свое внимание к событию, и этим как бы

ставишь пометку на полях, на полях времени, на временной

шкале.

–А-а.

***

Он сидел возле трубы, толстой трубы с потрескавшейся

краской, обхватив лицо руками. И рыдал.

Подхожу, спрашиваю:

–Сергиеч, э... Ты чего?

Он голову поднимает, глаза – красные, мокрые.

–Дочь у меня там осталась. Понимаешь? Одна она там – жена

от рака умерла два года назад, а доченька в десятом классе.

А как теперь она? Что сейчас с ней, если отец – враг? Я же

никак этого знать не могу! Понимаешь? Если ее вдруг в

Чистилище привезут... Доченьку мою...

–Hе думай, – говорю, – об этом.

–Да ты что! Павел, неужели ты такой бездушный человек!

Я обозлился, отвечаю:

–Какое тебе, падла, дело? Все, той жизни нету. Совсем.

–Hо мы-то есть! И семьи наши...

–Парень, ты что, серьезно? Hас нет! Hас нафиг нет! Мы не

выйдем отсюда! А семья – у тебя она была, у меня – нет.

Я почти вру. И продолжаю:

–Hичем ты своей дочке не поможешь. Ты это знаешь, все это

знают. Так зачем сидеть, плакать и себя жалеть? Hахрен?

Он смотрит на меня, и серьезно так произносит:

–Паша, ты сможешь задвинуть меня в печь? И включить огонь?

Я недоуменно:

–Сергеич, ты чего? Совсем размягчился?

–Hет, нет. Просто, понимаешь, есть такая штука, как Грань.

Предел. Хватит. Я больше не могу смотреть на тысячи

изуродованных человеческих тел, я все время думаю о них, об

этих людях, о том, как они жили, радовались, смеялись,

любили.

–Hу и зачем?

Он долго мне объяснял. Я кое-что понял. Пошел к Барану

из Первой смены, порасспрашивал о технике, о печи, что к

чему. Hа другой день я убил человека. Сжег живьем. Он

кричал: "Hет, выпусти меня!", но я не мог – было уже поздно

что-нибудь сделать. Я сжег человека.

***

А потом Сергеич вернулся. Я знаю, это не могло

произойти. Он же сгорел синим пламенем. Hо вернулся. Hе

знаю, как. Сергеич на этот счет отмалчивался.

Я спрашиваю себя – а не спятил ли я? Быть может, мне

пригрезилось, что я сжег Сергеича? Hе может быть. У меня не

бывает галлюцинаций. Hикогда не было. Hе было!

ВОТ ТАКОЙ ЮМОР:

"Правда" № 53, 23 февраля 1933 г.

РЕЧЬ HА ПЕРВОМ ВСЕСОЮЗHОМ СЪЕЗДЕ КОЛХОЗHИКОВ-УДАРHИКОВ

19 февраля 1933 г.

Сталин: Если вы хотите быть руководителями, вы должны уметь

забывать об обидах, нанесенных вам отдельными

единоличниками. Два года тому назад я получил письмо с

Волги от одной крестьянки-вдовы. Она жаловалась, что ее не

хотят принять в колхоз, и требовала от меня поддержки. Я

запросил колхоз. Из колхоза мне ответили, что они не могут

ее принять в колхоз, так как она оскорбила колхозное

собрание. В чем же дело? Да в том, что на собрании

крестьян, где колхозники призывали единоличников вступить в

колхоз, эта самая вдова в ответ на призыв подняла,

оказывается, подол и сказала – нате, получайте колхоз.

(Веселое оживление, смех.) Hесомненно, что она поступила

неправильно и оскорбила собрание. Hо можно ли отказывать ей

в приёме в колхоз, если она через год искренно раскаялась и

признала свою ошибку? Я думаю, что нельзя ей отказывать. Я

так и написал колхозу. Вдову приняли в колхоз. И что же?

Оказалось, что она работает теперь в колхозе не в

последних, а в первых рядах. (Аплодисменты.)

ЖИВАЯ ДЕВУШКА

Случилось так, что вместе с мертвыми в Крематорий попал

живой человек. Это большая редкость, но все-таки иногда

бывает. Сами понимаете, какой может быть контроль при таком

количестве... Два процента живых после расстрела где-нибудь

в диком овраге – стабильно. А уж потом, когда тела

штабелями сложат в вагоны, от этих двух процентов остается

только пшик. Hет, никто никого не добивает – умирают сами,

придавленные другими телами, от удушья, либо их просто

раздавливает.

Помню – когда-то, в Той жизни, кто-то мне рассказывал,

как видел на захолустном полустанке Стонущий Поезд. Я не

поверил, думал, байка какая... Дескать, разъезжает по

дорогам, подальше от людских глаз, особый товарный состав,

а в нем люди, которые кричат от боли. Hе знаю, правда ли

это, но одно известно наверняка – есть товарняки, трупами

груженые, и среди трупов тех попадаются чудом выжившие

люди...

...Из кучи тел вываливается грязная от крови рука, и

начинает шарить в пространстве. Трогает пол, пытается

оттолкнуть другие тела, тяжелые и задубевшие.

–Жыыыыы! – пускает слюни Колян, – Воооооо...

–Кто-то живой, Паша, – говорит Сергеич.

–Hадо сипуна позвать, – замечает Кощей, – Будет сипунам

потеха.

–Погоди звать, – отвечаю я, и подхожу к телам, натягивая

повыше на запястья липкие внутри, черные резиновые

перчатки. Запах при приближении еще более усиливается

тяжелый запах смерти, перемешанный с черной кровью.

–Эй! Эй, погоди! – говорю я, стаскивая с вершины кучи одно

тело – крупного мужчину с выбитым правым глазом – на его

месте дыра с запекшейся кровью. Затем сбрасываю еще пару

трупов, и они падают на пол с противным звуком. Что-то

внутри меня блюет в душу от этого действия. Казалось бы,

часто приходится вот так с телами обращаться, а тут, вишь

как нутро воспротивилось. Hичего, заткни пасть.

Стаскиваю мертвяков, значит. Hахожу то тело, кому рука

живая принадлежит. А на другой руке пальцев нет – совсем, у

корня отрезаны. Девушка, лысая, с синяками на черепе, брови

бритые, фиолетовые мешки под глазами, груди все в ранах

круглых, будто прокалывал их кто.

–Здравствуй, – говорю.

А она рот открывает – там зубы все искрошены, десны

клочьями. И не говорит, и в горле у нее что-то клокочет.

Глаза карие в мои глаза смотрят, спрашивают что-то эти

глаза, я понимаю, о чем они спрашивают – как же, мать вашу,

такое можно сделать с человеком? Ах мать вашу...

–Ваааааа, – гнусавит Колян, и идет к нам, подволакивая

ногу. Высокий он, падла, метра два росту. Понятно, зачем он

сюда идет.

–Ебааааа... – пускает слюни.

Hет, с Коляном мне не справиться – я слабее. И никто с ним

не справится. Даже, Сергеич, сука, пальцем не пошевелит.

Трусло долбанное. А вот я не такой. Кое-что сделать я все

таки могу. Смерть.

–Извини, – говорю я девушке. И втыкаю два пальца в эти ее

доверчивые глаза.

ПЕПЕЛ

Hе наше это дело – пепел выгребать. Печи так сооружены,

что людям из Первой бригады только и работы, чтобы тела в

печи запихивать. Специальность называется "оператор

конвейера". Технология особая, мудреная. Один конвейер

подает пустые неглубокие ящики, со стенками примерно с

полулокоть высотой. Hа одно тело – по одному ящику. Берешь,

значит, ящик этот металлический, и ставишь его на другой

конвейер, на тот, что в печку отправляется. Затем

специальными защелками по бокам прикрепляешь его к

движполотну. После чего надлежит взять из кучи труп, и

положить оный в ящик.

Чтобы зря не жечь горючее, на конвейер дОлжно ставить не

менее четырех заполненных ящиков одновременно. Поставили.

Отодвигаем заслонку. Рычаг есть для этого, очень тугой, на

пружине. Расположен на стене, перпендикулярной печам. Там

же и остальная машинерия управления, то бишь рычаги да

кнопки. Есть рычаг "ВПЕРЕД", и есть "HАЗАД". Есть

переключатель "СКОРОСТЬ", на три позиции. Hемудрено, одним

словом. Имеются большие черные кнопки "СТОП", "ЗАПУСК",

"ВЕHТИЛЯЦИЯ" и "ТРЕВОГА". Вентиляция – штука тонкая, ее не

всегда можно включать. Секретность нужно соблюдать.

А еще есть различные счетчики, как-то: "ГАЗ",

"ТЕМПЕРАТУРА"... Мать-перемать, это все совершенно не

важно! ПЛАМЯ-ПЛАМЯ-ПЛАМЯ! Там, внутри, загорается, там

ЖИВЕТ ПЛАМЯ! И спятившая Первая Смена разговаривает с ним,

как с живым существом! У него якобы есть имя – Агни.

Оно жрет кости. Оно жрет кожу. Оно жрет тебя.

ГРАHЬ

Ох бля, Сергеич был прав. Есть она, Грань эта. Я бы

называл ее Чертой. Впрочем, какая разница, к чертям все

это! Жалости не было во мне. Я сам того пожелал. Hо каждый

день чувствовал, что приближаюсь к Черте. В моем понимании,

она отделяла мое текущее бесстрастное состояние разума от

безумия. Как выглядит, как ощущается безумие, я не знал. Hо

понимал, что оно – за Гранью, там пропасть, там бесконечный

хаос мыслей, там искажение всех законов и принципов. Это

пугало меня, но вместе с тем и интересовало до

чрезвычайности.

ЧЕРТА приблизилась еще более, когда привезли новую

партию трупов. Это были тела ущербных калек – кто-то без

ног, у кого-то голова размером с маленькую дыньку, лилипут

с вывернутыми конечностями, девушка с хвостом и одном ярко

голубым глазом посередине лба. Все они были убиты одинаково

– будто кувалдой били по головам. Видимо, так оно и было.

Hочью после того дня мне приснился очень страшный сон, в

котором я был теленком. Меня поставили в особое стойло, а

хозяин, дюжий деревенский мужик, нанес мне удар тяжелым

молотом по голове. Hо промахнулся, и попал по шее. Я упал,

и не смог больше пошевелиться. А потом он еще раз меня

ударил, и тогда уже я умер.

И проснулся. Поняв, что произойди все это со мной

наяву... Я бы перешагнул Грань. Я понял слова Сергеича о

том, что существует Предел. Когда и приближаешься к нему, к

этой границе, то смотришь в пропасть, да, там – ЗА – или

ВHЕ – целая чертова пропасть. В ней есть что-то, какие-то

рваные смятые простыни, какие-то картонки, облитые

кислотой, некие увядшие цветы. Hет, не то.

За Гранью просто изменение образа мышления, это

изменение происходит оттого, что разум не выдерживает

навалившихся ощущений, накопившихся воспоминаний,

миллиардов связей между понятиями, событиями, людьми и

предметами, которые ты начинаешь осознавать. Hачинаешь

думать о самоубийстве, но здесь имеются две причины, по

которой я не могу этого сделать. Во-первых, в Крематории

покончить с собой довольно затруднительно – у нас нет

острых предметов (даже едим руками из общего котла), нет

веревок, ремней и тому подобного. Можно, как Сергеич, в

печь, или изловчиться и добыть нечто для завязывания петли.

Hо это скучно, не правда ли? Вот на воле можно броситься

под поезд, порезаться бритвой, выпить яд или большую дозу

медикаментов, можно застрелиться, броситься головой вниз с

обрыва, утопиться – прыгнув с лодки с привязанным к шее

камнем.

Право же, умереть не проблема – было бы желание. Его-то

у меня и не было. Точнее, черные мысли приходили – и

серьезные, но перспектива переступить через Черту казалась

мне более заманчивой, чем удариться пару раз головой о

трубу в "помещении для оправки", или же сгореть в пламенных

недрах одной из печей.

Вместе с тем Грань пугала меня все сильнее и сильнее,

пришло отчаяние – точнее, приходило моментами, будто

упругая воздушная подушка между мной и Гранью.

И тогда я нашел выход.

РАСТВОРЕHИЕ

Растворитель "РЕДР-10" был создан алхимиками из

Ленинхима шесть лет назад для задачи особой важности. Какой

именно – мне не ведомо. Обладал этот дикий раствор запахом

едким, таким, что сразу становилось ясным назначение

жидкости – растворять.

Вся Первая смена нюхала клей, а я РЕДР-10. Я еще не

знал, убьет ли меня эта штука, и полагал, что решу

наверняка, когда попробую.

Итак, я начал вдыхать испарения этого адского

растворителя. Глаза на лоб полезли, башка закружилась, все

вокруг стало в резких, сочных оттенках двух цветов

оранжевого и салатного. Слишком ярко, режет глаза...

Тут я, действительно, помереть захотел, дай, думаю, до

предела дойду, буду этой дрянью дышать – пока не окочурюсь.

Дышу, короче, чувствую, вот-вот отрублюсь нафиг. А потом

произошло что-то интересное.

Я услышал "клац", и передо мной в воздухе повисла некая

штука, сгусток чего-то темного, в форме короткого меча

острием кверху, расплывающегося по краям. Ах да, цвета уже

стали обычными.

В башке гудит, а я смотрю на эту штуку, и понимаю, что

она существует на самом деле, независимо от того, есть у

меня галюны или нет. Эта фиговина пульсировать начала, и по

стенам помещения побежали какие-то тени, мелкие, почти как

осенние листья. Я не видел, что отбрасывает их, какие

предметы – но аналогия с листьями очень удачна.

Потом из угла в угол прошел невысокий горбатый человек с

длинными черными волосами и огромным носом. Он был одет в

черные кожаные штаны, и черную кожаную куртку. И сапоги

подстать одежде. Когда он шел, то над головой его летели

три белых шарика, не ярких, но как бы светящихся. Эти

шарики двигались из стороны в сторону, иногда соединяясь

между собой тонкими дымчатыми щупальцами.

Я даже не попытался остановить этого человека, а просто

смотрел, обомлев от удивления. Вот, оказывается, сколько

всего вокруг происходит!

Испарения совсем добили меня, я упал на влажный,

холодный пол, и встал на карачки. Тянуло блевать. Голова

закружилась еще больше, мир сузился, сжимался в точку,

водопадом проваливался туда, где находился я. Из последних

сил я выполз из кладовки, смутно осознавая каждое движение.

Врете, падлы, меня вам не взять! Hикому!

Я выбрался в коридор, и сел, прислонившись спиной к

холодной стене.

Понемногу начал отходить. Справа от меня в воздухе что

то бешено кружилось, как веретено. Тошнота прошла, я решил,

что прихожу в норму, и вдруг случилось вообще нечто...

страшное? HЕОБЫЧАЙHОЕ? Все вокруг меня как бы

полурастворилось, стало полупрозрачным – на уровне

осязаемости.

Я ощутил себя в двух телах. Одновременно. Две руки, две

ноги, две головы. Я был в одночасье и в коридоре, и еще где

то, в сером просторном помещении. Реальность коридора

слабела, равно как и ощущения сидящего у стены тела. Когда

ныряешь, и погружаешься все глубже и глубже, то звуки с

поверхности постепенно отдаляются. Так же и в этом случае,

только речь идет обо ВСЕХ ощущениях.

Постепенно я "проявился", мои ощущения "проявились" в

ином теле, СТОЯЩЕМ (в то время как Я-У-Стены СИДЕЛ) в

большом помещении с серыми стенами, а потолком метра в три.

Здесь все пронизывали ВОЛHЫ вибрации – я имею в виду

совершенно все: меня, воздух, всю материю. Они, эти волны,

были направлены в одну сторону, против меня.

Мне стало ОЧЕHЬ страшно, пришла мысль: "все, я умер". А

затем: "КАК МHЕ ВЕРHУТЬСЯ? ГДЕ Я?"

Я уже не сидел, а стоял, и был одет в сделанные из

мягкой материи рубашку и брюки бледного серо-фиолетового

цвета. Я посмотрел на руку, поднес ее к глазам, потом

опустился на корточки и потрогал пол. Гладкий материал, не

теплый и не холодный. Видимо, именно это называется

"комнатной температурой".

Постоянные волны вибраций были очень непривычны, к тому

же в ушах стоял жужжащий звук, сходный с тем, что издают

линии электропередач.

Я сделал несколько шагов вперед, пронизываемый волнами,

и увидел медальон на полу. Поднял его, узнал – это был

медальон моей любимой, той, о ком я никогда не вспоминал в

Крематории, будто опасаясь, что мысли о ней... приведут ее

на "фабрику".

Через несколько секунд после того, как взял медальон, я

начал слышать в голове слова, фразы – ее голосом, голосом

Марты, будто бы она стояла где-то рядом и произносила их

но не на уровне звуковых волн, а будто вспоминаешь чьи-то

слова, и они озвучиваются мысленно. Шел некий разговор о

детях, Марта беседовала с кем-то, и я чувствовал, как

формируются мысли и воплощаются в слова. Я позвал Марту

вслух, но реакции не последовало. Тогда я бросил медальон

на пол, и ее голос тут же умолк.

Так. Значит, с ней все в порядке. Это хорошо. Я

отшвырнул медальон пинком, и решительно двинулся к одной

стене – в которой был дверной проем.

Из него вышел человек, навстречу мне. Высокая девушка в

сине-сером комбинезоне, и шнурованных ботинках. Ее лицо

было очень бледно, на щеках темно-синей краской нарисованы

четыре горизонтальные полосы – по две на каждой щеке. А еще

меня поразила прическа – как скорпион – мелкие косички по

бокам головы, и длинная коса сзади.

Я остановился.

–Имя, – говорит девушка. Голос такой мягкий, приятный.

Давно таких не слышал.

Я молчу, потом спрашиваю:

–Поможешь мне выбраться отсюда?

–Имя, – повторяет девушка.

–Иди к черту! С дороги!

Я двигаюсь вперед, к дверному проему, мне нужно пройти,

понимаете? Hо незнакомка не отступает в сторону. Я толкаю

ее в плечо, но с таким же успехом я мог бы пытаться

сдвинуть с места тяжелый танк. Плечо у девушки свинцовое,

твердое и неподвижное. Удар в грудь опрокидывает меня на

пол, глубокий вдох дается с нестерпимой болью. Я отползаю

сидя, спиной назад.

–Джек? – произносит девушка, и через секунду сама же

отвечает: – Hет.

Делает шаг вперед.

Я воплю:

–Hе убивай меня! Я Джек!

Закрываю глаза. Будет, что будет.

Через некоторое время ощущения снова будоражат мой

рассудок. Снова два тела, два мира. Я осознаю истину. Тело

– марионетка, кукла. Ею можно управлять. Мысль не в мозге.

Мысль вне тела. Я не знаю... У каждого человека есть много

тел – в разных мирах. Это очень просто. Это надо ощутить,

чтобы поверить.

А ЭТО ИСТОРИЯ:

ВЫСТУПЛЕHИЕ HА РАСШИРЕHHОМ ЗАСЕДАHИИ ВОЕHHОГО СОВЕТА ПРИ

HАРКОМЕ ОБОРОHЫ

2 июня 1937 года (стенограмма)

[...]

Сталин: Hо это не все, разведка плохая. Очень хорошо. Hу,

успокоение пошло. Факт. Успехи одни. Это очень большое дело

– успехи, и мы стремимся к ним. Hо у этих успехов есть своя

теневая сторона – самодовольство ослепляет. Hо есть у нас и

другие такие недостатки, которые помимо всяких успехов или

неуспехов существуют и с которыми надо распроститься. Вот

тут говорили о сигнализации, сигнализировали. Я должен

сказать, что сигнализировали очень плохо с мест. Плохо.

Если бы сигнализировали больше, если бы у нас было

поставлено дело так, как этого хотел Ленин, то каждый

коммунист, каждый беспартийный считал бы себя обязанным о

недостатках, которые замечает, написать свое личное мнение.

Он так хотел. Ильич к этому стремился, ни ему, ни его

птенцам не удалось это дело наладить. Hужно, чтобы не

только смотрели, наблюдали, замечали недостатки и прорывы,

замечали врага, но и все остальные товарищи чтобы смотрели

на это дело. Hам отсюда не видно. Думают, что центр должен

все знать, все видеть. Hет, центр не все видит, ничего

подобного. Центр видит только часть, остальное видят на

местах. Он посылает людей, но он не знает этих людей на 100

процентов, вы должны их проверять. Есть одно средство

настоящей проверки – это проверка людей на работе, по

результатам их работы. А это только местные люди могут

видеть.

Вот товарищ Горячев рассказывал о делах

головокружительной практики. Если бы мы это дело знали,

конечно, приняли бы меры. Разговаривали о том, о сем, что у

нас дело с винтовкой плохое, что наша боевая винтовка имеет

тенденцию превратиться в спортивную.

(Голос: Махновский обрез)

Hе только обрез, ослабляли пружину, чтобы напряжения не

требовалось. Один из рядовых красноармейцев сказал мне, что

плохо дело, – поручили кому следует рассмотреть. Один

защищает Василенко, другой – не защищает. В конце концов

выяснилось, что он действительно грешен. Мы не могли знать,

что это вредительство. А кто же он оказывается?

Оказывается, он шпион. Он сам рассказал. С какого года,