Текст книги "Балакирев"

Автор книги: Петр Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Можно представить, что чувствовала Ильинична, слыша такое решение! Однако она ещё совладала с собою и, поклонившись в пояс её величеству, сказала почти спокойно:

– Без воли вашей, государыня, я бы за Ивана и не подумала ладить свою Дуняшку… А коли сами изволите ей обещать женишка напредки, нам ещё лучше всего… И я, и племянница только и можем дышать одною вашей милостью… Истинно, клеветать на меня всякий готов… Одна заступа, матушка моя, ты, богоданная повелительница…

Грохнулась в ноги и поцеловала ручку её величества. При целовании руки прошибли слезы у бедной, притесняемой будто бы, Ильиничны. Понятно, слезы эти произвели полный эффект.

Глава III. В водовороте

Судьба Вани теперь должна была бы получить, по-видимому, естественное развитие, но душе его пришлось ещё вынести неожиданные бури.

Уж и то было недурно, что не успела увидеть Ильинична бабушку в этот вечер. Мысль лично познакомиться с отцом Егором была решительным шагом в пользу Ваниных интересов.

Нечего говорить, что мысль эта Лукерье Демьяновне подсказана была её спутницею попадьёй, тоже в своём роде не последней дипломаткой.

Мы уже знаем из предшествующего, что Анфиса Герасимовна была испытанным другом Балакирихи. И если, обдумав все крепко, приходила она к какому-то решению, то умела и помещицу повернуть к нему да так, что та, думая, будто ей самой пришло это в голову, на самом деле только выполняла подсказанное попадьёй.

Сама жена священника, Анфиса Герасимовна очень высоко ставила священный чин и с той минуты, как услышала от Лукерьи Демьяновны, что Ваня хочет жениться на поповне, нашла, что разумнее и богоугоднее этого соединения и быть не может. А что бабушке внушила мамка – благо малый не того хочет – нечего и ждать от подобной затейки проку.

При объяснении с внуком, когда он рассказал ей прямо и решительно о выборе своего сердца, Демьяновна ещё удерживалась от гнева, но, придя к себе, помещица разразилась громом упрёков внуку и угрозами не позволить ему жениться на поповне.

Анфиса Герасимовна слушала все внимательно, глядя по обычаю своему в глаза Балакирихе и ожидая конца пыла. Как у всех самолюбивых людей, первый пыл должен был пройти скорее, если не встретит возражений, а затем, если осторожно подойти, да умело взяться, легче, чем когда-либо, можно поворотить дело наоборот.

Анфиса была права, дождавшись даже скорее, чем можно было думать, наступления своей очереди говорить. Мало того, ей сделано было даже предложение высказаться.

– Ну, мать моя, а как ты думаешь? – спросила Лукерья Демьяновна свою внимательную слушательницу, кончив свою отповедь и переводя дух с видом явного утомления.

– Господь Бог, знать, ещё на нас, грешных, не вконец прогневался, коли отроку, можно сказать, Ивану-то Алексеичу на сердце положил слово истинное: не зариться на чужи достатки… а все упование возложить на Создателя, не боясь страха и угроз человеческих…

– Все так, может… да на себя мальчику на одного… надеяться… не ладно… И два раза сойдёт, да третий – не вывезет… Тогда что?

– То же, что и при надежде на человеческую помощь… На словах, пока нужды нет, – все старатели… А как нужда грянет – никого нет… Опять один, как перст… Знай на Бога уповай: коли не разучился, на человеков надеяся…

– Ах, какая ты, Анфиса Герасимовна, смешная!.. Ну кто может без надежды на Бога жить? Да на Бога надейся, а сам не плошай – говорится в пословице. О сплошанье-то собственном и речь моя… А как же Ванечки несплошанье, коли он говорит, что без Ильиничниной поддержки обойдётся, сам собой?.. И не в его высоту, да нужных людей не обегали… тем паче коли сами ещё люди эти готовы все для него сделать…

– Да не сама ли, мать моя, высказала ты, что Иван-от Алексеич тебе молвил: теперя эта самая Ильинична залезает, а попрежь съесть хотела… Это ли приязнь?.. На такую ли стену надёжа?

– Говорил-то он говорил, не спорю… Да опять как же тут думать нужно: может, и лишнее сказано? Может, показалось спервоначалу; может… – и замолчала, не зная, какой ещё довод привести; у неё, очевидно, не клеилась защита Ильиничны. Да и слова её, которыми она пыталась подтвердить своё поспешное решение, расходились уже с её мыслями.

– То-то и есть, сударыня, Лукерья Демьяновна, – начала торжественно попадья, подобравшая, при очевидной несостоятельности доводов помещицы, такие со своей стороны доказательства, которыми думала она разбить в прах предрассудок Балакирихи. Возвышенный тон и слово «сударыня», бывало, Анфиса Герасимовна употребляла всегда в решительную минуту разгрома противников. – То-то и есть, сударыня, матушка… Бог-от младенцев умудряет, а мудрых и разумных оставляет заблуждаться в их мечтаниях… суетных… Иван-от Алексеич, может, на Создателя одного надежду возложил по всему тому, что с ним сделалося: царь узнал его неведомо как; никто не ходатайствовал – сам государь оказался за сироту ходатаем. Потом за провинность аль за ошибку, вместо наказанья – царь к себе его взял… без чужих ходатайств же… Вздумали теперешние залезатели в дружбу прижать молодого человека; сам же притесняемый, своим умом да находчивостью, не жалуясь ни на кого, от всяких дрязг освободился и в царе заступника нашёл… Кто же это все творит, как не Бог?.. Люди хотели зла, да не смогли… Чего же ждать добра ему от них? Чего же трусить их, коли целой головой перерос притеснителей? Уж коли ищут присвоить ныне, значит, сами его боятся; а не ему приходится их бояться? А что молодой человек полюбил дщерь иерейску, то ему не в порок… а в честь… Перст Божий виден… Спасал он её – царь помог, и спасатель государю с того знаем стал. Значит, со спасенья и все добро повалило… Не обегать такой семьи, а крепко держаться нужно… благословенье Божье на сём иерее, видно. У кого ни спроси – все говорят, что лучше этого батюшки отца Егора и не знают по всему городу… Как знать? Не ради ли праведника и на твоего внука счастье сыплется… и впредь, коли в родне будет, – ещё больше. Вспомни, читывал нам с тобой мой покойный житие Филарета милостивого [127]127
  …житие Филарета Милостивого… – Филарет (Романов Федор Никитич, 1554 или 1555–1633) – патриарх российский (1608–1610 и с 1619), отец царя Михаила Фёдоровича, боярин, приближённый царя Федора Ивановича; при Борисе Годунове, с 1600 года, в опале, пострижен в монахи. При Лжедмитрии I стал ростовским митрополитом, в 1610 году возглавлял Великое посольство. С 1619 года фактический правитель страны.


[Закрыть].

– Ну… поехала теперь! – перервала речь Балакириха. – Уж коли завела матушка, и конца, полагаю, не будет притчам… насчёт поповства… Так тебе приходской поп алтыны сбирает, а в Филареты милосливые и угодил… – И сама замолчала, раздумывая. Так всегда бывало с умной помещицей, когда сказанное уже возымело сильное действие и одно упрямство заставляло не согласиться на словах.

Попадья замолчала, зная нрав Лукерьи Демьяновны и её неизменный – за этим молчанием – призыв продолжать.

И теперь действительно это же случилось.

Молчание, водворившееся за порывом со стороны Демьяновны, было нарушено возгласом:

– Никак, мать моя, ты уж надулась!.. Ничего не скажи тебе… Какая ты, Анфиса Герасимовна, ндравная!.. Уж и молчишь, и сопишь… Я, мать моя, зачала с тобой беседу по душе, не с тем, чтобы обижаться мне аль тебе… Не сегодня сошлись, слава те, Господи… Тридцать лет душа в душу живём… Какой же тут совет да любовь между нами будет, коли ты говорила и вдруг ни с того ни с сего перервала…

– Да ведь ты же, Лукерья Демьяновна, запретила?

– С чего ты выдумала это?.. С больной головы сворачивать на здоровую!.. Я жду речи, а не в молчанку хочу играть.

– Да коли не люба речь – лучше молчать… – понимая свой перевес над сдающеюся помещицей, упиралась умная попадья.

– Да говори же, говори… Я не все послышала, – пристала, уже рассмеявшись, Лукерья Демьяновна.

– Да что говорить? – как бы в нерешимости начала сама с собой Анфиса Герасимовна. – Мой бы склад – самой убедиться: что за поп Егор… да что у него за семья?.. Да и какова дочка?.. Иван Алексеич хотел вести, так куда тебе: не смей и молвить про это самое!..

– Ну, уж и врёшь… И полусловом поперечки не сделала.

– А здесь-от не ты ли, никак, целый час пеняла: как осмелился внук предлагать тебе к попу идти?

– Здесь, у себя, я вольна вслух думать. Мало ль чего… И так посудить можно, и инаково… тем лучше, чем больше сторон, с которых к делу подходишь…

– А коли обсуждать со всех сторон, то прийти и самой своим глазом увидеть – первое дело… Тем паче коли слышала мамкины россказни и показались они тебе ценнее чистого золота…

– И мамкины речи слушала… и к попу идти не прочь… Почему не идти… Только… к чему ждать мне Ванечки?.. И сама пойду… Врасплох застану – лучше рассмотрю.

– Лучшее дело! – подтвердила Анфиса Герасимовна, просиявшая вполне от сознанья, что успела, как ей хотелось, поправить дело.

Не теряя дорогих мгновений, победительница повела речь и дальше, даже без той осторожности, с какой вела разговор прежде.

– А Иван-от Алексеич коли бы с тобой был, ты бы усмотрела и то, как он к поповне расположен… сильно аль нет? – попробовала попадья почву и с этой стороны, углаживая дорогу к водворению мира между бабкой и внуком.

– Не надо мне в том и убеждаться… Молоденек ещё – на своём ставить, – припомнила гневная бабушка своё неуходившееся неудовольствие за резкую поперечку Вани.

– Я ведь, мать моя, с Ванькой не так скоро покончу… для его же пользы… Он не невежничай… Заладил одно: «Моя будет… сам собой дойду..» Да Бог с тобой, доходи – да учтиво попроси позволенья… Я ль внуку враг?.. Чего только не делала для него: три года у кесаря судилась – с сыном с родным… У его, непутного, отобрала… И все для кого же, как не для Ваньки?.. А он так-то? Так стой же, сударик… Поучись терпенью да вежливости!.. Знай, с кем обращаешься. Вот и видеть покуда не хочу… И знать не желаю его.

– Ну, полно, Лукерья Демьяновна… За что, подумай сама, в гору тебе лезть? На ком взыскивать? На молодости… да в ту пору, как душа болит. И диви бы внук некошный какой, а то молодец, истинно – Божье благословенье за сиротское терпенье… Сама говоришь, лыко всякое в строку не ставит, а тут распыхалась… на правду… только зачем эта, вишь, правда, да подана с пыла, без умасливанья!..

– Хотя бы и так, Анфиса Герасимовна. Лукерья твоя стара стала, а умела и хотела, что знала, вести как желалось ей… А теперь разжаловать вздумали в мочалку поганую… кто бы подумал – внук родной!.. Мальчик, у которого молоко материно на губах не обсохло!.. Нет, стой, светик!.. Шутишь!.. Не на ту напал…

– Шутишь-то ты, матушка… Взводишь на малого обвиненье в непочтении, когда он, голубчик, и в мыслях этого не имел…

– Какая ты всезнайка, подумаешь… разумница! Я с внуком считалась, она здесь сидела, а защищает его невежество как правого… словно у его на уме была.

– По твоим же словам… не по его… Ты и не замечаешь, что твой пересказ в разладе идёт с твоим теперешним обвинением внука… Он тебе только открылся, а не невежничал.

– А как это понять: «Моя будет Даша и моя»?

– Что ж такое?

– Что ж такое… а как есть кто-нибудь, кому, кажется, лучше иную парочку прибрать… повальяжней, может…

– Потому-то и высказал внук пыл свой, что ему другие парочки не подходят… сердце сделало выбор…

– Сердце! Ишь ты, пусто тебе будь… защитница!.. Сердце!.. А малому бы рано сердцу-то этому и волю давать… Вот что я тебе скажу…

– Лукерья Демьяновна! Не против ли себя ты говоришь, свет мой?.. Как Гаврило-то Никитич нашёлся, поглядела ты на запреты бабушки, Анисьи Мироновны?

– Что ж такое?.. ну… не поглядела… Да это к чему ты?

– Анисья Мироновна тоже вынянчила тебя, холила, лелеяла; да коли приглянулся тебе покойничек Гаврило Никитич, ты сказала ей: «Бабинька… всего, чего хошь, прощай… а в выборе моем я одна властна…»

– Так ведь я вдова уж была, после первого-то мужа… Понимала свет и людей.

– А Иван-от Алексеич ещё больше разумеет, видно, коли с ворогами справился да царю знаем стал.

Лукерья Демьяновна была поражена силою собственного примера. Она замолчала и погрузилась в глубокое раздумье.

Анфиса Герасимовна теперь заговорила с большею уверенностью, давая советы в форме чуть не начальнического предложения подчинённому, которому остаётся лишь повиноваться.

– Твоё дело, матушка Лукерья Демьяновна, взвешивая по своей душе, поминая свою молодость, детищу не перечить, коли впрямь девушка стоит… А стоит ли – можно разузнать без чужого посредства, без окольных внушений да нашептов… А гнева внуку безвинному не оказывать… Попомнить надо, что он на чужой стороне один как перст… Недруги окружают, а не друзья. Горе да невзгоды, положим, в молодости легче сносятся, да коли на такой службе хлопотливой поставлен молодой человек… сам себе дорогу проложил… завидуют уже многие – своим-то не удручать его следует, а ободрять ласкою да бережью…

– Бережи хочет, береги бабушкино спокойство.

– Он и бережёт.

– Непокорством, да своеобычностью, да презорством?.. Сам-ста себе господин!

– Опять, говорить будем, не так ты глянула на доброе самое расположение внука.

– Хотела и хочу я ему больше всех добра.

– Да только чтобы всё было по-твоему?.. А не разбираешь, что добро твоё ему может и в зло обратиться…

– Как бы это так? Я умом-разумом не раскину уже…

– А так вот… Божья воля ведёт в иерейскую семью, а твоя воля – с мамкой в родню. А мамка – невесть какой человек… Из дерьма вылезла да в знать лезет… как все выскочки, не разбирают пути… Только бы выше лезть.

– Ей нече лезть… Чай, в мамки-то не простые забираются, а все боярыни, я полагаю.

– Да эта-то мамка из боярынь – с родни разве пастухам да свиньям, как говорила опомнясь хозяйка наша… Про неё она как тебе порасскажет, так, может, и плюнуть не захочешь, голубушка, на эту тварь… Племянница-то, вишь, родилась, как батька пастухом был сельским в вотчинах царевны Натальи Алексеевны… А бабу взяли, Дуньку эту самую, в чёрную работу… И попала она к теперешней царице, покуда и не думала та сама подниматься высоко… А там… потянулась и чернорабочая бабёнка ввысь… Кума приходится нашей хозяюшке, а теперя и на глаза не принимает… гордянка такая, что страх!

Лукерья Демьяновна слушала с видимым неудовольствием или, лучше сказать, с тем тяжёлым чувством, когда мы внутренне обвиняем себя в промахе, но прямо признаться в этом не хотим и готовы, пожалуй, сочинить тысячу разных причин, чтобы доказать своё.

Помещица, словом, присмирела совсем и отдала приказ – подавать обед.

– Поедим… отдохнём… и я к попу пойду…

Сама хозяйка накрыла и стала подавать все любимые кушанья Лукерьи Демьяновны, кушавшей с полным удовольствием.

– Это ты, видно, постаралась надоумить, что я люблю? – ласково спросила она попадью свою.

– Да и я это люблю… И сказала: сделай нам, Ирина Кузьминична, кишочек… да гуська начини капусткой… да блинный пирожок смастери… да калью [128]128
  Род борща, похлёбки с огурцами на огуречном рассоле, со свёклой и мясом.


[Закрыть] с грибками…

– Уважила, мой свет… Истинно… Спасибо, хозяюшка… Стряпунья ты как есть.

– Помилуйте, Лукерья Демьяновна, да вы только прикажите!.. В былые годы, как кумушка моя меньше зазнавалась, я и про самое Анисью Кирилловну кашку ладила с печеночкой… И сама матушка Катерина Алексеевна не брезговала… кушать изволила, да приказывала не одинова приносить… И уточкой раз царю-государю с хренком поклонилась да с лимонцем. Вот мы каковы, вам скажу…

– А ты, Ирина Кузьминична, боярыне-то порасскажи, какова твоя кумушка-то оказалася, – молвила попадья.

– Много, государыня моя, про все художества этой самой змеёвки Дуньки вашей рассказывать… Эту стерву не месяц, не год, почитай, спервоначалу и кормила я, бесталанная… Да раз государыня, мой принос принявши милостиво, хотела за него благостынькой своей государской найтить, так сама слышала, как отговаривать, ворог, стала: «Ей, – говорит, – и то дорого, ваше величество, что как есть бабу простую жаловать изволите – ручку давать целовать…» Это она какой идол!.. Платок персидский государыня с ней послала мне – зажилила и тот… Говорит, что запамятовала: никак, ей дано… А Лискина, девушка есть, чухонка, рыжая такая, рябоватая из себя, – та божилась, что мне послан платок… И её укоряла… Да что возьмёшь с бесстыжей?.. Стоит, бельмы вылупивши; молчит… И хоть бы ты что!.. А ноне и совсем заказала к ей ходить нам… Недосуг – первое дело; с боярынями, вишь, ноне вожжается… Да и жадность одолела… А спроси у меня, в чём застала её спервоначалу-то? Годков десять-двенадцать, скажу тебе, не утаю, одно платьишко было да шубёнка нагольная от холода…

Помещица была очень недовольна разоблачениями хозяйки и, не спрашивая ни о чём, из-за стола, помолившись, отправилась прямо на постель.

Уже отзвонили к вечерням, как поднялась с ложа своего упокоения Лукерья Демьяновна. Спала она, впрочем, немного, а все думала и раздумывала. Высокомерие и гневливость как рукой сняло. Их заменила разумная сосредоточенность.

Анфиса Герасимовна заметила это, как только помещица открыла глаза, а сама прикинулась спящею. Лукерья Демьяновна, не будя её, принялась проворно одеваться. Вздела сарафан штофный, цвета дубового листа; жёлтую душегрейку с бахромой; повойник новый, шитый по карте золотом по зелёному бархату; черевики, жемчугом низанные. Фатой прикрыла седые волосы. Вынула парчовую епанчу и ширинку, шитую золотом, с кружевами – в руки. В уши вдела серьги с яхонтами… ну, совсем хоть царю представляться, вышла из каморки своей – к немалому удивленью хозяина и хозяйки. Эти добрые люди только руками развели.

Только притворила за собою дверь Балакириха, как порхнула попадья к хозяйке.

– Видали нашу чудодейку?

– Как же… Ещё бы!.. Куда это собралась такой павой?

– К попу, должно быть, к отцу Егору… врасплох нагрянет; думает – лучше высмотрит самую что ни есть подноготную… Вишь, внук-от – дай Бог ему, голубчику, и впредь во всём успевать – бабушке начистоту отказал взять мамкину племянницу… «По душе, – говорит, – мне пришлась дочь у Егора у попа – Даша».

– То-то, никак, вашинский в солдатах ещё как был, к попу к посадскому захаживал… А это вот для чего? Ишь ты ухарь какой!.. Молодчина!.. Поповская Дарья Егоровна добрый, можно сказать, человек… Душа ангельская… вся в отца… Матка Федора Сидоровна со всячинкой; ради мзды готова и совестью покривить; а батька да дочка – ни в жисть… Экова батьку, я те, голубушка, поведаю, на всём Городском острову не слыхано… Первое дело хмелем николи не зашибается… Дело своё справляет… Ко всем ходит одинаково, не спрашивает, богач али нищий зовёт… Дадут что – ладно, а сам не спросит… не токмя за похороны аль за крестины и – за венчанье; одни венечны и куничны деньги, известно, внеси за память, а ему, попу, – за труд, что изволишь пожаловать, всем доволен… Не гораздо прежде у его хватало, а теперя, как спознал народ его добродетель, всяк к ему прёт, без отказу… И лучше теперя ему стало не в пример. Уж жалобились архимандриту троицкие батьки, да ничего не взяли. Спросили отца Егора: как ты так? «Да я, – говорит, – не знаю, чьего прихода: моего аль не моего, потому что троицкие отцы и в мои дворы захаживали, и память была чтобы по дворам не делить этой стороны, на Городском острову. Вот вам противень памяти, мне присланной… Я по ей и поступаю. С благодатью [129]129
  Благодать – дары Святого Духа.


[Закрыть] они ходят, а в требах [130]130
  Требы – отправление таинств или священного обряда.


[Закрыть] я никому не отказываю, кто позовёт… Да и как я, ваше высокопреподобие, откажуся по священству, коли приходят ко мне и зовут? Человек при смерти, а у соборного чередного толкнулися – дома не улучили». Строг и взыскателен был архимандрит, а рассудил, что Егор ладно делает, и пообещал сам начальству представить как исправного попа…

– А я, матушка, верь ты мне, и до твоих теперешних слов про попа Егора не инако думала… Вот, значит… и права я, коли смекаю умишком, что нашему соколу Бог невидимо подаёт благодать в такую благословенную семью…

К такому же почти заключению пришла и Лукерья Демьяновна собственным рассуждением после всего увиденного ею в поповском доме.

Помещица, ни у кого не спрашивая, дошла до церкви в конце Большой Посадской улицы у Невки. Крайний дом на берегу против церкви сама Балакириха признала за поповский. Вошла в раскрытую калитку на двор и у крыльца столкнулась с пригожею девушкою, нянчившею ребёнка.

Девушка быстро отвела ребёнка в сторону и посторонилась.

– Батюшка здеся жительствует? – спросила Балакириха.

– Здеся… Теперя он с требой только пошёл. Будет скоро. Милости просим обождать.

– Да ты, голубушка, не поповна ли? Дашей, что ль, прозываешься?

– Я самая, государыня! – и закраснелась как маков цвет. Слово «государыня», произнесённое с таким уважением, расположило помещицу к Даше с первого раза. А девушка, по пышному новому платью Балакирихи считая её очень важной боярыней, не могла, разумеется, иначе отнестись к ней, как с почтением; хотя и ко всем привыкла относиться вежливо и внимательно.

Первая встреча для многих, особенно в старину, была делом огромной важности, решающим; и все зависело от впечатления, возбуждённого им. А Балакириха была одною из таких личностей, для которых первое впечатление было самым главным. Даша, стало быть, завоевала себе первыми словами с бабушкой Вани полное к себе расположение.

Ещё с большим уважением, чем дочь, отнеслась к богато одетой особе интересантка-мать. Попадья Федора чуть не в ноги поклонилась вошедшей в скромное жилище их гостье в парче и шёлку. Указав с поклоном почётное место вошедшей – у стола под святыми, попадья, подобострастно взглядывая на усевшуюся помещицу, осведомилась:

– Какая благодать указала путь за наш порог вашему высокостепенству? – иначе возвысить гостью, придумав титул погромче, попадья уже не сумела.

– С вами хочу, голубушка, сойтись поближе.

– Да чем мы, государыня, бедные, такую честь улучили? – да сама ещё поклон ниже пояса.

Балакириха просто-напросто растаяла.

– Знаете Ивана Алексеича Балакирева… я… его…

– Государыня-бабушка! Дай устами коснуться ручки твоей благодетельной! – и попадья бросилась ловить и целовать Балакирихину руку.

Высокомерная помещица была покорена этою угодливостью, чуть не рабскою, попадьи Федоры.

– Просим любить да жаловать нас с внуком, – выговорила уже совсем благожелательно Лукерья Демьяновна. Она окончательно освободилась от предубеждения против поповской семьи и готова была принять в свойство настоящую почитательницу своей дворянской спеси.

Но вот отворились двери, и вступил сам отец Егор. Перекрестился на образ и поклонился незнакомой пожилой боярыне, сидевшей у него в парчовой епанечке. Помещица встала и подошла под благословение.

– Батько, ты и не ведаешь ведь, кто нас, бездольных, взыскал своею богоподражательною милостью? – не уставая кланяться, заголосила попадья Федора. – Вишь, её милость Ивана Алексеича бабушка к нам соблаговолила пожаловать сама… воистину краше солнышка ясного нам сей праздник приспел…

Отец Егор, благословив и раскланявшись с гостьею, сел против у другого конца стола.

– Прохладиться не изволишь ли, государыня? – не оставляла усердствовать попадья Федора.

– Да ты чего спрашиваешь? – отозвался радушно отец Егор. – Попроси любым… что изволит в горлышко пропустить… и водочек подай, и наливочек… и ратафея [131]131
  Ратафея (ратафия) – пряная водка, ликёр.


[Закрыть] есть… Давно ль Господь Бог нам, недостойным, на радость честь твою, государыня милостивая, во град столичный сей принёс ныне подобру-поздраву?

– Третий день, отец честной… Сбиралася давно, да средствия не было… Было у нас судьбище долгое… с сыном. Три года волочили меня лихие люди да тянули моё дело правое… одначе милость Божия да его царского величества приказ неотменный – повершить через полгода всенепременно – подействовали… Отсудили все мне… на внука, Ванюшку… а ворогу моему – шиш, с позволения сказать… Вот я, и домой не заехамши из Москвы, да прямо – сюда… Больно захотелось внука повидать… Ведь три года с походцем будет… а может, скоро и четыре стукнет, как не видала… Где он?.. Что он? Приезжаю – нахожу своего Ваню в чести большой, а в хлопотах ещё пуще… на часу раз пять иной день посылают… Насилу удосужилися переброситься словечком… И тут помешали окаянные. Говорил он мне, что у батюшки бываю… Дай, думаю, поколь ему недосуг, и сама я к батюшке загляну… благодарность принесу за то, что внука ласкали… По-родственному принимали…

– Он у нас и спервоначалу стал что свой… верьте истине… Такого, истинно, сокровища, я полвека прожил на свете, а не удалось ещё признать! – ответил отец Егор без застенчивости и всякого напускного чувства. Он был человек прямой, как мы знаем.

– Сколько деток-то у вас? – вдруг поспешила, будто спроста, задать вопрос отцу Егору Лукерья Демьяновна.

За него ответила подбежавшая с подносом попадья.

– Восьмеро, государыня!.. Парнишка да Даша – большенькие, а остальные – мелюзга… Десятерых в младенчестве мы похоронили. Прошу прикушать моего изделья… Сама из крыжовника водичку сладила… А это земляничная наливочка… Даша, в подызбице [132]132
  Подызбица – погреб, подполье, кладовая.


[Закрыть] захвати ещё!..

Даша встала и вышла за перегородку, где был спуск в открытый люк.

Когда мелькнула за перегородкой Даша, Лукерья Демьяновна шёпотом сказала попадье:

– Я об дочушке-то вашей хотела спросить: сколько годков считаете?

– Шестнадцатый с поста, с Великого… Не первая она у меня… Первенькие умирали…

– Совсем невеста… И всем взяла: ростом, пригожеством, миловидностью, вежеством, лаской, – и сама вздохнула тяжело, да тут же улыбнулась. – Моему Ивану совсем под масть… Только повременить приходится, родные… Не вдруг теперь ему про женитьбу можно речь завесть… Новая служба… да сами знаете… у кого?! Один шаг – и все пропало… Нужно быть… внуку моему на службе на своей не токмо исправному – хоть в ушко вдевай, – а ещё и стремому… чтобы лихой человек не нанёс лиха по насердку.

– Я и сам то же говорил Ивану Алексеичу, как пришёл да показался нам в новом чину своём, – сказал отец Егор, – молодец он… душа! Тысячу раз похвалишь, а все, кажется, не все высказал, – да огонь такой, что просто иной раз слушаешь да головой качаешь, как он хватит, не долго думавши!.. За то государь и отличил… И люди, разумеется, подкапываться станут всеми мерами, да… государыня милостивая, никто как не Бог… Кого же Господь оставляет правого без своей всесильной помощи? Если грешник взмолится о провинности своей, воззовёт к Богу с покаянием – Бог услышит, как сам рек: «Воззовёт ко мне, и услышу его!» Кольми паче раба своего Иоанна, помысл чист имуща и сердце не скверно… помилует Господь, общий благоподатель и заступник… и покровитель… Я, государыня, каждую службу, в молитвах поминаючи присных, его имя возношу и, любвеобильные щедроты твои памятуя к нему, чту имя рабы Божией Гликерии.

Лукерья Демьяновна прослезилась от глубокого чувства. Взглянув на добродушный лик отца Егора, никто бы не сказал, что слова его с расчётом, или не от души им говорены бы были или чтобы он не то говорил, что делал.

И поп, и попадья, и покорная, любящая Даша в мыслях Лукерьи Демьяновны, можно сказать, выросли и поднялись на такую высоту, на которую не ставила она до сих пор никого. Даже и рюхинская семья – как ни расположена была Лукерья Демьяновна к ней – в эту минуту отходила дальше, чем члены семьи попа Егора.

Когда Даша внесла новый поднос, уставленный больше чем десятком чарок и сосудцев разных форм, ценностей и из разного материала, мать бойко выхватила у дочери и сама поднесла бабушке, не допившей ещё всего, что было в поставленных подле неё на столике кунтанчике да стопке серебряной. Проворная попадья вокруг этой пары сосудов, совсем опорожнив поднос, в три ряда уставила новую партию. Лукерья Демьяновна в это время рукою без слов подозвала к себе Дашу и, целуя её в уста, прошептала, не скрывая душевного волнения:

– Милая моя внучка!

Ну что, согласитесь, после этого могла бы сделать Ильинична? А пожаловала она в обиталище помещицы Балакиревой не больше как через четверть часа по выходе её к отцу Егору.

Разумеется, Анфиса Герасимовна, при всей антипатии, высказанной в разговоре с Балакирихой, приняла вместо неё хитрую мамку приветливо и, предложив ей присесть, распорядилась послать за каким ни на есть угощеньем. Сама Анфиса не тратила слов на растабарыванье ничего не значащих любезностей. Она свои способности употребила на тонкое выведыванье планов и намерений достойной Авдотьи Ильиничны. Попадья охотно отвечала, но и сама пыталась навести собеседницу на откровенность. Кто кого из этих двух дипломаток успел провести – рассудите сами.

– Какая честь моей дорогой Лукерье Демьяновне, когда узнает, что твоя пречестность, великая госпожа – запамятовала, матушка, имя и отчество вашего степенства – изволила сама ты вдовину её клеть посетить!..

– Послала меня государыня сама, голубушка!.. Верь Богу, не лгу… Ведь Иван-от Алексеич у нас было – сего утра что-то ему попритчилось неладное – прихворнул… И дофтур был, и лекарства давали, и велели отоспаться, сударику… да слава Создателю… полегчало…

– Ах-ти-х-ти! Вот горе-то… грехи какие! Испужается моя старуха… Хорошо, что без неё пожаловала твоя честь… да как, говорю, имечко-то ваше? Я, бесталанная, запамятовала… что хошь!..

– Авдотья Ильинична я… Так бабушка-старушка, говоришь, ушедши?.. А не знаете ль, в какие страны?

Анфиса, как мы знаем, очень хорошо знала куда, но отвечала, что не знает.

– Думаю, на вашей стороне будет, к одному офицеру… Что Ивана Алексеича в первый их приезд с бабушкой надоумил к шведу в науку отдать…

– А какой такой, смею спросить, офицер этот самой и в коей стороне – не знаешь ты, родная – живёт?.. Может, в нашей стороне, так ещё дорогой с Лукерьей Демьяновной стречуся.

– Около Адмиралтейства самого, кажись, баили… а прозванье наше, русское, слова нет, а, хошь что хошь, запамятовала… А зовут Иван Андреич, кажись, говорили… И он такой из себя… неказист гораздо, а умком, слышь, своим до офицерства дошёл здеся… и уж такой-от ласковый да приветливый, что наша Лукерья Демьяновна Бога молит… научил и наставил спервоначалу…

– А об нас-то говорила, мать моя?.. Ты мне поведай по душе… Я сама твою честность не забуду… при случае найду чем ни на есть… Я ведь, знаешь, сударка, няней у царевен…

– Как не знать?.. Говорила матушка… нахвалиться не может вашим приёмом; уж так-то хвалит, так-то хвалит, что и сказать нельзя… Уж по ласке по её, говорит, совсем забудешь, что вышла… из…

– Из каких… по-твоему?.. Ну-ка, ну-ка? – вся вспыхнув, стала допрашивать Ильинична. Она не догадывалась, что хитрая попадья подставила ей капкан будто спроста. В чём ловкой допросчице хотелось убедиться, проверив слова хозяйки, то подтвердили сами возбуждённые допрашиванья и краска на лице. Для Анфисы Герасимовны стала теперь несомненною ничтожность Ильиничны и её внезапное возвышение.

– Так из каких я, вы узнали? – вся побледнев, нетвёрдым голосом закончила вопрос Ильинична. Её поражал насмешливый, торжествующий взор попадьи, уставленный на неё в упор и нисколько не отвечавший уклончивым речам попадьи.

– Ты, мать моя, строго так спрашиваешь… почём нам, приезжим, знать в точку ваши саны!.. Хозяюшка наша, кума твоей чести сказывалась, – она знает вдосталь, а мы… ни-че-вво…