Текст книги "Полуденные сны"

Автор книги: Пётр Проскурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Просто тебе больше нечем крыть, – Татьяна Романовна снова перешла в наступление. – А к Севке ты несправедлив, Севка-один из немногих наших истинных друзей... Сам выбрал себе судьбу, вместо жены взял себе редкую профессию, улетел на Камчатку и живет себе поживает в своем рыбьем царстве. Чем он тебе-то мешает?

Два-три письма в год!

– Пусть бы твой Петрарка вместо писем кетовую икру или балыки слал.

– Пошлый вульгаризатор! – невозмутимо парировала Татьяна Романовна. Что ты сегодня замкнулся на Севке?

У пас своих проблем выше головы, и ни одна, заметь, ке решается...

– И не решится.

– Спасибо,обрадовал.

– А что я могу, я, Танюш, ничего не могу.

– Ты можешь тесать блоки, за которые никто больше не берется, а изменить порядок вещей ты не в состоянии.

Не нами он установлен, не нам пытаться его изменить, – подвела черту Татьяна Романовна. – Меня интересует другое. Твое здоровье. Я за тебя отвечаю. С меня спросится.

Куда смотрела? Почему не уберегла? Ты, Вася-Василск, уже не тот, что пять лет назад, хотя бы пять лет назад...

Повторяла и повторять буду-работаешь на износ. В один прекрасный день твой мозг просто откажет. И что ты будешь делать? Лудить чайники? Тебе нужно, необходимо переключение, и нечего прятаться от самого себя.

– От тебя спрятаться, точно, некуда. Конченый я человек.

– Вася, можешь ты быть серьезным хоть раз в жизни!

Господин случай подбрасывает тебе билет. Морозовы не каждый день уходят. Позвони Звереву! – Татьяна Романовна с трудом удерживалась от внезапно подступивших слез.

Тимошка, бесцеремонно отряхнувшись, подошел вплотную к Татьяне Романовне, положил ей голову на колени, туго обтянутые тонкой материей, и, неотрывно глядя на нее, внимательно дослушал ее длинный монолог, пытаясь понять, на чьей стороне правота.

– Даже Тимошка серьезней тебя. Видишь, он тоже просит, правда, Тимошка? – немедленно призвала в союзники Тимошку Татьяна Романовна, с наслаждением запуская руки в лохматую шелковистую шерсть. – Послушайся хоть его, надеюсь, его-то ты считаешь своим искренним другом?

– А ты не решай за Тимошку, – рассердился Вася. – И вообще я спать хочу, не дают человеку поболеть, каждый тут высказывается, выступает. Мы с Тимошкой спать хотим.

– Спите, спите! – с готовностью подхватила Татьяна

Романовна. – Дай я тебя укрою... Может, чего-нибудь вкусненького принести?

– Не надо, – отказался Вася, с удовольствием закрывая глаза.

Татьяна Романовна слегка провела ладонью по его волосам и на цыпочках вышла. Тимошка хотел было отправиться с ней вместе, по она приказала ему быть с Васей и караулить его, Тимошка послушно улегся возле кровати.

Татьяна же Романовна тщательно, не по-дачному оделась, подкрасилась и, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, предупредив Семеновну, что уходит по делу, вышла к шоссе. Проголосовав, спустя полчаса она уже была у нужного ей дома, в самом центре соседнего с Озерной дачного поселка, здесь, находясь уже почти у цели, она опять заколебалась. Ей пришло в голову, что она своим походом к Полуянову поставит и себя и мужа в неловкое положение и что лучше всего было бы вернуться и никаких разговоров с Полуяновым не вести. И, однако, рассуждая таким образом, она уже поднималась по тесной лестнице и скоро оказалась на втором этаже деревянного коттеджа.

А может, его, на счастье, и дома не окажется, она перебросится с Мариной, женой Полуянова, парой дежурных фраз, посидит с четверть часа, выпьет чаю с обязательным в дачной жизни клубничным вареньем и вернется домой, – обнадежила себя Татьяна Романовна, притрагиваясь к кнопке звонка, и тут же услышала твердые шаги за дверью, через несколько секунд она увидела обрадованное ее приходом и удивленное лицо Яши Полуянова и улыбнулась ему, полуофициально-полудоверительно. Он пригласил ее войти, усадил в кресло, Татьяна Романовна часто бывала с Васей у Полуяновых в московской квартире, но на даче была у них впервые. Здесь, как и в Москве, царствовали вещи. Полуянов много и охотно ездил в заграничные командировки, квартира его, а теперь вот и дача были набиты дорогими вещами и редкостями и больше смахивали на антикварную лавку, где вещи не служили человеку, а соперничали друг с другом, хищно, как на аукционе, выкрикивая свою цену. Глядя на это собрание вещей, нельзя было даже отдаленно предположить профессию и круг интересов их хозяина, так далеки они были, вместе взятые, от того, чем занимались Вася с Полуяновым на работе. Хозяйка дома, пышноволосая женственная блондинка, с кроткими, небесной голубизны глазами, отсутствовала, и Татьяна Романовна облегченно вздохнула. Они недолюбливали друг друга, несмотря на внешнюю приветливость и дружелюбие.

В напевных, мечтательных интонациях Марины Сергеевны Татьяне Романовне всегда слышалась фальшь. В институтских кругах Марина Сергеевна приобрела известность своими приемами, где умела щегольнуть изысканностью и роскошью сервировки, смелостью интерьера (ее коньком была мебель), искусно подобранными и дополняющими друг друга гостями. Каждого она могла занять и обогреть, найти нужное слово, а старички профессора просто таяли в ласкающих лучах ее небесно-голубых глаз.

При всей своей кажущейся женской беспомощности, незлобивости и кротости, Марина Сергеевна активно двигала мужа по служебной лестнице и считала необходимым быть в курсе всех институтских дел.

Задержавшись взглядом на низком длинном столике в круглой нише стеклянной веранды, где блестела никелем.

полированной поверхностью, разноцветными клавишами и кнопками устрашающая коллекция магнитофонов, диктофонов, миниатюрных колонок для стереофонического звучания, Татьяна Романовна с интересом спросила:

– У тебя, Яша, я вижу, дорогое увлечение...

– Я сам дорогой, Таня, – улыбнулся своей слабости Полуянов, наблюдая за Татьяной Романовной и заинтересованный ее неожиданным приходом. Это-презент, в Штатах в прошлом году преподнесли, помнишь, я с делегацией на конгресс летал... а вот этот мини-японский. Всетаки японцы в электронной аппаратуре всех опередили...

Жаль, Вася не увлекается. Экономно, красиво, долговечно... Если бы я не знал нашего дорогого Васю, я бы и тебе мини-диктофон устроил, например, размером с пудреницу... но ведь на него как найдет!

– Я к тебе, Яша, как к старому верному другу пришла, – перебила Полуянова Татьяна Романовна, со странной пристальностью глядя ему прямо в зрачки. – Мне нужно поговорить с тобой, о Васе...

Полуянов от неожиданности моргнул, и глаза его разбежались в разные стороны, хотя все в институте давно привыкли к этой его особенности, Татьяне Романовне стало как-то неуютно, не по себе, и Полуянов, с чуткостью человека, давно знавшего и ее, и Васю, и все сложности их отношений, угадал ее настроение.

– Да ладно тебе, – сказал он просто. – Свои же люди. Чего там, выкладывай.

– Понимаешь, Яша, он по-прежнему отказывается от борьбы за лабораторию. Звонил Зверев Коля, говорит, что новое назначение Морозова уже пошло к министру. Он почву там предварительно подготовил, говорит, Васе самому теперь надо постараться. А этот уперся. Ничего с ним не могу сделать, Татьяна Романовна нервно переплела пальцы. – Для Васи это было бы спасением, он устал от перегрузок, сколько можно выжимать из себя! Ему нужна передышка, переключение. Он за Морозовым был как за каменной стеной. Не возьму в толк, что делать, как на него повлиять. Меня он совершенно не воспринимает, к моим доводам глух. Он в автономном полете.

– Я не уверен, что мои доводы он воспримет иначе.

– Надо же что-то делать, Яша! – воскликнула Татьяна Романовна. – Что еще можно сделать? Со Зверевым еще можно поговорить, а ты, Яша, пробейся к Чекалину, ты ведешь эксперимент и останешься за Васю в его отсутствие, тебе и карты в руки. Ты умный, придумай, что можно сделать...

– Я умный, а он талантливый, – усмехнулся Полуянов. – Да не во мне дело, Татьяна. Мне он тоже дорог, хотя он привык плевать на мое мнение. Подожди, подожди, – мягко остановил ее Полуянов. – Ты, Татьяна, не горячись, ты-то его знаешь... Что это-блажь или в самом деле натура? Я все возможное уже предпринял. Помощника Чекалина обработал. На своем, конечно, уровне. Я, сама знаешь, немногое могу. Сколько с ним бился... Как об стенку горох! – воскликнул Полуянов, и лицо его пошло пятнами, – Ну там школьные товарищи, старая дружба... Но последний раз он меня просто оскорбил, хуже-унизил! Ну ладно, он выше нас на три головы. Но есть же предел терпимости, Татьяна!

"Конечно, есть!" – подумала Татьяна Романовна, в то же время примиряюще улыбаясь Полуянову.

– Помнишь, Яша, как мы все хотели поскорее вырасти, стать взрослыми и получить самостоятельность? Дураки мы были...

– Татьяна, жизнь не перехитришь, – сказал Полуянов. – Вчера от Севки Валуева письмо получил, грустное письмо. Правда, какой он теперь Севка, он теперь Всеволод Никанорович, докторскую защитил, книжку о своих лососевых написал... вот он мне книжку прислал. Фундаментальная работа!

В руках у Татьяны Романовны оказалась книжка, действительно увесистая, в добротном красивом супере, почему-то боясь раскрыть ее, Татьяна Романовна притихла, глаза ее затуманились, но она ни на мгновение не забывала о Полуянове, давшем ей возможность побыть наедине с прошлым и вышедшем на минутку на кухню поставить вскипятить воды для кофе. "Все может быть", – подумала сна, пуская страницы книги веером, вроссыпь и выхватывая глазами частые цветные схемы, добротно отпечатанные иллюстрации, остановившись на одной, она долго с удивлением рассматривала тупую рыбью голову с полуоткрытым круглым ртом и вздувшимися жабрами. Она неприметно вздохнула, тихая улыбка тронула ее губы. Севка Валуев любил ее, об этом знала и она, и родители, и Вася, но Сева, весь какой-то отутюженный, в костюме с иголочки, узкоплечий, болезненно стеснительный, всегда бесследно терялся среди своих же товарищей, пожалуй, она лишь однажды почувствовала в нем за неброской, робкой внешностью темную, нерассуждающую, всепоглощающую до степени самоотречения тяжесть страсти, то, с чем ей никогда не пришлось столкнуться в отношениях с Васей. Она была потрясена и напугана, но Севка Валуев выбрал для объяснения самое неподходящее время, перехватил ее, когда она возвращалась от Васи, счастливая, ослепленная, бережно неся в себе неостывшее тепло его губ...

Вернулся Полуянов, и запахло крепким кофе, Татьяна Романовна отсутствующе улыбнулась ему навстречу и осторожно, словно освобождаясь от дорогого, но уже ненужного груза, положила книгу на низенький столик рядом с японским магнитофоном.

– Сева обещает скоро наведаться в родные пенаты, – сообщил Полуянов и подал ей тонкую просвечивающую чашечку с кофе. Тут же он принес нарезанный лимон и начатую бутылку коньяку.

– Не женился? – спросила она, осторожно поднося к губам чашечку и отхлебывая кофе.

– Если ему верить, нет, – ответил Полуянов, стараясь как-нибудь ненароком не смутить и не спугнуть ее и поэтому с нарочитой медлительностью добавляя себе в кофе коньяк. – Впрочем, что об этом рассуждать, время на Руси теперь странное, мужики пошли какие-то закомплексованные. Татьяна, вспомни, сколько у нас ходит в институте тридцатилетних, а то и сорокалетних в холостяках... Черт разберет, что такое происходит! Поговори вон с демографами, они прямо утверждают, что бабы рожать не хотят, слишком обэмансипировались. Не смейся! – повысил Полуянов голос. – Смешного здесь мало!

– Я не смеюсь, с чего ты взял! Я думаю, почему мы такие умные в масштабах космоса и такие беспомощные в своей собственной судьбе?

Прихлебывая кофе с коньяком, Полуянов молчал.

– Пойду, Яша, – Татьяна Романовна вздохнула и встала. – Прости за вторжение, Марине привет.

Уже попрощавшись, остановилась на минутку в прихожей, у двери, оглянулась и, словно чего испугалась, торопливо кивнула, толкнула дверь и вышла.

4

Вася был физиком, по сути дела осуществлявшим научное руководство по разработке новой перспективной проблемы в одном из исследовательских институтов. В последние два года Вася сильно продвинулся в осуществлении намеченной программы и получил серьезное нервное истощение, и теперь его отправляли в длительный отпуск и на лечение, а он упорно сопротивлялся. Как всегда, ему не хвятало двух-трех недель, и он пытался уверить в этом прежде всего жену, но Татьяна Романовна придерживалась другой точки зрения и делала все возможное, чтобы увезти Васю из Москвы. По ее мнению, Вася просто задался целью погубить, перечеркнуть достигнутое ими обоими в их трудной совместной жизни, и в этом было немало горькой истины.

Тимошка же был истинным философом, и, сидя на мостках над озером и усиленно двигая ушами и бровями (это у него служило признаком крайне напряженного размышления), он тоже частенько задумывался над превратностями жизни, к тому же, в отличие от людей, Тимошка никогда ничего не забывал из прошлого. Когда, например, несколько лет назад еж Мишка, еще не носивший таких, как сейчас, роскошных бакенбардов, неожиданно подскочив, уколол его в ничем не защищенный нос, для Тимошки случившееся явилось целым потрясением, и он навсегда запомнил коварство ежа. Впоследствии он уже никогда не разрешал себе близкого общения с ежом Мишкой и, сталкиваясь с ним, преследовал его громким лаем, рвал когтями траву и угрожающе тряс головой на безопасном для себя расстоянии. И еж Мишка вынужден был подолгу неподвижно лежать, свернувшись клубком, и злобно фыркать.

Видя, как Мишка выходит из себя и бесцельно подпрыгивает, сторожа каждое его движение, Тимошка с удовольствием смеялся, грациозно выставляя из-за зубов кончик розового языка. Еж Мишка, в свою очередь, считая, что достаточно усыпил бдительность врага, осторожно выдвигал из-под колючек хитрую рожицу, одним неуловимым движением удлиняясь, броском устремлялся в укрытие. Тимошка только того и ждал, мягко распластавшись, он прыгал, опережая удирающего ежа, и, угрожающе рыча, делал вид, что готов беспощадно ухватить Мишку за самоуверенный, похожий на поросячий, только очень темный носик, и ему, крайне занятому, всегда торопящемуся куда-то по своим делам, ничего не оставалось, как снова немедленно свернуться в тугой пружинящий клубок и бесконечно ждать.

Хотя люди и всемогущи, они все равно не были способны понять всей сложности и увлекательности Тимошкиных взаимоотношений с ежом Мишкой или Чапой. Несмотря на это, Тимошка самозабвенно любил обитателей светлого дома, окруженного садом и лесом, да еще с чудесным озером в березках, и это чувство обожания и беспредельной преданности Васиному дому пришло к Тимошке вместе с его появлением на свет и от него совершенно не зависело.

Часа через полтора незаметно вернулась Татьяна Романовна, и день покатился своим чередом. Тимошка считал все объяснения между Васей и Татьяной Романовной законченными, а Васю готовым вернуться к своим обычным занятиям, к сидению у озера, веселым играм и прыжкам, но для самого Васи самое мучительное только начиналось, и мучительнее всего было чувство вины перед женой, свое бессилие объяснить ей, почему именно сейчас нельзя было оставить эксперимент и отправиться к теплому морю. Вася был большой оригинал, и его часто угнетало то, что радовало других.

Семеновна, успокоенная установившимся миром, с одушевлением хлопотала по хозяйству. Татьяна Романовна несколько раз заглядывала к спящему Васе, он ровно и тихо дышал, лежа в своей излюбленной позе на боку, по-детски доверчиво подложив ладонь под щеку. Ближе к обеду Татьяна Романовна еще раз поднялась наверх, Вася обрадованно улыбнулся ей навстречу.

– Танюш, я поспал, я в порядке, – сказал Вася. – Ты как? Здорово я тебя напугал?

– Вася, я же закаленная, в семи кипятках кипяченная.

Ничего со мной не будет. Вот поедем к морю, отдохнем, тебя наладим...

– Да, Танюша, чего меня налаживать? Я же не телевизор.

– Значит, договорились, я заказываю билеты, – подняла тонкие брови Татьяна Романовна.

Вася отвел глаза, промолчал.

– Договорились, в пятницу уезжаем, – подвела черту Татьяна Романовна и, как-то особенно твердо ступая острыми каблуками по деревянному полу, провожаемая внимательным взглядом Тимошки до самых дверей, вышла.

– Вот, слышишь, Тимошка, – неискренне пожаловался Вася, – у женщин своя логика. В пятницу, и кончено.

Раз ты ничего не ответил, значит, согласен, а, Тимошка?

Ты тоже так считаешь?

Тимошка не был подхалимом и, зная доминирующее положение в доме Татьяны Романовны, в конфликтных ситуациях предпочитал отмалчиваться и не брать ничьей стороны, но в глубине души он всегда считал правым Васю, и только его. И сейчас так же, как и всегда, незамедлительно ткнулся носом в большую теплую руку Васи и от волнения и чувства беспредельной слитности с ним судорожно вздохнул, почти всхлипнул.

– Что тут поделаешь, Тимошка, – продолжал рассуждать вслух Вася. Самое главное, ничего изменить нельзя, а значит, нужно выбросить из головы. Освободить место для другого. Тимошка, а Тимошка, – тут Вася пристально посмотрел Тимошке в глаза и понизил голос, показывая, что намерен сообщить нечто очень серьезное, и Тимошка в ответ понимающе шевельнул бровями. – Ты даже не догадываешься, какой ты интересный мужик! – Тимошка опять с усилием шевельнул бровями, стараясь понять. – Ты знаешь, где я сегодня был? У тебя в гостях, в твоем мире... вот где, брат, жизнь идет оправданно, целесообразно, без выкрутасов. Вот где дважды два четыре, а уж никак не пять. Понимаешь? – Тимошка теперь двинул не только бровями, но и ушами, утверждая, что не только понимает но и сочувствует. – Ясно, лучше быть здоровым и сражаться с ежом Мишкой (Тимошка насторожился) или с Чапои (Тимошка весь напрягся при этих словах), чем лежать в больнице с нервным истощением. А? Татьяна-то Романовна права. И Семеновна права. Дети есть дети... Вот ты от этого совершенно избавлен... Вот так, Тимошка, у женщины биологическое чутье, а?

Подняв голову, Тимошка безотрывно смотрел на Васю, не выдержав Васипого пристального и долгого взгляда oн неуловимо-грациозным движением отвел голову вбок к вниз, словно, не находя ответа, смутился. Засмеявшись Вася ухватил Тимошку за густую перасчесанную, спутагаую шерсть, подтащил к себе, Тимошка с готовностью заворчи подтыкая носом простыню.

– Ну, чего надулся? Дома Семеновна останется Олег с Дашей. Весело будет, лето пройдет, не заметишь. А там и мы с Гатьянои Романовной приедем... Брось, Тимошка не валяй дурака, есть, брат, обстоятельства. Все должны чемто жертвовать, собаки тоже. Ты думаешь, мне хочется уезжать? Еще как не хочется, да надо...

Легкий, неслышный порыв ветра приподнял сквозящим занавески в окне, и в комнату влетела большая бабочка махаон, Вася с Тимошкой стали внимательно следить за ее бесшумным, резко меняющим направление полетом Тимошка, ожидая более определенной реакции Васи на непрошеное появление суматошного пятна, высвободив на всякий случай голову ^з рук Васи, водил носом вслед за бабочкой. Утомившись и не отыскав выхода, махаон большим резким пятном прилепился к матовой раковине люстры. О нем тотчас забыли, потому что появился расстроен ный и даже злой Олег с насупленными бровями и красными пятнами на щеках. Едва взглянув на него, Вася понят настроение сына, но виду не подал, и Тимошка, бросившийся было запросто поздороваться с Олегом и самозабвенно завертевший хвостом, неуверенно ткнулся ему в ноги Рассерженный Олег был очень похож на Васю-такие же длинные сильные брови, косым росчерком уходившие к вискам, такие же серые глаза в дремучих ресницах, тот же упрямо сжатый большой рот, придававший всему лицу сосредоточенно-твердое, отстраняющее выражение. Олег затворив дверь, хмуро привалился к дверному косяку, не обращая внимания на искательно засматривающего ему в липо Тимошку.

– Здравствуй, Олег, – сказал Вася. – Ого, сердит-то!

И не здороваешься... Мы же не виделись еще сегодня.

– Я никогда не буду с тобой больше здороваться, – отчеканил Олег, и от собственной решимости у него воинстьенно вспыхнуло лицо.

– Почему же? – удивился Вася, однако моргнул и тут же, прикрывая свое смущение, потянулся протереть глаза.

– Вы с мамой обещали взять меня к морю? – голос Олега почти оборвался на самой высокой ноте.

– Ну, обещали...

– Мама сказала, дело решенное...

– Дальше, Олег.

– И обсуждению не подлежит, – голос Олега непростительно задрожал от обиды.

– Мама еще что-нибудь сказала?

– Сказала... Мы с Дашей надоели вам и дома, и она хоть мир увидит да вздохнет, – стараясь говорить спокойно, Олег даже побледнел от усилия.

– И дальше?

– Нечестно же...

– Может быть, Олег, – понимающе вздохнул Вася и посмотрел на Тимошку, с усилием вслушивающегося в происходящий напряженный разговор, Вася сейчас искал у него поддержки, но Тимошка, до конца не разобравшись в ситуации, хотя и почувствовал затруднительное положение Васи, прикинулся, что ничего особенного не находит, часто дыша, он высунул язык, сделал вид, что обнюхивает ноги Олега, ведь тот только что пришел из сада и мог принести с собой кое-что интересное. И Вася, убедившись, что со стороны Тимошки помощи ожидать нечего, опять обратился к Олегу, явно решившему стоять насмерть. – Садись, Олег, – вздохнул Вася. – Давай по-мужски поговорим... откровенно.

– Мы уже в прошлом году говорили, когда ты меня в лесничество не взял.

– Ты же теперь вырос, – нашелся Вася, неожиданно наталкиваясь на спасительный берег.

Озадаченный, Олег вынул руки из-за спины, переступил с ноги на ногу, по собственному горькому опыту он знал коварство взрослых, за будничными и самыми скучными правильными словами у них часто скрывался совершенно другой, неожиданный смысл.

– Ну, садись, Олег, садись...

Олег не сразу подошел, примостился на краешке кровати, обрадованный явным примирением двух самых близких ему существ, Тимошка тотчас решил восполнить свое упущение и, встав на задние лапы, потянулся и лизнул Олега в нос. Вася засмеялся, довольный этой помощью и одобряя ее, Тимошка всегда удивительно точно угадывал настроение Васи.

– Год много, пап, правда? – спросил Олег, изо всех сил стараясь сохранить серьезность и направить ход событий в нужное русло. – Я ведь теперь самый тяжелый рюкзак смогу тащить.

– Конечно, сможешь. Давай только вопрос повернем несколько иначе, предложил Вася и, не дожидаясь возражений, продолжил:-Допустим, ты, мама и я отправляемся к морю, затем в горы... так?

– Так.

– И оставляем в доме одних женщин.

– А Тимошка? – горячо прервал Олег, понявший, откуда повеяло опасностью. – Ты Тимошку не считаешь?

– Тимошка, конечно, хорошо, – согласился Вася. – И все же представь себе ситуацию-Тимошка заболел или с ним что-нибудь случилось, ведь может с ним что-нибудь случиться? – Не дождавшись ответа, Вася развел руками, показывая, что он сам огорчен не меньше Олега. – Всегда должен быть кто-то третий, чтобы заменить в случае беды, прийти на помощь, взять на свои плечи главную тяжесть, – говорил Вася, сам страдая от несчастного выражения на лице Олега, и, пытаясь отвлечь его от невеселых мыслей, указал на люстру и на прилипшего махаона. Олег и глядеть не стал, недовольно сдвинув брови. – Потом, Олег, ты видел два засохших дерева у озера? А по участку их сколько... Надо убрать, я подбирался, подбирался к ним, да так и не успел. Теперь ты уже можешь с ними справиться, будь только осторожней, когда дерево падает. Надо за лето весь сушняк убрать и постепенно сжечь, а то нехорошо-стоит умершее дерево. Зачем? Сколько в нем вредителей и болезней, заражает другие, здоровые.

– А ты скажи бабе Жене, чтобы она не мешала, – уже примиряясь с положением дел, хотя не сразу и далеко не радостно, пробурчал Олег. – Она ведь и топор запрячет.

– Я попрошу ее.

– Ты ей серьезно скажи.

– Хорошо, Олег, – улыбнулся Вася. – Что еще говорила мама?

– Да... про тебя говорила.

Олег замолчал, продолжая остро переживать свое поражение и жалея Васю, они были большими друзьями.

– Пап, а ты правда так уж болеп? – не выдержал наконец Олег.

Вася хотел поначалу все обратить в шутку, но Олег оставался серьезным, и Вася, глубоко заглянув в его потемневшие страдающие глаза, обеспокоился и удивился мыслью, что сын действительно за последний год сильно изменился и повзрослел, сфальшивить было невозможно.

– Наша мама героическая женщина, – сказал Вася. – Она сама очень талантливая. У нее были красивые решения, красивые работы. Только жизнь не переупрямишь, Олег, в двух разных упряжках мы бы не потянули. Вот мама и пожертвовала собой, осталась только моей помощницей, а тут как тут и вы с Дашей появились... Вовсе не до большой науки стало, при нашем-то быте. Далеки мы еще, Олег, от истинной гармонии. Я маму понимаю, ей со мной нелегко, она яркая личность, вот потому мы с тобой и должны быть чуткими к маме. И прощать ей надо всякие там женские капризы, неровности. Вот видишь, со мной срыв – гнал, гнал без передышки. Я виноват перед мамой, только ведь я мало что могу изменить.

– Зачем же менять? – опять нахмурился Олег, изо всех сил стараясь понять прозвучавшую в словах отца какую-то скрытую неустроенность. – Мама ведь любила тебя.

– Почему-любила? – удивился и обиделся Вася. – Она и сейчас меня любит, и я ее люблю, – добавил он, смущаясь своих слов и серьезного, понимающего выражения лица сына. – От тебя, Олег, сейчас многое зависит. Видишь, я свалился, – Вася неуверенно развел руками. – Тяжести не могу поднимать и все такое... Ненадолго, конечно, пройдет. Подлечусь, и пройдет. Но сейчас в семье ты единственный здоровый мужчина, на тебя одна надежда, а то женщины растеряются, разохаются, женщины, они такие. Им помогать нужно. Помоги маме купить необходимое к отъезду. Поддержи ее. Еще я хочу тебя попросить...

Мы уедем, а ты, Олег, помни о сестре, Даша не должна чувствовать себя одинокой без нас. Конечно, она младше тебя и девочка, но дело в другом. У нее нелегкий характер, а Евгения Семеновна больше тебя любит, Евгения Семеновна уже пожилой человек, ее уже не переделаешь, и ты должен как-то незаметно подправлять их отношения... Договорились? Чтобы было все по справедливости.

Олег засопел, кивнул и отвел глаза, он придумывал, как бы показать отцу свою готовность сделать не только то, о чем тот просил, но в тысячу раз больше, он любил Васю, и ему сейчас нестерпимо хотелось потереться головой о его тяжелые руки, непривычно неподвижно лежавшие на белой простыне. Положение спасла ворвавшаяся в комнату с отчаянным визгом Даша, она, как всегда, словно свалилась с неба, была растрепана, с полными ужаса глазами.

Остро переживавший такие ситуации Тимошка заинтересованно запрыгал вокруг нее, подняв оглушительный лап.

Даша бросилась к Васе.

– Папа, папа, вор, вор! – кричала она. – У нас на кухне вор! Из холодильника еду забирают, во-от такая спима! Скорей! Скорей, пап!

Олег с хохотом свалился на кровать рядом-с Васей и от восторга стал молотить воздух ногами, Тимошка, не раздумывая, тоже заскочил на кровать, перекрывая всех радостным лаем.

– Да тетя Женя ночью приехала. Мы с мамой поздно вечером ее встречать ходили на станцию! Вот что! – смог наконец выговорить Олег. – Ну трусиха, ну трусиха!

Озадаченная Даша помедлила, затем топнула ногой и убежала сама удостовериться, а Вася с Олегом заговорщически переглянулись.

С этого часа и вплоть до самого отъезда Васи с Татьяной Романовной к морю в доме стояла кутерьма, ни днем, ни поздним вечером не утихали оживленные хлопоты, укладывались и перекладывались чемоданы, покупались рюкзаки, кеды, купальные принадлежности. Олег с Татьяной Романовной не раз ездили в Москву в магазины, затем покупки дружно обсуждались на семейном совете. Татьяна . Романовна купила себе модный, очень открытый купальник. Примерив его дома, она вызвала восторг Даши и нсодобрение Семеновны, Семеновна со своей привычной ласковостью в голосе ядовито заметила, что уж приличнее совсем голым ходить, чем этими полосками себя прикрывать, и Татьяна Романовна с Васей утвердительно закивали в ответ, Олегу же купальник понравился, и он его безоговорочно одобрил.

Стояла хорошая погода, березы над озером шумели к вечеру от малейшего ветра, и, если небо было чистым, в глубине озера начинали копиться предвечерние тени с их тайнами, шорохами и неожиданностями. Из своей норы выбиралась Чапа и, бесшумно выставив одни лишь глаза да усатый нос, плыла к берегу, где росла сладкая осока, затем важно возвращалась, уже с пучком травы во рту. Теперь Чапа на всю ночь становилась полновластной хозяйкой озера, Даше категорически запрещалось подходить к воде в темную пору, Олег за долгий день уставал от солнца и движения и рано засыпал, и только один Тимошка неукоснительно обходил свои владения и, заставая Чапу за добыванием корма, спугивал ее ожесточенным лаем.

В сумерки на скамейке над озером часто сидела Татьяна Романовна, она любила воду и отдыхала в одиночестве.

Если у Васи выпадали свободные полчаса, он присоединялся к Татьяне Романовне, и они, изредка негромко переговариваясь, завороженные тишиной, засиживались допоздна, до самого восхода луны, но в последние дни перед отъездом времени ни у кого не оставалось, даже Тимошке его не хватало, и он прекратил свои ночные вылазки и нс. пугал больше Чапу. В доме стали происходить разные небывало интересные вещи, и особенно по вечерам, и Тимошка, стараясь, по своему обыкновению, ничего не пропустить, едва успевал обойти всех, и детей, и Семеновну, и Васю с Татьяной Романовной на их втором этаже. Кроме того, чаще обычного теперь звонил телефон, и Тимошке, тоже по давней привычке, ставшей теперь его обязанностью, то и дело приходилось мчаться в гостиную, садиться рядом с телефоном и лаять. И хотя Тимошка порой делал вид, что страшно устал и телефон ему осточертел, втайне очень гордился этой своей обязанностью, и особенно много слов признательности слышал он от Семеновны, в последнее время Семеновна стала заметно слабеть слухом, и Вася все обещал ей достать слуховой аппарат новейшей конструкции, почти незаметный. Вкуснее всего было, разу?дсется, у Семеновны на кухне, веселее у Татьяны Романовны с Васей, в последние дни на второй этаж совсем перекочевали и дети, и Тимошка не имел права ничего упустить из происходящего в доме. Татьяна Романовна затеяла шить себе и Даше ситцевые сарафаны, Семеновна приходила руководить и отпускать критические замечания, Тимошка добросовестно присматривал за всеми. Женщины оживленно обсуждали фасон и кроили материю, Семеновна, давно уже открыто осуждавшая Татьяну Романовну за то, что та морит себя диетой, и на этот раз не удержалась. Но Татьяна Романовна была в хорошем настроении, и обычной размолвки между ними не получилось.