Текст книги "Сокровища женщин Истории любви и творений"

Автор книги: Петр Киле

Поместье Тичфилд. Шекспир и Мэри Фиттон встречаются за воротами парка, где начинается лес по склону над рекой.

После разлуки, с возвращением Шекспира в Тичфилд с книжкой новой поэмы, примирение влюбленных, надо полагать, было полным. Уилл влюблен, как впервые, и, можно даже подумать, что он влюблен в другую особу, совсем еще юную, но это была Молли, смуглая леди сонетов, свежесть юности которой делала ее облик сверкающей изнутри.

Уилл

 
Фиалке ранней бросил я упрек:
Лукавая крадет свой запах сладкий
Из уст твоих, и каждый лепесток
Свой бархат у тебя берет украдкой.
У лилий – белизна твоей руки,
Твой темный волос – в почках майорана,
У белой розы – цвет твоей щеки,
У красной розы – твой огонь румяный.
У третьей розы – белой, точно снег,
И красной, как заря, – твое дыханье.
Но дерзкий вор возмездья не избег:
Его червяк съедает в наказанье.
Каких цветов в саду весеннем нет!
И все крадут твой запах или цвет.
 

99

Молли смеется:

– Распелся, заглушая звон соловьев пернатых…

– А кто с Уилли?

– Это Кларенс, паж, с которым наш Уилли подружился, мечтая, как и он, явиться при дворе.

– Сдается мне, какая-то здесь тайна.

– И, в самом деле, здесь явились феи.

– Какие феи? Только струи света между деревьев в тени ветвей.

– А Оберон с Титанией?

– Актеры!

– Ты хочешь разыграть меня?

– О, нет! То водит нас любовь, как в детстве, за нос, в фантазиях с природой заодно, в цветах и пчелах, с пеньем птиц в кустах, мы в царстве фей!

– Прекрасно. Я согласна. Но Оберон с Титанией – актеры?

Шекспир воссоздает миросозерцание свое и эпохи:

– Здесь Англия среди морей и лета, здесь вся земля до Индии далекой и в небесах вселенная сияет, и тишина вечерняя, как память в нас воскресающая из всех времен, и шорох листьев, звон ручья, как песнь Орфея, отзвучавшая когда-то, и феи здесь, как первообразы…

– И все любовь? Здесь самое время разыграть сценку из «Венеры и Адониса», что мы с Уилли заучили. Это будет сюрприз для всех, но я тебе открылась, чтобы ты не судил нас строго.

Все собираются у опушки леса в ожидании чего-то… Из-за кустов выглядывают Анжелика, Франсис, графиня, сэр Томас, а с другого места сэр Чарльз Данверз, сэр Генри Лонг и другие; в лесу сбежалась и прислуга в ожидании чудес.

Графиня с удивлением:

– Мы видели Оберона с Титанией, и фей, и эльфов целый рой, но то ведь были все-таки актеры, я думала…

Франсис смеется:

– И мне казалось так, и я их не пугалась, лишь смеялась забавным шуткам развеселых эльфов, отнюдь не маленьких, скорее взрослых по возрасту и стати мужичков, но столь подвижных…

Сэр Томас с любопытством:

– Нет, видим мы не фей, пред нами нимфы, едва одеты, в туниках прозрачных…

Графиня смеясь:

– А кавалеры строгие у них, обросшие чуть шерстью и с копытцами…

Анжелика вскрикивает:

– Сатиры! Вид у них забавный. Боже! Едва одеты…

Сэр Чарльз с хохотом:

– Вовсе не одеты!

Анжелика:

– Куда они бегут? На праздник Вакха?

– Бежим и мы за ними!

Кларенс, паж с очертаниями тонкой и стройной фигурки девушки:

– Это сон!

Показываются граф Саутгемптон, Шекспир и другие. Они замечают сатира.

Генри смеется:

– Сатир? Проказник эльф предстал сатиром? С него ведь станется, когда коня изображать умеет в беге, с ржаньем, ну, прямо страх, несется на тебя, и нет спасенья…

Уилл с улыбкой мага:

– Как во сне бывает.

Анжелика уточняет:

– Так мы все спим в лесу и видим сны?

Шекспир беззаботно:

– Мы в Англии, а снится нам Эллада.

На опушке леса, освещенном закатными лучами, между тем как в лесу под купами деревьев воцарились сумерки, проступают две фигуры.

Франсис, выглядывая:

– Ах, что там? Свидание?

Шекспир с торжеством:

– И в самом деле! Что я говорил вам? Там, на опушке, свет дневной сияет, когда у нас почти что ночь взошла. Там свет сияет красоты – богиня, как статуя ожившая, склонилась над юношей прекрасным, точно бог.

Анжелика догадывается:

– Ах, это представленье по поэме «Венера и Адонис»?

Сэр Чарльз, подпадая под общее настроение:

– Это сон. Саму Венеру кто сыграть сумеет, когда на сцену не пускают женщин, и роли их дают играть юнцам. А эта – столь прекрасна женской статью и женским ликом, что нежней цветов, и нет сомненья, женщина она.

Сэр Генри Лонг с восторгом:

– Причем прекраснейшая из женщин!

Сэр Чарльз:

– А с нею кто же? Тоже нет сомненья, прекраснейший из юношей – Адонис!

Генри, вслушиваясь:

– Немая сцена? Или пантомима? Нет, поцелуям нет конца, хотя Адонис тщится вырваться из плена прекрасных рук и нежных губ богини, не странно ли, счастливейший из смертных и красотой блистающий, как Феб… Ах, нет, Венера что-то говорит.

ВЕНЕРА. Ты одарен такою красотою, милый мой, что мир погибнет, разлучась с тобой.

АДОНИС. Владычица! Мне рано на охоту, во сне нуждаюсь больше, чем в любви.

ВЕНЕРА. Успеешь, не спеши, у нас своя охота, влекущая на свете все живое. Меня порадуй милостью своею и сотни тайн любви узнаешь, как во сне.

АДОНИС. О, постыдись! Я юн еще, невинен…

ВЕНЕРА. Ты не Нарцисс безвольный, ты охотник, еще незрел? Но ждут тебя услады… не упускай мгновенья… будешь счастлив. Любовь взлетает в воздух, словно пламя, она стремится слиться с небесами! И жизнь моя весь день полна игрою… Любовь легка мне и светла. Ужель тебе она так тяжела?

АДОНИС. В уме моем охота, не любовь. Охота вдохновенна и опасна. Любовь всего лишь сладостный недуг.

ВЕНЕРА. Как жалки только для себя усилья! Рождать – вот долг зерна и красоты… Нужны природе существа живые, они переживут твой прах и тлен. Ты, бросив смерти вызов, будешь вечно в потомстве воскресать и жить…

АДОНИС. Любви ты жаждешь, не семейных уз; в свой срок и я женюсь – тебе на радость!

ВЕНЕРА. Но будешь ли ты счастлив, милый мой? В любви, в моей любви – источник счастья. Прильни ж к нему, где грудь моя белеет… Пасись где хочешь – на горах, в долине, – я буду рощей, ты оленем будь; почаще в тайных уголках броди, цветущая долина мхом увита…

АДОНИС (отнимая руку). Бесстыдна ты, недаром говорят.

ВЕНЕРА. В уродстве стыд, о том твердит молва, а в красоте – все правда и любовь.

Разносится ржанье и топот копыт о землю, что вызывает смех у публики.

АДОНИС (вскакивая на ноги). Мой конь унесся за кобылой в лес, где я теперь сыскать его сумею?

ВЕНЕРА. Природа вся подвластна мне, богине любви и красоты, но только ты, поверить как, любви не хочешь знать? (Замирает.)

Адонис склоняется над Венерой, жмет ей нос, прикладывает ухо к груди, сгибает ей пальцы, пугаясь, дышит ей на губы и вдруг смело ее целует. Венера в упоении лежит недвижно, следя за ним сквозь ресницы.

АДОНИС. Прости меня за юность и прощай!

ВЕНЕРА (открывая глаза). А на прощанье поцелуй, Адонис?

Он целует ее, она заключает его в объятия, и между ними завязывается борьба, кажущаяся ничем иным, как неистовством страсти. Некоторые из зрителей не выдерживают и разбегаются. Но, кажется, Венера ничего не добилась, кроме ласки, с ее стороны столь пламенной, что она, похоже, смирилась, в надежде на новое свидание.

Наступающие сумерки озаряются светом ее глаз, как солнце утром освещает небеса, и лучи его жгут нахмуренное лицо Адониса.

ВЕНЕРА. Где я? В огне иль в океане гибну? Что мне желанней – жизнь иль смерть? Который час? Рассвет иль ночь без звезд и без луны? Убил меня ты, оттолкнув любовь, и к жизни возвратил ты поцелуем. (Обнимая Адониса.) О, поцелуй меня! Еще, еще! Пусть щедрым ливнем льются поцелуи. Ведь десять сотен только и прошу я.

АДОНИС. Уж ночь и клонит в сон. Скажи: «прощай!» и ты дождешься снова поцелуя.

ВЕНЕРА (со вздохом). Прощай!

Адонис целует Венеру, и она отвечает жадно, вся запылавшая лицом, пьянея от страсти до безумия. Казалось, она завладела им, но не он ею. Сцена становится слишком разнузданной или весьма пикантной.

АДОНИС (вскакивая на ноги). Пусти! Довольно!

ВЕНЕРА (опомнившись). Прости! Я эту ночь в печали бессонной проведу… Скажи, где я тебя найду? Мы встретимся ведь завтра?

АДОНИС. Свидания не будет. Завтра я с друзьями отправляюсь на кабана.

ВЕНЕРА (вскакивая). На кабана?!

Вся в страхе Венера бросается к Адонису, и оба падают, при этом он оказывается сверху, готовый, кажется, к жаркой схватке, и она поцелуями торопит его.

АДОНИС (вырываясь). Стыдись, ты жмешь, пусти!

ВЕНЕРА. Я не кабан, пред кем ты отступаешь? И хочешь ты идти на кабана? Я в страхе ухватилась за тебя, а ты уж взвыл беспомощней ребенка. Кто от любви бежит и красоты, того погибель ждет, ты вспомни Дафну, бежавшую в отчаянье от Феба, – от счастья и любви бежишь ты к смерти. О, ужас! Страх внушает мне прозренье. Ах, что еще хотела я сказать?

АДОНИС. Пора давно мне. Ждут меня друзья. Уже темно.

ВЕНЕРА. Так что же, что темно?

АДОНИС. Могу упасть.

ВЕНЕРА. Во тьме лишь зорче страсть… Пока природа не осуждена за то, что красоту с небес украла и воплотила в облике твоем, ты девственность бесплодную весталок и монахинь отбрось… Дай им власть, пришлось бы нам увидеть век бездетных. Будь щедр! Чтоб факел в темноте не гас, ты масла не жалей хоть в этот раз.

АДОНИС. Нескромная в любви, ты будишь похоть, к которой я питаю отвращенье. Любовь давно уже за облаками, землей владеет безраздельно похоть, и прелесть вянет, блекнет красота…

ВЕНЕРА. Моя ли прелесть, моя ли красота? О похоти ты знаешь больше ли меня? Я разве не о любви тебе твердила?

АДОНИС. Прощай! Уж скоро утро…

В сгущающихся сумерках ночи светлые силуэты Венеры и Адониса исчезают.

Взошедшее солнце озаряет лес и долину ярчайшим светом, но всего лишь на мгновенье, наплывают облака, и снова воцаряются предрассветные сумерки.

Из-за деревьев показываются две фигуры. По голосам это Молли и Шекспир.

– Как ночь Венера провела? В слезах и стонах, даже Эхо плакало в ответ ей. Но рассвет уж в небесах заметней предваряет солнечный восход, и жаворонок вьется с песней…

– Ему же вторит голос твой певучий.

Проносится лай собак с полным впечатлением их бега.

– Казалось, день взошел… Собаки? Как! Что ж, будет настоящая охота?

– Нет, это эльфы поднимают шум, я думаю…

Молли в испуге:

– Ты слышишь? Это разве понарошке? Земля дрожит от бега кабана!

Слышны визги собак и падение их тел. Молли порывается бежать, Шекспир удерживает ее. На опушке леса, где шло представление, показывается Адонис с копьем; на него несется кабан, косматый, тяжелый и прыткий, отбрасывая клыками собак, и те, отлетая, падают замертво, либо с жалким визгом убегают прочь.

Уилл с удивлением:

– Один Адонис, без друзей явился…

Молли в испуге:

– Кабан-то настоящий, о, Уилл!

– Конечно, настоящий, не актер. Шутить он не умеет и не любит. Пропал Адонис, юноша незрелый и для любовных схваток, и охоты, изнеженный чрезмерной красотой.

– Как можешь ты шутить, когда Уилли сейчас погибнет в схватке с кабаном?

– Уилли? Там Адонис твой, Венера! Повержен вмиг он, весь в крови… Беги!

– О, нет! Пока жива сама природа, я знаю, что и он далек от склепа! Погибнет он – и красота умрет, и в черный хаос мир вновь превратится.

– Так говорит Венера, ты на сцене.

На пригорке, где была разыграна сцена свидания Венеры и Адониса, Молли, подбегая, видит истекающего кровью Уилли, с ужасом, не веря своим глазам. Из раны в боку льется кровь и, кажется, травы и цветы пьют его кровь из сочувствия.

Все, кто бродил в лесу в течение ночи или спал где-то до рассвета, разбуженные лаем собак, сбегаются у пригорка, выглядывая из-за кустов и деревьев.

Адонис лежит, весь в крови, Венера склоняется над ним; она пристально глядит на рану, одну, другую, третью, и, словно впадая в безумие, хлопает глазами.

ВЕНЕРА. В нем два лица – и два здесь мертвеца! Или от слез двоится образ милый? О бедный мир, ты свой утратил клад! И кто теперь восторг в тебе пробудит? Цветы милы, так свежи их цвета, но с ним навек погибла красота! (Падает у тела Адониса навзничь, измазав лицо кровью, приподнимается.) Адонис мертв, так вот вам прорицанье: печаль в любви таиться будет, ревность сопровождать начало и конец любви и горе – радости сильней. И все ее сочтут обманной, бренной, грехом и похотью, причиной ссор влюбленных до убийств, до войн и смут. Раз губит Смерть моей любви расцвет, не будет счастия любви на свете.

Сэр Томас с недоумением:

– О чем она толкует?

Графиня с сарказмом:

– Да о веке христианском, в котором мы живем.

Венера вдруг склоняется, срывает цветок, расцветший, пока она оплакивала Адониса.

ВЕНЕРА. Цветок мой, сын прекрасного отца! Здесь на груди увять тебе придется, наследник ты, владей по праву ею!

Венера устремляется прочь, но тут же Молли возвращается назад, недаром два лица, два мертвеца двоились в ее глазах: Адонис превратился в цветок, Уилли лежал на земле, окровавленный, без движения, без дыхания. Кабан-то, она знала, она видела, был настоящий, отнюдь не актер в лохмотьях, как следовало.

Молли оглянулась в ужасе. Тут зрители подбежали к ней и тоже застыли в ужасе.

ГОЛОСА. Уилли умер? Мертв? Истек он кровью, возможно, от случайной раны… Ужас! Ужас!

Но тут проносятся звуки флейты и трубы, сопровождающие явление Оберона и Титании со свитой из фей и эльфов.

Хор фей оплакивает Уилли, эльфы убирают тело юноши венками и гирляндами из цветов, Титания все о чем-то умоляет Оберона, винясь в своем увлечении другом умершего, которого он нарочно превратил в девушку; наконец Оберон уступает и всех погружает в сон, с пробуждением от которого происшествия двух ночей все будут вспоминать, как сон.

ГОЛОСА. О чем они? То танец? Заклинание?

ОБЕРОН. Вы все сейчас заснете, и эльф в ночном полете вернет вас до утра, как было и вчера!

ГОЛОСА. Мы засыпаем? Уж проснулись. Сон!

Уилли оживает, сейчас видно, как он влюблен в Молли, и та не нарадуется на него.

Все воспоминают происшествия ночи, как сон.

Генри радостно:

– Уилл, друг мой, какие тут актеры! Без волшебства не обошлось, я знаю.

– А где ваш паж?

– Мне говорят, уехал. То есть Вернон, решив, что я влюбился в ее кузена вмиг, как ты в Уилли. Сонетами твоими я смутил ей душу, и она в сердцах сказала, в досаде, что обман ее раскрылся…

– Так паж ваш – волшебство или интрига?

– Не знаю, что сказать. Во всем уверюсь, когда увижусь с нею в Виндзоре, куда явиться получил приказ.

– От королевы? Или от Вернон? Паж был ее посыльным, как Амур?

– Интрига обернулась волшебством?

– Чудесные усилия любви.

– Как жаль, прошли две ночи сновидений. Ах, ничего чудеснее не помню! Проснулись мы с последним днем весны.

– Тут и конец моей весенней сказки.

Показываются Молли и Уилли, оба вне себя от радости.

Молли смеясь:

– Как мы играли?

Уилл восторженно:

– Ты ослепительна, как солнце!

Уилли в упоении:

– Солнце любви!

Виндзор. В парке, где прогуливаются дамы, граф Эссекс замечает графа Саутгемптона, вышедшего из дворца.

Граф Эссекс снисходительно:

– Генри! Я знаю, тебя по приказанию королевы привели к лорду Берли. Мне сказала моя кузина Элси.

Генри взволнованно:

– Я не видел ни Элси, ни королевы. Но я был готов к разговору с лордом Берли. Я заявил, что в создавшейся ситуации с его внучкой нет моей вины. Помолвка была мне навязана, когда я был еще слишком юн. Теперь, когда я возмужал телом и душой, подчиняться чужой несправедливой воле не позволяют мне честь и достоинство личности, чем гордится наш век.

– Прекрасно сказано.

– «Да, я вижу, – усмехнулся лорд, – век наш заразил тебя опасным вольнодумством. Что ж. Вот причина для расторжения помолвки. Но это тебе не обойдется даром».

– Тауэр?

– Я тоже так предположил, а он: «Боюсь, Тауэра ты не минуешь. Но пока – за расторжение помолвки – ты заплатишь неустойку в 5000 фунтов».

Граф Эссекс с удовлетворением:

– Хорошо. Это победа, мой друг.

– 5000 фунтов! Я до сих пор обходился крохами.

– Не считай, что это много, вероятно, лорд Берли округлил твое состояние на большую сумму. Но это между нами.

Генри усмехается:

– Я свободен? «Нет, – заявил лорд, – не прежде, чем заплатишь неустойку и твоя невеста не выйдет замуж за более достойного, чем ты».

Граф Эссекс взрывается:

– Это ей на приданое? Каков первый министр королевы! Я к ней! Я к ней! Я выведу Берли на чистую воду.

– Граф, ради Бога. Лорд Берли говорил со мной от имени ее величества. Я в Лондон, чтобы не наделать здесь глупостей.

– В Лондоне снова чума.

– И театры закрылись?

– Да.

– В таком случае, я возвращаюсь в Тичфилд. Мы там, граф, проводим время превосходно, благодаря затеям Шекспира.

– Передай ему… Если от его поэмы «Венера и Адонис» молодежь без ума, мне больше нравится «Обесчещенная Лукреция». Там мифическая Греция, а здесь Римом пахнет.

– Вы правы!

– Поэт вас прославил, Генри.

– Это его слава. Он первый поэт Англии и мой друг…

– Любовь которого к вам беспредельна! Это фраза из Посвящения.

– Это его душа беспредельна.

– Генри, не увидевшись с королевой и с Элси, ведь ты не уедешь. Идем!

Тичфилд. В беседке граф Саутгемптон и Шекспир. Гости, пользуясь хорошей погодой, прогуливаются в парке. Среди них Молли и Уилли, которые прохаживаются быстро, как дети, на виду у всех и как бы наедине.

Уилли, сорвав ветку:

– Не знаю, как же быть нам с ним?

Молли рассеянно:

– С кем это?

– О, Молли!

– А никак.

– Но он…

Молли рассмеявшись:

– Что он? Он пел любовь, что нас свела. Чего еще ты хочешь?

– Ах, ничего на свете, как любви твоей!

Он бросает ветку в ее сторону, которую она легко схватывает на лету.

Молли, снижая голос:

– Все это хорошо лишь в тайне, иначе грех, огласка и разлука неминуемы, как смерть. Помни об этом.

– Готов я к смерти, но в твоих объятьях.

– О, нет, живи, иначе свет померкнет в моих глазах, как у старости. С тобой я снова юность обрела, утерянную замужеством.

– Как Шекспир с тобой?

– Как и с тобой.

– Как близнецов, подменял он нас и в жизни, и в сонетах. Разве нет?

– Пока не свел, утратив враз меня с тобой. Пусть сам винит себя.

– Но как признаться?

– Я говорю, никак. Никто не должен знать.

– А молва?

– «Прекрасное обречено молве».

– Это из сонета?

Молли, рассмеявшись не без гордости:

– Который ты присвоил, а посвящен-то мне!

– Ничего не просвоил. Я знаю, я был всего лишь маской твоей для света и с тобой сроднился так, что нас не различить.

– Но могут разлучить.

– Увы! Разлука неизбежна. Тем отрадней всякий час, когда я вижу тебя, и всякий миг свиданья. Когда?

– Как знать! Вообще мне не до веселья. Шекспир – насмешник, он меня ославит, да и тебя.

– Нет, нет, он нас любит. Он скажет:

 
Полгоря в том, что ты владеешь ею,
Но сознавать и видеть, что она
Тобой владеет, – вдвое мне больнее.
Твоей любви утрата мне страшна.
Я сам для вас придумал оправданье:
Любя меня, ее ты полюбил.
А милая тебе дарит свиданья
За то, что ты мне бесконечно мил.
И если мне терять необходимо,
Свои потери вам я отдаю:
Ее любовь нашел мой друг любимый,
Любимая нашла любовь твою.
Но если друг и я – одно и то же,
То я, как прежде, ей всего дороже…
 

42

– Откуда этот сонет?

– Вероятно, из тех, какие он писал для графа Саутгемптона.

– Как! И ты думаешь, что он мной владел? И они остались друзьями?

– Нет, нет, Молли! Ты говорила, что это была игра, как наша игра в Венеру и Адониса, которая, правда, закончилась триумфом богини.

Молли вскидывается:

– Да, ты никак надо мной смеешься, как смеются над тобой, мол, из молодых да ранних! Даже твоя мать графиня Пэмброк подмигивает мне из сочувствия твоим страданиям.

– Я страдаю?

– Нет? Далеко пойдешь.

– Почему Шекспир к нам не идет?

– Вот идет. А мне пора в церковь.

– По пути я тебя встречу?

– За ангела ты не сойдешь.

Шекспир подходит к Молли и Уилли.

– Не отправиться ли нам на прогулку?

Молли, отходя:

– Мне пора в церковь. Прощайте. Вообще мне пора домой. – Уходит.

Уилли беззаботно:

– Как поживаешь, друг мой?

– Неплохо, сударь, неплохо, если недуг мой оказался не смертельным, а на вас вижу его приметы.

– Послушайте, Шекспир, кого вы любите?

– Кого?! Что за вопрос?

– Мне ясно, вы забыли нас с Молли.

Шекспир слегка озадачен:

– Это я забыл?! Прекрасно, друг мой. Вы решили перейти в наступление, вместо круговой обороны, какую предприняли вместе с миссис Фиттон. Это я забыл?!

– Если ваша любовь к герцогу Саутгемптону беспредельна, на что уповать нам, простым смертным. Посудите сами.

– Любовь, как солнце, не может светить в полсилы, разве что его накроют тучи или туман. Но, мистер, почему вы все время говорите не от себя самого, а за двоих? Что, у вас с Мэри, я имею в виду не графиню Пэмброк, а миссис Фиттон, и мысли, и чувства общие, как у юной матери с юным сыном?

– Напрасно вы смеетесь, Шекспир. У нас с Молли общего несравненно больше, чем вы думаете.

– Куда больше? Душа и тело – не разлей вода?

– То всего лишь слухи.

– Ты их подтвердил, мой друг. Будь честен, по крайней мере, с друзьями, а с женщинами… нередко они самих себя подводят, ведя игру, когда играть не нужно, любить, коль любишь, без утайки.

– Да, конечно, чего же лучше. Но что же делать, коли мир враждебен любви сердец прекрасных, юных?!

– О, тут я на вашей стороне, мой друг! Не хитрите только со мной, хотя бы вы. А Молли я знаю лучше, чем она сама себя. Мне необходимо с нею объясниться, чтобы избавить ее от двойной игры, в чем, кстати, и ты должен быть заинтересован.

– Вы хотите ее вернуть?

– Если бы мне это удалось, ты бы ничего не потерял; по крайней мере, обрел свободу от ее чар до того, как она бросит тебя.

– Молли меня бросит? Нет.

– Она влюблена в тебя?

– До безумия.

– Что это значит?

Уилли уточняет:

– Это я был влюблен в нее до безумия, это правда. Но это от нетерпения познать любовь, обладать женщиной, особенно упоительной, казалось мне, если это будет Молли, а не другая особа, которой я домогался исключительно из жажды обладания. Ну, это вы знаете.

– И ты добился этого с Молли. Она тебя пожалела.

– Нет, Молли не столь добра, да поклялась вам в верности до гроба, это правда?

– Значит, это уже неправда.

– Все это так. Но, знаете, Шекспир, она меня полюбила, и это впервые, как стало ей ясно, с вами грех познала, а со мной любовь.

– Увы! Увы! Готов поверить. Но это всего лишь твоя версия, мой друг, ты умен.

– Я не ожидал этого. В любви она столь искренна и нежна, столь разумна, словно не замужем, то есть замужем за мной.

– Конечно! Как же! Она всегда правдива и в измене, правдива и во лжи, поскольку искренна в коварстве, как сама любовь.