Текст книги "Сокровища женщин Истории любви и творений"

Автор книги: Петр Киле

После увеселений в парке с представлением отдельных эпизодов из комедии «Бесплодные усилия любви» Шекспир и Мэри Фиттон находят, наконец, уединение… Поцелуи и объятия…

– Я уж думал, не увижу вас.

– Я могла приехать лишь тогда, когда вслед за вами все в округе стали ожидать приезда актеров, наконец прошел слух, и все стали съезжаться в Кошэме. Вот я здесь!

– Чудесно!

Молли заинтересованно:

– Уилл, но как я попала в пьесу «Бесплодные усилия любви», сыгранные на свадьбе графа Эссекса?

– Судьба, я думаю, Молли. Мне все кажется, что я давно вас знаю.

Молли вспыхивает:

– Но вы же надо мною посмеялись!

Шекспир качает головой:

– О, нет! Я облик ваш вознес до неба, с сияньем звезд в ночи благоуханной.

– Могу ль поверить вам? Ведь вы насмешник…

– Мне юность возвращает красота, столь яркая и нежная до страсти, с волнением любви и негой вдохновенья…

– Вы влюблены? И это не игра?

– Как взор ваш не игра, а окна счастья.

Молли с огорчением:

– Как окна в доме, где, увы, нет счастья.

Шекспир удивлен:

– Как счастья нет, когда вы воплощенье самой Венеры, женственности дивной?

– Вы первый, кто возносит облик мой. Могу ль поверить я, что это правда?

– Весь мир заставлю я поверить в это!

– .Мне кажется, мы заблудились с вами.

– Мы заблудились? Значит, мы одни.

– Мне страшно! Скоро ночь.

– Еще не скоро. Пусть Фаэтон уронит в море солнце, и ночь придет до времени, ночь счастья.

Молли с упреком:

– Вы завели меня нарочно в глушь?

Шекспир, словно один и с Молли:

– Нет, вы меня вели; я здесь впервые и мало троп заветных исходил, где вы прошли и образ ваш витал, то прячась, то показываясь в свете, как нимфа то в тунике, то без оной…

– Как! Обнаженной вовсе? Это я? Ах, это сон! Но даже и во сне я не должна уединяться с вами.

– С актером?

– Нет, с поэтом и… сатиром, который в леди видит нимфу…

– Да! Прекрасный случай для любовной связи.

– Смеетесь?

– Да.

– Как «да»?

Шекспир весь в переживаниях вообще и минуты:

– Но не над вами. Как я влюблен, и вы ведь влюблены с полуулыбкой губ и глаз сокрытых и с грацией прелестной нимфы юной, и луг влюблен, цветами расцветая, с тропинками влюбленных без конца.

– Куда они ведут?

– В Эдем.

Выходят к охотничьему домику.

Мы видим графа Саутгемптона, как он, прохаживаясь по аллее парка, разговаривает с Флорио, и слышим голос из беседки:

Уилл

 
Лик женщины, но строже, совершенней
Природы изваяло мастерство.
По-женски нежен ты, но чужд измене,
Царь и царица сердца моего.
Твой ясный взор лишен игры лукавой,
Но золотит сияньем всё вокруг.
Он мужествен и властью величавой
Друзей пленяет и разит подруг.
Тебя природа женщиною милой
Задумала, но, страстью пленена,
Ненужной мне приметой наделила,
А женщин осчастливила она.
Пусть будет так. Но вот мое условье:
Люби меня, а их дари любовью.
 

20

Это соответствует портрету графа Саутгемптона, в очертаниях лица которого есть женственность, хотя во всем его облике явно проступает мужественность.

Шекспир в ночных бдениях, с образом возлюбленной, возникающей в ночи.

Уилл

 
Трудами изнурен, хочу уснуть,
Блаженный отдых обрести в постели.
Но только лягу, вновь пускаюсь в путь –
В своих мечтах – к одной и той же цели.
Мои мечты и чувства в сотый раз
Идут к тебе дорогой пилигрима,
И, не смыкая утомленных глаз,
Я вижу тьму, что и слепому зрима.
Усердным взором сердца и ума
Во тьме тебя ищу, лишенный зренья.
И кажется великолепной тьма,
Когда в нее ты входишь светлой тенью.
Мне от любви покоя не найти.
И днем и ночью – я всегда в пути.
 

27

Это живая сцена, как Шекспир в течение дня томился, набрасывая новую поэму «Обесчещенная Лукреция», и не находил покоя в ночи, как всякий влюбленный, да еще актер в среде знати, где он не должен узнавать свою возлюбленную. По крайней мере, не выказывать открыто свое увлечение замужней женщиной.

 
Как я могу усталость превозмочь,
Когда лишен я благости покоя?
Тревоги дня не облегчает ночь,
А ночь, как день, томит меня тоскою.
И день и ночь – враги между собой –
Как будто подают друг другу руки.
Тружусь я днем, отвергнутый судьбой,
А по ночам не сплю, грустя в разлуке.
Чтобы к себе расположить рассвет,
Я сравнивал с тобою день погожий
И смуглой ночи посылал привет,
Сказав, что звезды на тебя похожи.
Но все трудней мой следующий день,
И все темней грядущей ночи тень.
 

28

Оказавшись из-за эпидемии чумы не у дел, несмотря на благоприятную обстановку в усадьбе Тичфилд, Шекспир особенно остро предается воспоминаниям и восклицает:

 
Когда, в раздоре с миром и судьбой,
Припомнив годы, полные невзгод,
Тревожу я бесплодною мольбой
Глухой и равнодушный небосвод
И, жалуясь на горестный удел,
Готов меняться жребием своим
С тем, кто в искусстве больше преуспел,
Богат надеждой и людьми любим, –
Тогда, внезапно вспомнив о тебе,
Я малодушье жалкое кляну,
И жаворонком, вопреки судьбе,
Моя душа несется в вышину.
С твоей любовью, с памятью о ней
Всех королей на свете я сильней.
 

29

Снова свидание, или всего лишь воспоминание о встречах, что сопровождается голосом Шекспира:

 
Когда на суд безмолвных, тайных дум
Я вызываю голоса былого, –
Утраты все приходят мне на ум,
И старой болью я болею снова.
Из глаз, не знавших слез, я слезы лью
О тех, кого во тьме таит могила,
Ищу любовь погибшую мою
И все, что в жизни мне казалось мило.
Веду я счет потерянному мной
И ужасаюсь вновь потере каждой,
И вновь плачу я дорогой ценой
За то, за что платил уже однажды!
Но прошлое я нахожу в тебе
И все готов простить своей судьбе.
 

30

Любимая женщина становится родной, и в ней оживает все, что дорого и мило было в жизни с самых ранних лет; вообще, можно подумать, Шекспир знал еще в детстве ту, которая одарила его тайной любовью.

 
В твоей груди я слышу все сердца,
Что я считал сокрытыми в могилах.
В чертах прекрасных твоего лица
Есть отблеск лиц, когда-то сердцу милых.
Немало я над ними пролил слез,
Склоняясь ниц у камня гробового,
Но, видно, рок на время их унес, –
И вот теперь встречаемся мы снова.
В тебе нашли последний свой приют
Мне близкие и памятные лица,
И все тебе с поклоном отдают
Моей любви растраченной частицы.
Всех дорогих в тебе я нахожу
И весь тебе – им всем – принадлежу.
 

31

Это исключительная любовь, объемлющая всю жизнь человека в его самых заветных связях с родными, близкими, с миром, с возвращением прошлого, с возвращением юности с ее свежестью и новизной восприятия действительности, что и есть поэзия, с явлением гениального лирика. И в этой высшей сфере мировой лирики Шекспир отныне будет узнавать, предугадывать смуглую леди как первообраз женщин, воспетых поэтами:

 
Когда читаю в свитке мертвых лет
О пламенных устах, давно безгласных,
О красоте, слагающей куплет
Во славу дам и рыцарей прекрасных,
Столетьями хранимые черты –
Глаза, улыбка, волосы и брови –
Мне говорят, что только в древнем слове
Могла всецело отразиться ты.
В любой строке к своей прекрасной даме
Поэт мечтал тебя предугадать,
Но всю тебя не мог он передать,
Впиваясь в даль влюбленными глазами.
А нам, кому ты, наконец, близка, –
Где голос взять, чтобы звучал века?
 

106

Тичфильд. Зимний вечер. В гостиной граф Саутгемптон, Джон Флорио, Шекспир и гости, среди них три юные дамы Анжелика, Франсис и Молли.

Уилл ( как бы про себя)

 
Заботливо готовясь в дальний путь,
Я безделушки запер на замок,
Чтоб на мое богатство посягнуть
Незваный гость какой-нибудь не мог.
А ты, кого мне больше жизни жаль,
Пред кем и золото – блестящий сор,
Моя утеха и моя печаль, –
Тебя любой похитить может вор.
В каком ларце таить мне божество,
Чтоб сохранить навеки взаперти?
Где, как не в тайне сердца моего,
Откуда ты всегда вольна уйти.
Боюсь, и там нельзя укрыть алмаз,
Приманчивый для самых честных глаз!
 

48

Флорио, переглянувшись с графом:

– Все чаще мы слышим сонеты, обращенные к леди. Ах, кто же это, Уилл?

– Зачем вам знать?

Генри, поглядывая вокруг свысока и по росту, и чувства собственного достоинства:

– Ну, хотя бы для того, чтобы нечаянно не выступить вашим соперником. Ведь ваша тайна – от досужих глаз и мнений, а не от нас, ваших друзей, которые будут рады, вместе с вами, привечать вашу избранницу. Позвольте нам угадать, кто она?

Уилл смеется:

– Хорошо. От вас-то тайн у меня нет и не может быть.

Граф Саутгемптон приглядывается к дамам, словно раздумывая, какая из них ему больше нравится.

Анжелика оживляясь:

– Что с ним? Он, кажется, впервые нас заметил? А то все заглядывался на Уилли, вслед за Шекспиром, который влюблен в юношу.

Молли с улыбкой:

– Как Венера в Адониса?

Франсис уверенно:

– Наш Уилли, конечно, сойдет за Адониса, но он явно неравнодушен к женщинам, и проводит с нами время куда более охотно, чем в окружении графа Саутгемптона и Шекспира.

Молли негромко:

– С Шекспиром ясно. Он поет платоническую любовь. А граф Саутгемптон еще молод. Это он-то и есть Адонис, которого Шекспир устами самой Венеры… приучает к мысли о женитьбе, по просьбе графини. Отказываться от помолвки с внучкой первого министра короны – случай небывалый.

Анжелика с надеждой:

– Мне кажется, я знаю, что у графини на уме. Она будет рада, если Генри влюбится в меня.

Франсис с вызовом:

– Нет, в меня!

Молли решается:

– Вряд ли ваше соперничество между собою вскружит голову графу Саутгемптону. Придется мне за него взяться.

Анжелика с мольбой:

– Но ты же замужем, Молли!

– Может, это и лучше. Надо, чтобы Адонис возжаждал любви и женитьбы, а для этого все усилия, доступные любви, хороши. Я буду наперсницей вас обеих, если вы поведете себя соответственно.

Анжелика с любопытством:

– Что это значит – соответственно? Прилично – или наоборот?

Молли смеется:

– Как! Не понимаете? Вы ссоритесь между собою вместо того, чтобы сообща вести осаду крепости, бросая через стены неотразимые стрелы Амура.

Анжелика простодушно:

– Но это же у Амура золотые стрелы, а у нас?

Молли со знанием дела:

– Влюбленные взгляды – это и есть неотразимые доводы любви. Хоть вы сами-то влюблены в нашего Адониса? Или просто хотите выйти за него замуж? Ждете любви от него? Таким образом ничего не дождетесь.

Мэри Фиттон и граф Саутгемптон – они у всех на виду, как на сцене, поскольку это был редкий случай, когда граф разговаривал с молодой женщиной.

Молли, поднимая голову:

– Ах, граф, по вашему совету я перечла поэму нашего Шекспира «Венера и Адонис».

Генри улыбается сдержанно:

– Браво, браво! Читали с удовольствием?

– Скорее с досадой.

– С досадой? Отчего же, Молли?

Мэри Фиттон растроганно:

– Молли! До сих пор я слышала от вас лишь миссис Фиттон.

– Ох, что же удивительного в том?

Мэри Фиттон, бросая на него влюбленный взгляд, а голос ее звучит взволнованно-нежно:

– Когда вы здесь, как принц, наследный принц, при этом вы прекрасны, как Адонис, не смею и подумать я о счастье привлечь вниманье ваше к моей особе, поэтому я тронута до слез. Простите!

Генри с изумлением, про себя:

– Вправду тронута до слез? И взгляд влюбленный, как стрела, пронзила и впрямь до судорог наслаждения, а очи черные сияют светом, пленительным до неги и любви.

Молли, торжествуя про себя:

– Что с вами, граф? Иль в самом деле вы Адонис, чья душа с таким трудом выносит любовь самой Венеры?

Генри выпрямляется:

– Я – Адонис, а вы Венера? Вы это разыграть хотите здесь и на виду у всех? Мысль хороша, но я плохой актер. – Оглядывается, ищет кого-то глазами. – Шекспир же, молодой душой, для роли Адониса, конечно, староват. Но есть у нас Уилли, вот кому роль эта впору. С ним сыграйте пьесу, которую Шекспиру сотворить с поэмой под рукой – пустяк.

Мэри Фиттон, слегка смущенная:

– Но, граф, я вижу в вас Адониса. Венера недаром же в него влюбилась страстно, совсем, как смертная, а не богиня, поэтому беспомощнее нас.

– И в самом деле!

– Нам справиться с Адонисом нетрудно, и жив остался бы, а уж как счастлив!

Генри, уводя в сторону Молли:

– Вы знаете, я, как Шекспир, восхищаюсь красотой Уилли, при этом вовсе неравнодушен к женщинам, я не Адонис…

Мэри Фиттон, оглядываясь:

– Шекспир?

Генри, лукаво взглядывая на Мэри Фиттон:

– Я скажу больше, он страстно влюблен в одну даму.

Молли быстро, страстным полушепотом:

– Откуда вы знаете? Неужели он выбрал вас в наперсники?

– Нет. Он поет любовь, из его сонетов.

– Вы знаете, кто она?

– Кто бы она ни была, поэт обессмертил ее.

– Значит, вы не знаете, кто она?

Генри смеется:

– Никто не знает. Шекспир держит имя своей возлюбленной в тайне, по ее просьбе или приказанию. Я думаю, она просто замужем, и связь с поэтом, конечно, должна хранить в тайне от света. Но, кажется, я начинаю догадываться, кто она.

– Кто же?

Граф Саутгемптон, взглядывая вдоль анфилады комнат, видит, как в сторону поспешно уходит Шекспир. А Мэри Фиттон останавливается у зеркала.

Звучит музыка. В просторном зале танцы. Граф Саутгемптон, которого не оставила в покое Мэри Фиттон, танцует с нею.

Генри восклицает:

– О, боги! От любви твоей, ну, кто бы смог отказаться? И старец полумертвый, помолодев, вернулся б к грешной жизни.

Молли в восторге:

– Ах, вы заговорили, как Шекспир!

Генри, покачав головой:

– Но тут одно лукавство, как я вижу, не без участья матери моей. Признайтесь!

Мэри Фиттон продолжает игру:

– В чем? Что я в вас влюблена?

– Я говорю: лукавство ваше мило, но от него страдает наш Шекспир, достойнейший из смертных среди нас.

– Актер?

– Поэт! Он в вас влюблен и любит вас, не так ли?

– Он вам сказал?

– О том поет в сонетах, о чем вы лучше знаете меня.

– Нет, он поет в сонетах вас с Уилли.

Генри решается высказаться прямо:

– То отголоски песен о любви, любви к прекрасной даме… И я, признаюсь, по-прежнему, как в юности, влюблен, вот почему я не хочу жениться и предаваться у себя страстям, что лишь уводит от мечты моей о совершенном счастье.

Мэри Фиттон, с изумлением оглядываясь вокруг:

– Кто она?!

– Увы! Ее здесь нет, иначе был бы я счастливейшим из смертных.

Граф Саутгемптон прикладывает палец к губам и, поклонившись даме, удаляется, не очень довольный тем, что раскрыл свою тайну. Мэри Фиттон явно озадачена.

Постоялый двор в Кошэме. Свидания были часты, Молли умела их устраивать; любуясь ею, Шекспир нередко задумывался, и она спрашивала: «Что такое, Уилл?»

Кажется, еще никого так не возвышала любовь, как Шекспира, и это была высота, с которой поэт окидывал мир в его прошлом и настоящем, при этом он выступал прототипом своих персонажей, бросающих вызов судьбе и времени.

– Что такое, Уилл?

Уилл

 
Мы видели, как времени рука
Срывает всё, во что рядится время,
Как сносят башню гордую века
И рушит медь тысячелетий бремя,
Как пядь за пядью у прибрежных стран
Захватвает землю зыбь морская,
Меж тем как суша грабит океан,
Расход приходом мощным покрывая,
Как пробегает дней круговорот
И королевства близятся к распаду…
Всё говорит о том, что час пробьет –
И время унесет мою отраду.
А это – смерть!.. Печален мой удел.
Каким я хрупким счастьем овладел!
 

64

– О, Боже! Весь побледнел, и на глазах слезы… Не пугай меня! Не сходи с ума!

Уилл (в беспокойстве носясь по комнате)

 
Уж если медь, гранит, земля и море
Не устоят, когда придет им срок,
Как может уцелеть, со смертью споря,
Краса твоя – беспомощный цветок?
Как сохранить дыханье розы алой,
Когда осада тяжкая времен
Незыблемые сокрушает скалы
И рушит бронзу статуй и колонн?
О, горькое раздумье!.. Где, какое
Для красоты убежище найти?
Как, маятник остановив рукою,
Цвет времени от времени спасти?..
Надежды нет. Но светлый облик милый
Спасут, быть может, черные чернила!
 

65

Как же быть, когда хрупкое счастье, к тому же, столь переменчиво, Шекспир видит или предчувствует измену возлюбленной, – и с кем? С его другом-покровителем. Объяснение Уилла и Молли – как пантомима, что Шекспир переживает, несясь на коне под дождем, а с вышины, где прояснивается небо, мы слышим голос поэта:

 
Блистательный мне был обещан день,
И без плаща я свой покинул дом.
Но облаков меня догнала тень,
Настигла буря с градом и дождем.
Пускай потом, пробившись из-под туч,
Коснулся нежно моего чела,
Избитого дождем, твой кроткий луч, –
Ты исцелить мне раны не могла.
Меня не радует твоя печаль,
Раскаянье твое не веселит.
Сочувствие обидчика едва ль
Залечит язвы жгучие обид.
Но слез твоих, жемчужных слез ручьи,
Как ливень, смыли все грехи твои!
 

34

Не измена возлюбленной, пусть всего лишь как предчувствие, взволновала больше всего Шекспира, а поведение друга, которого – столь велика его любовь к нему – он пытается всячески оправдать. Мы видим интерьер замка с портретами предков, с книжными полками, с произведениями искусства, и там графа Саутгемптона, и слышим голос Шекспира, который с изумлением вопрошает:

 
Какою ты стихией порожден?
Все по одной отбрасывают тени,
А за тобою вьется миллион
Твоих теней, подобий, отражений.
Вообразим Адониса портрет, –
С тобой он схож, как слепок твой дешевый.
Елене в древности дивился свет.
Ты – древнего искусства образ новый.
Невинную весну и зрелый год
Хранит твой облик, внутренний и внешний:
Как время жатвы, полон ты щедрот,
А видом день напоминаешь вешний.
Все, что прекрасно, мы зовем твоим.
Но с чем же сердце верное сравним?
 

53

В этом сонете дан превосходный портрет графа Саутгемптона, человека эпохи Возрождения.

Пантомима с объяснением Уилла и Молли. Она жалуется, что про нее распускают слухи… Шекспир утешает ее – любовная сцена, а с вышины звучит его голос: (А в кадр попадают и ворона, и цветы…)

 
То, что тебя бранят, – не твой порок.
Прекрасное обречено молве.
Его не может очернить упрек –
Ворона в лучезарной синеве.
Ты хороша, но хором клеветы
Еще дороже ты оценена.
Находит червь нежнейшие цветы,
А ты невинна, как сама весна.
Избегла ты засады юных дней,
Иль нападавший побежден был сам,
Но чистотой и правдою своей
Ты не замкнешь уста клеветникам.
Без этой легкой тени на челе
Одна бы ты царила на земле!
 

70

Молли смеется:

– Избегла я засады юных дней, иль нападавший побежден был сам? Он побежден не мною, а тобой, Уилл!

– Увы!

– Ну да, он молод и знатен, что же с того? Знатен и юный Уилли. А ты любишь, как сорок тысяч знатных не в силах любить меня.

– Увы!

Кризис в отношениях Шекспира и Фиттон, отчасти и графа, скорее всего произошел еще зимой 1594 года, ближе к весне, когда чума в Лондоне пошла на убыль, и театры открылись. Шекспир возвращается в Лондон, как и граф Саутгемптон, возможно, либо в Виндзор.

Всадник несется, а голос Шекспира звучит с небес, откуда мы видим Мэри Фиттон в его воспоминаниях:

 
Прощай! Тебя удерживать не смею.
Я дорого ценю любовь твою.
Мне не по средствам то, чем я владею,
И я залог покорно отдаю.
Я, как подарком, пользуюсь любовью.
Заслугами не куплена она.
И, значит, добровольное условье
По прихоти нарушить ты вольна.
Дарила ты, цены не зная кладу
Или не зная, может быть, меня.
И не по праву взятую награду
Я сохранял до нынешнего дня.
Был королем я только в сновиденье.
Меня лишило трона пробужденье.
 

87

Это как в воспоминании вспыхивает некий эпизод, может быть, неудачное объяснение с графом Саутгемптоном, и Шекспир в полном отчаянии, впрочем, всего лишь в предчувствии измены и утраты любви, восклицает:

 
Уж если ты разлюбишь, – так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!
И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром – утром без отрады.
Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее,
Что нет невзгод, а есть одна беда –
Твоей любви лишиться навсегда.
 

90

Вероятно, после очередного объяснения с Молли поэтом овладевает иное настроение.

 
Что ж, буду жить, приемля, как условье,
Что ты верна. Хоть стала ты иной,
Но тень любви нам кажется любовью.
Не сердцем – так глазами будь со мной.
Твой взор не говорит о перемене.
Он не таит ни скуки, ни вражды.
Есть лица, на которых преступленья
Чертят неизгладимые следы.
Но, видно, так угодно высшим силам:
Пусть лгут твои прекрасные уста,
Но в этом взоре, ласковом и милом,
По-прежнему сияет чистота.
Прекрасно было яблоко, что с древа
Адаму на беду сорвала Ева.
 

93

Здесь продолжение сцены с неудачным объяснением…

Шекспир проявляет сдержанность, что в его положении естественно, и граф Саутгемптон не преминул его упрекнуть, может быть, в ответном письме. Поэт сразу отреагировал рядом сонетов:

 
Меня неверным другом не зови.
Как мог я изменить иль измениться?
Моя душа, душа моей любви,
В твоей груди, как мой залог, хранится.
Ты – мой приют, дарованный судьбой.
Я уходил и приходил обратно
Таким, как был, и приносил с собой
Живую воду, что смывает пятна.
Пускай грехи мою сжигают кровь,
Но не дошел я до последней грани,
Чтоб из скитаний не вернуться вновь
К тебе, источник всех благодеяний.
Что без тебя просторный этот свет?
В нем только ты. Другого счастья нет.
 

109

Поэт особо выделяет графа Саутгемптона по отношению к юному другу и к смуглой леди, он их просто любит, а с покровителем, которого недаром же он называет «десятой музой», он связывает свою судьбу в сфере высокой поэзии. По своему обыкновению, Шекспир продолжает развитие темы сонета:

 
Да, это правда: где я не бывал,
Пред кем шута не корчил площадного.
Как дешево богатство продавал
И оскорблял любовь любовью новой!
Да, это правда: правде не в упор
В глаза смотрел я, а куда-то мимо.
Но юность вновь нашел мой беглый взор, –
Блуждая, он признал тебя любимой.
Все кончено, и я не буду вновь
Искать того, что обостряет страсти,
Любовью новой проверять любовь.
Ты – божество, и весь в твоей я власти.
Вблизи небес ты мне приют найди
На этой чистой, любящей груди.
 

110

Проявление страсти столь исключительно, что, кажется, поэт обращается к возлюбленной, но конкретное содержание сонета, как и предыдущего, таково, что ясно: здесь обращение к другу-покровителю, Шекспир готов виниться перед ним за свое увлечение и юным другом, и смуглой леди. Граф Саутгемптон, похоже, не очень одобрял того, что Шекспир, обладая поэтическим даром, сам выступает на сцене, и поэт соглашается с ним:

 
О, как ты прав, судьбу мою браня,
Виновницу дурных моих деяний,
Богиню, осудившую меня
Зависеть от публичных подаяний.
Красильщик скрыть не может ремесло.
Так на меня проклятое занятье
Печатью несмываемой легло.
О, помоги мне смыть мое проклятье!
Согласен я без ропота глотать
Лекарственные горькие коренья,
Не буду горечь горькою считать,
Считать неправой меру исправленья.
Но жалостью своей, о милый друг,
Ты лучше всех излечишь мой недуг!
 

111