Текст книги "Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика"
Автор книги: Петр Андреев
Жанры:
Cпецслужбы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Разведка на восток
Шел второй месяц оборонительных боев под Тулой. Противник всеми силами старался сомкнуть кольцо окружения города. Но, несмотря на то что наши батальоны уже сильно поредели, сделать это ему не удавалось. Думаю, что на нашей стороне воевал и мороз. Мы были обмундированы ничуть не лучше немцев, но мы с детства приучены к холодам. Наша печать много писала, как мерзнут немцы. Да и сами мы видели убитых немцев, закутанных в реквизированные в наших деревнях женские платки и в огромных размеров соломенных чунях на ногах.
Наш взвод был снова узаконен. Возглавил его бывший разведчик, младший лейтенант Михайлов. Сибиряк. Смелый, знающий свое дело офицер-разведчик. По ряду причин, в частности, из-за частой смены позиций, отсутствия оптических инструментов, частого использования батарей на прямой наводке, да и из-за того, что командир сам был из разведки, нас чаще всего использовали как разведчиков.
На фронте. 1941 или 1942 г.
В первых числах декабря я был отправлен в штаб полка. Управление нашего дивизиона и первая батарея 76-мм пушек стояли в деревне Конино, а штаб полка, кажется, в деревне Воскресенское. Получил приказ провести разведку линии обороны, а вернее, установить, в каких населенных пунктах в восточном от нас направлении находится противник. Группа в количестве восьми человек была в основном укомплектована разведчиками полка. Кроме того, нам было придано по одному человеку от каждого дивизиона. На вооружении – винтовки и два автомата. Транспортные средства – двое розвальней, запряженных лошадьми, и две лошади под седлами. Для чего мы взяли верховых лошадей, я не знаю. Ехать в седле при морозе 30–40 градусов, какие тогда стояли, было невозможно. Всадник на первых же километрах пути отмораживал половые органы. А поэтому в седла никто и не садился. Верховые лошади шли в поводу за санями.
Выехали в конце дня. В первых двух деревнях еще встречались наши солдаты. Третьим на пути был совхоз «Богучар». В поселке уже никого, кроме местного населения, не было. Место мне показалось очень живописным. Совхозные яблоневые сады и посадки ягодных кустарников. Виднелись ряды ульев совхозной пасеки. Сам поселок из одноэтажных и нескольких двухэтажных домов располагался между садами и лесом. Хвойный лес, что большая редкость в Тульской области, с востока вплотную подступал к жилым домам. Ночь. В поселке стояла мертвая тишина, но жители не спали. Узнав, что приехали солдаты Красной Армии, люди стали выходить из домов. У конторы совхоза нас окружили женщины.
Нас интересовало, где немцы, жителей – что будет с ними. Придут ли сюда наши войска, чтобы защитить их от немцев. Нам им ответить было нечего, а они нам рассказали, что немцы находятся совсем рядом, в поселке Ревякино – в двух-трех километрах, и на станции Ревякино, в 6 км от усадьбы совхоза. Обсаженная елями дорога на пос. Ревякино открыта. Наших войск нет. Население спать не ложилось. Немцы могли появиться в любую минуту.
Исполняющий обязанности директора совхоза – так он отрекомендовался, – невысокого роста мужчина лет 35–40, совершенно растерянный, предлагал забрать находящийся в ульях мед. «Все равно немцы все заберут», – говорил он.
Мед мы, конечно, взять могли, но я не мог себе представить, как можно открывать улей зимой. Это значило заморозить пчел. И я отказался. Теперь уже не помню, сколько еще деревень от совхоза Богучар мы проехали до железнодорожной станции Хомяково. В центре одной из них, у крыльца дома, стоявшего рядом со зданием сельсовета, были привязаны две лошади, запряженные в сани. А в комнате дома сидели две молодые женщины, одетые в пальто. Одна из них – председатель сельсовета, а вторая – врач, готовые при появлении в деревне немцев бежать в Тулу.
Станционный поселок Хомяково выглядел вымершим. Только у складских помещений элеватора дежурило несколько вооруженных винтовками рабочих. Они рассказали, что ожидают прихода немцев от станции Ревякино, то есть со стороны Москвы, поскольку Ревякино в руках у немцев и наших войск здесь нет. В их обязанности не входит оборона станции, и они оставлены, чтобы взорвать элеватор и склады с пшеницей. Не сделали же этого до сих пор потому, что жалко уничтожать хлеб. А вдруг немцы не придут? Тогда сооружения и хлеб будут уничтожены напрасно. Склады и элеватор заминированы, и они зажгут бикфордовы шнуры, как только появятся немцы, а сами уйдут в Тулу.
Я зашел в один из складов. Это очень больших размеров помещение было наполовину загружено мешками с пшеницей. Мы попросили у них овса для лошадей. Овса не оказалось, пришлось нагрузить сани мешками с пшеницей. Поблагодарив рабочих за информацию и пшеницу, двинулись в обратный путь. До рассвета надо было вернуться в полк.
До совхоза «Богучар» доехали без приключений. Это было примерно на середине нашего маршрута. В скверике у конторы совхоза остановились, чтобы дать отдохнуть лошадям. Нас сразу же окружили жители. Спать они, видно, так и не ложились. Узнав, что у нас в санях пшеница, стали предлагать за нее вино, гусей и еще что-то. Одна женщина даже принесла пятилитровую бутыль вина. Опять подошел заместитель директора совхоза и пригласил в контору. Налил по стакану красного вина (совхоз плодово-ягодный и имел свой винный завод). Опять стал упрашивать забрать мед. Но неожиданно разговор был прерван. Открылась дверь, и оставленный мною часовым у подвод ездовой Евсеев крикнул из-за порога: «Немцы!» Евсеев на ходу рассказал, что он видел, как с дороги на одну из улиц свернула группа немцев. Пока мы выезжали из сквера, подбежали несколько женщин и рассказали, что пришло человек двадцать немецких автоматчиков. Спрашивали у них дорогу в деревню (название не помню). К счастью, они нас не заметили и маршрут их был в противоположную от нашего сторону, к железнодорожной станции Хомяково.
Вернулись без приключений, если не считать перевернувшегося воза, да еще того, что при погрузке выпавших из саней мешков я упал и очень сильно разбил об градку саней щеку. До рассвета мы были в деревне, где стояли тылы полка и располагалось хозяйство нашего старшины. Разведчики ушли в свои подразделения, а я, позавтракав, поехал в штаб полка. Доложил обстановку помощнику начштаба полка по разведке. В хозвзвод возвратился к вечеру. Решил там переночевать и пораньше выехать, чтобы к рассвету уже быть в дивизионе. Стояла ясная морозная погода, и днем передвигаться было нельзя, так как немецкие самолеты безнаказанно господствовали в воздухе. После сытного обеда и бессонной ночи я мертвым сном уснул в теплой избе.
Поднялся до рассвета. Старшина уже погрузил в возок продукты для управления дивизиона и первую в эту зиму партию зимнего обмундирования для командного состава. Это было пять пар валенок и столько же моряцких бушлатов. Только собрались впрягать в возок лошадь, как подъехал старшина батареи, стоявшей в Конево, старший сержант Кондаков. На мою просьбу подождать, чтобы ехать вместе, Кондаков лишь крикнул «Догоняй!» и щелкнул хлыстом. Когда проехали Воскресенское, стало заметно рассветать. Дорога пошла под уклон, и лошадь бежала легко. Тихо. Мороз под 40 градусов. Оставалось проехать вторую половину спуска, мост через речку и небольшую высотку. За высоткой уже Конево. Но неожиданно справа от возка вырвались фонтанчики снега. Я знал, что до противника минимум полтора километра, однако хлестнул лошадь и, взглянув вперед, увидел, как трассирующие пули пересекают дорогу, и услышал справа впереди работу немецкого пулемета и в ответ ему пулеметные очереди из деревни Конево. Привязав лошадь к перилам моста, сначала в рост, а затем по-пластунски поднялся на высотку. Впереди открылась картина боя. Конево обстреливалось из пулеметов из-за речки и из деревни Луковицы. Быстро светало. Только стал отползать назад, как меня заметили. Кругом вспыхивали фонтанчики снега. Затаился, но лежать нельзя, ноги теряют чувствительность. Замерзли. Только зашевелился, как огонь возобновился. Пришлось выбирать: замерзнуть или быть убитым. Отполз в недосягаемое для пулеметов пространство и попытался встать на ноги, но не смог. Обеих ступней ног как будто не было. На мое счастье, в этот момент, вероятно из деревни Луковицы, отходили какой-то младший политрук в шинели, изрешеченной на спине пулями, и красноармеец. Видя мое положение, помогли мне добраться до возка. Сели и сами. Солдат взял вожжи, и мы благополучно миновали зону обстрела. Политрук с солдатом остались в Воскресенском, а я поспешил дальше, чтобы вернуться в хозвзвод. Надо было спасать ноги.
Идти сам я не мог. Меня внесли в хату и положили на скамейку. Разрезали кирзовые голенища сапог и ботинки. Самих сапог уже давно не было, а голенища я использовал как краги к ботинкам. Оторвали примерзшие к ногам портянки и ботинки, и обнаружилось, что обе стопы до лодыжек замерзли. Женщины – хозяйка и ее постоялицы – запричитали, но, не теряя ни минуты, приступили к работе. Одни, вооружившись чугуном, бросились за снегом, другие стали искать шерстяные тряпки. Меняя друг друга, они работали до пота, растирая мне ноги до тех пор, пока они не ожили. Было больно, даже очень больно. Тот, кто не испытал боль при обморожении, этого не поймет. Я до сих пор благодарю этих простых деревенских женщин, сохранивших мне ноги. Правда, следы обморожения остались. Двадцать пять лет оставались незаживающие язвы, да и после они периодически открывались, но я все же остался с ногами. Остался в строю. И после войны уже более 50 лет на ногах. Иногда тяжело, но хожу. В послевоенные годы хирурги говорили, что оттирание отмороженных частей тела – это варварство, что я должен был обратиться к врачу. На что у меня всегда один ответ: пока бы меня везли в неизвестно где развернутый медсанбат, ноги бы замерзли до колен и их бы запросто ампутировали. А затем СМЕРШ выдал бы заключение, что отморожение получено в результате членовредительства. А далее был бы приговор. Только один. Каждый, кто прошел войну, знает много таких примеров. У нас, еще в окружении, в брянских лесах, расстреляли сержанта только за то, что у него сонного у костра сгорел задник сапога и обгорела пятка.
Старшина принес огромные валенки. Думаю, что снял их со своего ездового, почти двухметрового роста казака, и новые портянки. С трудом натянул я их на больные, местами с большими потертостями, ноги. С помощью солдат добрался до возка. Старшина по моей просьбе дал своего лучшего ездового Лутцева.
Я знал, что немцы ночью атаковали деревни Луковицы и Конево. Это я видел сам, и кое-что мне рассказал младший политрук, пока мы выбирались из-под пулеметного огня. Поэтому я решил ехать в штаб полка. Начальнику штаба полка майору Авралёву, видно, доложили, в каком я состоянии. Майор вышел из хаты, подошел к саням и рассказал чуть больше того, что я уже знал: что деревня Луковицы нами оставлена, что в Коневе идет бой и связи с капитаном Родионовым (это командир дивизиона) нет. Я, в свою очередь, рассказал, что сам видел утром.
– Если можешь, попробуй, проберись в деревню Конево, – не приказал, а попросил майор.
Принесли карту. Прикинули, где с большей вероятностью можно прорваться в окруженную деревню. Получил устный приказ командиру дивизиона: «Деревню оставить! Из окружения вырваться!» Что было очень важно, поскольку действующий приказ «Ни шагу назад!» не позволял оставить занимаемую позицию. За его нарушение командир мог лишиться не только звания и должности, но и головы!
День клонился к вечеру. Мороз набирал силу. Выехали в поле и повернули вправо на канонаду боя. Деревня осталась справа. Неглубокий снег позволял свободно двигаться по целине. Въехали в редкий лиственный лес, который метрах в ста впереди кончался, и начиналась поляна с уклоном в сторону деревни. По-пластунски, маскируясь за деревьями и кустарником, подползли к опушке леса. Перед нами как на ладони открылось поле боя. Место, где мы залегли, оказалось исключительно удобным наблюдательным пунктом. Даже без бинокля были видны места расположения минометных батарей и пулеметов противника. Прямо перед нами лежала дорога, по которой я утром ехал в Конево. Сейчас она была пуста. За дорогой речка с берегами, поросшими кустарником. Теперь они без листвы и обозначают контуры русла. Поросший кустарником противоположный берег круто поднимается вверх. Сама речка уходит в сторону деревни Конево, деля ее на две неравные части, и далее в деревню Луковицы, а в другую сторону – к селу Воскресенское. С нашей стороны, правее нашего наблюдения, вторая речка под прямым углом впадает в первую. Высокий берег речки позволял противнику хорошо просматривать нашу оборону и вести прицельный огонь.
Деревня Конево (домов 30–35) непрерывно обстреливалась немецкими минометными батареями и из пулеметов. За какие-нибудь полчаса наблюдения я насчитал и определил расположение трех минометных батарей. Одна из них вела огонь из деревни Луковицы, вторая – из сада бывшей помещичьей усадьбы, что находилась левее Луковиц, а третья – из оврага, который врезался в речку правее конюшен совхоза. По вспышкам хорошо были видны и места пулеметных гнезд. В Коневе были видны разрывы мин и слышался редкий ружейный огонь.
Оценив обстановку, я решил, что здесь пытаться прорваться в деревню рискованно. До деревни было метров 800 открытого, хорошо простреливаемого пространства, еще и с уклоном в сторону противника. На этом участке даже слабенький артиллерист поразит цель. Да и пулеметы справа из-за речки достанут. Решил испытать другой участок леса, левее, где деревья подступали значительно ближе к деревне, располагаясь метрах в трехстах. И спуск к деревне там был значительно круче, что позволяло преодолеть это расстояние значительно быстрее.
Мы вернулись к саням, потом углубились в лес, проехали до нужной нам точки и повернули вправо по направлению к деревне. Стрельба и разрывы позволяли ориентироваться безошибочно. Снова, стараясь себя не демаскировать, выползли на опушку и оценили обстановку. Прямо на нас выходила дорога, которая метрах в ста от деревни под прямым углом поворачивала в сторону бывшей помещичьей усадьбы. Лутцев подвел лошадь к опушке. Я завалился в сани. Несколько минут бешеной скачки – и мы уже скрыты от глаз противника домами деревни. Подъехали к штабу дивизиона. Лутцев остался с лошадью, чтобы поставить ее в сарай, а я побежал в дом.
В доме темно. В окнах вместо стекол – подушки и скрутки из тряпья и одежды. Командир дивизиона, начальник штаба и другие офицеры и солдаты сидят или лежат на полу. Подниматься выше подоконника опасно – залетают осколки и пули. Передал приказ начальника штаба полка. Офицеры с радостью сменили сапоги на валенки. Майор Родионов решил, не дожидаясь темноты, доложить штабу полка обстановку. Ефрейтору Саранину приказали в седле, уже испытанным мною маршрутом, выскочить из деревни. Оседлали лошадь, и двое сопровождающих повели ее в поводу до выхода из деревни. Но через некоторое время Саранина привезли с ранением в щеку. Лошадь убита. Вторую попытку установить связь делать не стали.
Перед немецким наступлением наш наблюдательный пункт у деревень Конево и Луковицы был вынесен вперед, на высотку, расположенную метрах в 700 от деревни Луковицы. Это был небольшой оборудованный телефонной связью окопчик, накрытый плащ-палаткой. В ту ночь на НП дежурили помощник командира взвода разведки старший сержант Дрегляйнов и один связист, фамилию которого не помню, – невысокого роста солдат лет тридцати, из запаса. Летом 1942 года он погиб. Пехоты ни впереди, ни на рубеже НП не было. Она занимала оборону в самой деревне Луковицы.
Старший сержант Дрегляйнов обнаружил немецкую пешую колонну, когда она уже прошла мимо наблюдательного пункта между деревней и НП. Телефонный кабель, видно, примело поземкой, и колонна прошла через него, не заметив.
Дрегляйнов посчитал себя отрезанным от дивизиона и ничего другого придумать не мог, как бежать в деревню, где находился штаб полка. А оставшийся на НП связист сообщил о случившемся в штаб дивизиона и оставался на месте, пока не получил приказ покинуть НП. За это он был награжден орденом Красной Звезды.
Пройдя мимо НП, немецкая колонна разделилась на две части. Одна круто повернула направо на Луковицы и заняла ее, выбив малочисленную роту, занимавшую там оборону без артиллерийского прикрытия, а вторая напала на деревню Конево, где стояли штаб нашего дивизиона, 1-я батарея и одна рота, такая же малочисленная, как и в Луковицах.
Деревня Конево речкой разделена на две части. Меньшая часть – не более десяти домов, совхозная конюшня и еще кое-какие постройки – находилась за речкой на стороне противника. В этой части деревни и располагался личный состав батареи, а в пустующей с начала войны конюшне теперь стояли лошади батареи. Огневая же позиция батареи находилась на противоположном берегу речки у огородов. Таким образом, получилось, что, когда противником были заняты Луковицы, жилье и коновязи оказались впереди самой батареи и сектор стрельбы стал проходить чуть левее своей же конюшни. Пехота тоже находилась в самой деревне, и когда немцы обошли Луковицы слева, они вышли на незащищенную часть Конева.
Спас батарею дневальный топившейся батарейной кухни, вовремя заметивший на снежном поле приближение немецкой колонны. Поднятые по тревоге огневики убежали на батарею, а ездовые – на конюшню. Немцы без единого выстрела заняли эту часть деревни. А когда при попытке перейти речку получили отпор, атаковать деревню не стали, а занялись подготовкой к осаде.
Они обошли деревню слева и установили пулеметы, перерезав дорогу, связывавшую деревню с внешним миром. Вторая дорога на Луковицы уже была перерезана. В овраге у речки установили минометную батарею, и началась осада. Деревня была взята в подкову. Разрыв в этом круге приходился на поле шириной около 300 метров, круто поднимающееся от деревни к лесу. Загадка: почему немцы не вошли в лес на холме, буквально нависающем над деревней? Скорее всего, побоялись повернуться спиной к расположению наших войск. Если бы они это сделали, тогда и деревня, и батарея были бы у них как на ладони. Может быть, они не хотели мерзнуть, оторвавшись от жилья, или, может быть, посчитали, что поляна и так надежно перекрывается не только минометным огнем, но и пулеметами.
Командир дивизиона, узнав, что батарея лишилась лошадей, приказал командиру батареи отбить у противника конюшню.
Огневики, оставив пушки, взялись за винтовки. В атаку батарейцев повел командир батареи старший лейтенант – молодой темпераментный грузин. К сожалению, фамилию уже не помню. Положение атакующих усложнялось тем, что они не могли вести артиллерийский огонь по конюшне, надо было сохранить лошадей. И все-таки внезапность атаки и храбрость солдат и командира сделали свое дело. Конюшню отбили. У стога сена нашли ездового с простреленными автоматной очередью ногами. А второй спрятался в ясли конюшни и остался жив. Не пострадали во время боя и стоявшие в конюшне лошади.
Бой за деревню шел весь день. К вечеру, когда я оказался в деревне, наша батарея уже отбила у немцев конюшню конезавода и дома за речкой, где до нападения находились расчеты. Лошадей вывели в деревню, а солдаты отошли на батарею. После этого часть деревни за речкой снова была оставлена противнику, поскольку защищать ее было некому. Вынесли и наспех похоронили погибших. В этом бою, поднимая в атаку огневиков, от ранения в шею погиб командир батареи – молодой, энергичный и бесстрашный офицер.
С наступлением темноты в центр деревни стали стягиваться немногочисленные группы пехотинцев. Разрывы мин на улицах стали реже. Снялась с боевой позиции и батарея, на которой уже не осталось снарядов. Поскольку дорога, ведущая в наш тыл, была перерезана противником, двинулись по полю. Отсутствие техники и наступившая темнота позволили нам покинуть деревню незамеченными и без приключений прибыть в расположение штаба полка.
На маршруте я поговорил со старшиной батареи. Он раненый лежал в санях. Рассказал, что, ничего не подозревая, проехал мост через речку, поднялся на гребень холма и примерно в том же месте, где и я, попал под пулеметный огонь. Ему ничего не оставалось делать, как только гнать лошадь вперед. Кондаков и его лошадь были ранены, но успели прискакать в деревню под защиту каменных сооружений.
Батарея заняла новую огневую позицию у одной из двух огромных конюшен конезавода в селе Воскресенское, а мы – в каком-то подсобном помещении этой фабрики лошадей для нашей славной конницы. Ночь прошла спокойно, а утром за речкой неподалеку от села появились немецкие танки. Мы хорошо их видели и слышали. Они весь день перемещались вдоль речки. А мы, заняв оборону, весь день ждали, когда они перейдут речку и выбьют нас из села. По-другому и быть не могло. Винтовочным огнем мы бы их не остановили, а снарядов на батарее не было. Но все кончилось «миром». Мы тогда в своей среде пытались разгадать причину такой нерешительности противника и сходились на том, что у немцев не было разведданных. Не знали они, кто перед ними стоит, а идти на авантюру, видно, не решились.
Здесь мы впервые увидели, как противник применял тяжелые бомбардировщики. Точно посередине между двумя конюшнями осталась огромная воронка от бомбы, такая большая, что в ней свободно поместился бы деревенский дом, если его поставить вниз крышей.
Это были последние дни ноября. Противник перешел в наступление от Каширы на запад, перерезал железную дорогу Тула – Москва и уже замыкал кольцо окружения вокруг Тулы. Дивизия оборонялась в двух направлениях – на запад и на восток. Расстояние между выступающими навстречу друг другу частями противника составляло не более пяти километров. Деревни переходили из рук в руки. Наши подразделения были так малочисленны, что ни один полк не мог бы всем своим составом укомплектовать и батальон. А фронт обороны дивизии был огромен. Вот и приходилось командованию затыкать дыры, чуть ли не ежечасно перебрасывать батальоны, роты и батареи из деревни в деревню. Бои шли только за деревни. Все пространство между деревнями было ничейной землей.
Нас вечером того же дня тоже сняли и бросили в ночной бой за какую-то деревню. Хорошо помню, как темной ночью деревня появлялась перед нами. Все ближе разрывы снарядов и стук пулеметов. Батареи стали занимать огневые позиции, а мы, управленцы – каждое отделение, – занялись своим делом. Мы, несколько человек вместе с командиром дивизиона, отправились на связь с командиром поддерживаемого батальона пехоты.
В полночь стал слышен бой в глубине немецкой обороны. Командир батальона предположил, что в тыл немецкой обороны вышел один из батальонов наступающего полка. Огонь противника на нашем направлении стал затихать. А к рассвету мы вошли в деревню.
Позднее выяснилось, что командир дивизиона был прав, что, пока полк атаковал деревню с востока, в тыл противника, перерезав единственную дорогу на запад, вышел один из батальонов. В результате немцы вынуждены были оставить деревню, а в ней и на дороге на запад – машины и артиллерию. Нами было захвачено 4 полковых орудия, 16 минометов, 30 пулеметов, 4 автомашины с боеприпасами, 5 повозок с продовольствием и кухня.
Мороз стоял за 20 градусов, и солдаты сильно промерзли. У всех было лишь одно желание – обогреться и уснуть. Зашли в первый попавшийся дом и были поражены горем хозяйки. Молодая женщина металась по комнате и рвала на себе волосы. Оказалось, что во время боя за деревню в ее дом вошли двое немцев. Видно, обогреться. И в это время заплакал лежавший в люльке ребенок. Тогда один из солдат взял ребенка за ноги, ударил головой об печь и выбросил за порог. Это было первое увиденное и поэтому так хорошо запомнившееся мне зверство немцев.