Текст книги "Партизанский комиссар"

Автор книги: Петр Брайко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Как потом сообщил наш связной, прискакавший в лес на лошади, первыми бросились в атаку со стороны деревни Погарычи более пятисот полицаев, собранных гитлеровским командованием из соседних районов и сведенных в отдельный батальон. А через четверть часа пошел в наступление батальон мадьяр.

– Три цепи полицаев положили пулеметчики Кульбаки! Эти перебитые полицаи в черных шинелях валяются на снегу, точно воронье!.. возбужденный боем, торопливо рассказывал связной. – Потом немного погодя на роту Пятышкина полезли мадьяры. Тоже – батальон! И его прижали к снегу намертво!..

Выразительно переглянувшись с Кочемазовым, Канавец заметил:

– В общем, крепко дали фашистам по зубам!

– Да, – кивнул связной. – Хорошо дали!

Это значило, что Ковпаку и Рудневу пока еще не "дужэ" жарко. Лишь в десять часов утра, когда партизаны успешно отразили две вражеские атаки, мы вдруг увидели, что с севера из-за гребня высотки на снежное поле вышла вражеская цепь, за ней – вторая. Они двигались одна за другой на расстоянии всего каких-нибудь полсотни шагов.

Глядя на эти новые цепи гитлеровцев, медленно бредущих по глубокому снегу, я невольно подумал: "Что-то расстроилось в военном механизме карателей, если вместо того, чтоб атаковать село со всех сторон одновременно, они бросают в бой свои силы порознь".

Когда до села оставалось еще более четырехсот метров, первая цепь открыла яростный огонь из пулеметов, винтовок и автоматов.

– Куда и зачем они стреляют? – удивился начальник штаба. – Ведь впереди никого не видно.

– Цэ воны для поднятия своего боевого духа палять, – пояснил Федор Ермолаевич, комиссар отряда, улыбаясь. – Патронов у них багато... от воны и стреляють.

Наблюдая за медленно приближающимся к селу противником, я вдруг подумал: "Как же мы отсюда ударим им в тыл? Ведь от нас до их правого фланга не менее восьмисот метров! Огнем своих пулеметов мы не достанем, из миномета попробовать? Но у нас всего семь мин. Атаковать своими силами? Только людей терять!.."

А гитлеровцы, не прекращая огня, упорно продвигались к Веселому. Вот они уже подошли метров на сто пятьдесят. Потом прошли еще с полсотни метров... Село молчало, будто в нем не было ни одного живого человека.

На спуске в лощину первая цепь почему-то остановилась. Вторая – тоже. Стрельба прекратилась, но вот обе цепи бросились вперед. И тут по ним густо ударили партизанские пулеметы, автоматы, винтовки. А в середине второй цепи заухали разрывы мин.

Обе цепи сломались, залегли в снег, ведя ответный огонь.

По селу из Шалыгино вновь ударила вражеская артиллерия, чтобы поддержать своих солдат, поднять их в атаку. Но едва кто-то в цепи поднимался (видимо, то были офицеры), как тут же снова валился в снег от меткой партизанской пули.

Перестрелка продолжалась около часа или чуть больше. Потом огонь атакующих ослабел и вскоре прекратился совсем. На тридцатиградусном морозе в ботинках, шинельках долго не постреляешь!..

Перестала бить и артиллерия.

– Ну, сейчас, наверно, туго придется тем, кто лежит в снегу, заметил Канавец.

– Да, – согласился с ним Кочемазрв.

Мы радовались за своих товарищей, успешно отразивших атаку противника.

– Может, каратели уже оценили силу партизан и больше не полезут? Капитан Кочемазов испытующе глянул на нас прищуренными глазами.

– Вряд ли, – усомнился Федор Ермолаевич. – Подождем – увидим... – И подойдя ко мне сказал: – Пока фашисты решают, что им делать дальше, пойдем, лейтенант, проверим дозоры.

Солнце уже поднялось над лесом и висело в морозной дымке, словно затянутый марлей фонарь, когда мы вернулись с обхода.

Прошло еще около двух часов. Вдруг наблюдатели доложили, что с севера, из-за того же гребня движутся новые вражеские цепи. Вот они уже приблизились к лощине и открыли бешеный огонь. Одновременно артиллеристы из Шалыгино опять начали обстреливать село.

Ударить бы нам сейчас! Но и на этот раз вражеские цепи двигались далеко от нас.

Капитан Кочемазов нервно закусил губу. Я понял: он пока не знает, как помочь своим. Ударить в тыл или хотя бы во фланг наступающему противнику?

– Слишком далеко, – сказал он, рассуждая вслух. – Пулеметами их отсюда не достать!

– Я думаю, что нам не надо ничего делать, – ответил спокойно Канавец. – Посмотрим, как их теперь, во второй раз, встретят наши. Тогда и будем решать.

Федор Ермолаевич – старый охотник – следил сейчас за противником, как за приближающимся зверем, чтобы вернее взять его на мушку. Да собственно, все мы сейчас были в роли охотников. И любая военная операция, в сущности, сводится к тому же – выбрать наиболее удобный момент для нанесения решительного удара по врагу.

Глядя на это заснеженное поле, лишенное сейчас реальных примет какой-либо эпохи, я подумал: "Точно так же, наверное, чувствовали себя наши древние предки, воины Дмитрия Донского из знаменитого засадного полка Дмитрия Боброка, когда поджидали в лесу полчища Мамая..."

Между тем цепи противника подошли к околице примерно метров на сто, поравнялись с теми, кто лежал на снегу. А наши почему-то молчат. Неужели у них кончились патроны?!

И вдруг со стороны Веселого дружно застучали партизанские "максимы", "дегтяри" и ППШ, в грохоте боя уже трудно было различить потрескивание мадьярских пулеметов и немецких автоматов.

Стройные вражеские цепи сломались и легли в снег. Огонь артиллерии противника тоже прекратился. Возможно, начальство карателей решило, что пехота уже ворвалась в село.

– Ну, вот видишь? – обрадовался комиссар Канавец, обращаясь к Кочемазову. Он по-рудневски решал все вопросы по ходу боя, вместе с командиром. – И этих наши положили в снег! Ну, а раз положили, значит все! Наша помощь Ковпаку пока не нужна. Пока что, по-моему, туго мадьярам.

Федор Ермолаевич был прав: вторая атака врага окончательно захлебнулась. Солдаты в обеих цепях, прижатые плотным партизанским огнем к снегу, замерзали. Правда, они часа два еще продолжали стрельбу. Но потом их огонь стал слабеть.

– Кажется, бой идет к концу, – заключил Канавец. – Я боюсь, что нам вообще сегодня не придется повоевать.

– Не рано ли радуешься? – усомнился капитан Кочемазов. Хотя, судя по его голосу, он был доволен.

– Почему рано? Скоро вечер. Уже солнце садится. А ночью фашисты нэ воюють!.. – Но оглянувшись, Канавец воскликнул: – Глянь, до нас бегуть связные из штаба!.. Ось воны зараз всэ расскажуть.

Это были наши разведчики Гриша Новиков и Леня Колесников – оба небольшого росточка, проворные и смелые. Даже в чертах лица у них было что-то общее, точно у братьев, только Гриша был светло-русый и голубоглазый, а Леня – чернявый, кареглазый.

– Товарищ капитан! – приложив ладонь к шапке, негромко обратился Гриша Новиков к командиру отряда. – Командир соединения приказал сниматься и следовать в село.

– Ясно, – сказал Кочемазов. И тут же скомандовал: – Начштаба, снимай дозоры!.. – Затем спросил у Гриши: – Ну, как там наши?

– Нормально. Все атаки отбиты. Но почти кончились боеприпасы!..

– Да-а, – покачал озабоченно головой Кочемазов. – Это плохо...

– А потери большие? – поинтересовался комиссар. – Наверно, больше всего от артиллерии пострадало?

– Нет, от артиллерии пока человека два раненых. Больше – от пулеметов. Несколько человек убитых и... – Он вдруг осекся и, указывая рукой в сторону опушки леса, торопливо произнес: – Товарищ капитан, посмотрите, сюда мадьяры движутся!

Мы разом глянули туда, куда показал Гриша Новиков.

– Да, они!.. – сказал Кочемазов, отнимая от глаз бинокль.

Действительно, из Шалыгино по дороге, пролегающей вдоль южной опушки леса, на которой мы обосновались с раннего утра, двигалась вражеская колонна.

– А ты, комиссар, говорил, что нам сегодня не придется повоевать, заметил капитан Кочемазов. – Вот когда будет туго нашим, если мы сейчас им не поможем!..

– Да, этих надо встретить как следует! – воскликнул азартно Канавец.

Кочемазов, обведя нас всех своим строгим взглядом, добавил тоном приказа:

– Пропускаем всю колонну мимо себя. Бьем ей в спину всеми наличными средствами! Первым открывает огонь левофланговый пулемет. Я буду там. Комиссар – на правом фланге. Вслед за пулеметом открывают огонь минометчики. В атаку не подниматься. Действовать только из засады! Ясно?

– Ясно, – ответил за всех комиссар.

– Тогда – по местам. Еще раз напоминаю: главное – не обнаружить себя раньше времени! Первым начинаю я. – И Кочемазов поспешил на левый фланг к станковому пулемету.

Когда мы заняли свои позиции, на лес уже начали спускаться сумерки.

Свеженькая вражеская колонна за это время подошла к северо-восточному углу нашего леса и теперь продолжала движение вдоль опушки, всего в каких-нибудь двадцати метрах от нас.

Каратели стремились пораньше попасть в село, шли даже без разведки и какого-либо охранения. Видимо, были уверены, что партизан в лесу нет. Три пехотные роты двигались сплошной походной колонной.

Притаившись за толстой сосной со своей самозарядной винтовкой, я напряженно следил за проходящими гитлеровцами. Вот прошла последняя рота, ее хвост поравнялся с нашим пулеметом, у которого находился командир отряда.

Вдруг гулко застучал наш "максим". В тот же миг загудел, затрещал от наших двух станкачей и четырех ручников, казалось бы, дремавший безлюдный лес. Несколько автоматов и четыре десятка винтовок дружно вторили им.

Колонна с отчаянными воплями закачалась, завертелась, будто раненый громадный зверь, и стала быстро оседать на дорогу под несмолкаемый стук партизанских пулеметов.

Удар из засады был настолько ошеломляющим, что каратели вначале не сделали ни одного ответного выстрела. Лишь минут через семь раздалось несколько ответных очередей и одиночных выстрелов. Но они вскоре умолкли. За четверть часа все было кончено...

Только когда все стихло, мы вдруг заметили, что лес уже окутывает ночная темень.

Все заставы, дозоры и секреты тут же были сняты посыльными и собрались у саней.

– Всэ ж таки трэба було б трофеи собрать, – вроде про себя, в раздумье заметил Канавец. – Там же ж багато пулеметов и автоматов!..

– Потом, потом, – торопливо ответил командир отряда. – Нас ждут в деревне. Поехали!..

Разведчики, присланные из штаба соединения, спокойной рысцой ехали впереди, показывая ездовым дорогу. До села оставалось всего километр или полтора. Мы все были уверены, что остальные отряды с нетерпением ждут нас в Веселом, готовые двинуться в путь. Но когда вырвавшиеся метров на триста вперед Гриша Новиков и Леня Колесников приблизились к северной окраине хутора Байдарова, по ним ударили сразу два вражеских пулемета. Две огненные трассы пронеслись над нашим обозом, выше молодого сосняка.

Кочемазов и Канавец, ехавшие на первых санях, остановились, приготовив к бою оружие. Я подбежал к ним. Подошел за мной и начштаба.

– Значит, в деревне фашисты? – удивился он.

– Выходит, так, – ответил ему капитан Кочемазов.

– А где же тогда наши? – встревожился Канавец.

В это время послышался конский топот, и вскоре к нам прискакали две лошади. Обе были без седоков.

– Неужели погибли хлопцы?! – воскликнул Федор Ермолаевич.

Но вслед за лошадьми прибежали и оба наших разведчика. Гриша Новиков был без шапки.

– Живы? – обрадовался Канавец. – Молодцы! А мы думали, что вас обоих срезали из пулеметов.

– Нет, мы сразу свалились с коней – и ходу обратно! Только шапку у меня с головы сорвало. В хуторе немцы и мадьяры! Страшный крик стоит...

– А где же наши? – повторил свой вопрос Канавец, обращаясь к Новикову. – Ведь хутор рядом с селом. Вам сказали в штабе маршрут?

– Нет, ничего не говорили... Они должны были ждать нас! – объяснил Гриша.

– Ладно, разберемся... Возьми мой шарф и замотай голову. – Комиссар протянул ему свой шарф. – А то простудишься.

– Спасибо, у меня есть свой. – Гриша снял с шеи шарф и по-девичьи повязал им голову.

Между тем капитан Кочемазов, рассуждая вслух, произнес:

– Выходит, пока мы добивали этот резервный батальон, Ковпак и Руднев увели остальные отряды. И правильно поступили. Значит, и мы свое дело уже сделали. Плохо только, что не знаем, куда, они ушли!.. – Подумав еще, спросил: – Что будем делать теперь, братцы?

– По-моему, надо сначала где-то остановиться, чтобы люди обогрелись и поели горячего, – предложил комиссар Канавец. – А потом уже будем думать, дэ своих шукать?.. Тут, за рекой Клевень, должен быть хутор Окоп, там хорошие люди. Може, поедем к ним?

– Согласен, – сказал Кочемазов и шагнул к саням. Потом, повернувшись к разведчикам, спросил: – Дорогу на Окоп знаете?

– Знаем, товарищ капитан. Это недалеко, – ответил Гриша Новиков, поправляя шарф на голове.

– Тогда поехали. Только не отрывайтесь далеко от нас, – предупредил комиссар. Он тронул меня за плечо: – Садись к нам.

Мы развернулись и двинулись следом за разведчиками, прямо по снежной целине.

– Ну как, лейтенант, нравится тебе наша партизанская война? дружески улыбаясь, тихо спросил Канавец. – Не страшно?

– Нет, – ответил я. – Теперь – нет!

И это было действительно так: после всего того, что я испытал, оказавшись в одиночестве на оккупированной врагом территории, теперь с этакой силищей, с настоящими людьми, было куда веселей; даже не тревожило то, что мы оторвались от соединения в очень напряженный момент.

Сама по себе партизанская война, то есть приемы и способы ее ведения, мне, пожалуй, еще больше нравились, чем армейские. И я, будто исповедуясь, начал рассказывать Федору Ермолаевичу обо всем, что пережил, перечувствовал и передумал, оказавшись в отряде...

Но вот лес кончился, и вокруг посветлело. Проехав километра три, мы поднялись на взгорок, и добравшись до санной дороги, свернули налево.

– По-моему, эта дорога ведет на хутор Окоп, – оживился Канавец. Чувствовалось, что он бывал в этих местах раньше. – До хутора осталось всего...

– Стойте, Федор Ермолаевич! – прервал я его, вглядываясь вперед. Кто-то движется нам наперерез!

– Где? – спросили разом командир и комиссар.

– Пока не вижу, но отчетливо слышу, справа впереди нас, скрип полозьев... Надо бы послать туда разведчиков!

– Давай, быстро, – распорядился Кочемазов. – Пусть проверят.

Я позвал Новикова и передал ему приказание командира отряда.

– Скачите с Леней, проверьте! Только осторожно.

– Есть осторожно! – козырнул он. Разведчики рысью помчались вперед.

Прошло минуты две, и вдруг в той стороне сердито зафыркали автоматы разведчиков. Это был характерный звук наших советских ППШ, словно кто-то в спешке отрывал от забора доски. Потом все стихло так же неожиданно, как и началось. Ответных выстрелов не последовало.

Когда мы подъехали к разведчикам, те спокойно ждали нас у перекрестка дорог. Гриша Новиков держал под дулом автомата каких-то двух типов: в темноте их трудно было разглядеть. А Леня Колесников осматривал стоявшие гуськом на дороге сани. Все пять саней были чем-то доверху нагружены. Несколько убитых лошадей лежали рядом. Каратели тоже были перебиты.

– Вот, – кивнул Гриша. – Остались только самые шустрые. Успели спрятаться под сани. Остальным – капут! Это – самый главный, офицер! – Он показал на фигуру в длинной, до пят шубе. – А тот рядом – изменник Родины, полицай...

– О, да это же мой старый знакомый! – вырвалось у меня, когда я получше всмотрелся в огромного детину в полушубке и белой, лохматой как у басмача шапке, из-под которой по-звериному посверкивали глаза.

– Откуда ты его знаешь?! – изумился Канавец.

– Откуда?.. Еще до прихода в отряд на хуторе Чернобровкине меня схватили полицаи. Вот этот бандюга раздел меня догола и лупил шомполом, приняв за ковпаковского разведчика. А утром хотел расстрелять.

Кочемазов сорвал с плеча свой карабин, раздался выстрел.

– Собаке – собачья смерть! – Кочемазов, сплюнув, добавил: – Офицера в сани!..

Быстро собрав оружие и боеприпасы, мы поспешили в Окоп.

"Сегодня нам чертовски везет!" – подумал я, невольно навалившись на могучее плечо Канавца, когда сани вскинуло на ухабе.

– Спасибо тебе, лейтенант, за бдительность. Вовремя ты заметил опасность!.. – похлопав меня по плечу, сказал он. – А то ведь мы могли столкнуться с противником лбами.

– Спасибо разведчикам, а не мне! Я тут ни при чем.

– Как сказать! – возразил капитан Кочемазов. – У каждого своя роль в бою. И от того, кто первый обнаружит противника, зависит многое. Ведь и каратели тоже могли первыми обнаружить нас.

– Все могло быть, – ответил я, чувствуя себя неловко, так как главное сделали Гриша с Леней...

Место для ночлега нашего отряда комиссар Канавец выбрал подходящее, словно по заказу. Вообще, следуя примеру Руднева, Федор Ермолаевич, хоть и не был кадровым военным, старался вникать во все, что составляло в целом боевую обстановку. Не зря же он проходил еще в тридцатые годы действительную службу в 7-й Краснознаменной кавалерийской дивизии, которая, кстати сказать, частенько тогда проводила учения в районе наших Митченок. Даже буденновский шлем Канавца сохранился с тех времен... Значит, учили тогда основательно.

Хутор Окоп был не велик – всего два десятка хат, обращенных задворками к лесу. И стоял хутор в стороне, почти в двух километрах от шоссе Глухов – Путивль.

Жители встретили нас как самых дорогих друзей. Ведь целый день здесь слышали доносившийся из Веселого грохот боя и без слов понимали, кто мы такие, в чем нуждаемся. Хозяйки растопили печи и принялись готовить ужин. Мужчины заводили лошадей во двор, задавали им корм.

Мы с начальником штаба сразу выставили охранение: отряд все еще оставался в зоне действия войск генерала Блаумана, в каких-нибудь шести километрах от села Веселое.

Затем решили допросить пленного офицера. Следуя рудневским правилам, мы старались воздействовать на сознание пленных: ведь некоторые, пусть тогда еще не многие из них, могли не поддаться отраве нацистской пропаганды. Внешностью этот мадьяр смахивал на цыгана: волосы – черные с синим отливом, лицо – смуглое.

Промучились мы с ним часа полтора, так как никто из нас не знал венгерского языка. Мы только и поняли из офицерского удостоверения, что он лейтенант венгерской армии и какой-то комендант.

– Да ну его!.. – махнул рукой Кочемазов. – Где мы тут переводчика возьмем? Вот найдем своих, и в штабе соединения его допросят. – И добавил: – В общем, лейтенант, отведи его в караульное помещение!

Оно находилось через два дома. В одной комнате этого помещения ночевала хозяйка-солдатка, муж ее сейчас был где-то на фронте. В другой комнате, поменьше, грелись караульные. Там все время горела керосиновая лампа.

Войдя в эту комнату, лейтенант устало сел на край лавки. Он не был похож на тех пленных фашистов, которые пьяными голосами орали, что Москва взята фюрером, а потом, вымаливая себе жизнь, падали на колени.

Отдав вполголоса необходимые распоряжения, решил все же поговорить с этим пленным еще. Правда, задавать вопросы было не так-то просто: я был не очень силен в немецком языке. Одно дело – читать книжку на немецком или хотя бы приказ, захваченный у врага, и совсем другое дело – строить самому целые фразы.

"Надо хоть обыскать пленного как следует. Ведь я не видал, как его обыскивали разведчики. Да и брали-то его в темноте, в спешке!.." – подумал я.

Шагнув к нему, попросил снять шубу, потом френч. В одном кармане оказался складной нож-финка.

Находка моя как будто не смутила пленного лейтенанта. Может быть, он еще не думал о побеге или отлично владел собой. Но таким ножом пленный мог бы одним ударом убить конвоира и уйти, как это пытался сделать обер-полицай, взятый ковпаковцами в плен, незадолго до моего прихода в отряд.

Еще у пленного оказалась записная книжка. Первые ее листки уже были густо исписаны прямым почерком, по-немецки. Полистав ее возле лампы, я сразу понял: дневник!.. Оказалось он (как многие его соотечественники, со времен Австро-Венгрии) знал немецкий не хуже венгерского.

Дневник начинался с нового 1942 года. Записи лейтенант вел лаконичные, без особых раздумий, но и без торжества по поводу гитлеровской агрессии. Списков каких-либо лиц, подозреваемых в "нелояльности" к фашизму, здесь тоже не было. Просто писал он о том, что видел и слышал, Так, например, в середине февраля он записал следующее: в Нежине их дивизия получила новую задачу – уничтожить крупную партизанскую "банду" в районе Кролевец – Глухов, а 46-й полк должен выехать в Кролевец и начать разведку.

Через пару дней лейтенант уже начал жаловаться самому себе: партизан здесь много, но они неуловимы. Им помогает все население!..

Особенно мне запомнилась дневниковая запись за 23 февраля, так как именно к этой дате – двадцать четвертой годовщине Красной Армии был приурочен наш партизанский парад в Дубовичах. В этот день лейтенант записал, что их разведка обнаружила "крупную банду" – более тысячи человек, имеющую пулеметы и даже артиллерию, и что партизаны проводили военный парад. А командует ими генерал Красной Армии.

Итак, слухи о генеральском звании Ковпака, явно опередившие действительность, устойчиво повторялись в стане врага. И это само по себе уже было высокой оценкой наших действий. Но наиболее любопытной мне показалась последняя запись пленного, от 28 февраля, сделанная в Шалыгино, где находился во время боя генерал Блауман. Лейтенант писал, что карателям наконец-то удалось плотно окружить "красную банду Колпака" в селе Веселое. Генерал Блауман приказал уничтожить партизан. Бой начался в 9.00. После артподготовки полки атаковали село с юго-запада и юга. С севера и северо-востока наступал 46-й полк. Сначала по мнению лейтенанта, все "шло хорошо". Но после обеда партизаны высадили в их тылу "воздушный десант", который внезапно атаковал и разгромил карателей. А сами партизаны ушли. Автору дневника приказано было выехать со взводом в Веселое и выяснить обстановку. "Что будет со мной? Не знаю!.." – вздыхал он в последней строке.

Так два взвода конотопских партизан превратились уже в "воздушный десант". За чтением этого дневника, отражавшего представления противника о ковпаковцах, я просидел до рассвета.

Когда утром я рассказал о прочитанном Кочемазову и Канавцу, командир тут же заключил:

– Значит, мы им крепко всыпали!.. После такого разгрома у них надолго отпадет охота гоняться за партизанами.

– Но почему этот лейтенант поехал со своим взводом в Веселое не прямо, а через Холопково? – удивился Канавец.

– Наверное, побоялся "десанта", – ответил я.

При этом все рассмеялись.

– Между тем, – продолжал я, – этот пленный лейтенант не похож на фанатика. Он даже сказал мне, что Гитлер проиграет войну. Но когда я спросил у пленного, готов ли он перейти на нашу сторону и сражаться за правое дело, он ответил: "Их вайс нихт", я не знаю.

– Значит, он чем-то связан, – заметил Кочемазов.

– Время покажет... Руднев сумеет раскрыть ему глаза, – сказал Канавец. – Наш комиссар мастер убеждать!..

Но разговору этому не суждено было состояться. Перед выездом из хутора Окоп, когда пленного лейтенанта вывели из караульного помещения и никто на него уже почти не обращал внимания, он сбросил с плеч наземь свою длинную шубу и пустился вдруг бежать к лесу... Его догнала партизанская пуля.

Из хутора Окоп мы двинулись на Вощинино. Один старик, гостивший накануне у своей сестры в соседнем селе Шулешаво, рассказал нам, что видел там вчера вечером, когда в Веселом еще продолжалась пальба, какой-то большой партизанский отряд с обозом. Колонна прошла полем по снежной целине в сторону села Вощинино.

Мы поверили старику: наши не могли уйти далеко и где-то поджидают нас.

Поблагодарив хозяев за приют и гостеприимство, мы тронулись в путь.

Мороз за ночь спал. И солнце светило как-то ярче, даже глазам было больно глядеть на сверкающий снег.

В Вощинино жители подтвердили то, что рассказал нам старик, и добавили, что "якась довга колонна" прошла в темноте в сторону села Бруски.

Действительно, когда мы уже подходили к Брускам, расположенным, как и Веселое, в лощине, разведчики Гриша Новиков и Леня Колесников, ускакавшие вперед, через несколько минут на полном галопе бросились нам навстречу.

– Товарищ капитан! Наши в Брусках! – подскакав к саням командира, доложил сияющий Новиков. – Разрешите возвращаться в штаб?

– Пожалуйста, – ответил Кочемазов с улыбкой, которая не часто освещала его сосредоточенное лицо. – Спасибо вам за хорошую службу, за храбрость и находчивость. Я доложу о вас командованию...

В Брусках все партизаны встретили нас радостными возгласами:

– Живы?.. Ну, спасибо вам, хлопцы! Выручили нас!

– В самый трудный момент вражескую колонну прищучили! – слышалось со всех сторон.

Словом, радость встречи была самая бурная, какая только может быть после отчаянных боев. Конечно, у всех нас был повод гордиться и радоваться. Ведь Ковпаку и Рудневу удалось, благодаря их мужеству и военной хитрости, разгромить крупные силы генерала Блаумана, надолго отбив тому охоту гоняться за партизанами. А небольшой Конотопский отряд, напав на карателей из засады, за каких-нибудь двадцать минут уничтожил вражеский батальон, последний резерв и последнюю надежду генерала Блаумана. В этой короткой схватке, которая помогла главным силам нашего соединения вырваться из вражеских клещей, конотопцы потеряли всего одного человека.

И я, любивший военную историю еще с курсантских времен, опять невольно сравнивал наш маленький отряд с засадным полком Дмитрия Боброка, внезапно напавшего с тыла на последний резерв Мамая и тем самым предрешившего победу русских войск над монголо-татарскими ордами на Куликовом поле.

Причем, если Дмитрий Донской начал сражение с войсками Мамая, имея равные силы с противником, то Ковпак и Руднев вступили в единоборство с врагом, превосходившим партизан по силам и средствам в несколько раз! И разгромили карателей, потеряв в этом неравном сражении только тринадцать человек.

Невольно думал я о том, почему же мы до войны так мало знали о тактике партизанской борьбы – мудрой, веками проверенной тактике, к которой всегда прибегал наш народ, борясь против иноземных захватчиков!..

С годами устаревает любое оружие. Но сами принципы борьбы, основанные на кровной связи партизан с народом, на ловком и точном использовании природных условий, устареть не могут. Мы, молодые кадровые командиры, оказавшиеся в глубоком тылу врага, сейчас, после удачного боя, невольно говорили обо всем этом.

Лишь одно потрясло нас: во вчерашнем бою, столь успешно закончившемся для ковпаковцев, был тяжело ранен комиссар Руднев. Вражеская пуля вошла под левым ухом, задев гортань и язык, и вышла сквозь щеку справа, рядом с сонной артерией – комиссар был на волосок от смерти. Руднев не мог говорить. И все же он нашел в себе силы написать записку, в которой просил: не рисковать ради него жизнью бойцов, скорее уходить из села в лес.

– Как же мы не досмотрели? Комиссар ранен! – сокрушались партизаны. А все потому, что в каждом серьезном бою Руднев появляется там, где трудней всего!

И это действительно было так. Потому иной раз и ворчал на него сам Ковпак. Но комиссар неизменно доказывал свое:

– Я – политработник. Обязан подымать людей и вести их за собой, когда им трудно!..

Таким был наш комиссар. Я сам слыхал, как Руднев сказал как-то Ковпаку:

– Сидор Артемович, ты не хуже меня знаешь: командир должен находиться там, откуда лучше всего управлять боем. А я комиссар, должен зажигать в сердцах наших бойцов веру в победу даже тогда, когда им самим покажется, что иссякли все силы! Я просто обязан в самые сложные и опасные моменты боя личным примером увлечь бойцов.

До сих пор комиссару везло. Но в том бою он чуть не поплатился жизнью за свою храбрость.

И вот теперь Семен Васильевич лежал в нашей походной санчасти. Он не мог произнести ни слова, не мог проглотить даже глоток воды, хотя его мучила жажда. И хуже всего, что в соединении тогда еще не было настоящего хирурга, который бы немедленно оказал квалифицированную помощь нашему любимому комиссару.

СЕМЬЯ КОМИССАРА

Партизанская медицина – молодой физкультурный врач, кудрявая чернобровая Дина Маевская, чья хирургическая практика в отряде началась, что называется, с нуля, делала все, что могла. Комиссар молча терпел страшную боль и слабел с каждым часом.

Иногда в полузабытье он видел лицо жены, черноглазой Ньомы, всегда ласковой и уравновешенной. Это она еще в гражданскую войну выхаживала его, уже начавшего было глохнуть и слепнуть после тифа. И сейчас Ньома в сознании комиссара возникала такой, какой была тогда – совсем юной.

Но бывали минуты, когда все его существо словно током пронизывала страшная мысль, что его Ньому вместе с младшим сыном Юриком наверняка разыскивают, а может быть, уже схватили гестаповцы.

Между тем над головой Домникии Даниловны и семилетнего Юры действительно нависла угроза. Младший брат комиссара Константин перевез их к себе в Моисеевку. Здесь гитлеровцы пока не появлялись, но их холуи хорошо знали, из какой семьи Константин Руднев, работавший до войны бригадиром в колхозе, и следили теперь за каждым его шагом.

По ночам Рудневых по приказу комиссара навещали партизанские разведчики: Михаил Федоренко, оставленный обкомом комсомола в подполье, ловкий "вездеход" Коля Бардаков и спокойный, на редкость смелый парень Митя Черемушкин. Разведчики обычно стучались тихонько к сестре комиссара, Ульяне, а та вызывала Константина, и партизаны спрашивали у него, не заметил ли он чего-то подозрительного: ведь за семьей комиссара давно охотились фашистские ищейки.

И вот на следующую ночь после ранения комиссара разведчики примчались в Моисеевку.

Константин сразу уловил шум за окном, предупредил Домникию Даниловну. И та, не раздумывая, схватила спящего Юрика, спрятала его под кровать в надежде, что если пришли полицаи, то, может, они и не заметят мальчишку.

К счастью, приехали свои: Федор Горкунов, Леня Забелин и, главное, Радик. Домникия Даниловна горячо обняла сына, но тот, осторожно разомкнув ее руки, проговорил отрывисто:

– Собирайся, мама... Мы приехали за тобой и Юрой.

Мать стала торопливо укладывать самые необходимые вещи. Она знала, что в ближайшем селе находится большой гарнизон гитлеровцев. А тут еще Радик, по-своему пытаясь подготовить ее к главному, сказал сдержанно:

– Папа ранен, хочет тебя видеть... Но ты не волнуйся, ничего страшного.

При этих словах сына руки у нее задрожали и совсем перестали слушаться. Сдерживая себя, чтобы не разрыдаться, Домникия Даниловна оттолкнула узел, кинулась к вешалке.

– Ладно!.. Поехали скорей!

Но Константин остановил невестку.

– Подождите меня тут! Я должен рассчитаться с предателями.

– Не спеши, – остановил его рассудительный Забелин. – Нам нужно уйти тихо, ведь мы не одни!

– Значит, оставлять живым немецкого холуя, который уже заготовил список, кого арестовывать?! – резко возразил Константин Руднев.