Текст книги "Партизанский комиссар"

Автор книги: Петр Брайко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

"Наверное, уже кончился митинг, и жители расходятся по домам, отметил я про себя. – А где же партизаны? Хоть бы не уехали!.." Меня охватило вдруг беспокойство, и я поспешил в центр. Хотелось даже расспросить кого-нибудь: где же наши военные?.. Но прямо задавать подобные вопросы было тогда рискованно.

Вдруг ко мне подошли, держа друг дружку под руки, четыре девушки. Лица у всех – вроде радостные, а в глазах – слезы.

– Чого цэ вы, дивчата, плачетэ? – спросил я.

– Забралы у нас всих хлопцив.

– Кто, немцы?

– Не-е, наши... партизаны, – ответила одна из них, самая смелая.

– Так что же тут плохого? Радоваться надо, а не плакать! – воскликнул я. – Хуже было бы, если бы их взяли немцы и увезли в Германию.

– Ага!.. А як же мы тут одни будем без хлопцев?

– Ничего, придется подождать, пока возвратятся ваши хлопцы с победой, – успокоил я их. – А где же партизаны?

– Поихалы в Уздыцю, – ответили они почти хором.

– Куда, куда? – не понял я.

– В Уз-ды-цю!.. Сэло такэ, километров пять от нашего.

"Фу ты, черт возьми, опять опоздал!.. – выругал я себя. – Надо скорее бежать туда. Может быть, хоть там захвачу..."

Совершив пятикилометровый марш-бросок, подбегаю наконец к Уздице, заметенной снегом. Издали ее и не видно было в чистом поле. Она будто поднялась вдруг из-под белого покрывала.

Захожу в деревню. На улице – ни души. Впереди, всего в какой-нибудь сотне шагов, широкий перекресток. Дойдя до него, поворачиваю влево, так как основная часть села уходила в ту, левую сторону. Только повернул вижу: на пригорке – ручной пулемет. Прямо на меня своим дулом смотрит. И самое страшное – пулемет не русский, а немецкий. Около пулемета пританцовывает, посинев от мороза, вылитый фриц. В серо-зеленой пилотке, натянутой на уши, такого же цвета шинели, в немецких, с низкими широкими голенищами, сапогах. За плечом винтовка – тоже немецкая. "Ну, думаю, влип! Ох, влип! Догонял партизан, а догнал немцев. Надо сматываться!" – И я тут же стал искать глазами калитку, чтоб нырнуть в первый попавшийся двор.

Но только я приметил такую калитку и стал сворачивать к ней, как вояка, пританцовывавший около пулемета, вдруг поманил меня пальцем к себе.

"Точно – фриц!" – понял я. Именно так, внешне миролюбиво, подзывали гитлеровские вояки нашего брата, окруженца, и мирных жителей, а потом расстреливали.

"Что же делать? – соображал я. – Круто повернуть к калитке и броситься во двор?.. Но он прикончит меня раньше, чем я успею спрятаться..." А тот, у пулемета, будто поняв мое намерение, тотчас же снял винтовку с плеча и уже держал ее в боевой готовности. Мне оставалось одно: снова как-то выкручиваться. Это было уже не впервой.

Подхожу. Вдруг он на чистейшем русском языке говорит:

– Заходи вон в тот дом, – и показывает кивком на здание с крылечком, подпертым двумя столбами.

С виду это был обыкновенный жилой дом, кем-то наскоро превращенный в служебное помещение.

"Так, значит, этот тип – русский, продался фашистам, гад?.. Значит, я нарвался на полицию!" И так мне вдруг стало обидно: ведь всего двое суток назад мне с помощью добрых людей удалось бежать буквально из-под расстрела, из кровавых лап путивльской полиции. "Ладно, может, и от этих удастся уйти", – старался подбодрить я себя, почему-то в глубине души не веря, что меня могут убить.

Захожу через небольшие квадратные сенцы в комнату. В противоположном, левом углу сидит на табурете со старой винтовкой в руках черноглазый подросток. Одет, как и я, по-деревенски: в шапке-ушанке, полушубке, сапогах.

Увидев меня, паренек сразу вскочил со стула, плотнее сжав в руках свою длинную-предлинную трехлинейку образца 1891 года.

– Садись! – указал он кивком на другую табуретку, у стола. А сам тотчас же отступил от меня подальше, почти к самой стенке, чтоб я не смог достать до него рукой.

"Неужели и этот юнец, который меньше своей винтовки, пошел служить в полицию?" – подумал я с возмущением.

Вдруг в сенцах послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась, и в комнату размашистой походкой вошел высокий, стройный молодой человек, в хорошо подогнанной комсоставской шинели, в хромовых сапогах и в черной каракулевой кубанке. На плотно затянутом поверх шинели, тоже комсоставском ремне, слева, чуть впереди, как у всех офицеров гитлеровской армии, висела новенькая немецкая кобура с парабеллумом. "Наверное, этот – бывший командир. Вот продажная сволочь!" – мысленно обругал я его.

– Кто такой? – строго спросил вошедший, впившись в меня круглыми рысьими глазами.

– Як хто? – ответил я вопросом на вопрос, как можно наивней, стараясь выдать себя за местного. – Хиба нэ бачитэ? Человек.

– Вижу, что человек, – оборвал он сердито. – Меня интересует, кто такой и куда идешь?

– Студент... Иду из Киева до своего дедушки. Он живет под Сумами, в Степановке... – Такая деревня действительно есть недалеко от Сум, я знал это точно, когда разрабатывал себе "легенду" на случай встречи с полицией. – Родителей моих раскулачили в тридцать третьем году и выслали в Сибирь. Они там умерли. Я остался с дедушкой. В сороковом году окончил в своем селе семь классов. Потом поступил в Киевский педтехникум...

– В полицию пойдешь? – выслушав меня внимательно, спросил начальник.

"Нет уж, ищи таких подлецов, как ты сам!" – подумал я с ненавистью. Но ответил ему спокойно:

– Нет, какой из меня полицейский?

– Почему?

– Мне только шестнадцать лет... Кроме того, всего месяц назад мне вырезали аппендицит, и я еще плохо чувствую себя...

– В партизаны пойдешь?

"Провоцируешь, шкура полицейская? Не на того нарвался!.." – подумал я.

– Нет, я не пойду, – ответил, все еще играя роль наивного подростка. – Я еще с оружием обращаться не умею.

– Ну и черт с тобой! – бросил он зло. – Катись к своему дедушке!.. Быстро повернулся по-военному, через левое плечо кругом, и вышел из помещения.

– Это кто? Господин комендант полиции? – задал и я в свою очередь провокационный вопрос юному стражу, чтобы окончательно выяснить, с кем имею дело.

– Кто-о?! – сверкнул мальчишка злыми от возмущения глазами. – Да я тебе, кулацкая морда, сейчас дам такого коменданта, что ты мозгов не соберешь! – И схватив длинную трехлинейку за ствол, он замахнулся ею, словно дубиной.

– Но-но! Ты поосторожней!.. – остановил я его и спросил: – А кто же это?

– Это наш командир партизанской роты лейтенант Лысенко! – Подросток ответил с такой гордостью, что все мои сомнения сразу исчезли.

– Так какого же черта ты не сказал об этом сразу?! – вырвалось у меня. – Позови его обратно!

– Зачем?

– Говорю тебе, быстрее позови! – крикнул я, обрадовавшись, что наконец-то попал к тем, кого искал.

Паренек бросился к окну и, постучав в раму, окликнул своего командира:

– Товарищ лейтенант! Идите сюда!

Услышав стук в окно и увидев выразительные жесты мальчика, лейтенант вернулся опять в помещение.

– В чем дело? – спросил он нетерпеливо.

– Товарищ лейтенант, – взмолился я, – прошу меня извинить! Принял вас всех за полицию и потому наговорил всякой ерунды. Представился малолетним кулацким отпрыском... В действительности же я – лейтенант, пограничник, в сентябре попал в окружение под Киевом. Соединиться со своей армией не смог. И вот ищу теперь партизан! Возьмите меня к себе!..

– Никуда мы тебя не возьмем. Иди к своему дедушке!..

– Не возьмете?! Так я сам побегу вслед за вами!..

Измерив меня угрожающим взглядом сверху донизу, лейтенант бросил сердито подростку:

– Коля, арестовать его! И быстро в сани! В штабе разберутся.

– Есть! – щелкнул каблуками юный конвоир. И, молодцевато вскинув на руку свою длинную трехлинейку, звонким голосом скомандовал мне: – Вперед, шагом марш! – Потом еще строже добавил, не замечая моей улыбки: Предупреждаю, при попытке к бегству – стреляю без предупреждения!..

Вот так произошла моя первая встреча с партизанами, которых я так искал. И теперь, следуя под конвоем к саням, а затем сидя среди вооруженных парней, я был бесконечно счастлив... Забыв сразу обо всех неприятностях, начал воображать, как партизанское командование предложит мне роту, а может быть – и того больше!.. "Ведь у них тут наверняка не хватает командных кадров", – говорил себе я.

А между тем радоваться было еще рано. Спустя час меня привезли в какое-то село в лесу, то была Новоселица. Но к моему удивлению, меня не повели в штаб, а передали какому-то караулу. Размещался этот караул в крестьянской избе, состоявшей из двух половин, разделенных сенцами: зимней с печкой и летней – холодной. В зимней половине жили хозяева и состав караула. А в летней, куда привели меня, находились арестованные. Их было пять человек: все – сельские дядьки, намного старше меня. "Интересно, что за люди? Кто такие? – подумал я, украдкой рассматривая их. – Может, старосты?.. Или полицейские?.. Скорее бы уж вызвали меня к командованию!"

От нетерпения я начал расхаживать по хате, перебирая в памяти все, что мне удалось узнать, увидеть и запомнить, пока я пробирался от Киева к линии фронта.

Стук щеколды прервал мои размышления. Обернувшись, я увидел на пороге опять того же чернявого подростка с трехлинейкой, Колю, а за ним еще одного – постарше, смуглого и чернобрового, с карабином за плечом. (Позже я узнал: то был сын комиссара – Радик.)

– Эй, ты, в полушубке, выходи! – позвали они меня.

Я шагнул к порогу. Мы втроем пошли через площадь к дому с зеленой железной крышей и небольшим крылечком, около которого стояли двое вооруженных парней: один – в нашей солдатской шинели, с винтовкой за плечом, другой – во всем гражданском, но с автоматом ППД. "Вероятно, наружная охрана штаба", – отметил я про себя.

Нас эта охрана не остановила.

Войдя из сеней на кухню, я увидел слева от двери, у окна, выходившего на площадь, еще трех вооруженных парней, которые сидели на скамейке около стола, беседуя о чем-то с хозяйкой. Закрытая двустворчатая дверь отделяла кухню от горницы.

– Подожди здесь, – остановил меня конвоир Коля, и поспешно скрылся за дверью. Спустя минуту он вышел и прямо с порога скомандовал: – Проходи!

В просторной горнице меня ждали шесть человек.

Слева, за длинным обеденным столом, спиной к окнам, сидели в ряд четверо. Один из них, одетый в добротную суконную гимнастерку, был уже в годах, маленькая рыжеватая бородка и очки делали его похожим на сельского доктора (разумеется, я не мог тогда знать, что это начальник штаба Базыма). Остальные были моложе, все в летних гимнастерках. Никто из сидевших за столом не имел знаков различия. Перед каждым лежала общая тетрадь и по нескольку заточенных карандашей.

Прямо передо мной у стены сидел за небольшим столиком, сцепив пальцы замком, человек в черной, уже поношенной ватной фуфайке, сухонький, высоколобый, с залысинами и с острой, клинышком, бородкой, слегка тронутой сединой; он тоже что-то медленно записывал карандашом на листке бумаги. Мне и в голову не приходило, что это – командир.

Справа от меня, полуприсев на краешек еще одного, третьего стола расположился высокий смуглолицый брюнет лет сорока, в армейской форме, с черными как смоль усами и большими карими глазами.

Когда я вошел в комнату, он сразу выпрямился, опустил руки, опершись ими о стол. От резкого движения борта его овчинной безрукавки раздвинулись, и на гимнастерке слева сверкнул орден Красной Звезды, окончательно прогнав все мои сомнения. "Вот теперь ясно: попал к своим, верным людям", – мелькнуло в голове.

Глядя на его стройную, в отлично подогнанной форме фигуру, плотно затянутую комсоставским ремнем с портупеей, на безукоризненно начищенные, отливающие угольным блеском хромовые сапоги, я подумал: "Сразу видно кадровый командир. Наверно, это и есть самый главный у них начальник".

А он в это время пристально рассматривал меня. Его большие лучистые глаза светились умом и такой проницательностью, что я вдруг почувствовал, будто он просматривает меня насквозь. Я вытянулся и, приложив руку к головному убору, доложил по уставу:

– Лейтенант погранвойск Брайко прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы!

Тогда я, как и многие другие окруженцы, не имел еще ни малейшего понятия о партизанских формированиях и воображал, что попал в обычную воинскую часть, действующую в тылу противника.

– Хорошо, товарищ лейтенант, садитесь, – сказал мягко, почти по-дружески черноусый красавец, указав мне глазами на табуретку, стоящую перед длинным столом.

Я остановился в нерешительности, не зная: как мне сесть, к кому лицом? И чтоб не повернуться к кому-либо спиной, опустился на табуретку, как стоял – лицом к бородатому человеку в ватнике, сидевшему за отдельным столиком (в ту минуту я еще не догадывался, конечно, что передо мной – сам Ковпак). Он тотчас поднял на меня умные цепкие глаза и сухо бросил, указав кивком головы на сидящую за длинным столом четверку:

– Лицом к ним.

Я повернулся налево, оказавшись спиной к понравившемуся мне военному. И тут же услышал за своей спиной его спокойный, но властный голос:

– Расскажите нам все о себе: где родились, учились, как оказались здесь, на занятой врагом земле?

И я вдруг почувствовал всем существом, даже не оглядываясь, его гипнотический взгляд. Казалось, что этот взгляд пронизывает меня насквозь: хочу пошевелиться, повернуться, но не могу.

– Мы слушаем вас, товарищ лейтенант! – произнес за моей спиной тот же мягкий звучный баритон.

Только после этого я, по-прежнему не шевелясь, стал рассказывать о себе все по порядку: родился на Черниговщине, в селе Митченках Батуринского района, в 1918 году, а точнее, в 1919, – один год я себе прибавил, чтобы скорее пойти в армию. Отец мой крестьянин-бедняк. В 1933 году, когда мне шел четырнадцатый год, он умер. И еще рассказал, что с детства мечтал стать военным и шесть раз поступал в военные училища, но каждый раз меня подводил проклятый ростомер: не хватало двух сантиметров до минимального роста...

Рассказал и о том, как после окончания Конотопского педтехникума, по призыву ЦК комсомола Украины поехал работать в Винницкую область, в пограничный район; как там в селе Великая Косница Ямпольского района впервые познакомился с пограничниками и полюбил эту службу на всю жизнь; как в 1938 году, по ходатайству депутата Верховного Совета СССР, начальника Могилевского пограничного отряда Строкача меня приняли в Московское Пограничное Военно-техническое училище имени Менжинского.

Мне показалось, что услыхав эту фамилию, отдельно сидевший человек с бородкой клинышком едва приметно перемигнулся с кем-то. Но я продолжал спокойно рассказывать, как досрочно окончил это училище в марте 1940 года и был направлен в распоряжение командующего Западным пограничным округом в город Львов; оттуда – в 16-й кавполк, а в марте 1941 года в 97-й пограничный отряд, в котором и застала меня война.

На второй день войны меня направили в 4-й мотострелковый полк НКВД СССР в город Киев на должность начальника связи. В составе этого полка я более двух месяцев оборонял Киев по восточному берегу реки Ирпень. В ночь на 19 сентября мы оставили по приказу Верховного командования оборону, затем взорвали на реке Днепр мосты и, ведя непрерывные бои, продолжали отход на восток, не зная, что уже находимся в окружении вражеских войск. Под станцией Барышевкой, при переправе через реку Трубеж, два наших батальона (третий батальон охранял украинское правительство) попали в засаду, и почти все мои однополчане погибли. Уцелевшие после боя разбрелись кто куда. Я решил пробираться к линии фронта, попутно стараясь собрать разведданные о противнике. Но дойдя до Сум, понял, что соединиться со своей регулярной армией не удастся и надо продолжать борьбу здесь, в тылу врага.

Когда я узнал от людей, что около Путивля или Глухова действует какой-то отчаянный, то ли десантный, то ли партизанский отряд, я повернул к Путивлю и стал разыскивать этот отряд. В хуторе Чернобровкине меня схватила путивльская полиция, приняв за ковпаковского разведчика... Местные девушки, работавшие в Путивле в столовой, помогли мне удрать. И вот наконец, на третий день после побега, я догнал в селе Уздице группу партизан, но, приняв их за полицию, выдал им свою "легенду" – кто я и откуда. А когда понял, что это – не полиция, а партизаны и стал просить тех хлопцев взять меня с собой, они уже не поверили мне. Но спасибо им, хоть привезли сюда, в штаб. И я рассказал все, что мне удалось узнать о противнике за время моих странствий по его тылам.

– Это все? – закончив рассказ, услышал я за спиной тот же красивый мужественный голос.

За все это время меня ни разу не прервали. Четыре человека, сидевшие напротив, за столом, все записывали.

– Ну, что ж!.. – продолжал черноусый военный за моей спиной. – Пусть его отведут обратно в караульное помещение.

Я встал и молча направился к двери, недоумевая, почему меня ведут обратно к арестованным, даже не задав ни одного вопроса. Только придя в караульное помещение и оставшись наедине с собой, понял: видимо, партизанское командование решило запросить по радио соответствующие органы, действительно ли я тот, за кого себя выдаю. "Что ж, это даже лучше! – обрадовался я. – Пусть проверят!"

А в это время в штабе (как мне рассказал сам Ковпак, уже несколько месяцев спустя) происходил следующий разговор:

– Ну как ваше мнение, товарищи? – спросил комиссар Руднев.

Ковпак долго молчал, потом сказал сухо:

– Шось вин дуже багато знае про нимцив... Може, боны и послалы його до нас?

– У меня такого впечатления нет, – возразил сразу Руднев. – Знает он действительно много. И сведения его очень ценные. Но ведь человек этим специально занимался. А пограничники народ толковый. Это я знаю по Дальнему Востоку. Их ведь специально учат!.. Так что, если он пограничник...

– То-то и оно: если!.. – Ковпак строго посмотрел на Руднева. – А хто из нас може за это поручиться?

– По-моему, Сидор Артемович, говорил это лейтенант вроде искренне, осторожно заметил начштаба Базыма. – Только не понятно: откуда он столько знает про немецкие гарнизоны? Если бы все это можно было как-то проверить!.. Но в наших условиях это невозможно.

– Почему невозможно? – возразил опять комиссар. – А я считаю – можно. Давайте вызовем его еще и предложим ему вторично рассказать все сначала. Если то, что он нам сообщил сейчас – придуманная легенда, то он обязательно на чем-нибудь себя выдаст!

– Давай, – согласился Ковпак.

Часа через полтора меня вызвали снова. Зайдя в задымленную горницу, я увидел опять тех же шесть человек, точно в тех же позах. Будто никто и не сходил со своих мест.

– Садитесь, – сказал дружелюбно, после моего доклада, черноусый стройный красавец, скрестив руки на груди.

Я сел на табуретку точно так же, как и в первый раз, лицом к четверке, тотчас ощутив всем своим существом все тот же гипнотизирующий взгляд за спиной.

– Расскажите, пожалуйста, нам, молодой человек, еще раз о себе все по порядку, – услышал я сзади уже хорошо знакомый мне голос.

"Неужели не верят мне?! – подумалось с обидой. Решили на чем-то словить". И я опять начал свой рассказ. Опять меня никто не остановил, не перебил, не задал ни одного вопроса. Все четверо, сидевшие напротив за длинным столом, старательно записывали каждое мое слово. А когда я закончил, меня – вопреки моим ожиданиям – снова отправили в караулку...

– Ну, как? – спросил комиссар опять, когда меня увели из штаба.

– Ты знаешь, Сэмэн, – сказал Ковпак, – придраться к этому лейтенанту – не придерешься. Но Лысенко доложил о нем совсем другое. Правда, Лысенко любит прибрехать про свои геройские заслуги. Может, и на этого лейтенанта-пограничника лишнее наговорил?.. Всэ ж-таки оставлять этого лейтенанта в отряде я боюсь!..

– А что же нам с ним делать? – озабоченно спросил Руднев. – Ведь если его опасно оставлять в отряде, то и отпускать тоже не безопасно! Что же будем с ним делать?..

Наступила долгая пауза. Потом Ковпак, пожевав губами, как-то хрипло сказал:

– Значить, придэться пустыть в расход.

– Ну, знаешь ли!.. – возмутился комиссар. – Как это "пустить в расход"?! А может быть, он настоящий патриот?! Пришел к нам с открытой душой, чтоб вместе бить врага, да еще принес такие важные сведения о противнике, а мы его – в расход!..

Руднев так разволновался, что начал быстро ходить по комнате.

– Нет, брат, на это я никогда не соглашусь! – заявил он категорически. – Да если мы будем расстреливать всех честных людей только потому, что у кого-то, видите ли, появилось смутное подозрение, так немцы нам спасибо скажут!.. Нет, этого нам с тобой народ никогда не простит! Никогда!

– А шо ты предлагаешь? – спросил Ковпак.

– Надо его еще поспрашивать, – ответил Руднев. – Проверить, по возможности, каждый факт. Ведь он учился в разных местах, а у нас в соединении народ – со всех концов страны!.. Им сразу будет видно: правду говорит человек или врет?

– Ладно, – сдался опять Ковпак, – давай проверим по фактам.

...На следующий день, часов в одиннадцать утра, меня вызвали в третий раз. "Может быть, уже получили подтверждение из Москвы, из управления пограничных войск?" – думал я, идя к дому, в котором находилось командование партизанской части. Мне даже в голову не приходило, что партизаны не имели связи с Большой землей.

Увы!.. И в этот раз меня ждали те же шесть человек. Увидев их на прежних местах и в тех же неизменных позах, я даже опешил: не сон ли это, не галлюцинация?.. Но нет, передо мной сидели живые, уже знакомые мне люди, в чьих руках была моя судьба.

– Здравия желаю! – приветствовал я их.

– Здравствуйте! – ответил за них все тот же стройный военный. И указав глазами на табуретку, добавил: – Садитесь.

Остальные продолжали молча рассматривать меня.

Повернувшись по-военному налево, я сел, как и в первый раз лицом к тем четырем, что записывали каждый мой ответ.

– Мы пригласили вас, товарищ лейтенант, – услышал я за спиной знакомый баритон, – чтоб уточнить несколько вопросов...

– Пожалуйста, я вас слушаю! – вырвалось у меня. Я был рад, что наконец-то со мной решили поговорить по-настоящему.

– Рассказывая вчера свою биографию, вы говорили, что учились в Конотопе, в педагогическом техникуме... Кстати, вы не скажите нам, на какой он улице?

Удивившись простоте вопроса, я ответил с готовностью:

– Он находится на Пролетарской улице, в глубине небольшого скверика, рядом с вновь выстроенным зданием – Домом Советов, в котором размещался райком партии и райисполком. – И тут я увидел, что сидящий напротив меня пожилой человек, похожий на сельского доктора, быстро записывает мой ответ в тетрадь.

– А жили вы где? – уточнил военный.

– В общежитии. У нас в техникуме было два общежития... даже три! Одно на Пролетарской улице, напротив самого техникума, в большом деревянном доме – для девчат. Второе – в центре города, на Невском проспекте, рядом с фотографией. И третье в Загребелье – для ребят.

В моей памяти живо возник людный по вечерам Невский проспект; старое двухэтажное здание из красного кирпича, где мы жили на втором этаже... Я готов был рассказывать о той, мирной счастливой жизни часами.

– Спасибо, достаточно, – остановил меня все тот же военный. И после паузы снова продолжил: – Вы сказали, что окончили Московское пограничное училище.

– Так точно, окончил досрочно! Приказ номер триста тридцать девять от четырнадцатого марта сорокового года. Можете запросить по радио Москву и проверить, – выпалил я.

– И адрес училища помните?

– Так точно, помню! – ответил я, радуясь, что наконец-то они, видимо, решили запросить училище. И без запинки сообщил им почтовый адрес, а потом еще пояснил, как туда добраться.

– Кто командовал училищем?

– Когда я поступал, начальником был полковник Степанов, такой полный, бритоголовый...

– А кто был комиссаром?

– Полковой комиссар Мочалов, наш всеобщий любимец, блестящий оратор. А выпускал нас из училища уже не Степанов, а комбриг Жебровский, маленький, краснолицый, голосистый...

– Достаточно... А кого вы помните из штаба пограничного округа и отряда?

– Командующего округом комдива Хоменко, его заместителя комбрига Петрова... Петров был еще меньше меня ростом, – уточнил я. И невольно вздохнул.

Думал ли я тогда, когда впервые приехал на границу, что война начнется так скоро? И главное, что вести эту невероятно тяжелую войну мы будем на своей земле? И что меня, кадрового командира, будут проверять вот таким образом свои советские люди?.. Но вглядываясь в их усталые настороженные лица, я понял: поступать иначе они не имели права.

И продолжал:

– Отрядом командовал полковник Крыловский, а заставой, на которую меня направили, лейтенант Лобов. Если сомневаетесь, можете запросить Управление пограничных войск и проверить!

– Хорошо, проверим, – успокоил меня обаятельный усач и тут же добавил: – А теперь расскажите нам поточнее все, что вам известно о мероприятиях фашистского командования и оккупационных властей на временно захваченной территории. О наличии воинских гарнизонов и штабов, о переброске войск по железной дороге, о политических мероприятиях. Только обязательно указывайте, из каких источников получили те или иные сведения.

Это сказано было таким тоном, что мне вдруг стало ясно: партизанское командование сейчас интересует не столько моя автобиография, сколько те сведения, которыми я располагаю.

– Сначала расскажите нам о Киеве: как выглядит город? Как живет народ? Сколько в городе войск и где они размещаются?..

"Значит, я не зря так старался. Видно, эти сведения в самом деле очень нужны", – обрадовался я. И стал выкладывать все-все, что мне удалось узнать и запомнить.

– В Дарнице, на территории бывших складов военно-инженерного имущества Красной Армии располагается лагерь советских военнопленных. Там их более двадцати тысяч человек! – начал я с того, что казалось мне не только чрезвычайно важным, но и сжимало всякий раз мое сердце отчаянной болью, когда я представлял себе, в каких страшных условиях находятся эти люди, обреченные на смерть. – Люди там мрут. Силами этих военнопленных оккупанты срочно восстанавливают взорванные нами при отступлении мосты на Днепре. До двадцать пятого ноября гитлеровцы решили закончить работы...

– Вот оно что!.. И закончили?

– Пока нет.

– А как же сейчас идут все грузы и войска с Киевского вокзала? услышал я новый вопрос за спиной.

– С Киевского вокзала через Днепр на станцию Дарница грузы и войска перевозятся автотранспортом. На реке два понтонных моста.

– Вот как? Это любопытно!..

– Рядом с лагерем военнопленных, – продолжал я, – в бывшем военном городке живет очень много немецких офицеров-летчиков. Там же находится и штаб какого-то крупного соединения бомбардировочной авиации. В Киеве, на Чоколовке и Соломенке, а также в Борисполе базируется несколько сот бомбардировщиков...

– Откуда эти сведения?!

– Обо всем этом мне рассказывал один военнопленный, прислуживавший у фашистского летчика-майора. Этот пленный имел разрешение ходить по городу...

Я по-прежнему смотрел в лица тем четверым, что записывали мои слова, но почему-то в мыслях обращался только к тому человеку, который все время стоял за моей спиной.

– В Киеве, в первых числах октября, взлетел на воздух весь Крещатик! Жители говорят, что это сделали сами фашисты в отместку за то, что кто-то взорвал гостиницу "Континенталь", где размещалось более двухсот пятидесяти немецких офицеров. А случилось так: гитлеровцы приказали всем, под страхом смерти, сдать радиоприемники. Эти радиоприемники сложили на первом этаже гостиницы, где раньше был магазин. Очевидно, кто-то сунул в приемник мину замедленного действия... После этого взрыва в город прибыло много жандармов и эсэсовцев. Часть их обосновалась на улице Короленко, в помещении республиканского наркомата внутренних дел, а часть – на Лукьяновке, около кладбища. Кроме этих ищеек прибыла еще одна охранная дивизия войск СС. Идут повальные обыски, облавы, аресты. Ищут подпольщиков.

– Вот сволочи! Сколько же погибнет хороших людей!.. – с возмущением проговорил все тот же голос. – А какие силы дислоцируются в городе?

– В самом Киеве, кроме прибывшей охранной дивизии, постоянно находятся еще четыре-пять пехотных полков. Размещаются они не в военных казармах, потому что боятся бомбежки, а в школах и институтах. Говорят, что в пединституте, например, фашисты устроили конюшню, а помещение отапливают печками-времянками. Жгут книги!..

– Вот она, арийская культура! – возмутился военный. – А как же народ в городе?

– Народ страшно запуган. Да к тому же голодает. Оккупационные власти совершенно не снабжают народ продовольствием. Люди живут только тем, что ходят в села менять одежду на продукты...

– Но ведь сколько хлеба осталось на полях! – воскликнул светловолосый парень, помоложе других. – Дали бы хоть возможность населению обмолотить его, гады!..

– Не для этого фашисты начали войну! – убежденно произнес черноусый военный, который направлял весь этот долгий разговор. – Гитлер и его подручные делают ставку на полное уничтожение нашего народа...

Тут я вспомнил и пересказал слова пьяного полицейского из Новой Басани, облетевшие всю Черниговщину: "Имеется строжайший приказ – срочно обмолотить имеющийся на полях, в скирдах и копнах хлеб и вывезти его в Германию". При этом я добавил, что видел сам: на Киевщине и Черниговщине, несмотря на снег и мороз, женщины под конвоем обмолачивают рожь и пшеницу в поле...

– Ну и ну!.. А что говорят сами немцы о своих победах на фронте? поинтересовался военный.

– Фашисты нагло врут, что "доблестные" войска фюрера взяли Крым, Кавказ, Москву, Ленинград и уже подходят к Уралу...

– И народ верит?!

– Кто – как... Лично я – не верю: в первых числах января мне удалось двое суток наблюдать за перевозками по железной дороге Киев – Конотоп. Я подсчитал, что в сутки на восток проходило всего семь-восемь эшелонов. Из них четыре-пять с живой силой, остальные с техникой и боеприпасами. С востока на запад беспрерывно шли эшелоны с ранеными фрицами, битыми танками, орудиями и самолетами... И мне стало ясно: немцы брешут!.. Наоборот, Красная Армия где-то крепко ломает ребра гитлеровцам!

– Да-а, это занятно! – услышал я за своей спиной все тот же баритон. – А где еще имеются крупные фашистские гарнизоны?

– В городах, возле которых мне довелось проходить, то есть в Нежине, Ичне, Бахмаче, Конотопе, Ворожбе, Белополье, Ульяновке и Путивле, войск мало. По данным населения, имеются только фельдкомендатуры и жандармерия, по два-три десятка человек, да местная полиция. В Путивле полиции около двухсот человек...

Естественно, я старался рассказать обо всем этом как можно подробней. И только когда я выложил все, что знал, и остановился, припоминая, не забыл ли я что-нибудь важное, он спросил: