Текст книги "Однокурсники"

Автор книги: Петр Боборыкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

VII

На курсы Надю не приняли – за недостатком свободных вакансий.

Заплатин ожидал этого; но все-таки сильно огорчился; больше, чем она сама.

– На будущий год примут! Не беда, Ваня! – повторяла она.

Но возвращаться домой сейчас же она не желала.

Да и ему была бы тяжела эта разлука, хотя про себя, раскидывая так и этак, он спрашивал: "Что же она здесь будет делать?"

Насчет "коллективных уроков" она ничего еще не решила; но что-то у нее в голове бродит, до чего она его еще не допускает.

И это начало его полегоньку глодать; но он не считал себя вправе допрашивать ее.

И все на одной и той же неделе случился еще неприятный для него "инцидент".

Надя сразу стала «обожать» театр, где они видели пьесу, из-за которой у них произошел первый крупный спор.

Давали вещь того же автора, написанную в таких же нотах.

Он опять восхищался актрисой, что играла тогда неудачницу, пьющую водку. И тут она неудачница, еще более жалкая; но молодая, трепетная, с несчастной страстной любовью, обреченная прозябать в глуши, работая, как крепостная, на своего фразера, бездарного отставного профессора.

Они оба восторгались этой исполнительницей; вместе и всплакнули в одном месте.

И вот на этом спектакле, в фойе, с ними повстречался

Элиодор Пятов.

Он еще издали «воззрился» в Надю, первый подошел, попросил Заплатина представить его.

Нельзя же было не познакомить! Элиодор, сейчас же распустив свой павлиний хвост, пригласил присесть, начал угощать Надю, расспрашивать про ее планы.

Они с ней и в публике на "ты".

Пятов осведомился – не сестра ли она или кузина, и Надя тотчас же объявила, что они – жених и невеста.

– Вот видите, какой Заплатин скрытный! – вскричал

Элиодор. – Мы с ним старые товарищи, а он – молчок!

Хоть бы какой намек на то, что он у себя там нашел свою судьбу!

И в следующем антракте Элиодор опять поймал их.

Надя нашла его «интересным», совсем не похожим на купчика.

Он узнал, что она мечтала о новых курсах, но вряд ли удастся поступить.

И до тех пор Пятов не отстал от них – они даже опоздали на последний акт, – пока не взял слова с Нади, что она как-нибудь на днях «удостоит» его посещением, вместе с женихом.

– Вот когда Заплатину нужно будет ко мне, насчет работы – и пожаловали бы с ним вместе позавтракать.

И, обращаясь к нему, он добавил:

– Только накануне, голубчик, дайте мне знать.

Заплатину было сильно не по душе, что Надя согласилась, а она, после театра, когда они возвращались на извозчике, стала ему говорить:

– Ты на него слишком уже строго смотришь, Ваня. Он вовсе из себя не корчит хозяина… принципала, как ты называешь. Тон с тобой совсем товарищеский. И такая прекрасная работа. Ее на улице не найдешь.

На другой день она вернулась к знакомству с Элиодором и спросила его:

– А разве ты, Ваня, не мог бы позволить мне взять на себя что-нибудь из твоей работы?.. Переводить отрывки, которые ты отметишь полегче.

– По-английски ты не знаешь.

– Ведь будут выписки и с других языков?

А когда она получила отказ по курсам – Надя опять заговорила о том, – с какой бы охотой она стала ему помогать.

– Пока мы решим, как мне толковее провести зиму – это было бы самой подходящей работой.

Он ничего не возражал. Может, он и сам бы ей предложил попробовать себя в переводах тех отрывков, какие он давал бы ей; но для него точно кол в горле было это знакомство с Элиодором и приглашение его пожаловать к нему "откушать".

Третьего дня она ему напомнила:

– Когда же мы к твоему Элиодору? Неловко так оттягивать.

Он должен был дать ей слово, что напишет ему в тот же день.

Сегодня он весь сам не свой с утра. В двенадцатом часу он должен зайти за Надей и везти ее туда, на Садовую, за Илью Пророка, в хоромы своего однокурсника-принципала.

Надя объявила хозяйке, что остается у нее только до конца месяца. На курсы она не попала, стало быть, нет ей и никакого резона подчиняться разным строгостям этого «полуобщежития» – как она называла эти комнаты.

А тем временем она подыщет себе что-нибудь поблизости.

Ее отец дал ей "carte blanche". Если она и не попадет па курсы – пускай осмотрится и выберет себе, что ей "по душе".

Он нашел Надю в большом туалете. Никогда еще не видал он ее такой нарядной. Видно было, что и своей прической она занималась, как никогда.

– Вот ты как расфрантилась! – не воздержался он.

– А тебе это не нравится? С какой же стати очень прибедниваться? Он все-таки купец. Таким надо показывать, что в их капиталах не нуждаются!

– Но вообще… я не вижу большого смысла во всем этом.

– В чем, Ваня? В моем знакомстве с Пятовым! Ха, ха! Да мы не ревнуем ли?

– Вовсе нет.

Он немного покраснел.

– Ты не знаешь этого народа. Это не что иное, как желание обласкать… в покровительственном духе.

– Вовсе нет! Как тебе не стыдно? Человек узнал, что я – твоя невеста. Ты с ним товарищ… Что же может быть естественнее?

– Но он живет не с матерью, а один, на холостой ноге.

– Так что ж из этого! Ваня, я тебя не узнаю… Ты точно классная дама какая-то… Право! А если б кто из твоих товарищей пригласил нас к себе чайку напиться – разве бы ты стал разбирать: женат он или нет?

– Большая разница – в оттенке.

– Ты опять скажешь: принципал, патрон, хозяин! Но ведь этого же нет. Если хочешь правды – ты с ним гораздо больше держишь себя – знаешь, как у нас говорят – "неглиже с отвагой", чем он. На его месте я бы давно обиделась.

– Это необходимо! Это – моя система. Пойми ты это.

– Понимаю… Но все-таки нет причины, Ваня, ему манкировать.

– Человек сильный в губернии! Ха, ха!

Возглас был с язвой. Он в первый раз поймал себя на этом и, боясь, чтобы не вышло опять неприятного спора, стал торопить Надю ехать.

Дорогой они мало говорили.

И похоже было на то, что они немножко дуются друг на друга.

Когда стали подъезжать к тем местам, где дом Пятова, Заплатнп называл ей разные «урочища»: он всегда употреблял этот термин, говоря о разных характерных местностях Москвы.

– Видишь… бельведер-то высится в воздухе? – указывал он ей рукой, когда они выехали на Садовую. – Это и есть палаты Элиодора Кузьмича Пятова.

– Что же! Красиво! И как стоят живописно! Неужели он один занимает такой дом!

– Один… Маменька где-то спасается.

– И ни сестер, ни родственниц?

– Никого.

– Обыкновенно ведь в таких богатых домах живут всякие старушки в задних комнатках.

О купеческих повадках Надя не стеснялась шутить с Заплатиным, как бы не считая его купцом. Да и в их городке на его мать смотрели как на «образованную» и помнили, что она была чиновничья дочь.

Но ее отец и все их знакомые любили пройтись насчет купеческих нравов.

Здесь, в Москве, такие вот «купчики-голубчики», как хоть бы этот самый Элиодор, – совсем другого сорта. Видно, что они давно начинают ставить себя "на линию дворян".

И этот первый визит в «хоромы» Пятова немного волновал Надю.

Когда их извозчичья пролетка въехала в ворота и поднялась к барственному подъезду, – она ощутила стеснение; но не желала ничем выдать себя ни перед женихом, ни перед хозяином дома.

В таких «хоромах» она еще не бывала. В губернском городе самые роскошные дома, куда она попадала, были

Дворянское собрание, губернаторский дом и дом самого большого местного богача, где она, в зале, что-то продавала на благотворительном базаре, тотчас по выходе из гимназии.

Ливрейный швейцар почтительно снял с них верхнее платье. Видно было, что ему был уже дан приказ насчет приглашенных к завтраку "особ".

И на верхней площадке лакей в белом галстухе растворил дверь и попросил их в кабинет Элиодора

Кузьмича.

Пятов встретил их посредине комнаты и сейчас же подошел к Наде и стал крепко пожимать руку.

Заплатину он кинул товарищески:

– Здравствуйте! И рукопожатие было совсем не такое усиленное.

– Если угодно, приступим к завтраку. Аппетит есть? – спросил он игриво у Нади.

– Не скрываю, Элиодор Кузьмич, – есть.

– Милости прошу.

Он повел их в столовую, предложив руку Наде. Заплатин шел позади.

У закусочного стола хозяин накладывал Наде на тарелочки всякой снеди, начиная со свежей икры, и настаивал, чтобы она отведала хоть «капельку» выписанной из Киева рябиновой настойки.

Заплатину он раза два сказал:

– Кушайте, голубчик, кушайте!

Надя была особенно в ударе, зато ее жених – молчаливее обыкновенного, и она даже раз-другой поглядела на него, как бы желая сказать:

"Полно тебе дуться, Ваня!"

Явилось вино в бутылках, положенных в корзины, на парижский фасон. И опять особые вилки для раков, на этот раз уже не речных, а морских, и даже не омаров, а лангуст.

"Скрозь" подавали и шампанское. Пятов предложил здоровье "дорогой гостьи", а потом и здоровье "обрученных".

Эти любезности не трогали жениха. Он сказал на ту и другую здравицы: «Спасибо, Пятов», и даже не предложил здоровье самого хозяина.

Это сделала Надя, и в такой милой форме, что Пятов покраснел как пион, встал и произнес даже нечто вроде спича.

Вино заиграло и на щеках Нади. Ее большие и длинные глаза с удивительными ресницами заискрились.

Она весело болтала и так просто, по-товарищески, точно она давно знает хозяина, как товарища своего жениха.

Заплатин не хотел попасть им в тон и для такого завтрака был слишком хмур.

– Вы знаете, Элиодор Кузьмич, – начала Надя, допивая свой стаканчик шампанского, – я теперь вольный казак!

– В каком смысле, Надежда Петровна? – все так же игриво спросил Пятов.

– На курсы я не попала. Надо ждать до будущего года.

– Будто это такое несчасгье? Заплатин, что вы скажете?

– Неудача большая. Целый год пропадет. Не шутка.

– Ну да, конечно. Но разве Надежда Петровна так уже твердо определила свою жизненную дорогу?

– Элиодор Кузьмич! – остановила Надя Пятова. – Не касайтесь этого пункта! Заплатин и без того сегодня видите какой хмурый. Для него все должны быть: мужчины – студентами, девушки – курсистками.

Ха, ха!

И, дотронувшись пальцем до локтя Заплатина, сидевшего справа от нее, она приласкала его взглядом.

– Ваня! Ты не сердись! Виноват хозяин… и его шампанское.

– Позвольте, еще налью!

Пятов протягивал бутылку.

– Нет, не могу… И так я слишком много выпила.

– Сколько я вас понимаю, Надежда Петровна… вы не так уж об этом сокрушаетесь… Да и в самом деле, – что же такое особенно соблазнительное в звании курсистки?

– Какое же другое есть средство получить серьезное образование? – спросил Заплатин.

– Какое? Мы с вами, голубчик, знаем прекрасно, что лекции – только отбывание повинности.

– Как кому!

– На нашем с вами факультете – без сомнения. Ну, рефераты – еще так; а собственно лекции – трата времени… Десять-двадцать книг заменят вполне скучнейшие записки.

– Разве это не так, Ваня? – обратилась Надя к жениху.

– Пожалуй, в известном смысле; но для девушки это совсем не так.

– Может быть, у Надежды Петровны есть какое-нибудь влечение? – продолжал Пятов. – С ее наружностью… голосом…

– И прочее!.. – добавила дурачливо Надя. – Прямо в Дузы или в Ермоловы? Ха, ха!

– А почему же нет? – горячо возразил Пятов.

– Постойте, – остановил его Заплатин. – И тут нужна наука, выучка.

– Кто же говорит, что нет? – вскричал Пятов. – В Москве целых два высших заведения. Курсы… при казенном училище… и в Филармонии.

– Так и туда надо попасть, – с некоторой как бы грустью выговорила Надя.

– В училище – прием труднее. Есть сроки, – продолжал

Пятов, поглядывая на них обоих. – Но в Филармонии…

Если только Надежда Петровна изъявит желание… в совете у меня несколько приятелей… С вашими данными… вы гимназистка – если не ошибаюсь – с медалью?

– Не ошибаетесь, Элиодор Кузьмич.

– Помилуйте!.. Это – пустое дело. Скажите слово, и я буду особенно счастлив облегчить вам все ходы и формальности.

– Страшно как-то, Элиодор Кузьмич…

Надя исподлобья взглянула на жениха.

Тот сидел с низко опущенной головой и как бы не заметил этого взгляда.

Такой поворот разговора серьезно смущал его.

– Смелым Бог владеет! Право, такая дорога куда превосходнее того, что вам могут дать курсы!

Поднявшись, Элиодор провозгласил:

– За здоровье будущей драматической артистки Надежды Петровны Синицыной!

VIII

Целых два дня Надя была как в чаду после завтрака у

Пятова.

То, что начало носиться перед ней в виде чего-то несбыточного, после представления пьесы, где впервые ее повлекло на сцену, – то являлось теперь как нечто вполне осуществимое.

Серьезных препятствий ведь, в сущности, нет никаких.

Неужели только нежелание Вани?

Но разве у него есть какие-нибудь положительные «права» на нее, на ее волю, на выбор такого личного дела, как жизненное призвание?

Он ревнует! Но это не резон.

Ревнует к своему однокурснику, к этому миллионеру?

Так ведь это "глупости".

Пятову она, быть может, и очень нравится; но мало ли кому она нравилась и еще будет нравиться при ее «данных», как любит выражаться Элиодор?

Нельзя же сейчас смотреть на девушку – потому только, что она обручилась с вами, – как на свою собственность.

Так Ваня на нее, конечно, не смотрел. Он слишком хороший человек и не таких взглядов на женщину, ее права и самостоятельность.

Но он слишком "прямолинейный".

Этому слову она от него же научилась.

Хорошо иметь твердые убеждения, но нельзя же "перебарщивать".

Это тоже его слово. Оно в ходу в Москве, и она его часто здесь слышит.

Остается только вопрос: как прожить? Все равно, и на курсах надо тратить. Бедный папа должен был бы раздобывать и на ее содержание.

Но почему же Ваня не может взять ее в помощницы по той работе, какую он имеет у Пятова?

Ведь тому решительно все равно, кто будет участвовать в переводе разных отрывков, только бы было грамотно, а редакция будет принадлежать Ване.

Да ей стоит намекнуть об этом Пятову – он сейчас же бы предложил ей работу. Сколько угодно – и аванс бы дал.

Но она ничего не сделает тайно от Вани.

Все эти соображения волновали ее и после того, как чад мечтаний немного улегся.

Решительный разговор надо иметь, и как бы жених ее ни огорчился – она должна попробовать счастья.

И наконец, что она теряет? Все равно ей ждать зиму и лето либо дома, либо в Москве. Почему же не поступить на драматические курсы в эту "Филармонию"?

Может быть, на второе полугодие ее освободят от платы, если найдут, что у нее "великолепные данные", как находит Пятов: а он где не бывал?!

Когда они разговорились – за десертом – после завтрака на тему театра, он всех знаменитостей видал, и в России и за границей, даже какую-то испанскую актрису, о которой они с Ваней никогда и не слыхали. Также и какого-то итальянского актера – тоже для нее совсем новое имя.

Ведь нельзя же Ване – потому только, что он жених, – предоставить диктаторскую власть?

Только здесь, в Москве, она задумалась над тем: что такое брак.

Ваня перед их помолвкой сказал ей: – Надя! Ты еще так молода… замужество – дело не шуточное. Не забывай, что это – бессрочное обязательство. Оно может оказаться слишком тяжелой обузой.

Это выражение студента-юриста: "бессрочное обязательство", пришло ей на память вот теперь.

Разве действительно "бессрочное"?

И ей стало жутко, почти страшно.

Ведь нынче нетрудно и развестись. Везде разводятся, не в одних столицах, и в провинции. Ее подруга по гимназии – старше ее на два класса – успела уже побывать замужем, и когда они перестали ладить с мужем, он дал ей развод.

Это выражение: "дать развод", нынче в особенно большом ходу. Еще девчуркой-подростком она уже знала и употребляла его.

Мысль о разводе немного пристыдила ее.

Неужели они затем обменялись с Ваней кольцами, чтобы "сделать опыт"?

Она его любит; но любовь не должна же быть поводом к тому, чтобы закабалить себя.

Стоит только обменяться ролями.

Положим, она – курсистка, даже не простая, а медичка, и накануне выхода, когда она будет "женщиной-врачом".

А ее жених – там, в Петербурге, студент-медик.

И вдруг у него объявился талант. Например, хоть голос. Ему сулят блестящую будущность, и он чувствует в себе артиста.

Такие примеры бывали. Она даже наверное знает, что здесь был такой любимец молодежи в опере, из студентов-медиков.

Они, женихом и невестой, мечтали идти рука об руку – как врачи, практиковать в одном городе или в одном уезде – где приведется – или делать вместе научные наблюдения, печатать работы.

И вдруг все это рухнет.

Неужели она была бы такой эгоисткой, чтобы восстать против его настоящего призвания: быть первоклассным певцом, а не заурядным медиком?

В таком точно положении находится теперь ее жених.

"Но кто же открыл во мне талант?" – спросила она себя мысленно.

Никто еще не открывал – это правда; но она хочет сделать опыт. Не удастся – потеря пустяшная.

И опять, в десятый раз, повторила она все гот же довод:

"Все равно – у меня год пропащий". Вместо того чтобы тосковать по Москве там, у себя, она проведет его здесь, на драматических курсах.

В этой возбужденной беседе с самой собою застал ее приход жениха.

По ее лицу Заплатин догадался, что ему предстоит решительное объяснение.

И она не хотела дольше тянуть.

– Ваня, – начала она сразу, подсаживаясь к нему на кушетке, – я хочу с тобой поговорить.

Он взглянул на нее грустными глазами.

– Что ж… сделай одолжение! – глухо промолвил он.

– Ты только выслушай сначала. А потом уже будешь возражать.

– Я всегда так делаю, Надя. С каких пор ты меня считаешь таким неистовым спорщиком?

– Ну да, я знаю. Ты не обижайся, милый!

Надя положила ему руку на плечо.

От этой ласки он притих и опустил голову.

– Можно один маленький вопрос, Надя?

– Можно.

– Он сделает лишними всякие прелиминарии… Ты стремишься на драматические курсы? Ведь да?

– Да, Ваня!

И тотчас же она схватилась за свой главный довод:

– Что я теряю? Ну, скажи на милость: что я теряю? Что дома книжки читать или ходить на эти коллективные уроки, если они еще не закроются – все равно. Год у меня пропал во всяком случае.

Заплатин повел плечами, внутренне возражая ей.

– Позволь! Твоя речь – впереди! – горячо воскликнула

Надя и взяла его за обе руки. – Позволь! Я не говорю, что открыла сама в себе талант, я хочу только сделать опыт. И он может оказаться удачным. Ведь ты не можешь это отрицать – так, просто?

– Положим, – согласился Заплатин.

– Не можешь! Стало – нет никакого резона противиться этому.

Тут он встал с места и заходил перед кушеткой, ероша длинные волосы.

– Кто же противится? – возразил он. – Никто не имеет права нарушать твою свободу… Ты вольна поступать и думать, как тебе угодно.

Нервные нотки задрожали в его голосе.

– Стало быть? – остановила его Надя и вскинула длинными ресницами.

– Ни о каком сопротивлении – повторяю – и речи быть не может.

– Но этого мало, Ваня, милый! Я желала бы, чтобы ты согласился с тем, что в моем плане нет ничего ни дурного, ни нелепого.

– Я этого и не говорю, Надя!

И она привела ему – в виде победоносного аргумента – пример, где их роли были бы как раз противоположные.

Он выслушал ее, не перебивая, и довод – ей так показалось – подействовал своей логикой.

– Это возможно, – выговорил он, когда она молча, взглядом своих черных глаз, потребовала категорического ответа. – Но мы с тобой не знаем – во что это обошлось им обоим, а в особенности девушке, которая должна была расстаться с мечтой всей жизни?

– Но они не разошлись! Они могли обвенчаться и жить в одном городе, в Москве или Петербурге… я не знаю там… Он пел на сцене, она практиковала. В чем они мешали друг другу? Скажи!

– Я не могу ничего сказать. Это – воображаемый случай. Но если их любовь, их брак и не рухнул – не забывай… в примере, который ты выбрала, муж идет на сцену, а не жена.

– Разве это не все равно? – пылко возразила Надя.

– Нет, не все равно! Разница огромная!

Он присел к ней на кушетку и сам взял ее руку.

– Ты ведь не знаешь, Надя, что такое кулисы, театральные подмостки. Разве можно в этом мире остаться тем, чем ты хочешь быть неизменно в жизни?

– Почему нет? Да в этом театре, где мы с тобой были два раза, разве нет замужних актрис? Я знаю, что есть. Ты сам мне говорил. И та, которая нас с тобой восхитила, – замужняя.

– Да, на одной сцене с мужем.

– Это все равно, Ваня. Все зависит от тебя, от того – какие у тебя правила, какой характер. Соблазны?!

Они всегда есть. Знаешь, это уже старо – застращиванье сценой. Я еще в пятом классе видела у нас, во время ярмарки, пьесу "Кин, или Гений и беспутство". В ней этот знаменитый актер отговаривает девушку из общества. На сцене выходит очень трогательно. Но это ведь мелодрама, Ваня!

– Может быть… только, – голос его заметнее дрогнул, – если ты увлечешься и, сделав опыт, в эту зиму отдашься театру – тогда…

Он не досказал.

– Тогда что?

– Мне слишком больно говорить, Надя. Выходит так, точно я тебе препятствую найти призвание. Но согласись… не о том мы с тобой мечтали… не к тому готовились в жизни?

– Так ведь я, как заблудшая овца, могу вернуться в ясли? Ваня! Милый! Зачем вставлять себя в тиски… сразу? Разве не выше всего свобода? Сколько раз я это от тебя слышала? Скажи! Не – криви душой!

– Свобода… да, Надя. Актрисе она нужна больше, чем кому-либо, – это точно.

Он не глядел на нее и старался подавить свое волнение; но Наде показалось, что на ресницах у него блеснули слезинки.

– Твою свободу… я могу возвратить тебе… и теперь, – с трудом выговорил он.

– Что ты? Бог с тобой! Разве я к тому подбиралась?

Ваня!

Надя обняла и поцеловала его в щеку.

– Как тебе не грех! – промолвила она, охваченная волнением.

– Все равно… Я тебе говорю теперь же: если ты отдашься сцене и тебя будет стеснять тот обет, который мы дали друг другу, – я возвращу тебе твою свободу.

Он чуть-чуть не разрыдался, быстро встал и отошел к окну, чтобы она не видала его лица.

Надя подбежала к нему сзади, взяла за талию и щекой приложилась к его щеке.

– Полно, Ваня! – вскричала она. – Это на тебя не похоже. Нервная девица ты, а я на амплуа мужчины– студента с таким прошедшим, как у тебя. Из-за чего же нам волноваться? Все по-старому. И я остаюсь в Москве…

Буду при деле. Зимой съезжу к папе.

– Ты ему писала? – спросил Заплатин, не оборачиваясь к ней лицом.

– Писала. И в его ответе я уверена. И он ведь частенько говаривал: "Тебе бы, Надюля, – на сцену! Богатая вышла бы ты Катерина… И даже Дева

Орлеанская". Ей-Богу! Я не привираю задним числом.

Можешь мне верить… Ну, полно! Как не стыдно! Даже чуть не разрюмился.

Она схватила его за плечи, повернула к себе лицом, поцеловала еще раз и, подведя опять к кушетке, посадила и села рядом, не выпуская его руки из своей.

– А теперь, – начала она весело-возбужденно, надо ковать железо, пока горячо. Поступить на курсы. Ведь и у них уже прошли вступительные экзамены. Нужна протекция. И тут надо взять за бока твоего Элиодора.

Заплатин сделал движение, точно хотел высвободить свою руку.

– Если ты не желаешь сам напомнить ему, – я это сделаю! – решительным тоном сказала Надя. – Но я не понимаю, Ваня, с какой стати ты так считаешься с ним?

– Он может мне давать работу, – горячо прервал Заплатин. – Я его товарищ, однокурсник…

– А я – посторонняя девушка? Почему же я не могла бы обратиться к нему… прямо, как к человеку со связями… любителю театра, даже и не будучи с ним знакомой?

– Это было бы гораздо лучше.

– Полно, Ваня! Воля твоя, – ты нервничаешь? Если твой

Элиодор не хвастун – он поможет мне поступить на эти курсы; а хвастун – так мы и сами найдем дорогу. Точно то же я скажу и насчет работы… Нет у тебя никакого резона – не разделить со мною твоего заработка, не давать мне переводов потому только, что давалец работы – Пятов.

Она выговорила это решительным тоном.

Заплатин выслушал молча, и когда она кончила – поднялся с места и стал с ней прощаться.

– Ты все еще дуешься, Ваня? Это нехорошо!

– Прости! Я притворяться не могу. Ты госпожа своих поступков, но я не в силах радоваться тому, что в ближайшем будущем чревато… всякими последствиями.

– Чревато! Ах, Ваня! Что за книжное слово! Я не воображала, что ты… такой… не упрямец, а гораздо хуже – ревнивец.

– Будь по-твоему! – тихо выговорил он и, не прощаясь с

Надей, вышел из комнаты.