Текст книги "Владимир Чигринцев"

Автор книги: Петр Алешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Воля поднялся за ним по деревянным ступенькам на крыльцо типичного купеческого домины, давно и надолго захваченного городской милицией.

Седой, обрюзгший дежурный капитан проводил их мутным взглядом, жадно захлюпал из темной бутылки лимонад явно местного производства и смачно рыгнул им в спину, выпуская газы, – похоже, лечился с перепою. Лейтенант, словно не заметив его, повел Чигринцева коридором мимо обязательных стендов с показателями, мимо заляпанных руками, давно не крашенных дверей следователей, мимо некоего «дознавателя», зарешеченного закутка со спящим бомжем, широкой двустворчатой двери начальства с прежней, еще гнутой и даже блестящей латунной ручкой, куда-то под чугунную лестницу – в царство младших инспекторов ГАИ.

Мужичок лет сорока с хвостиком, с виду колхозник, в кирзовых сапогах, в линялом ватнике, смущенно теребя рукой кепарик, а другой протягивая начальнику справку с лиловой печатью, рванул к ним с подоконника, как бросался разве только по весне с подсачком на трущегося в береговой траве, пускающего икру карася, но лейтенант осадил его разом:

– Потом, занят, ждите других инспекторов. – Отворил низенькую фанерную дверку, решительно шагнул внутрь.

В большом, квадратном почти кабинете о шести канцелярских столах расположились у окошка – лейтенант в кресле с колесиками, Воля на видавшем виды стульчике клееной фанеры. Доронин порылся в длинном ящике, вынул чистый лист серой бумаги, какие-то печатные бланки, линейку, дешевенькую шариковую ручку, взялся вести протокол, бросая на отвечающего Чигринцева скорей пытливые, чем безразличные взгляды.

Он был тут хозяин полный и немного красовался перед столичным гостем, но приглашение посетить больницу, замечание насчет машины, мол-де, можно все поправить, да и сама обстановка, не лишенная казенного уюта, действовали расслабляюще. Воля понял: все решит больница, и ощутил вдруг элементарную дрожь – готовясь в уме к наихудшему, успел-таки подивиться сволочному чувству натуры – больше думал о себе, чем о раненом Николае. Тут же, покаявшись в душе, снова завелся, вскочил, принялся прохаживаться по кабинету, начал приставать к лейтенанту с никчемными вопросами.

Офицер, кажется, и к подобному поведению клиентов привык, а может, действительно почувствовал расположение к Воле – умудрялся писать свое и отвечать вполне гладко. В какой-то момент Воля, поймав взгляд его широко расставленных, экзаменующих зрачков, понял, что Доронин вовсе не такой уж и добренький, просто ему выгоднее было так себя вести, отпустив вожжи, исподволь дивиться на заезжего болтуна, коротать время, занятое обязательной писаниной.

И Воля опять замолчал, ушел в себя, и закрутились, замелькали кусты, страдающая улыбка Николая, разорванное колесо, серое пустынное шоссе, и из другого мира: Павел Сергеевич на больничной койке, по-младенчески поджимающий слабые ноги к сухому животу, госпитальный, смертельный запах, напуганные, в пол-лица Татьянины глаза и еще: что-то родное и страшное, о чем всегда старался не думать, всеми силами рассудка гнал прочь.

– Читай и подписывай. – Лейтенант протянул бумагу.

Воля жадно схватил. Не глядя, поставил подпись.

– Прочитай все же, вдруг я чего напутал, потом поздно будет, – укорил Доронин.

Но он только махнул головой.

– Своя рука – владыка. – Доронин поднялся, обошел стол и просто, по-человечески, положив руку ему на плечо, добавил негромко: – Вставай, в больницу пора ехать. Да и машину надо засветло отогнать на платную стоянку, деньги есть?

– Есть, – кивнул Чигринцев. – А чем тут плохо?

– Прикажешь постового к ней приставить? За ночь догола разденут.

– Я бы заплатил, – вырвалось у Воли.

Лейтенант презрительно пожал плечами, запер дверь, без лишних комментариев вышел на улицу. Снова потянули на буксире, медленно, на гору, по старому городу, по кривой щербатой улице с плохо оштукатуренными кирпичными домами. Машина громыхала, но шла, тянулась на лямке за поводырем, на удивление, покорно слушалась руля.

Завернули на стоянку: голые бетонные столбы, два ряда железной проволоки толщиной в тонкий электрод, кривые сварные ворота с кое-как наляпанным солнышком в расходящихся лучах. Ни одной рабочей машины – лом, аварийные кузова, просевшие грузовики – кладбище дорожных несчастий, а не стоянка.

Из переделанного в сторожку контейнера, потирая глаза, неспешно вышел сивый паренек. Худые, выпирающие скулы, длинные руки и ноги примата, кожаная курточка на молнии, красные с двойным лампасом спортивные штаны, высокие, на яркой подошве кроссовки – обязательные атрибуты мелкого уездного мафика. Хитрое его лицо лучилось – как истинный сладострастник раздевает глазом попутную женщину, так и он профессионально осматривал разбитое добро, прикидывая, чем тут можно поживиться.

– Смотри, Леха, эту ни-ни, сам прослежу! – сурово наказал лейтенант.

– Ясное дело, – протянул сивый Леха.

Чигринцева вдруг осенило – все же, видно, не так безразлична была ему проклятая, глаза б не глядели, машина. Поманил парня пальцем, тот с готовностью подскочил; как деловой, взял его за локоть, незаметно сдавил, отвел на шаг в сторону.

– Значит, так: я остановлюсь в гостинице (это ему лейтенант подсказал еще в кабинете). Машина на тебе, прокурочат – спрошу, сохранишь – отблагодарю, – сунул ему пятитысячную. – Оформи как полагается, расписку можешь взять себе. Да, еще: приищи покупателя и быстро завтра утром заходи, найдешь?

– Конечно. – Парень посерьезнел, видно было: мент ментом, а по-человечески, за деньги, он готов был и посторожить.

– Какая твоя цена? – на всякий случай спросил, прощупывая.

– Ищи клиента – договоримся, и тебя не забуду, – дал прямо понять Чигринцев. – А пока – до завтра, – махнул, садясь в лейтенантскую «восьмерку».

– Неужели продавать решился? – В голосе Доронина слышалась нескрываемая тревога.

– А купишь?

– Откуда у меня деньги, – совсем по-крестьянски посетовал лейтенант. – Зря, не суетись, подделать, и пойдет не хуже, чем было. – Он явно осуждал Чигринцева за поспешность.

– Да я для острастки, сам еще не знаю, – признался Воля. – Поехали в больницу.

Лейтенант рванул с места. Предзакатное солнце купалось в облаках, красило их багрецом, напоминающим сейчас одно – темную венозную кровь на лбу Николая.

5

Больница была длинная и серая – одно их тех типовых зданий, что можно встретить в любом районном городишке: трехэтажный барак, стеклянный тамбур красного входа, прилепленный к фасаду, расшатанная железная дверь, где раз выбитое стекло навечно заменено листом кровельной жести, ежегодно подкрашиваемым кладбищенской краской-серебрянкой. Скудная территория, ей причитающаяся, была обнесена простым, когда-то зеленым забором. У главного входа имелась и плоская клумба, очерченная забеленным кирпичом с чахлыми огуречнолистыми цветами. Поломанные, побитые дождем и детворой растения выживали только назло главному врачу. Подобно им, естественным порядком, вероятно, побеждали недуги и обитатели серого здания. Рыночные отношения сюда не добрались – старорежимная белесая пижама одного усредненного размера выглядывала из-под пальто пенсионера, одиноко мечтавшего на тяжелой вокзальной скамейке у клумбы.

Доронин привычно обогнул здание, притормозил у приемного покоя, пропустил Чигринцева вперед не из вежливости – так полагалось при конвоировании. Первым, кого увидел в холле Чигринцев, был Николай – с гипсовой по колено ногой, перебинтованной головой, он развалился на глубокой фанерной скамейке. Пострадавший выглядел бы и вовсе комично, кабы не набухшие мешки под глазами и смертельная усталость позы – он тяжело поднял веки, зрачки медленно переместились в сторону двери.

– Коля, как ты? – Чигринцев бросился к нему, забыв про лейтенанта.

– Нормально, имей в виду, я от госпитализации отказался, – выговорил он тяжело, еще не очнувшись толком от полусна. – Как машина?

– Не знаю, оставил на стоянке, попросил паренька – может, удастся продать.

– И не думай. – Николай заметно оживился. – Помнишь Валентина, мы вместе за «зилками» приезжали. Он же лучший жестянщик по округу, вмиг тебя заштопает.

– Ладно, ладно, решим, собирайся – ты в силах?

Усталость с души как рукой сняло, Воля сиял, суетился, помог зачем-то усадить охающую старушонку, что привела молчаливая и некрасивая дочка лет пятидесяти, хотя никто его об этом не просил.

– Чигринцев, пойди-ка сюда. – На пороге медицинского кабинета стоял лейтенант, манил пальцем. – Проверка тебе полагается на алкоголь, что распрыгался?

– Так ведь Николай жив-здоров…

Выходит, вся его доброта была показной, офицер делал дело, смеясь над ним в душе, но… черт с ним, так, наверное, надо было, вмиг уговорил себя Воля и легко, не тая обиды, протанцевал в кабинет, сел на кушетку, закатал рукав, подставляя вену симпатичной пухленькой сестричке.

– Нет, кровь не надо, дуйте в трубочку, – приказала та строго.

– Милая моя, я сейчас куда хочешь дуну, хотя бы и в трубочку, а анализ мне не полагается?

– Какой анализ?

– На яйцеглист.

– Сиди спокойно, – уже на «ты» весело приказала медсестра, вручила стаканчик с раствором и стеклянную трубочку.

– Девушка, что вы делаете сегодня вечером? – хитро сощурил глаза Чигринцев.

Она не обиделась.

– Катя, влепи ему под лопатку или в язык, чтоб не болтал, – тоном учительницы сказала появившаяся из-за спины пожилая врачиха.

– Дуйте скорее, лейтенант результата ждет, – ласково сказала Катя.

Чигринцев задул. Пузырьки взболтали раствор, но какой он был, таким и остался – слава Богу, не посинел. Легко закружилась голова – то ли от счастья, то ли от непомерного усилия.

– Не напрягайтесь, больной, – влекущим голосом шепнула Катя и забрала у него стаканчик.

– Катенька, так как же насчет вечера?

– Ты сейчас не боец, куда тебе, – усмехнулась пожилая врачиха. – Иди с Богом, поспать тебе надо крепко.

– Спасибо, спасибо большое! – Материнский тон врачихи все поставил на свои места, умело завершил процедуру.

– Да уж пожалуйста, – расплылась Катя на прощанье простой и открытой улыбкой, – и лучше нас по такому поводу не беспокойте.

– Постараюсь. – Чигринцев серьезно поклонился, вышел в тамбур к Николаю с лейтенантом. Те ждали его на скамейке, кажется, они легко нашли общий язык.

– Значит, так, – начал с ходу Николай, – лейтенант подбросит в гостиницу, оттуда позвоним в Щебетово, Валентин завтра нас заберет. А насчет машины не дури, пара пустяков, как я понял, – дешево починим, чай, не чужие теперь. – Он загоготал грубо и весело.

– Как с документами быть, может, вернешь? – поражаясь своей наглости, спросил вдруг Воля.

– Завтра в десять на комиссию к начальнику ГАИ – права буду обязан передать ему, – официально отчеканил лейтенант. – Может и штрафануть, а может и в Москву отослать – у майора не заржавеет!

– Брось, командир, свои люди – сочтемся, было бы за что, – намекнул Николай.

– Было бы за что, я б с вами не так разговаривал, все, ничем не могу помочь, – отрезал офицер.

Воля не стал обострять отношения.

– Вопрос, я понимаю, решаемый? – спросил вроде невзначай.

– Все решается, – многозначительно заметил Доронин. – Обратись к Лехе со стоянки, но я тебе ничего не говорил, ясно? А теперь поехали. – Лейтенант встал, даже помог Николаю допрыгать до машины.

Кое-как уместились, отчалили. Радость боролась в Чигринцеве с дикой усталостью, Воля успел только подумать, что вот же как складывается – люди попадаются на редкость хорошие, и это было начало сна.

Доронин домчал быстро, растолкал, выгрузил в серых еще сумерках, пожал на прощанье руки.

– В десять, не проспи, а то пошлют в Москву – здесь это быстро делается, усвоил?

Воля замотал головой, проморгался. Белая «восьмерка» уже заворачивала за угол двухэтажной гостиницы.

6

Гостиница была старая, как все в этом городке. В стойке администратора имелось полукруглое окошечко, в коем сама мать-командирша с крашеными волосами цвета поблекшей меди изображала кукушку с сельских ходиков. Лихой разрез с финтифлюшечками на платье выставлял напоказ повидавшую жизнь, любвеобильную грудь. Она глядела на них, силясь сообразить, какое выражение придать уставшему за смену лицу. Из подсобки выпорхнула горничная помоложе, с бюстом размера на три-четыре меньшим, чем у начальницы, что, вероятно, полагалось по статусу. Платье тут было скромнее, но с идиллическим бантиком. Вздернутый носик и глазки, полные беспричинной веселости, намекали, что жизнь она знает, но не так еще глубоко. Вслед за ней из комнатки вышел кавказец с мягким копченым лицом в ярко-зеленой рубашке с устаревшей этикеткой «Монтана», вельветовых брюках со стершимся блеском и дымящейся большой чашкой чаю, указующей, что он тут свой, укоренившийся, как кассовый аппарат на столе.

Кавказец вошел в холл, по долгу постоянного обитателя задал наводящий вопрос: «Надолго к нам пожаловали?»

Пока Воля живописал аварию и все происшедшее, он, держа на весу парящую чашку, не перебивал, тактично давая выговориться. Женщины навострили уши, слушали затаив дыхание.

– Мальчики, бедные, расхренакало вас, – участливо подвела итог администраторша. – Ну ничего, главное – живы, счас мы вас оформим.

– Сели их, Рая, в четырнадцатый, там сегодня убирались, – посоветовал кавказец и побрел по коридору – выведав новости, убедился, что приезжие никак интересовать его не могли.

Рая-администраторша забрала паспорта, сама заполнила анкеты, прогнала горничную Надю инспектировать номер – словом, развила кипучую деятельность, выказывая неподдельное, горячее женское участие в их судьбе. Николай дохромал до телефона и, на удивление, запросто дозвонился до Щебетова. Вышел повеселевший, доложил, что в двенадцать прибудет самосвал, и закричал уже на Волю на правах пострадавшего:

– Начальник, ты поить меня собираешься, а то сдохну от ран?

– Сотрясение же, куда тебе? – изумился Воля. Николай всем видом изобразил такое недоумение, что Воля разом осознал оплошность – ему и самому, по правде, сейчас мечталось забыться.

Рая, уловив настроение, профессионально подхватила под рученьки Николая и повела в номер. Надежда, чтоб не казаться лишней, захватила рюкзаки. Волю откомандировали в соседний, через подъезд, ресторан. Женщины умело вписались в компанию, Чигринцев, впрочем, не возражал. Николай, демонстрируя заинтересованность, уже деловито ощупывал командирский торс заботливой администраторши.

Ресторанное заведение погружено было в провинциальный интим. В вытянутом длинном зале, похожем на конский сарай с обшитыми вагонкой стойлами, сидела компания местных мафиков. Изрядно набравшись, они мрачно слушали жестяно-барабанный рок, пульсирующий из четырех углов помещения. Двое случайных посетителей в разных концах зала скромно допивали свое пиво. У темной сцены с составленными в угол остатками оркестра застыла оглушенная музыкой официантка. Появление Чигринцева не произвело на нее никакого эффекта, зато компания «деловых» проводила его шествие через зал тяжелым взором. Воля озадачил официантку, не преминув повеличать «лапушкой», та чинно поплыла на кухню.

Минут через двадцать подан был наконец заказ: две литровые бутылки дешевой «Суворофф-водки», батон хлеба, два жухлых болгарских огурца и большое блюдо жареной картошки, усыпанное мелкими черными котлетками, громко именуемыми бифштексом.

Компания оценила заказ вялыми, отрешенными взглядами, и Воля, вдруг почуяв вызов, поднялся и подошел к ним запросто с бутылкой в руке.

Извинился, объяснил положение вещей, попросил помощи в продаже битой машины, чтоб не выглядеть совсем уж навязывающимся нахалом. «Ребята» молча подвинулись, выделили чистый фужер. Воля разлил. Чокнувшись, молча выпили за знакомство. Затем, между прочим, поинтересовались маркой машины, ее состоянием. Лица за столом оттаяли ровно настолько, чтоб моментально снова заледенеть.

Водка, приятно согрев душу, развязала Чигринцеву язык, он допустил ошибку – назвал Доронина хорошим мужиком. Скулы присутствующих моментально затвердели.

– Слушай, парень, иди к себе в номер, а? – произнес сквозь зубы старший, лет тридцати с золотой печаткой на пальце. – Мы к тебе не вязались, верно?

– Ладно, ребята, что там, никак отойти не могу, – спокойно извинился Чигринцев.

– Имей в виду: Доронин самое «чмо» считается, шибко честный, кормиться не желает, – презрительно бросил тот, что сидел с краю.

– Ладно, без обиды, я пошел, – произнес Чигринцев, отваливая.

– Иди-иди, – донеслось вслед, но незлобно, пожалуй, с пониманием.

Спотыкаясь, с тяжелым блюдом на вытянутых руках, Чигринцев шел по коридору к номеру.

Перед дверью четырнадцатого встал, прислушался к хохочущим голосам и, чтоб долго не раздумывать, заколотил ногой. Будь что будет, решил, отвечая предостерегающему внутреннему голосу, нашептывающему что-то ненужное и вульгарное.

7

Компания поджидала, удобно расположившись на двух кроватях, застеленных ярко-оранжевыми покрывалами.

Мощная Рая прочно поставила на Николая – они сидели обнявшись. Администраторша в шутку срамила калеку, тыкала в гипсовую ногу пальцем, прозрачно намекая, что, мол, раненый ей на ночь не нужен. Николай, понятно, скабрезно отшучивался, Надежда скромно сидела напротив на чигринцевской койке.

Все взяла в свои руки Рая: придвинули столик, расставили заготовленные заранее стаканы, накромсали огурцы и хлеб. Все набросились на водку и закусь.

Водка и пустое балагурство подействовали на Волю – расслабили, расковали; что до Надежды, она тоже скоро разошлась, в номере воцарилось веселье – павшая на улицу ночь, заснувшая гостиница никого не волновали, как и завтрашний день.

Выяснилось вскоре, что Рая сегодня свободна: муж-военный улетел на задание – домой возвращаться она не собиралась. Свой день отдежурила сполна – ее уже сменила худосочная и строгая Наталья, ночная, коей снесли обязательные сто пятьдесят прямо на пост. Все с Раей было просто и ясно – мужа называла она ласково «мой телебенчик». За этим полупрезрительным-полуласковым словом вставал перед глазами вечный майор, пьяница и неудачник, скучающий у телевизора вечерами, с содроганием думающий о предстоящей ночи на широкой и жаркой кровати с вдоль и поперек изученной крикливой супругой. Рая отрывалась. Сердце ее, как сердце любой женщины, исстрадавшееся по любви и элементарному уважению, сейчас полонили «покалеченные мальчики». Материнская жалость и опека больше, чем просто желание, гнали ее в объятия хохочущего Николая. Тот играл роль героя по-мужски отважно, хорохорился сперва, но водка быстро укатала – через полчаса начал клевать носом, веки отяжелели и неудержимо надвигались на глаза.

Надюшу дома тоже никто не ждал, кроме давно уснувшей дочки и безвольной, занудливой мамаши-старухи, ведущей домашнее хозяйство. Прикомандированный на полгода к Нерехтинскому авиаотряду вертолетчик убыл на три дня – идти ей было некуда.

Чтобы перебить неловкость ситуации, Надюша сняла с левой руки кольцо, предложила погадать.

– Я электросенсорикой увлекаюсь, – заметила, потупив глазки, явно заигрывая с Волей.

– Валяй, что нужно? – отозвался Чигринцев.

Раиса подошла к делу серьезно: сдвинула стулья – один против другого, рассадила всех, приказала соблюдать тишину.

Надюша привязала кольцо на нитку, сосредоточилась, что-то неслышно шепнула, принялась опускать над его ладонью. Кольцо вдруг завертелось – она тихонько потянула нехитрый прибор вверх.

– Спасибо, – шепнула в сторонку, строго поглядела Чигринцеву в глаза. – На сглаз у тебя сильные блоки, очень сильные.

Воля покорно кивнул. Кольцо принялось вновь путешествовать над ладонью, «экстрасенс» выдавала теперь уже без запинки.

– Ум для тебя не главное, – объявила Надюша. – Главное – сердце и низ. Понимаешь? – Здесь не было уже никакого заигрывания, она сама заигралась. – Большие биотоки и ясная энергетика.

– Верно, – не сдержав улыбки, признался Воля.

Согласие только больше ее подстегнуло.

– Энергия сильная, очень сильная, я не часто такую встречала, ты, наверное, очень собранный и волевой мужчина, но пылкость может тебе вредить. Интересно, Рая, гляди: вампир не вампир… – прокомментировала она крутящееся кольцо.

– Что-что? – переспросил Воля.

– Энергия, я сейчас говорю об энергии. Ты можешь легко давать энергию, но так же легко ее и забираешь, то есть живешь больше для себя и временами – может, ты и не знаешь – становишься опасен для окружающих.

– Ну… – попытался вставить Воля.

– Молчи, молчи, – перебила она, – для тебя это не страшно. У тебя сильный Ангел-хранитель, но черное в тебе тоже сидит, сидит сильно, гнетет тебя что-то?

– Всех что-то гнетет, – сохранить серьезность было трудно.

– Конечно, – подхватила Надюша, она слышала только то, что хотела услышать. – Теперь болезни… – Кольцо опять заныряло. – В общем и целом ты здоров, сердце иногда сбивается, когда черная энергия вскипает, но ты умеешь ее гасить. Печень немного увеличена, но в пределах нормы. Суставы болят?

– Случается.

– Надо отказаться от соли, – серьезно произнесла Надюша прописную истину, кивнула с благодарностью в сторону, надела кольцо на палец.

Гадание вместо ожидаемого сближения, кажется, только отдалило их. Нависла гнетущая, глупая тишина.

Картошку с котлетами подъели, хлеб и огурцы на глазах начали засыхать. Раиса, уловив момент, тяжело встала, потянула за собой Николая. Лица обоих потускнели – первоначальный заряд бодрого заигрывания прошел, совместная последующая ночь не обещала ничего нового. Хромая, потащились они в соседний номер.

Чигринцев остался вдвоем с Надеждой. Предстояло платить по счетам. Налил на полпальца, чокнулся, провозгласил: «За нас, Наденька!» – выпил, не глядя на нее. Уже не усталость, но горечь, что копилась весь день, обволокла душу – не хотелось решительно ничего.

– Володя, я пойду, – безнадежно прошептала она.

– Посиди, пожалуйста, – выдавил он неласково, но и не грубо.

– Хорошо, – покорно кивнула головой. – Тебе очень плохо? – Вопрос прозвучал как значащий для нее, не пустой – женское чутье его подсказало: природный, древний магнетизм притянул их друг к другу.

– У меня родители погибли в катастрофе, – сказал Чигринцев жестко, вытолкнул наружу то, что, не отпуская, сидело внутри весь день.

Надежда молча взяла его руку, ласково гладила ладонь, пальцы, пока он рассказывал ей: про Москву, про больного Павла Сергеевича, про тетушку, про Татьяну. Горячий воздух дрожал вдоль стен, невыключенная лампочка под потолком грела и горела ярко, в растворенную форточку вливался живительный ночной воздух. Не ощущалось уже накуренности, где-то там на столе погибали объедки ужина, но странный, пьянящий запах чувства глушил лишнее, как глушила все суровая чернота за незадернутым окном!

Один только раз перебила она его, когда говорил про Татьяну, спокойно спросила: «Ты ее любишь?» Так же спокойно он ответил: «Наверное, не знаю». И тут же потянулся к ней. Надежда закинула голову, чисто и радостно заулыбалась, потому как умела жить мгновением, потому как была сейчас – редкая женщина. Ни глупое порой словечко, ни простецкий выговор уже не резали слух, наоборот, красили ее необычайно.

Бессонной и лихорадочной была ночь. Драгоценное чувство жалости друг к другу породило полное понимание. Легкое дуновение спящего мира лишь разжигало пыл, чувственный хмель принес ощущение безопасности. Крадущимися шажками путешествовали пальцы по послушной коже. Горели губы, глубоки и бездонны казались глаза, нежно щекотала простыня. Темнота прикрывала уродство.

…Ранним утром прокралась заоконная серость, и, сколь ни было благодарно сердце, на кокетливый ее, отрезвляющий, лишний вопрос: «Ты хоть немножечко меня любишь?» – он, подумав, честно ответил:

– Нет, все же нет.

– Ну вот, любил всяко-разно всю ночь, а теперь и отказывается. Я ж говорила, ва-ампир, – сказала Надежда с легкой обидой, улыбнулась сладко и, вмиг все забыв, повернулась к стенке и заснула.

Разбудил его уверенный стук в дверь – Надежды рядом уже не было.

8

Стучал в дверь Леха с автостоянки. Он нашел покупателя, а потому весь сиял, предвкушая комиссионные. Чигринцев охладил его пыл, переориентировал на добычу документов. Казалось, ничего невозможного для Лехи в родном городе не существовало.

– Это будет стоить, – заметил он строго, не называя суммы.

Чигринцев согласно кивнул.

– Тогда поднимайся, а я слетаю, найду Беса, он уладит. В девять тридцать спускайся вниз. – Леха одарил его своей хитрой улыбкой и исчез так же стремительно, как нарисовался.

Через полчаса действительно ждал на улице разбитый желтенький «жигуленок», оклеенный изнутри рекламой сигарет, обязательная голая бабеха на веревочке под зеркальцем, включенный магнитофон.

– Бес подъедет к ГАИ. Нам тридцать тысяч, менту пятнадцать, – объявил таксу, широко распахивая дверь.

Леха не умел молчать, а может, не хотел и говорил «за жизнь» рассудительно и трезво, но с тем простым, легко читаемым вызовом, что присущ удачным ординарцам или личным шоферам высокопоставленных начальников.

Армия была для Лехи раем – две машины в распоряжении: новенькая «Волга» и комдивовский «уазик», – завистливые взгляды в казарме, где появлялся он не часто, подобострастные кивки со стороны офицерского состава воспитали характер. Личный шофер понял своего генерала, но не сказать, чтоб шибко полюбил.

В свои двадцать с небольшим, демобилизовавшись, вернулся в Нерехту. Себя он ценить научился: наблатыкавшись, пересыпая речь воровскими словечками, за веселостью скрывал настороженность, всегдашнюю готовность к худшему. На гражданке он стал глазами, ушами местной мафии, но не завербованным официально членом, а добровольным дружинником, если можно так выразиться, то есть, ловя рыбку в мутной воде, вовсе не собирался лезть под пули или участвовать в кровавых разборках. Так, во всяком случае, он это подавал.

На вопрос, женат ли, ответил скомканно: «Кто сейчас женится? Так, живу с одной». Все же молодая энергия била у него через край, мрачное выжидательное спокойствие уголовника было не для него. Он научился презирать мир, но, кажется, еще и любил его, быть может, не давая себе в этом отчета. Внутренняя честолюбивая пружина не давала усидеть на месте.

Чигринцеву парень положительно нравился, жалко только, тюремная романтика, кажется, основательно вскружила ему голову. Узнав, что Воля – художник, Леха позавидовал, но белой завистью, тут же пустился в рассуждения, явно напетые блатными товарищами. По его катехизису выходило просто – мир делится на две половины: блатных и сволочь-мужиков, или «крестов», что работают за копейки, что тупы и пригодны к одному – регулярной дойке, потому как существа безобидные, лишенные чести, возможности постоять за себя.

– Сами приносят, и с радостью, – посмеиваясь, повествовал он. – Спасибо еще скажут, что их раздели.

Чигринцев слушал, слушал и, не выдержав, вдруг взорвался:

– А про совесть ты не слыхал? Может, у мужиков она и не пропала окончательно?

– Не читай мораль, много она кормит, твоя совесть, – грубо отбрил Леха. – Тебе просто в Москве, а здесь, в глухомани, кому я нужен? – Он закурил и отвернулся к окну.

– Не заводись, но песни твои до времени, вижу, что ты парень с головой, вот и думай!

– Ага! – Леха сказал жестко и упрямо, в его утверждении читался открытый вызов.

Наконец подкатила новенькая «девятка», из нее вылез вчерашний парень из ресторана с перстнем-печаткой. Бес, как понял Чигринцев. Поманил их пальцем, не дожидаясь, взбежал на крыльцо ГАИ.

В коридоре поднял на Волю пустые белесые глаза, ничем не показал, что узнал, протянул Руку:

– Деньги!

Воля выдал ему всю сумму.

– Твое дело – молчать, – обронил Бес и, грубо растолкав застывшую у кабинета очередь, вошел внутрь, как к себе домой.

Воля с Лехой последовали за ним – очередь не проронила ни слова.

За тяжелым канцелярским столом сидел укормленный майор. Маленькие, заплывшие глазки его впились во вчерашнего мужичка-просителя, добившегося наконец долгожданного приема.

– Я ясно сказал: пересдача! – вдруг заорал он на посетителя.

– Ну, Петр Порфирьевич, может, можно как-то… – замямлил тот.

– Все, разговор окончен, пить за рулем нечего, все – я сказал! – повышая голос к концу фразы, взревел начальник. Невысокий от природы колхозник еще как-то съежился, схватил со стола бумажки и бессловесно истаял, как провалился сквозь дверь. Майор запыхался, от крика на шею и щеки наползали свекольные пятна. – Надоело, нет, ты пойми, – пожаловался он вошедшему Бесу. – Ни хрена не хотят по-человечески! – Оторвал от кресла бабье широкозадое тело, привстал, поздоровался с ним за руку. – Что стряслось?

– Документы надо вернуть, Петр Порфирьевич, Доронин вчера отобрал. – Бес показал пальцем на Чигринцева.

– Выпимши небось? – Лицо начальника расплылось в торжествующей улыбке. – Девок небось катал?

Наученный Бесом, Воля молчал, только подался немного вперед.

– Смотри-ка, немой он у тебя или ученый? – Майор хихикнул. – Понимает: лишнее слово – рубль, да?

– Давай, Петр Порфирьевич, помоги – нам ехать надо, – сказал Бес нейтральным тоном и без стеснения, как в кассу платил, протянул майору деньги.

Тот деловито сгреб их в ящик стола, вмиг переменил тон на официальный:

– Как фамилия?

– Чигринцев.

Документы нашлись тут же, были возвращены с небольшой приличествующей случаю нотацией. Вся операция заняла от силы пять минут.

– А ты говоришь – Доронин… – протянул на прощание Бес. – Хрена б тебе хороший мужик помог, ясно? – На его широком крестьянском лице светилось столько превосходства и презрения, что Воля счел за благо промолчать.

– Кто он тут у вас? – полюбопытствовал Чигринцев, как только Бес отъехал; вряд ли крупный авторитет стал бы заниматься столь мизерным делом.

– Бес-то, так, на подхвате, – неохотно пояснил Леха. – Давай, художник, садись, довезу до гостиницы, так и быть.

Надо отдать ему должное – деньги он отрабатывал четко, ничего не упустил, но интерес к Воле потерял сразу, как решилось дело. Вместо «до свидания» на Волино «спасибо» сказал, что машина на стоянке в порядке, выдаст ее сменщик Васька, которого он упредит.

– Удачи, парень, тебе она пригодится, – пожелал ему Воля.

– Никому не помешает, – ответил Леха лаконично, как мог бы ответить, наверное, умудренный ветеран, и укатил.

Воля присел на вросшую в асфальт белокаменную тумбу около гостиницы, старую, как сам городок. Смотрел вслед исчезнувшей желтенькой легковушке.

«Любил всяко-разно, а теперь отказывается», – почему-то всплыло в памяти. Чуть поодаль текли машины, мелкий люд шарил по магазинам. Он задрал голову, уставился в одну, кажется, произвольно выбранную точку. Давно не латанная мостовая была что булыжная из прошлого века, грузовики громыхали на ней, как немазаные телеги. Не хватало колокольного звона и стаи галок над крестом аляповатого, забранного в леса кафедрального купеческого собора. Недавно вызолоченный крест сиял в чистом небе. Что до звона – просто было ему не время, колокола чернели в пролетах побеленной летом колокольни. На верхнем ярусе лесов он различил бородатого мужика, тот тоже печально глядел куда-то вдаль.