Текст книги "Избранное общество"

Автор книги: Петер Андрушка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Между прочим, я не просил у вас советов и не требовал откровений. Ваши успехи меня радуют, поздравляю вас, но рассказывать мне о них ни к чему. Не то еще заподозрю вас в хвастовстве. Все, что мне было от вас нужно, я узнал и в тот раз. Лично я ничего не имею против ваших картинок. Они мне нравятся. Я бы и вообще ничего не имел против них, если бы вы, как утверждаете, только посылали их на выставки и конкурсы или раздавали друзьям.

– Хотите сказать, я ими спекулирую, хожу по ярмаркам и выкрикиваю: люди добрые, покупайте картинки, покупайте красивых баб, чтобы товарищ Калас мог меня поймать?…

– Не в моих привычках утверждать то, в чем я не уверен, – перебил его старшина. – Вы на таких картинках зашибаете деньгу, и немалую, в этом я убежден. Я бы с удовольствием привел вас в один дом, но еще не настало время. Подождите пару деньков. А теперь скажите, что вы знаете об Игоре Лакатоше?

– Об Игоре Лакатоше? – Любомир Фляшка задумался. – Впервые слышу это имя, товарищ Калас.

– Это бывший близкий приятель вашей красотки. Его дворец рядом с домом Крча.

– У Крча я был всего один раз, и то в дождливую ночь.

– Допустим, – согласился Калас. – Но в этом дворце вы бы наверняка обнаружили несколько своих художественных снимков.

– Да что вы говорите!

Калас должен был признать, что фотограф играет великолепно. Интересно, долго ли выдержат его нервы?

– Один я даже видел у Беньямина Крча. Он явно попал к нему в ту пору, когда вы еще гордились своими творениями, а это было не так давно. На оборотной стороне ваше клеймо: «Любомир Фляшка – фоторепортер». У меня есть точные сведения, что Крч получил картинку от Лакатоша. Как же она попала к Лакатошу, если вы его не знаете? Значит, он должен был у кого-нибудь ее купить.

Любомир Фляшка быстро нашелся:

– Да захоти я проследить судьбу всех своих картинок, сделанных и раздаренных мною, пришлось бы завести целый секретариат! И что вы хотите доказать своей теорией? Что я продаю свои картинки? Ну, докажете, а какой вам от этого навар? Дешевле станет хлеб? Или вас беспокоит, что у меня левые доходы, что я не плачу налога и обкрадываю республику? В чем, собственно, дело?

– Как бы вам это растолковать… Ваши картинки меня вообще не интересуют. Я только хочу знать, кто пристукнул Бене Крча. И не моя вина, что в эту историю впутались и ваши картинки. И что ваша красавица так загадочно исчезла. Убить человека – это вам не шуточки! Тут есть разные обстоятельства, множество вещей, на первый взгляд не имеющих с данной историей ничего общего, но в конце концов все они ведут к ее объяснению.

– В таком случае, товарищ Калас, повторяю: я спокоен. Никаких обстоятельств, которые вели бы к объяснению вашей истории, я не знаю и знать не хочу! Ищите! Да сопутствует вам удача! Я всей душой с вами! И свое произведение вам оставляю. Всего за сотенную. И задаром бы отдал, да вы скажете, что я предлагаю вам взятку, наверняка скажете, уж настолько-то я вас раскусил! К тому же и материал кое-чего стоил. Видите ли, у нас в редакции есть только пленка. Когда я буду шефом отделения, все организую по-другому. Так что гоните сотенную – идет?

– С благодарностью дам и две, – сказал Якуб Калас. – Но вы должны обещать, что в ближайшие дни не станете разыскивать никого из наших общих знакомых. У меня есть подозрение, что за ними тоже следят.

– Благодарствую, – ответил Фляшка, – и вполне понимаю. Что бы я ни сделал, у вас на руках будет козырь. Если забегу к «нашим общим знакомым», скажете, что я их предупредил, если не забегу – решите, что хочу остаться в стороне.

– Оказывается, вы сообразительнее, чем я думал. Вот ваши две сотенных.

– Знаете что? Оставьте их при себе. А картинку я заберу. Или суньте ее в печку. С вас станет и ее использовать против меня!

– Да что вы! Разве вам не жаль такой красоты?! Невинную картинку – и вдруг сжечь! На вашем месте я бы лучше подумал, как уничтожить те похабные открыточки, которые вы давали различным людям. Знаю, вещь нелегкая, но я бы постарался это сделать. Иначе смиритесь с тем, что вам пришьют статью двести девяносто пять.

Упоминание о статье не испугало фотографа. Скорее наоборот: вдохновило на довольно-таки умелую самооборону.

– Товарищ Калас, вы что, с луны свалились? Статья Двести девяносто пять! Прежде всего нам пришлось бы Договориться, что такое «преступление против нравственности». С чего оно начинается и чем кончается.

– Значит, в статьях закона вы разбираетесь?

– Видите ли, я в своем деле не новичок. И всегда взвешиваю, что выпускаю из рук, чтобы потом кто-нибудь не подвел меня под монастырь. Например, вы, товарищ Калас. Но вам это невдомек.

– Ладно, пан Фляшка. Меня даже радует, что порой вы поступаете разумно.

– Что поделаешь, товарищ Калас, все мы дрожим за свою шкуру.

– И особенно за свои денежки.

Любомир Фляшка усмехнулся. Перед уходом добавил:

– Я уже вам сказал, это требуется доказать.

– Наберитесь терпения, и я с превеликим удовольствием представлю все необходимые доказательства.

19. Я ничего не знаю и ничего не видела

В свое время появление Алисы Селецкой в окружном городке наделало много шуму. Среди мужчин и среди женщин. Мужчины с удовлетворением отметили, что ряды местных красавиц пополнились великолепным экземпляром. Женщины проявили большую живость ума и окружили новую жительницу городка пестрым набором догадок и слухов. Вскоре уже все знали, что «тощая мамзель» прежде была манекенщицей в журнале мод, подвизалась в рекламном отделе телевидения и, несмотря на свою молодость, успела уже развестись. Женщины сочли великим несчастьем, что, сбежав от мужа (который, впрочем, вовсе ее не преследовал, так что о «бегстве» упоминалось скорей для драматизации событий), она бросила якорь именно в их городке, сняв здесь комнату и по-королевски расплачиваясь с хозяйкой за невзрачное, безвкусно обставленное жилье. Молодую женщину не слишком интересовали воззрения местных дам, она их просто игнорировала, по улицам ходила точно лунатичка, одевалась экстравагантно, постоянно шокировала жительниц городка то какой-нибудь особенной шляпкой, то туфельками, то слишком открытой блузкой или слишком короткой юбкой, то французской губной помадой или тенями вокруг глаз, но больше всего красивой стройной фигуркой, очаровательной гордой походкой, а в жаркие летние дни еще и чересчур экономным пляжным костюмом. Якуб Калас был уверен: Алиса шокирует городок прежде всего тем, что не вступает в разговоры, и никто не может из нее ничего вытянуть. Падкие на сенсацию дамы вынуждены были довольствоваться собственной фантазией, догадками, щедро сдобренными враждебностью, а нередко и желчью. Отношение к Алисе мужчин, особенно влиятельных, было куда проще. Каждый понимал: молодая женщина собирается здесь обосноваться, а значит, наверняка будет подыскивать работу. Так и получилось. Алиса Селецкая ходила из учреждения в учреждение, с предприятия на предприятие, из канцелярии в канцелярию – к счастью, в городке их было не так уж много. И, вопреки хваленой мужской рассудительности, большинство представителей сильного пола поддалось слухам о молодой незнакомке и совершенно забыло о благонравии. Обсуждая с ней вопрос трудоустройства, они с места в карьер, но, впрочем, тактично, не в лоб, делали ей довольно прозрачные предложения иного рода. Следует признать, что сии лица, облеченные доверием общества и собственного семейства, мыслили свои предложения как приватную (и приятную?) услугу одинокой молодой женщине. Уж коли единожды она вкусила сладость супружеской жизни, теперь ей нелегко проводить ночи в полном одиночестве, да и к чему страдать, отказывая себе в удовольствиях, к чему метаться в пустой постели, когда вот он – мужчина, готовый ее осчастливить. Красноречивое доказательство того, что благородные рыцари еще не перевелись на свете! Но красавица знала всего одно слово – жесткое резкое «нет!». Это вызывало к ней симпатию, но значительно чаще – обиду и возмущение. Все искавшие ее расположения благовоспитанные мужчины с прекрасными манерами, примерные мужья, заботливые отцы, незаменимые работники и безупречные руководители, получив от ворот поворот, немедленно чувствовали себя недооцененными. Годами они слышали одну лишь хвалу, головы их гнулись под тяжестью лавровых венков, а тут этакое эфемерное создание позволяет себе пренебречь ими! Если женщины ненавидели Алису за привлекательность и оговаривали как и где могли, то мужчины всерьез ополчились на нее – принципиально и бесповоротно – именно потому, что подпали под ее обаяние. Вдруг, ни с того ни с сего, их величие повержено! Какой позор! Это что же такое творится на свете? Трудно сказать, чем бы все кончилось для Алисы Селецкой в этом провинциальном котле желчи и ненависти, если бы ее не принял на службу переехавший сюда из деревни Филипп Лакатош, заведующий заготпунктом. «Ничего себе, хорошенькую работенку отыскала! – решили между собой городские дамы. – Там ей и место – среди овощей, капусты, салата и редиски, среди лука и чеснока!» Про фрукты они как-то забыли, им и в голову не пришли ни чудесные абрикосы, ни душистые персики, ни сочная черешня… А мужчины, те, что могли бы заполучить ее под свое крылышко, если бы повели себя более пристойно, или те, что только на Улице роняли слюнки, поглядывая на ее красивые ноги, никак не могли взять в толк, чем привлек ее этот малосимпатичный, хмурый и, можно даже сказать, несносный Филипп Лакатош. Задетые за живое, они стали обмозговывать и положение Лакатоша: как он умудрился попасть на такую хлебную должность? Пытались угадать, кто его поддерживает, кто стоит за его спиной, кто в нем так заинтересован, откуда в нем столько наглости и дерзости, что, не считаясь ни с чьим мнением, он принял на работу женщину, которую отверг весь город! Всплыл даже вопрос, каким чудом он ее приручил. Увы, никому и в голову не пришло, что в отношении Алисы Селецкой Филипп Лакатош единственный раз в жизни был бескорыстен, позднее он и сам не смог бы объяснить, почему взял ее в свою заготконтору. Возможно, просто руководствовался соображениями мужской дипломатии – послушался внутреннего голоса, который подсказывал ему, что рано или поздно одинокая женщина сама запросится в его постель? Трудно сказать. Обо всем этом в городе многие судили да рядили, но ответа так никто и не нашел. Не нашел его и Якуб Калас, хотя его тоже интересовало, какие силы владеют женской душой, когда она отвергает одного мужчину – красивого, богатого, а возможно, и неплохого, – а за другим тянется, хоть он гроша ломаного не стоит и ничего хорошего от него не дождешься.

Воспоминание о временах, когда первыми скрипками в оркестре провинциального злословия были дамы, кое-что прослышавшие об Алисе, навели Якуба Каласа на мысль самому навестить «тощую мамзель». Он решил зайти к ней и напрямик все выложить, но сомневался, так ли ведут себя во время визита к даме. Алиса – женщина деликатная, для затравки нужна хотя бы одна вежливая фраза, но именно ее старшина никак не мог придумать. Это его тяготило, пришлось признаться себе, что еще ни разу в жизни ему не доводилось говорить прекрасному полу комплименты. С людьми, с которыми он привык общаться, не приходилось особо миндальничать, можно было говорить жестко и строго, как-никак правонарушители! Алиса, Алиса, черт мне тебя подсуропил! Но ничего не поделаешь, идти надо!

Склады заготпункта находились за железнодорожной станцией, вахтер вежливо отсалютовал Каласу, все еще видя в нем работника милиции. Чуть не схватил трубку, чтобы доложить заведующему, но потом сообразил, что дал маху, отдернул руку от телефона, хотел окликнуть старшину, но тот уже был далеко, а поскольку и у вахтера есть свое достоинство, он только сжал кулаки и ругнул Каласа вдогонку. Злясь на себя за то, что так растерялся, вахтер занес в книгу посетителей фамилию Каласа и точное время прихода, только колонку с номером паспорта оставил пустой. А Калас свободно прошел через большой двор, между штабелями ящиков, деревянных и более новых – пластмассовых. Отовсюду пахло плесенью. Здание администрации он обнаружил без труда. Это было единственное новое панельное строение среди обветшалых домишек и дощатых сараев. Алису Селецкую нашел тоже быстро, без проблем. У нее был отдельный кабинет, как полагается секретарше важного начальника. Дверь в кабинет заведующего, еще с лакатошевских времен обитая дерматином, была украшена табличкой с именем и фамилией, а над табличкой алел прямоугольник с выразительной надписью: «Не входить».

Молодая женщина встретила его приветливо, почти дружески, с профессиональной непринужденностью и предложила место в просторном кресле у журнального столика. Она была явно довольна, заметив его неуверенность. Ах, мужчины, мужчины, невозможные создания!

– Товарища директора сегодня нет, – сказала она, словно бы намекая, что во время разговора им никто не помешает. Еще и телефон отключила, так что теперь они были изолированы от всего света. Сварила кофе, рядом с чашками поставила подносик с печеньем и обратилась к старшине:

– Пожалуйста, товарищ Калас, я вас слушаю. Очевидно, вы хотите сообщить мне что-то очень важное, раз взяли на себя труд прийти сюда.

В мягком, приятном голосе сквозила слишком явная насмешка, чтобы старшина не заметил ее. Он почувствовал себя глубоко уязвленным, но подавил обиду и подбодрил себя улыбкой. По правде говоря, в первую минуту он не нашелся, что сказать, только довольно неуклюже поблагодарил за любезный прием. Его смущение усиливалось еще и потому, что он ожидал чего угодно – отказа от разговора, холодности, неприязни, но только не подобного радушия. Алиса проявляет внимание – и не так уж важно, что при этом относится к нему не совсем серьезно. Зато хоть старается казаться серьезной, а тем самым и его склоняет к более обходительному обращению.

– Да… – произнес Якуб Калас. – Не знаю, с чего и начать… Должно быть, вы думаете, что я тут по ошибке. Возможно, вы и правы. Не исключено, что мне вообще нечего здесь делать, и я, поверьте, был бы рад убедиться, что явился не по адресу… Для начала хочу сообщить вам, что вы вообще не обязаны со мной беседовать. Я пришел как частное лицо, скажем, меня привело сюда обыкновенное любопытство.

– Я о вас знаю, пан Калас, – дружелюбно произнесла Алиса Селецкая, – хотя нам еще и не доводилось разговаривать. Не странно ли? Люди годами живут в одном городе, встречаются и никогда друг с другом словом не перемолвятся. Однако мне известно, что вы из милиции, а потому спокойно спрашивайте. Если смогу, охотно отвечу.

– Позвольте еще раз подчеркнуть, я тут по собственной инициативе. В милиции я больше не работаю. Вышел на пенсию.

Алиса Селецкая мило улыбнулась. Она явно заигрывала. Ох уж эти бабы!

– Не знаю, почему вы пришли, пан Калас, но с удовольствием отвечу на любой ваш вопрос. Обещаю!

От старшины не укрылось, что этому действительно привлекательному созданию давно уже не идет прозвище «тощая мамзель». Близящееся тридцатилетие неотвратимо округлило идеально сложенную фигуру, но, похоже, его собеседницу это вовсе не угнетало. Если в ранней молодости вы чувствуете себя увереннее, ощущая свое упругое тело, то почему позднее нельзя гордиться совершенством форм?

Якуб Калас начал издалека:

– Я бы пришел и раньше, да мне сказали, что вы в отпуске.

– А, доктор Карницкий успел вас предупредить! – Алиса засмеялась. – Старик любит обо мне рассказывать. Сперва ему не понравилось, что я в близких отношениях со Збышеком, а теперь он не прочь поскорее нас поженить.

– Не знаю, – честно признался Якуб Калас, – об этом мы не говорили. Он только упомянул, что вы в Польше. Для заграничной поездки не самое удачное время.

– Как кому нравится, – возразила Алиса. – Но вы ведь пришли не для того, чтобы обсуждать нашу поездку.

– Вы правы, – согласился Якуб Калас, – я пришел совсем по другому поводу и рассчитывал на другой прием. Честно признаюсь, я даже не был уверен, захотите ли вы вообще со мной говорить. Нынче люди не слишком расположены беседовать по душам. Посплетничать, поклеветать на знакомых, пожаловаться, прихвастнуть, кто что достал и как устроился, – это пожалуйста, с превеликим удовольствием, но чтобы… А вы нашли время так мило меня принять, что даже не знаю, стоит ли заводить разговор о деле, которое меня сюда привело. Как-то неловко пользоваться удобным случаем и вашей любезностью.

– Не оправдывайтесь, – прервала его Алиса. – Считайте, что я не похожа на остальных, и спокойно говорите со мной о чем угодно.

– Хорошо, – обрадовался Калас. – Только обещайте, что не рассердитесь, даже если вам покажется, что я захожу слишком далеко.

– Обещаю, товарищ Калас. – В голосе Алисы на миг проскользнуло недоверие, и Калас понял, что оттягивать больше нельзя. Иначе он упустит все: и желание Алисы говорить с ним, и возможность что-нибудь узнать.

– Ну так вот… – начал он осторожно, как бы ощупью. – Только не подумайте, будто я лезу в ваши интимные тайны… Этого я себе никогда не позволю, но с вашего разрешения все же спрошу об одной, возможно, щекотливой вещи. Мне нужно, чтобы вы подтвердили, что знакомы с неким Любомиром Фляшкой и недавно были с ним вместе в Важниках.

Алиса Селецкая отхлебнула глоток кофе. Ответила непринужденно, весело, точно сомнения Каласа ее рассмешили.

– Я знаю Любомира Фляшку и была с ним в Важниках. Вам нужно назвать точную дату и час? Не нужно? Тогда я добавлю лишь, что шел жуткий дождь, и, если вы с Фляшкой уже говорили, он наверняка натрепал, что сперва я его соблазнила, а потом скрылась. – Молодая женщина самолюбиво усмехнулась. – Все было совсем не так, товарищ Калас! У Фляшки есть одна большая слабость. Он считает себя неотразимым! Мы немного выпили, и я… Сегодня трудно объяснить так, чтобы вы поверили. Просто мне захотелось над ним посмеяться. Он действовал мне на нервы. При иных обстоятельствах, поверьте, я бы так не поступила. Но все же ума не приложу, отчего это так вас интересует? Конечно, милиция имеет право задавать какие угодно вопросы, но ведь вы… Вы сказали, что уже на пенсии. Словом, не понимаю.

– Видите ли… – сказал Калас. – У милиции свои методы, они меня не интересуют. Сейчас уже нет. Еще раз повторяю, я работаю не для милиции. И пришел к вам, поскольку знаю, что в ту ночь, когда вы с Фляшкой были в Важниках, умер человек, и, по моему мнению, с его смертью не все в порядке.

Алиса Селецкая отозвалась не сразу. Допила кофе, отнесла чашку в умывальник, потом, прислонившись к столу и скрестив руки на груди, посмотрела на Каласа странно пустым взглядом – словно в лицо его уставились два мертвых радара. Так рыба глядит на вас из-за стекла аквариума, как бы пытаясь напугать. Затем сказала:

– Вы делаете ошибку, пан Калас, связывая мое имя со смертью этого человека. Повторяю: мне понятно, что милиция… – последующие слова она произнесла более высоким тоном, чем это принято при дружеской беседе, – и даже бывший работник милиции… обязаны проверить каждого, кто находился, как говорится, близ места преступления… Но я, и в этом вы не должны сомневаться, попала туда лишь по воле случая. Абсурдного случая, пан Калас!

Якуб Калас почувствовал, что в его собеседнице вскипает желчь, и решил отступить. Тактично, обдуманно.

– Простите меня, ради бога! Быть может, я плохо выразил свою мысль. Поверьте, мне было бы неприятно, если бы вы решили, что я пытаюсь втянуть вас в историю, о которой знаю только одно: Беньямину Крчу кто-то помог отправиться на тот свет. К сожалению, той ночью вы оказались поблизости от его дома. Мне точно известно, вы вошли во двор, а потом бесследно исчезли. Сами понимаете, такое всякого заставит призадуматься. Даже если бы там ничего не произошло. Просто из любопытства. Куда вы все-таки делись? Не испарились же!

– Ну конечно, не испарилась, – обиженно фыркнула молодая женщина. – Спряталась, вот и все! Не хотела, чтобы. этот бабник таскался за мной! Поняла, что совершила ошибку, и решила от него отделаться. Так поступила бы любая женщина, если бы к ней прицепился мужчина, ну нисколечко не симпатичный.

– Понимаю. – Якуб Калас принял объяснение Алисы. – Хотелось бы только уточнить, где именно вы спрятались.

– Разве это имеет отношение к смерти того человека? Или вы проверяете мое алиби?

– И то, и другое. Дело в том, что я знаю, как погиб Беньямин Крч. Он умер естественной смертью. Да будет вам известно, его никто не убил. Правда, кто-то помог ему сделать последний шаг к могиле. Его ударили по голове – не знаю за что. И сдается, именно вы могли бы мне сказать, что той ночью на самом деле произошло.

– «Что произошло»! Ничего не знаю, товарищ Калас, и для вашего удовольствия не стану выдумывать.

Якуб Калас улыбнулся – добродушно, виновато, как бы извиняясь.

– Вы на меня сердитесь. А зря. Ведь я вас ни в чем не подозреваю. Да и не в чем вас подозревать! Мне только нужно, чтобы вы подтвердили мое предположение.

– Боюсь, ничем не смогу вам помочь, если б и захотела, – сказала Алиса Селецкая.

Старшина пожал плечами, как человек, которому иного не остается.

– Даже такое заявление – уже больше, чем ничего. Но для вас оно может оказаться отягчающим обстоятельством…

Надо заметить, Алиса Селецкая первой потеряла самообладание. Она вспылила:

– Отягчающим обстоятельством? Помилуйте! Мне понятны старания милиции, но зачем так стараетесь вы?! Думаете, вам увеличат пенсию?

– Я стараюсь, потому как знаю о совершенном преступлении и уверен, что вы его покрываете.

Алиса выпрямилась. Теперь она стояла перед Каласом во всей своей красе. «Хороша девочка», – подумал старшина, и как-то тошно ему стало говорить с ней о таких неприятных вещах.

– Закончим этот мучительный разговор, – предложила, точнее, приказала Алиса Селецкая.

– Как угодно. Однако вы наверняка знаете, что есть человек, который в ту ночь видел достаточно, чтобы выступить в роли свидетеля. Ему известно, что там произошло. Не у Крча. В соседнем с ним доме. – Калас встал. – Спасибо за кофе. Надеюсь пригласить вас в ближайшее время в какое-нибудь модерновое кафе. Мое почтение!

Он вежливо поклонился. Забавлял ли его этот убогий театр? Нет, не забавлял. Алиса Селецкая вдруг улыбнулась и жестом пригласила его остаться. Калас не сразу понял причину мгновенной перемены, но подчинился.

– Занятный вы человек, пан Калас, – сказала Алиса. – Признаюсь, когда я видела вас в городе в милицейской форме, вы были мне несимпатичны, как и все блюстители порядка. У нашего поколения врожденная неприязнь к форменной одежде и дубинкам. Но теперь вижу, что в штатском вы довольно интересная личность.

– Оттого, что я снял форму, я еще не перестал быть милиционером, – сухо ответил Калас.

Молодая женщина не изменила тона, она вновь была в своей стихии, как актер, играющий роль, близкую его натуре.

– Тогда должна признать, что и среди милиционеров бывают интересные и приятные люди.

– Не понимаю, с чего это вас вдруг потянуло на комплименты, такие неожиданные и откровенные.

– Ах, пан Калас, с какой стати мне говорить вам комплименты? Просто вы меня заинтересовали. Вижу, человек незаурядный, вот и решила помочь.

– Буду вам благодарен, но при одном условии: если услышу от вас правду.

– А что такое правда? Можно ли считать правдой голые факты? Или они становятся правдой только потом, когда мы подберем к ним оценку?

– О, да вы еще и философствовать умеете!

– Я и впрямь немного училась, пан Калас. И люблю размышлять. Чего только люди обо мне не говорят, но мало кто меня знает. Ведь жить – это не только подчиняться условностям, взглядам большинства, уважать законы, бояться милиции. Жить – это еще и иметь собственные взгляды, и право их защищать. Иметь собственный жизненный стиль и, если хотите, собственную мораль! Почему это я должна считать, что моя мораль хуже, чем мораль тех, кто так охотно меня порицает? Только потому, что я не такая, как они? Что не прилаживаюсь к ним?

– Ну хорошо, допустим, вы правы, и все обстоит именно так, как вы говорите, допустим, вы меня убедили и я скажу: согласен. Но как быть, если ваша «собственная мораль» окажется в противоречии с законом? В однозначном противоречии?

– А что такое «однозначное противоречие»? Есть ли вообще в жизни что-нибудь однозначное? – Алиса Селец-кая испытующе посмотрела на Каласа. – У меня нет ощущения, что мои поступки хоть в чем-то противоречат закону, но даже если так… Отчего бы не сделать вывод, что плох закон? Кто может поручиться, что закон совершенен? Это, естественно, вас не интересует. Зачем вам интересоваться вещами, о которых нужно размышлять? И вообще, зачем вы тут толкуете о том, что касается не меня, а этого пьяницы?…

– Вы имеете в виду Беньямина Крча?

– Именно его, товарищ Калас!

– Вы его знали?

– Знала?! Кто не знал Бене Крча? Вам известно его прозвище? Окружной хряк! Лакал везде, где его принимали. А открыты для него были все двери. Даже в такие дома, куда другие могли попасть только по приглашению, он входил без стука. В Крче нуждался каждый. Через него можно было достать что угодно. У него была толстая кожа и хорошие связи. Такие, которые не противоречат закону. А что они противоречат морали, так кому какое дело – ведь любому порой нужна протекция влиятельных людей.

– Крч внушал вам отвращение?

– Отвращение? С чего вы взяли? Или прослышали, что он приставал ко мне?

Якуб Калас присвистнул:

– Ну вот, а я и не знал! Пьяница да еще бабник. Бедная Юлия!

Ход был довольно дешевый, но Калас инстинктивно сделал ставку на женскую солидарность. Ему показалось, что сейчас это должно подействовать. И он угадал. Алиса клюнула:

– Знаете, как он ее называл? Яловая коровища! Собственную жену! И цеплялся к каждой юбке!

– Он встречался с Игором Лакатошем?

– Они же соседи, наверное, встречались.

– Я не об этом. Были ли между ними какие-нибудь контакты?

– Возможно. Прежде – да, это я знаю, позднее – меньше. Игор его не любил. Часто нуждался в его услугах, но не выносил, и старый Лакатош тоже.

– Зачем он нужен был Игору?

– Как зачем! Я же говорю, Крч мог устроить что угодно! У окружных властей он был на хорошем счету, да и инженер Джапалик его поддерживал.

– А Фляшка? Фотограф Фляшка… Он был знаком с Игором?

– Нет. Думаю, не был.

– У молодого Лакатоша есть его фотографии. Обнаженная натура и тому подобное.

– Об этом я ничего не знаю.

– Знаете! И даже лучше, чем я. У Фляшки я видел и вашу фотографию. Красиво, впечатляет.

– Послушайте, а вам не кажется, что вы меня допрашиваете?

– Простите, я думал – мы беседуем.

– Ну хорошо, товарищ Калас, продолжим беседу.

– Итак, Фляшка…

– Прощелыга! Я ему позировала, вот и все. Серьезно.

– Вы позировали, а он платил.

– За что же тут платить? Мне это нравилось. Я красивая, фотогеничная. Отчего вы считаете, будто все делается только за деньги? Обещал опубликовать кое-какие фотографии, вот я и позировала.

– Вы прекрасно знаете, что такого рода снимки у нас никто не публикует.

– Мы договорились о портрете, если я позволю ему сделать и несколько таких фотографий… Так принято. Раз уж я в ателье, должен же он воспользоваться подходящим случаем.

– А вдруг бы он злоупотребил вашим доверием? Вы не подумали, что Фляшка станет делать с этими снимками?

– А что он стал бы с ними делать?

– Могли попасть к кому угодно.

– Не все ли равно. Многие считали вас тупым милиционером, вы же из-за этого не перестали носить форму! Вас не интересовали пустые пересуды.

– Он делал фотографии и для Лакатоша?

– Говорю вам, Лакатоша он вообще не знал. Мне, во всяком случае, об их знакомстве ничего не известно.

– В таком случае, хотел бы я знать, как фотографии Фляшки попали к Лакатошу. Кто был посредником? По какой причине и за сколько?

– Пан Калас, а не лучше ли вам обратиться прямо к Игору Лакатошу? Ведь я и правда чувствую себя как на допросе!

– Это вовсе не допрос, заверяю вас. Такого бы я себе никогда не позволил. Мне казалось, мы беседуем… Ведь я задаю вопросы с вашего согласия…

– Хорошо, хорошо, мы беседуем! Но все же вы заходите слишком далеко.

– Простите, но мне надо раскопать все или по крайней мере как можно больше. Каждую деталь, которая позволила бы объяснить смерть Беньямина Крча.

– Нет, вы одержимый! – Алиса Селецкая принялась нервно расхаживать по кабинету. – Вы и в самом деле одержимый человек, пан Калас! Запомните раз и навсегда: Крч меня не интересует. Однажды я его обругала – он полез ко мне под юбку, это все, что я могу о нем сказать. Пожалуй, еще вот что: я ему пообещала, даже пригрозила, да, пригрозила, если он еще раз дотронется до меня своей поганой лапищей, выцарапать ему глаза. Вот так! – Она резко склонилась над лицом Якуба Каласа, ее растопыренные пальцы с длинными ухоженными ногтями нацелились ему прямо в глаза. – И еще сказала, что больше не буду закупать у него урожай.

– У вас были и торговые связи?

– Никаких связей! Не преувеличивайте. Обыкновенные контракты на сезонные закупки винограда для вино-заводов. Вам бы надо знать, что жена запретила Крчу делать вино, чтобы он хоть дома не напивался, – и он отвозил урожай к нам на заготпункт. Отличный виноград: франковка, мюллер тюргау, паннония… Когда у него было вдоволь винограда, он снабжал и Игора. Только чтобы старый Лакатош не знал. А потом они с Игором разошлись…

– Той ночью, когда умер Бене Крч… вы были у Лакатошей?

– Зачем вы, черт возьми, спрашиваете, когда сами знаете?

– А под утро Игор в машине отвез вас домой?

– Что же мне оставалось, шлепать в такой дождь пешком? Или ждать автобуса?

– Если позволите, хотелось бы знать, что происходило у Лакатошей? И почему вы совсем забыли про Фляшку? Ваш поступок был не из самых разумных. Ведь Лакатошу Фляшка нужен. Голые девочки – ходкий товар!

– Не знаю. Мы отправились спать.

– Вы? Невеста?… – А вам не кажется, что молодой Карницкий мог бы на вас рассердиться?

– Вот еще! Я же не сказала, что мы легли в одну постель! И вообще – отчего он должен все знать? Вы ему доложите? Извольте. Но этим вы ничего не добьетесь. Збышек – парень рассудительный.

Разговор начал утомлять Каласа. Он словно бы приотворил дверь в совсем иной мир и вдруг очутился среди людей, которые самим своим существованием угнетали его душу, лишали сил.

– Не сердитесь, пожалуйста, – сказал он, – но мне сейчас представляется, что ваши отношения с паном Збышеком имеют чисто коммерческий характер.

Алиса Селецкая иронически усмехнулась:

– Можно дать вам совет, пан Калас? Не вдавайтесь в наши отношения. Не влезайте в нашу интимную жизнь. Ни к чему это!

– Согласен, но в свою очередь хочу вас спросить: что я получу взамен, если последую вашему совету? Вы примете меня в свою компанию? Или ляжете со мной в постель?