Текст книги "Блок 11"

Автор книги: Пьеро Дельи Антони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Комендант приказал приостановить казнь…

Моше почувствовал прилив горячей крови во всем теле – вплоть до самого маленького капилляра. «Приостановить казнь…»

– Комендант сказал, чтобы вы вместе с заключенными ждали его здесь. Он сейчас придет.

Приговоренные боялись даже пошевелиться – как выслеживаемое животное, которое надеется, что, если оно прильнет к земле и замрет, хищник не заметит его и проложит мимо. Они стояли нагишом абсолютно неподвижно, сдерживая дыхание и стараясь не встречаться взглядами с эсэсовцами. Им очень-очень хотелось куда-нибудь исчезнуть, раствориться в воздухе, стать невидимыми. Они мечтали сейчас только об одном – вернуться в свой вонючий и переполненный людьми блок.

Минут через десять открылась главная входная дверь здания администрации концлагеря, и показался комендант. Моше украдкой глянул на него. Он видел Брайтнера и раньше. Иногда у него возникало подозрение, что те часы и браслеты, которые он доставал по заказу эсэсовцев и капо в «Канаде», в конечном счете предназначались не для кого-нибудь, а для самого коменданта. Каждый раз, когда Моше видел Брайтнера, он неизменно улавливал малозаметную разницу между этим штурмбаннфюрером и прочими эсэсовцами. Брайтнер был одет в униформу, сшитую на заказ, а не полученную на складе (Моше понимал толк в одежде и отметил этот нюанс с первого взгляда), однако на этом различия не заканчивались. Брайтнер обладал безупречной военной походкой, но ему удавалось придавать ей немного элегантной непринужденности. Никоим образом не изменяя манеры держаться, не нарушая ни одного из требований уставов и инструкций, он тем не менее производил впечатление франта, разгуливающего по берлинской Унтер-ден-Линден.

При приближении коменданта эсэсовцы-солдаты вытянулись по стойке «смирно», а обершарфюрер вскинул руку в нацистском приветствии:

– Heil Hitler! [31]31
  Хайль Гитлер! («Да здравствует Гитлер!» (нем.))


[Закрыть]

Затем обершарфюрер одновременно и с настороженностью, и с любопытством уставился на коменданта.

–  Herr Oberscharführer, [32]32
  Господин обершарфюрер (нем.).


[Закрыть]– с показной вежливостью поприветствовал Брайтнер подчиненного.

Потом повернулся к заключенным и начал говорить по-военному четко, но не повышая при этом голоса.

– Вас следовало бы расстрелять…

Моше облегченно вздохнул: он хорошо знал немецкий, а потому без труда смог различить сослагательное наклонение.

– …но я даю вам шанс. Министр Шпеер [33]33
  Имеется в виду Альберт Шпеер, рейхсминистр вооружений и военной промышленности.


[Закрыть]решил, что концлагеря должны предоставлять в распоряжение рейха как можно больше рабочей силы, а среди вас есть замечательные работники.

Он сделал паузу. Воцарилась гробовая тишина. Небо темнело: приближалась ночь.

– Девятеро из вас останутся в живых. Расстрелян будет только один.

Заключенные, не удержавшись, подняли глаза и стали переглядываться. Моше встретился взглядом с Яном. На кого пал выбор, на этого старика? Или на Аристарха? Или на старосту блока? Или на его помощника? А может, на Моше? Нет, комендант ведь наверняка знал, какую важную «работу» он, Моше, выполняет в лагере. Немало ценностей, которых в «Канаде» накапливались целые горы, перекочевывало оттуда в частные руки – главным образом руки эсэсовцев – во многом благодаря ему, Моше…

Комендант снова начал говорить и говорил, чередуя фразы с длинными паузами, – по-видимому, для того, чтобы насладиться производимым эффектом.

– Но кто из вас будет казнен, я еще не решил…

Моше вдруг засомневался, подумав, что чего-то сейчас не понял. И все же произнесенное комендантом слово nicht [34]34
  Не (нем.).


[Закрыть]определенно означало, что комендант еще не выбрал, кого прикажет расстрелять.

Брайтнер улыбнулся:

– Вы решите это сами.

Моше на мгновение показалось, что обершарфюрер, услышав эти слова, разинул от удивления рот. Впрочем, эсэсовец тут же взял себя в руки. Хотя ему очень хотелось спросить у своего начальника, правильно ли он, обершарфюрер, его понял, он предпочел промолчать. Брайтнер же повернулся к нему и тихо сказал:

– Пусть они оденутся, а затем заприте их в прачечной – вон в той. И не давайте возможности ни с кем общаться. Они должны быть изолированы от внешнего мира. Понятно?

–  Jawohl, Herr Kommandant. [35]35
  Так точно, господин комендант (нем.).


[Закрыть]

Брайтнер повернулся к заключенным.

– Вас запрут в прачечной, – сказал он, указывая пальцем на большой деревянный барак, находившийся прямо перед блоком 11. – Вы будете находиться там, внутри… – он посмотрел на часы, – скажем, до восьми часов завтрашнего утра. К этому сроку вы должны будете сообщить ваш вердикт. В вашем распоряжении имеется четырнадцать часов, чтобы решить, кто будет расстрелян. Меня не интересует, по какому критерию вы выберете жертву – самого молодого, самого старого, самого бесполезного или самого противного… Поступайте так, как сочтете нужным. В данном вопросе вы абсолютно свободны.

Брайтнер улыбнулся: он наслаждался иронией своих слов.

– Я всего лишь хочу, чтобы завтра утром вы мне назвали одно имя. Остальные девятеро вернутся к своей обычной жизни в лагере.

Заключенные знали, что они не имеют права обращаться с вопросами к эсэсовцам, а уж тем более к коменданту лагеря… Это считалось проступком, в наказание за который виновного могли тут же убить. Брайтнер поочередно оглядел всех заключенных, упиваясь охватившим их замешательством.

– Ну что ж, надеюсь, я объяснил вам все вполне доходчиво. Спокойной ночи, meine Herren! [36]36
  Зд.:господа (нем.).


[Закрыть]

Он развернулся на каблуках и зашагал было своей особой полувоенной походкой прочь, но, сделав несколько шагов, вдруг остановился и обернулся. Его губы расплылись в улыбке, от которой Моше стало не по себе.

– Да, кстати, чуть не забыл. Если завтра утром вы не скажете мне, кого вы выбрали, вас расстреляют всех десятерых. Так что уж давайте, потрудитесь.

Комендант сидел на стуле в мансардной комнате. Уже стемнело, и караульные вышки стали почти неразличимы. Брайтнер скрестил пальцы и, выворачивая ладони наружу, вытянул руки вперед. Их суставы слегка хрустнули.

В дверь кто-то тихонько постучал.

– Да?

Из-за приоткрывшейся двери – на уровне дверной ручки – показалось детское личико.

– Папа, мне можно войти?

Лицо Брайтнера расплылось в улыбке.

– Ну конечно, Феликс, заходи!

Ребенок подбежал к отцу, и тот, не поднимаясь со стула, заключил его в объятия. От мальчика пахло мылом. Он был одет в шерстяные штанишки до колен, белую рубашку и курточку с тремя пуговицами, а обут в блестящие черные ботинки.

– Ну, и как у тебя сегодня дела?

–  Herr Professor [37]37
  Господин профессор (нем.).


[Закрыть]Кройц не приходил. Ему нездоровится.

– То есть у тебя не было занятий?

– Нет, были. Мама заставила меня решить несколько задач. Затем я прочел книгу.

– Какую книгу?

– Книгу про пиратов…

– Интересная?

– Очень. В ней так много приключений! Папа, когда я вырасту, я смогу стать пиратом?

– Пираты – это преступники, Феликс.

– Но в книге они такие славные!

– Сомневаюсь, что стать пиратом – это хорошая идея.

– А как по-твоему, это трудно – стать пиратом? Для этого нужно сдавать какой-то экзамен?

– Ну, для начала нужно научиться плавать по морю на корабле… Если хочешь, можешь поступить в военно-морскую академию.

– Не-е-ет, не хочу… – Феликс недовольно поморщился. – Там ведь нужно учиться!

– Ну ладно, Феликс, мы над этим еще подумаем. Ты ведь еще, по-моему, слишком мал. Для начала я следующим летом научу тебя плавать…

Донесшийся с нижнего этажа женский голос прервал их разговор:

– Феликс!.. Феликс, ты где?

Брайтнер и сын услышали, как по лестнице кто-то поднимается, а затем в комнату вошла Фрида.

– А-а, ты здесь… Привет, Карл. Ты уже освободился?

– Я стараюсь разделаться с делами как можно быстрее. Мне хочется поужинать вместе с вами.

Брайтнер поднялся со стула и поцеловал жену в щеку.

– Тогда я начну накрывать на стол, – сказала его супруга. – Пойдем, Феликс, не мешай папе, он занят…

– Нет, мама, он уже не занят. Папа только что сказал мне, что хочет поиграть со мной в шахматы. Правда, папа? – Мальчик повернулся к отцу и украдкой ему подмигнул.

– Да, Фрида. Мы быстренько сыграем одну партию…

Женщина вопросительно посмотрела на мужа: обычно ему не нравилось, что Феликс крутится рядом, когда он работает. Тем не менее она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

– Что это с тобой случилось? – спросил Брайтнер у сына, когда они остались вдвоем. – Тебе ведь раньше не нравилось играть в шахматы…

– Так я ведь знаю, что тебехотелось в них поиграть, правда, папочка?

Комендант, улыбнувшись, достал шахматную доску и, высыпав из коробки фигуры, расставил на доске лишь несколько из них. Феликс, молча наблюдавший за его действиями, тут же спросил:

– Папа, а почему ты не поставил их все?

– Это особенная партия, Феликс. Видишь?

Брайтнер стал поочередно показывать пальцем на главные фигуры.

– Папа, но ведь у черных, кроме короля, есть только два коня, два слона, ладья и пять пешек. А у белых – всефигуры.

– Это не вся партия, Феликс. Это ее финальная часть. Ты, Феликс, будешь играть белыми, у которых все фигуры. Я же рискну сыграть черными.

– Я так не хочу, папа. Можно играть черными буду я?

– Но у них же не все фигуры, Феликс. Ты не сможешь выиграть.

– Это неважно, папа. Мне нравятся черные. Их ведь так же мало, как и пиратов. Поэтому они мне нравятся больше.

– Ну что ж, хорошо, – вздохнул комендант. – Бери себе черных, если хочешь.

Брайтнер поставил шахматную доску так, чтобы его сын играл черными.

– А теперь мы посмотрим, какой тут может быть расклад, – пробормотал он себе под нос.

6 часов вечера

Барак, в котором располагалась эсэсовская прачечная, представлял собой одноэтажное деревянное строение и занимал большую площадь – почти такую же большую, как и стандартный кирпичный Block, [38]38
  Блок (нем.)


[Закрыть]где содержались заключенные. Сейчас внутри него было пусто. Häftlinge, [39]39
  Заключенные (нем.)


[Закрыть]занимавшиеся днем стиркой, разошлись по своим блокам. В воздухе чувствовался сильный запах щелока и других моющих средств. Десятеро приговоренных зашли в прачечную под конвоем и стали настороженно оглядываться. Большинство из них еще никогда здесь не бывало. В глубине помещения виднелись паровые агрегаты, при помощи которых выполнялась санитарная обработка одежды, промышленные котлы, где осуществлялась стирка, и массивные барабаны для отжима белья. Примерно посередине барака были натянуты веревки, на которых белье сушилось, и сейчас на них висело несколько десятков комплектов эсэсовской униформы. Чуть ближе к выходу были свалены в кучу одеяла, штатские куртки и брюки, белье и головные уборы. Еще ближе к выходу находился длинный стол, а возле стола стояла пара грубо сколоченных стульев, изготовленных в столярной мастерской лагеря. С потолка прямо над столом свисала лампочка, освещавшая под собой площадь лишь в несколько квадратных метров.

Один из эсэсовцев врезал прикладом худосочному юноше по пояснице, чтобы заставить его идти побыстрее. Юноша даже не охнул от боли. Десятеро заключенных плелись очень медленно – словно заблудившееся стадо. Они углубились на насколько шагов в помещение. Обершарфюрер повесил винтовку на плечо и достал из кармана с десяток чистых листков бумаги и несколько карандашей. Подобные предметы заключенным раздобыть в лагере было невозможно – кроме, разве что, тех, которые, как Моше, имели доступ в «Канаду» или в административные помещения «Буны». [40]40
  «Буна» (точнее, «Буна Верке») – название производственных мощностей по выпуску синтетической резины (она называлась «Буна»), первоначально находившихся возле концлагеря Аушвиц, а затем – в результате расширения лагеря – ставших сначала одной из его составных частей, а впоследствии и самостоятельным концлагерем.


[Закрыть]

– Комендант приказал мне передать вам вот это. Он сказал, что это вам, возможно, понадобится.

Поскольку никто из заключенных не решился подойти к эсэсовцу, чтобы взять листки и карандаши, тот с презрительным видом бросил их на пол. Затем он, однако, передумал и, нагнувшись и подняв листки, зажал их между большими и указательными пальцами и стал неторопливо рвать, пока они не превратились в клочки, которые он потом стряхнул со своих ладоней на пол.

– …но он не говорил мне, чтобы я отдал вам эти листки целыми! – заявил он, разражаясь смехом.

Эсэсовцы вышли из барака и закрыли за собой дверь.

Десятеро заключенных остались одни.

Некоторые принялись бродить по непривычно просторному помещению, глазея по сторонам и постепенно осваиваясь в новой обстановке, а другие так и остались стоять неподалеку от двери. Только лишь Моше присел на корточки и стал собирать один за другим клочки бумаги, аккуратно – так, чтобы не смять – складывая их горкой на ладони.

– Тебе что, нужно чем-то подтереть свою еврейскую задницу? – услышал он, как кто-то обратился к нему по-немецки.

Моше оглянулся. С высоты своего огромного роста на него смотрел Алексей, помощник старосты блока. В силу своего положения в лагерной иерархии он был облачен в добротную и теплую штатскую одежду, а не в хлопчатобумажную униформу, в которой ходили обычные заключенные.

– Бумага мне для этого не нужна. Вполне хватит и твоего языка, разве не так?

Раньше, услышав такой ответ, Алексей пришел бы в ярость и поколотил бы Моше палкой, однако сейчас, в подобной нестандартной ситуации, он растерялся. Здесь, среди этих девятерых, его статус помощника капо уже не только не имел никакого значения, но и, наоборот, становился для него опасным. Алексей отошел на несколько шагов в сторону, бурча себе под нос какие-то ругательства по-украински.

Когда Моше закончил собирать обрывки, он переложил их с ладони на стол под свисающей с потолка лампочкой и начал раскладывать один возле другого. Он двигал их пальцем по поверхности стола то туда, то сюда, пока очередной из них не оказывался на своем месте. Вскоре ему уже удалось восстановить половину одного листка.

Худосочный юноша, одетый в слишком короткие для него – чуть ниже колен – штаны, медленно ходил туда-сюда по бараку, разглядывая кучи хранящегося в нем чистого белья. От лицезрения подобного изобилия у него на глазах выступили слезы.

Ян – престарелый «мусульманин» – лег на парочку сложенных вдвое одеял и то ли уснул, то ли притворился спящим. Яцек, староста блока, стоял с задумчивым видом, прислонившись спиной к стене. Иржи, Элиас и Берковиц осматривались по сторонам: они все никак не могли выбрать, где им расположиться. Отто же сразу подошел к Моше и встал рядом с ним. Моше поднял глаза.

– Что, Отто, ты чем-то недоволен? Девятеро из нас останутся в живых. По-моему, неплохой расклад.

– Да уж. Но кто именно останется в живых?

Моше прервал свою работу. Ему всего за несколько минут удалось воссоздать целый листок.

– Это мы должны решить сами. Ты разве не слышал, что сказал Kommandant? [41]41
  Комендант (нем.)


[Закрыть]Это – демократия в интерпретации нациста.

– Мне такая демократия не нравится.

– Мне тоже кое-что не нравится, – раздался чей-то голос.

Отто, оглянувшись, увидел, что к нему и Моше подошел Алексей. В выражении лица украинца сквозило беспокойство: он все никак не мог привыкнуть к новой ситуации, в которой оказался. Он – очень высокий, крепко сбитый, с перекошенным носом и сильно почерневшими от кариеса зубами – казался рядом с Моше и Отто великаном.

– Что ты хочешь сказать? – спросил у Алексея Отто, невозмутимо глядя на него снизу вверх.

– Я хочу сказать, что из нашего блока удрали трое, что они своим побегом навлекли на нас беду и что эти трое – твои друзья, Отто.

– Замолчи. Ты и сам не знаешь, что болтаешь…

– Знаю, и очень хорошо. Первого из них зовут Гжегож, ты с ним прекрасно знаком. Или, скажешь, он с тобой не из одной шайки?

– Он – мой товарищ, но не более того. Их у меня в лагере много. Ты, наверное, был бы не прочь узнать имена их всех троих накануне побега, чтобы сообщить о них эсэсовцам и благодаря этому получить дополнительную миску похлебки…

– Господи, что за люди! – воскликнул Иржи. Этот «розовый треугольник» лежал в полумраке, свернувшись клубочком, на стопке сложенных вдвое посреди барака одеял. Его голос, казалось, доносился из ниоткуда. – Ты посмел бы предать своих товарищей за миску такого дерьма, как Wassersuppe?Я, по крайней мере, потребовал бы кусок хлеба!

Алексей сердито повел плечами и ткнул пальцем в сторону Отто.

– Ты не мог не знать о готовящемся побеге. Мы сейчас находимся здесь из-за тебя.

Отто подошел к Алексею вплотную. Он был сантиметров на двадцать ниже, но при этом крепостью телосложения он украинцу не уступал. В какие бы Котmandos [42]42
  Зд.:рабочие команды (нем.)


[Закрыть]его ни назначали, он всегда работал, как вол, и никогда ни на что не жаловался. Его за это уважали во всем концлагере.

– Хватит нести эту чушь. Действующее в лагере Сопротивление тут ни при чем. Это все наверняка произошло спонтанно. Может, им просто представилась хорошая возможность…

– …а может, немцы их уже схватили и прикончили, а затем использовали случай для того, чтобы ради забавы поиздеваться над нами… – Моше, не поднимая глаз, продолжал двигать клочки бумаги туда-сюда пальцем по столу. Он восстановил уже второй листок.

– Вполне могло произойти и такое, – кивнул, посмотрев на Моше, Отто. Снова повернувшись затем к Алексею, он добавил: – А ты поберегись… Имей в виду, что здесь никто не забыл тех ударов палкой, которыми ты осыпал нас каждый день. Ты и твой капо… – Отто кивнул в сторону Яцека, предусмотрительно прислонившегося спиной к стене. – Здесь вы уже больше не Prominenten, [43]43
  Зд.:«авторитеты» (нем.).


[Закрыть]у вас нет палок, эсэсовцы вас не защищают. Если бы выбирать, кого отправить на расстрел, доверили мне, я бы ни секунды не сомневался…

В бараке воцарилось тягостное молчание. Фраза, произнесенная Отто, напомнила всем, что им к восьми часам утра нужно выбрать, кого из них расстреляют. Время текло очень быстро.

– Да не поднимет Каин руку на Авеля! – воскликнул Элиас. Он лежал, развалившись во весь рост, на одеяле, и произносил эти слова с закрытыми глазами. – Я не стану ни на кого указывать. Не стану!И Богу не потребуется меня прощать. Только он может вершить наши судьбы.

– Тогда скажи ему, чтобы он делал это уж как-нибудь побыстрее! – раздался из глубины барака голос Иржи.

Юноша, имени которого никто не знал, подошел к столу.

– Как вы думаете, когда они дадут нам поесть? – спросил он.

– А что, они еще и дадут нам поесть? – усмехнулся в ответ Моше. Он восстановил уже третий листок. – Ты что скажешь, Аристарх?

Аристарх сердито пробормотал какие-то ругательства себе под нос, а затем ответил:

– Знаете, что они сделали как-то раз с одним из таких, как мы? У него случился приступ аппендицита. Его отнесли в лагерную больницу, ввели обезболивающее, аккуратненько прооперировали, наложили швы, дали две недели на выздоровление, и когда он полностью восстановился, отправили в крематорий. Так что я не удивлюсь, если они принесут сейчас семгу и красную икру, а завтра утром потащат нас всех на расстрел.

– Они хотят расстрелять только одного из нас, а не всех десятерых, – сказал Отто. – Что ты думаешь по этому поводу?

– Этот Kommandant… – Аристарх изрыгнул еще одно ругательство. – Вы ведь его видели… Он изнывает от скуки, поэтому и решил поразвлечься. Что касается меня, то… – Он закончил фразу уже на греческом, а потому ее не понял никто, кроме заулыбавшегося Моше.

– Нам не нужно дергаться. Возможно, беглецов поймают этой ночью… – вмешался в разговор Берковиц.

– Ты что, на это очень надеешься? – грубо спросил его Отто.

– Нет, я хотел сказать, что… что конец для нас еще не наступил.

– Для девятерых из нас – еще точно не наступил, – сказал Моше. Он тут же поправил сам себя: – Хотя еще неизвестно, чем это все закончится…

– Знаете, я все задаюсь вопросом, почему они отобрали именно нас, – сказал Берковиц. – Я лично мало знаком с Гжегожем, а с остальными двумя я даже ни разу не разговаривал.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Да и ты, Моше, – ты Гжегожа хотя и знал, но, по-моему, не имел с ним никаких дел.

– Я ему когда-то что-то продавал. Но он, скажем так, не приглашал меня к себе домой на чашку чая.

– То же самое в большей или меньшей степени можно сказать и про всех остальных из нас. Мне кажется, что сделанный немцами выбор был абсолютно случайным. Они как бы попередвигали множество наперстков с написанными внутри них именами, а затем выбрали десять наугад.

– Мне что-то в это не верится, – сказал Яцек, все еще стоявший у стены. Он впервые заговорил с того момента, как их привели в барак. – Это на них не похоже.

– Ты имел в виду, что это на васне похоже, – с угрожающим видом сказал ему Отто.

– Он прав, – вмешался Моше. – Немцы всегда во всем очень педантичны и всегда действуют осознанно. Они не станут ничего делать лишь бы как.

– Им были нужны десять козлов отпущения – только и всего. Вот они и схватили первых, кто попался под руку.

– У них был листок с написанными на нем номерами. Так что их выбор был осознанным.

– А мне вот кажется, что кто-то из присутствующих здесь знал о готовящемся побеге, но предпочитает в этом не признаваться, – сказал Яцек.

Он произнес эти слова тихим и спокойным голосом, однако такое его заявление заставило всех замолчать.

– А почему он не хочет в этом признаваться? – наконец прервал тишину худосочный юноша, присаживаясь на корточки.

– Да потому что иначе мы сочли бы его виновным в том, что с нами произошло, и без колебаний отправили бы его на расстрел, – ответил ему Яцек.

– И не забывай, что он, наверное, надеется не только выпутаться из этой переделки, но и последовать примеру тех, кто удрал из лагеря, – добавил Моше. – Возможно, немцы так и не выяснили, каким образом тем троим удалось сбежать, и он думает, что использует тот же самый способ…

Моше говорил не поднимая взгляда. Häftlingeстали переглядываться, задаваясь вопросом, кто же из них знает, как можно удрать из лагеря, и захочет ли он взять и их с собой.

Воцарившееся в бараке напряженное молчание вдруг прервал голос Иржи. Все с удивлением посмотрели в ту сторону, где он находился. «Розовый треугольник» неожиданно для всех резко раздвинул в стороны два висевших на веревке эсэсовских кителя и появился из-за них с таким видом, как будто бы он вышел на сцену, раздвинув две половины занавеса.

–  In dem Schatten dunkler Laube.… [44]44
  В полумраке темной беседки… (нем.)


[Закрыть]

Он пел женским голосом, причем делал это абсолютно естественно. Остальные девятеро заключенных были ошеломлены контрастом между песней и той обстановкой, в которой они находились. Каждый день, когда Kommandosотправлялись на работу и возвращались с нее, лагерный оркестр играл различные мелодии, однако это, как правило, были военные марши или, в крайнем случае, «Розамунда». [45]45
  «Розамунда» – немецкий вариант польки.


[Закрыть]Иржи же сейчас исполнял песню, которую никому и в голову не пришло бы петь в таком месте, как концлагерь.

«Розовый треугольник» неторопливо приближался к участку барака, освещенному тусклым светом лампы. Он двигался со странной элегантностью: наполовину танцевал, а наполовину шел обычным шагом – как делают балерины, когда они выходят на театральную сцену, – и чуть покачивая бедрами – так, словно шел на высоких каблуках. Он выставлял вперед ступню при каждом шаге таким манером, как будто слегка скользил по льду, его плечи были выпрямленными, голова – поставлена ровно, подбородок – высоко поднят. Со стороны даже казалось, что его полосатая лагерная униформа трансформировалась в длинное вечернее платье.

–  Saßen beide Hand in Hand.… [46]46
  Сидели двое рука об руку… (нем.)


[Закрыть]

Он прошел между другими заключенными с улыбкой на губах и с похотливым взглядом. Моше мысленно отметил, что Иржи вряд ли можно назвать «мусульманином». Его тело было хотя и худым, но не изможденным. Он, по-видимому, получал определенное материальное вознаграждение за сексуальные услуги, которые требовали от него те или иные Prominenten.

–  Saß ein Jäger mit seiner Lola.… [47]47
  Сидел егерь со своей Лолой… (нем.)


[Закрыть]

Отто с отвращением поморщился.

Иржи, покачивая бедрами, подошел к столу и, повернувшись, сел на его край в вызывающей позе. Поднеся к губам два пальца – так, словно сжимал между ними сигарету, – он затем убрал руку в сторону и сложил губы трубочкой так, как будто выпускает изо рта облачко сигаретного дыма.

– Привет, красотка, – сказал он со вздохом, придвигаясь к Алексею.

Однако когда он попытался погладить помощника капо по лицу, тот отстранил его руку таким резким и сильным движением, что Иржи полетел кубарем на пол. В припадке внезапной ярости, которой знавшие этого помощника капо заключенные уже научились остерегаться, Алексей схватил стул и зашвырнул его в угол барака. Иржи корчился на полу, хныча от боли. Алексей, теряя контроль над собой, двумя шагами преодолел расстояние, отделявшее его от «розового треугольника», и приготовился нанести ему удар ногой.

– Прекрати! – прикрикнул на своего помощника, даже не меняя положения тела, Яцек. – Прекрати, – уже более спокойным голосом повторил он.

Алексей посмотрел на него таким мутным взглядом, что Моше на мгновение показалось, что сейчас объектом нападения верзилы станет сам Blockältester.Однако гнев Алексея исчез с такой же быстротой, с какой он охватил его. Украинец так и не ударил лежащего на полу Иржи. Помощник капо стоял, тяжело дыша. Было заметно, что ему удалось сдержать себя с большим трудом. Тем не менее достаточно было лишь одного окрика и одного взгляда старосты блока, чтобы Алексей утихомирился.

Отто принялся помогать подняться Иржи, который все еще тихонько хныкал.

– Ну ладно, хватит. Ничего он тебе такого не сделал…

Схватив Иржи за руку, Отто попытался поставить его на ноги. «Розовый треугольник» еле заметно сопротивлялся.

– Не трогай меня! И ты тоже… тоже такой же, как они…

– Что-что?

– Нуда, такой же! Вы все прекрасно осознаете, что после всех этих разговоров и споров вы все дружно назовете коменданту всего лишь одно имя, и это имя – мое…

– Ты и сам не знаешь, что мелешь. У тебя от голодухи свихнулись мозги…

– Не делай вид, что ты возмущаешься. – Симулируемая удрученность «розового треугольника» сменилась холодной яростью. – Даже ты, непоколебимый борец за полное равенство всех людей, относишься ко мне с презрением, разве не так? Вы уже две тысячи лет преследуете таких, как я… Kommandantполучит для растерзания меня, это ж очевидно. Я стану вашим жертвенным агнцем… – Он снова начал говорить хныкающим тоном. – Но не переживайте, я вас понимаю. И прощаю вас.

Моше с ироническим видом захлопал в ладоши:

– Браво, Иржи. Но имей в виду, что театральная касса закрыта. Не было продано ни одного билета, и твое Kabarett [48]48
  Кабаре (нем.).


[Закрыть]будет простаивать еще довольно долго. Так что лучше побереги себя для следующего театрального сезона.

Его язвительный тон разозлил Иржи, и тот, позабыв, что только что хныкал от боли, резко выпрямился и отошел мелкими нервными шажками в темноту, раздвинув по дороге висевшие на веревке комплекты эсэсовской униформы.

Яцек тем временем, отойдя в глубину барака, принялся осматривать прачечную, заглядывая в каждый ее уголок. Он приподнимал то одну, то другую кипу одеял или одежды, засовывал под нее руку, переходил к следующей кипе… Это было похоже на тщательный обыск. Моше, подняв глаза и понаблюдав за Яцеком, покачал головой.

Староста блока, дойдя в своих поисках уже до середины помещения, вдруг воскликнул: «А-а, вот!»

Через несколько секунд он вернулся к столу. Другие Häftlingeувидели в тусклом свете лампочки, что он держит в руке большой ломоть черного хлеба – хлеба заплесневелого и рыхлого.

– Я знал, что кто-нибудь здесь какой-нибудь кусочек да и припрятал… Так обычно поступают новички, которые пытаются хитрить и создавать себе запас… Однако такие хитрецы зачастую попадают в крематорий еще до того, как успевают своим запасом воспользоваться…

Одного лишь взгляда на заключенных вполне хватило бы для того, чтобы понять, как сильно им сейчас хочется есть. Но никто из них не осмелился к этому капо даже подойти.

Яцек достал ложку, один край ручки которой был отточен до такой остроты, чтобы служить в качестве ножа, и положил хлеб на стол. Девять пар глаз следили голодным взглядом за его движениями. Он уже начал было резать хлеб, когда раздавшийся решительный голос Отто – «Стой!» – заставил его замереть.

Яцек поднял глаза и увидел, что Отто смотрит на него угрожающе. Алексей тут же машинально напрягся, чтобы в случае необходимости вмешаться.

– Оставь этот хлеб. – Голос Отто был твердым и решительным. В нем не чувствовалось ни малейшего страха, ни малейших колебаний. Только непреклонная воля. – Оставь его.

Яцек криво ухмыльнулся.

– А с какой стати я должен это сделать? – спросил он.

– Мы здесь не в блоке, и ты больше не Blockältester.И эсэсовцы тебе на помощь не придут. Ты тут один-одинешенек – точно так же, как и все мы. Хлеб будет разделен поровну.

У них у всех тут же заурчало в желудках. Конечно, если разделить этот хлеб на десять частей, каждый получит лишь маленький кусочек, но это ведь лучше, чем вообще ничего, тем более что ужин достался им совершенно неожиданно.

– Но его нашел я, а потому он принадлежит мне. Разве нет?

– Конечно, нет. В эту ночь мы здесь все равны. Нацистские законы здесь, в этом бараке, не действуют. Нам уже больше не нужно ни перед кем пресмыкаться ради того, чтобы нас не избили и не отправили на тот свет. Здесь, в этом бараке, этой ночью, у нас есть возможность снова стать людьми. Мы все равны. И этот хлеб будет разделен на всех.

Алексей оскалил зубы, уже вот-вот намереваясь затеять драку. Яцек же молча размышлял над тем, как ему в данной ситуации следует поступить.

После нескольких – бесконечно долгих – секунд молчания Blockältesterприподнял руку и жестом попытался успокоить Алексея – таким же самым жестом, каким успокаивают насторожившуюся свирепую собаку.

– Ну что ж, ладно, – сказал он. – Этот кусок, разделенный на десятерых, не насытит ни одного. Но если уж ты так хочешь…

Отто, подойдя к столу вплотную, достал свою собственную ложку и отточенным краем ручки поделил хлеб с хирургической точностью на десять почти абсолютно одинаковых частей. Эти десять кусочков лежали в один ряд на столе – полузасохшие, зеленоватые, но тем не менее ужасно соблазнительные.

– Отвернитесь, – потребовал Отто.

Другие заключенные повиновались. Моше поднялся из-за стола и отошел в глубину барака. Даже Алексей, бросив на Отто испепеляющий взгляд, повернулся к нему спиной.

«Красный треугольник» разложил кусочки хлеба в один ряд уже совсем в другом порядке.

– Элиас! – позвал он.

– Третий, – ответил раввин не оборачиваясь. Затем он подошел к столу, и Отто отдал ему кусочек, лежавший в ряду третьим.

– Иржи!

– Десятый.

Теперь и «розовый треугольник» получил свою порцию.

– Берковиц!.. Аристарх!.. Яцек!.. Алексей!.. Эй, ты, как тебя зовут?

Худосочный парень ограничился лишь тем, что сказал: «Пятый».

– Моше!

– Никакой.

На несколько секунд в бараке установилась напряженная тишина. Затем Отто снова позвал:

– Моше!

– Никакой, я тебе сказал. Я этот хлеб есть не хочу. Он, вполне возможно, заражен черт знает какой гадостью.

– Моше! Мы ведь даже не знаем, принесут ли нам сюда чего-нибудь поесть. Я…

Моше подошел к столу.

– Ну ладно, давай любой.

Он схватил один из кусочков наугад. Затем подошел к Яну, лежавшему неподвижно на полу, и протянул ему этот кусочек.

– Этот хлеб заплесневелый, и поэтому я его есть не хочу. Я привык к более качественной пище…