Текст книги "Фанфан-Тюльпан"

Автор книги: Пьер Жиль Вебер

Глава XII
КАЗНЬ

Фанфан-Тюльпан не догадывался о том, что в это самое время его старый друг, Бравый Вояка, изо всех сил старается его спасти. Раздавленный усталостью и напряжением этого рокового дня, юноша свалился и уснул в своей мрачной камере тяжелым, свинцовым сном. Но сон его все время прерывался жуткими кошмарами, от которых он просыпался и тут же проваливался снова. Перед ним проходили все самые значительные события в его жизни. То он видел Фикефлёр, праздник яблонь, отца и мать Магю в ярости, то ему мерещилась улыбка Перетты и великолепные и славные дни во Фландрии. То вдруг перед ним появлялся Д'Орильи, и он видел дерзкое, надменное лицо лейтенанта, искаженное ненавистью, а потом появлялась снова его невеста и шептала ему слова любви. Потом она превращалась из крестьянки в мадемуазель Фикефлёр, и это уже был театр в Шуази, где еще так недавно она пела на сцене, грациозная и очаровательная. Но из ее уст вылетали не веселые куплеты, а та полупесня-полуречитатив, грустный и тягучий, который сам Фанфан сочинил и часто напевал своим товарищам по вечерам на бивуаках или в траншеях.

 
Пошел я в армию лишь из любви к красотке.
Она на память мне дала свое кольцо…
Поцеловать ее хотел я на прощанье,
Но милая ушла, вдруг отвернув лицо…
Я взял мешок и саблю
И, отличиться рад,
Пошел я в бой без страха,
Как истинный солдат.
И кто же поплатился
В той битве головой?
Капрал с коня свалился!
Он мертв, а я – живой!
Но знаю я, что скоро
Придет и мой черед.
Ведь каждый, кто воюет,
Тот молодым умрет.
Когда же будет кончен
Короткой жизни путь,
Прошу я мое сердце
В салфетку завернуть
И отвезти к любимой
В родной мой тихий край.
Пусть похоронит сердце
И с ним мое «Прощай!»
Скажите: жизнь солдата
Была так недолга,
Но умер он, любя вас,
Как верный ваш слуга!
 

Фанфан просыпался и вскакивал в холодном поту, со сжавшимся сердцем. Слезы заливали ему лицо. Он их утирал рукавом и старался, сидя на своей подстилке, выпрямиться, собрать все силы, всю волю… Вдруг он услышал, что кто-то шепотом зовет его. Он вздрогнул, считая, что пришел час идти на казнь.

– Фанфан! Фанфан! – тихонько звал голос, который как будто раздавался из узкой форточки, сделанной в двери его камеры. Фанфан поднялся и увидел в рамке форточки доброе лицо его друга Пассепуаля, который, выполняя инструкцию Бравого Вояки, постарался как можно скорее вернуться в Венсен.

– Уже пора? – спросил Фанфан. – Я готов.

– Да нет, дурачок, – отвечал ему кавалерист. – Подойди поближе, мне надо сказать тебе кое-что на ухо. Давай скорее, так как сейчас будет проходить дозор, и не дело, чтобы пуля попала мне в башку. Пассепуаль едва слышно прошептал ему несколько слов, которые, видимо, принесли ему большое облегчение. Пока Пассепуаль объяснял ему что-то, лицо Фанфана, искаженное горем, полностью приобрело его обычное жизнерадостное выражение.

Когда Пассепуаль кончил, Фанфан сказал голосом, глухим от нежности и восхищения:

– Ну, скажите, каков наш Бравый Вояка! Я узнаю его. А вы все, мои друзья, разве я мог надеяться?!

– Ты все это расскажешь нам в другой раз, – решительно сказал Пассепуаль и быстро захлопнул дверцу форточки.

Несколько минут Фанфан стоял, как вкопанный, у форточки, бормоча вполголоса:

– Нет, это невозможно! Это слишком хорошо! Слишком замечательно! – Он ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что проснулся. Поняв, что это не сон, он сказал себе: «О, только подумать! Разве я мог на это надеяться!? Перетта, моя дорогая суженая, моя любимая! Неужели я увижу тебя снова? Я уже окончательно считал, что мы расстались навсегда!»

И луна, бросив луч сквозь решетку камеры, окошко которой выходило во двор, увидела, что первый кавалер Франции смеется счастливым смехом в момент, когда он наверняка должен был плакать. Когда прошел первый взрыв радости, Фанфан снова вытянулся на своем тюфяке и пробормотал уже сонным голосом:

– Что ж, кажется, эта ночь кончится лучше, чем началась!

Через несколько секунд он уже мирно спал, и ему снилось, что он венчается с Переттой и что маршал Саксонский – свидетель на их свадьбе.

Фанфана-Тюльпана должны были расстрелять в пять часов утра, на месте, которое называлось «поляна артиллеристов» и было расположено там, где теперь начинают строить полигон Венсена.

Стража накануне водрузила там крепкий дубовый столб, с верхушки которого спускалось белое полотнище – оно должно было закрывать от глаз осужденного взвод, предназначенный для осуществления казни.

Вскоре раздался гулкий шаг взвода по утрамбованной дороге, ведущей к поляне. Осужденный, эскортируемый полутора десятками кавалеристов под командой корнета, входил на место расстрела. Утро было необыкновенное: солнце осветило деревья ореолом из розового света, утренняя роса поднималась к небу легкой дымкой, которая, как вуаль, затуманивала мрачную группу стрелков в черных галстуках. Птицы щебетали, их пение, как фанфары, возвещало наступление дня и аккомпанировало мерному шагу печального кортежа. Раздалась короткая команда. Взвод выстроился в две шеренги. Первая отвела Фанфана к столбу, вторая, держа оружие к ноге, ждала команды стрелять.

Молодой человек четким шагом, как на параде, промаршировал прямо к столбу. Выпятив грудь и выпрямившись, он глядел вперед твердым взглядом. Подойдя к столбу, он круто развернулся и, отказавшись от предложения завязать ему глаза, стал ждать, скрестив руки на груди.

Вторая шеренга солдат присоединилась к первой. Офицер, который несколько отошел в сторону от взвода, резко прокричал:

– Равнение налево, в две шеренги становись!

Бек-а-Буар, Брешю, Гро-Помпон, Сигалёз, Брешедан, Касс-Мюзо, ля Гренад, Фенуйяр, Мешонне, ле Зефир, Крок-д'Асье и Пассепуаль произвели построение в две шеренги с необыкновенной точностью.

Люди второй шеренги стали сзади в интервалы между стрелками первой. Все действовали спокойно, как полагалось в такие моменты. Очень внимательный наблюдатель этой мрачной сцены, наверно, заметил бы, что осужденный, как ни странно это выглядело, чуть-чуть улыбался, а солдаты, заряжая ружья и наводя их на цель, делали это с менее суровыми лицами, чем того требовали обстоятельства.

Офицер достал и поднял саблю. Две команды подряд резанули воздух:

– Готовьсь! Огонь!

Двенадцать ружейных выстрелов прогремели, раскатясь долгим эхом по округе. Стая голубей взвилась в воздух. Фанфан-Тюльпан рухнул плашмя на землю.

– Нет надобности добивать его выстрелом милосердия, – сказал старый унтер-офицер, подойдя к расстрелянному. – Он получил двенадцать пуль в грудь.

Корнет, который явно выполнял свою миссию с тяжелым сердцем, не стал настаивать. Он уже направился к солдатам, чтобы приказать им разойтись, как вдруг пожилой человек, прямой и стройный, который присутствовал при казни Фанфана, подошел к нему и отсалютовал по-военному. Это был Бравый Вояка.

– Что вы хотите, сударь? – спросил его корнет.

– Я единственный родственник этого несчастного, – сказал старый солдат, – и я пришел попросить у вас, господин корнет, разрешения увезти его тело, чтобы похоронить его на родине.

Корнет, в затруднении, молчал. Все его люди в тревоге не сводили с него глаз.

Бравый Вояка настойчиво продолжал:

– Я понимаю, что эта последняя милость не совсем полагается по правилам, но, господин офицер, разрешите мне напомнить вам, что все же Фанфан-Тюльпан был храбрым солдатом и что он вел себя не так, чтобы заслужить столь печальную судьбу, хотя и не погиб со славой на поле боя.

Корнет продолжал молчать, вопросительно глядя на капитана, тоже присутствовавшего при казни и теперь подошедшего к ним, услышав их разговор. Капитан, который не мог скрыть впечатления, произведенного на него мужеством Фанфана во время казни, вмешался в разговор и сказал:

– Корнет, выполните то, о чем вас просит этот человек.

– Благодарю вас, господа! – ответил Бравый Вояка, не скрывая радости. Он добавил: – Могли бы вы приказать двоим из ваших людей помочь мне немного и перенести его?

– Хорошо!

По знаку корнета Пассепуаль и Бек-а-Буар вышли из рядов и присоединились к Бравому Вояке; они направились к столбу, у подножья которого плашмя лежал Фанфан, уже покрытый большим темным плащом, – об этом успел позаботиться старый солдат. Они вместе подняли тело и, предводительствуемые Бравым Воякой, перенесли его в повозку кузнеца, уже стоявшую в нескольких туазах от них. Лошадь беззаботно паслась, срывая и обгладывая ветки кустарника, обрамляющего площадку.

Корнет отпустил людей, и они ушли в казарму.

– Нелегкая работа! – сказал капитан корнету.

Тот ответил ему, мрачно потупясь:

– Я бы отдал годовое жалованье, чтобы Фанфан-Тюльпан остался в живых!

В это время Бравый Вояка снова уселся на козлы повозки и, погоняя лошадь, поехал через лес. Когда он счел, что расстояние от места казни уже достаточное, и убедился в том, что дорога совершенно безлюдна, он остановил лошадь и, обернувшись к Фанфану, который сохранял неподвижность мертвого тела, лежа в соломе на дне повозки, дрожащим голосом позвал:

– Фанфан, Фанфан, мой малыш!

Плащ начал двигаться, и вот из-под него высунулась растрепанная, вся в соломе, сияющая голова первого кавалера Франции.

– Мой дорогой учитель, мой верный друг!.. – воскликнул Фанфан-Тюльпан, протягивая руки к ветерану, у которого по щекам струились слезы радости.

Они обнялись и долго не могли оторваться друг от друга.

Старый воин сдержал обещание, данное Перетте.

Глава XIII

Бравый Вояка, стараясь как можно быстрее выехать из окрестностей Венсена, которые могли бы оказаться опасными для него, подстегнул лошадь, и она побежала резвой рысью по извилистым дорожкам по направлению к Парижу. Тогда, наконец, ветеран объяснил Фанфану, как ему удалось его спасти.

– С твоими ребятами, – сказал он, – мне не пришлось долго объясняться. Они – молодцы! Ты их знаешь: они меня моментально поняли, так как, во-первых, им было очень тяжело выполнить приказ и стрелять в тебя; во-вторых, потому, что ты вызвал в них восхищение своей храбростью. Когда я увидел, как дружески они относятся к тебе и как расстроены всей этой историей, я им сказал, как бы между прочим, что и я когда-то должен был выполнить такую обязанность и что офицеры почти никогда не проверяют перед казнью, как заряжены ружья, так что им будет очень просто заменить настоящие патроны учебными, холостыми…

– Да! Пассепуаль меня предупредил! – подтвердил Фанфан.

Бравый Вояка продолжал:

– Я посоветовал им дойти до твоей камеры и объяснить, чтобы ты притворился мертвым, когда следует. А я за это время постарался найти унтер-офицера, которому надлежало, если ты все-таки жив, добить тебя из милосердия. Оказалось нетрудно выяснить у него, будет ли он настаивать на этой последней формальности. Оказалось, что он считает это необязательным. Наконец, я добыл повозку – ту самую, которая везет нас в Париж. И все-таки я не был спокоен ни минуты до тех пор, пока не обнял тебя живого, и мое старое сердце колотилось все время, как черт знает что… Видишь ли, ведь могло быть так, что хоть один из наших солдатиков испугается и сунет в дуло ружья настоящий патрон.

– Нет, это невозможно – они ведь дали вам слово!

– А если бы унтер-офицер передумал в последнюю минуту с этим выстрелом? Я бы тогда сам пустил себе кровь, черт подери!

– Дорогой мой учитель!

– Ну, ладно, в конце концов, ты все-таки здесь, это главное, и сейчас я уже и не прошу ничего больше.

– Ну, а как Перетта? – тревожно спросил Фанфан.

– Ах, она – бедняжка! Не знаю, как она перенесла эти дни! Она будет счастлива увидеть тебя, я оставил ее всю в слезах. И госпожу Фавар тоже. Да, ведь ты еще не знаешь, этот негодяй Люрбек и скверный мальчишка Д'Орильи, конечно, боясь свидетельских показаний Фавара, поторопились упрятать его в тюрьму. Несмотря на собственное горе, госпожа Фавар решила сама хлопотать за тебя и поехала к маршалу Саксонскому, но не застала его – он только что уехал в Шамбор! Вот тогда-то я себе и сказал: «Старый Вояка, больше нет никого, кто мог бы спасти Фанфана. Кроме тебя – некому!» И я сообразил, что надо делать.

– Я никогда не забуду, что обязан вам жизнью! – воскликнул Фанфан в порыве безграничной благодарности. И, сжав кулаки, процедил с ненавистью: – А что касается этих двух мерзавцев, которые соорудили подлый заговор, – они дождутся возмездия!

– Ну, дорогой, – решительно приказал старый солдат, – ты доставишь мне удовольствие и пока свою злость спрячешь подальше, поскольку официально ты убит и должен считаться таковым до нового приказа – о твоем помиловании. А, вот мы уже и у ворот Парижа, натяни на себя плащ да заройся поглубже в солому! У меня нет ни малейшего желания, чтобы какой-нибудь слишком любопытный чиновник надумал рассмотреть поближе груз, который я везу в телеге!

Часом позднее Фанфан и его спаситель подъехали к дому госпожи Фавар, где она и Перетта провели ночь в ужасе и отчаянии. Как ни верили они в Бравого Вояку, они не могли не спрашивать себя ежеминутно, удастся ли ему его опасное и рискованное предприятие. Поэтому, когда они услышали стук колес по камням двора, Перетта одним прыжком подскочила к окну, и, узнав старого солдата, сходящего с повозки, закричала:

– Это он!

И вместе с госпожой Фавар они бегом бросились к входной двери. Им предшествовал слуга-негр, одетый по тогдашнему обычаю в кричаще-пестрый костюм, вышитый арабесками, и в зеленом тюрбане на голове. Он стал помогать ветерану вытаскивать из повозки большой сверток, обернутый в толстый коричневый плащ. Девушка кусала себе губы, чтобы не закричать. Она считала, что в мрачном свертке могло быть только мертвое тело Фанфана. Солдат и негр отошли от повозки с серьезными лицами, сгибаясь под тяжестью свертка.

– Он убит! – прокричала Перетта.

Но в тот же момент плащ зашевелился, и Фанфан-Тюльпан, с трудом выпутываясь из его тяжелых складок, вскочил на ноги и сделал комический поклон, так что негр, перепуганный насмерть его неожиданным появлением, быстро удрал по лестнице, прижимая к себе свой амулет. Перетта, почти в обмороке, упала в объятья жениха. Госпожа Фавар схватила руки Бравого Вояки и с энтузиазмом пожала их. Бравый Вояка ликовал.

Когда первые порывы восторга и радости улеглись, госпожа Фавар увела Фанфана, Перетту и старого солдата к себе в будуар, закрыла дверь и сказала:

– Ну, а теперь, друзья мои, давайте подумаем о том, как нам поступать дальше. Сейчас, дорогая Перетта, положение Фанфана все равно опасно, так как все его считают мертвым. Самое лучшее было бы, до того момента, когда мы найдем ему надежное убежище, под кровом которого вы сможете быть вместе и любить друг друга, чтобы он остался здесь, спрятанный и при сохранении полной тайны, всячески остерегаясь малейшей неосторожности. Что же касается меня, то, если вы мне позволите, теперь я хочу заняться судьбой моего мужа.

– Поверьте, госпожа Фавар, – пылко воскликнул Фанфан, – если я могу что-нибудь…

– Ты! – прервал его Бравый Вояка. – Ты не имеешь права сейчас высунуть нос наружу ни на минуту!

И решительным тоном добавил:

– Господин Фавар… это теперь касается только меня!

– Как – вас? – воскликнула госпожа Фавар.

– Я обещал, что приведу его к вам, – сказал старик, – и приведу, как Фанфана!

– Я не сомневаюсь, дорогой мой! – сказала госпожа Фавар. – Но все-таки…

Бравый Вояка, горящий желанием приобрести новые лавры, вскричал:

– Я еду!

И без дальнейших объяснений он вышел во двор с треуголкой в руке.

– Как он себе это представляет? – спросил Фанфан.

– Понятия не имею! – ответила актриса, совершенно заинтригованная.

– Он вполне способен привезти к нам господина Фавара прямо к обеду! – заключил Фанфан.

– А пока что, – объявила госпожа Фавар, – я отправляюсь в Версаль и расскажу маркизе де Помпадур всё от начала до конца!

– Хотите, я поеду с вами? – предложила Перетта.

– Нет, нет, дорогая! Оставайся со своим женихом. После всех злоключений и такой долгой разлуки у вас найдется много такого, что можно рассказать друг другу!

– Удачи вам! – горячо сказал Фанфан.

Госпожа Фавар, нежно поцеловав сияющую Перетту, исчезла. Перетта, неузнаваемо похорошевшая от счастья, сказала:

– А теперь расскажи мне, как наш Бравый Вояка тебя спасал!

Обняв ее, Фанфан принялся за рассказ, а Перетта нежно положила голову ему на плечо.

В то время, когда госпожа Фавар катила в своей карете по дороге в Версаль, маркиз Д'Орильи, мрачный и озабоченный, явился к шевалье де Люрбеку. Шевалье со своей обычной светской любезностью воскликнул:

– Друг мой! Чему обязан удовольствием увидеть вас с утра пораньше?

– Мой ординарец только что доложил мне, что Фанфана-Тюльпана расстреляли сегодня утром.

– Военный суд не медлит! – иронически ответил иностранец, гладя необыкновенно красивую болонку, расположившуюся у его ног.

– Я сожалею об этом! – сказал лейтенант. – Он, в сущности, был прекрасный солдат. Признаемся друг другу, что мы действовали слишком поспешно!

– Вот еще! – прервал его Люрбек, и его серые глаза заблестели стальным блеском, который делал его лицо еще более жестоким. И ядовито добавил: – Не жалеете ли вы о том, что больше не увидите в объятьях этого солдата ту особу, которую так любите?

Д'Орильи вздрогнул и внезапно побледнел. И сдавленным голосом, сжигаемый страстью, не сумев сдержаться, прохрипел:

– Да, вы правы, так как я умираю от любви к ней!

– Ну, ну, напротив, дорогой, живите для нее! – И с ехидством добавил: – Это прекрасная роза, которую надо сорвать, и я думаю, что теперь вы уже не рискуете уколоться об ее шипы!

Глава XIV
ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ

Карета госпожи Фавар подъезжала к Версальскому дворцу. Придворные, находившиеся в мраморном дворе, привлеченные роскошью экипажа и элегантностью туалета знаменитой актрисы, столпились вокруг, церемонно приветствуя госпожу Фавар и тем усерднее стараясь выразить ей свое внимание, что отлично знали: теперь некому ее защитить. Отвечая всем своей приветливой и прелестной улыбкой, которая так пленила маршала Саксонского, что он дрожал перед ней, как новобранец, госпожа Фавар протиснулась через назойливую толпу и быстрым, легким шагам вошла в апартаменты фаворитки короля.

Мажордом сразу же препроводил ее к госпоже Ван-Штейнберг, первой камеристке маркизы. Эта иностранка, принадлежавшая к одной из немногих самых родовитых голландских семей, пользовалась особым доверием маркизы. Она была необыкновенно умна и оказывала маркизе очень ценные услуги. Госпожа Ван-Штейнберг была довольно хороша собой, но ее тонкие губы и уклончивый взгляд обнаруживали характер, не блещущий искренностью.

Зная, каким уважением маркизы пользуется знаменитая актриса, она приняла ее с глубоким реверансом, дополненным любезнейшей улыбкой.

– Госпожа маркиза сейчас беседует с его величеством, – сообщила она.

– Хорошо, я подожду, – ответила госпожа Фавар.

Но в этот момент дверь в будуар маркизы с шумом отворилась и появилась разгневанная маркиза, держа в сжатом кулачке кружевной платочек. Госпожа Фавар поклонилась, удивленная таким неожиданным появлением, но лицо маркизы де Помпадур сразу посветлело, и она радостно воскликнула:

– О, я догадываюсь, дорогая мадам Фавар, что привело вас ко мне, я и сама весьма огорчена…

– Ах, – воскликнула актриса, – значит, вам известно, что мой муж арестован?

Пока госпожа Ван-Штейнберг приводила в порядок прическу маркизы около трюмо, на котором стояло множество хрустальных флаконов и массивных серебряных щеток, маркиза указала госпоже Фавар на канапе, стоявшее рядом, и объявила:

– Я только что поссорилась с королем!

– Мадам, что вы говорите? – воскликнула актриса.

– Узнав, что Фавар заключен в тюрьму, – продолжала маркиза, – я пошла к его величеству и задала ему вопрос, почему, вместо того, чтобы отправить в Бастилию шевалье де Люрбека, как я его просила, он выдал этому господину секретный приказ, по которому ваш муж отправлен в тюрьму Фор ль'Эвек!

При упоминании имени Люрбека камеристка приподняла голову.

Маркиза де Помпадур продолжала:

– И вот король вежливо, но сухо мне ответил: «Я в отчаянии от того, что огорчил вас, маркиза, но мне казалось, что я вам объяснил, чем обязан господину Люрбеку. Поэтому, по его просьбе, я вынужден был отправить господина Фавара в Фор ль'Эвек, где ему не будет плохо и где он останется лишь ненадолго». Я напрасно пыталась уговорить короля вернуться к своему первому решению. Он остановил меня словами: «Оставим эту тему. Она меня раздражает!» Я поняла, что настаивать бесполезно! Но, чтобы показать, насколько я обижена его позицией, я притворилась больной и заявила: «Сир, я уже несколько дней чувствую себя нездоровой. Надеюсь, ваше величество разрешит мне удалиться на недельку в замок Шуази?» Он сначала хотел резко возразить, но сдержался и ответил мне недовольным тоном: «Поступайте, как вам нравится, маркиза!» И я, несмотря на то, что была очень сердита, сделала весьма церемонный реверанс. Я сразу же поняла по его поведению, что ему очень хочется удержать меня, но не дала ему на это времени и вернулась к себе.

– Мадам, – сказала актриса, – я чрезвычайно огорчена, что мы с мужем невольно послужили причиной размолвки между вами и его величеством…

– Не беспокойтесь, – сказала маркиза с лукавым блеском в глазах. – Размолвка долго не продлится. Не пройдет и недели, как он либо позовет меня к себе, либо сам приедет за мной!

– А вот что меня удивляет, – сказала госпожа Фавар, – так это то, что его величество без колебаний отказал вам и вызвал ваше недовольство, потакая Люрбеку!

– Да, этот человек, – сказала маркиза Помпадур, – пока одержал надо мной победу. Но такое оскорбление не пройдет ему безнаказанно. Я начинаю беспощадную войну с ним и, несомненно, вскоре получу реванш. Вашему мужу будет возвращена свобода, а датчанин – обещаю вам – познакомится с королевской тюрьмой!

В ту секунду, когда она произнесла эти слова, госпожа Ван-Штейнберг, слегка побледнев, уронила хрустальный флакон, который разбился на мелкие куски о мрамор туалетного столика маркизы. Маркиза, раздосадованная, обернулась и сказала ей:

– Как вы неловки! – А затем продолжала:

– Я сейчас же уезжаю в Шуази. Отправляйтесь туда и подготовьте все, что нужно для моего прибытия.

Камеристка низко поклонилась и поспешно исчезла. Тогда фаворитка короля села рядом с госпожой Фавар на канапе и спросила:

– А ваш несчастный друг, Фанфан-Тюльпан, казнен?

Актриса ответила не сразу – она размышляла. Затем, наклонившись к уху маркизы, прошептала:

– Мадам, я доверю вам один большой секрет: Фанфан жив!

– Да, но, насколько я знаю, – удивилась маркиза, – король не подписывал указа о помиловании!

– Провидение в лице старого солдата, который теперь служит у меня управляющим труппы, спасло его.

– О, расскажите мне, как это произошло! – живо заинтересованная, спросила фаворитка короля.

– Я сама не знаю, да у меня и времени не было выяснять все детали этой истории. Могу вам только сказать, что сегодня рано утром наш Бравый Вояка привез ко мне Фанфана, живого и невредимого, и что сейчас он у меня дома вместе со своей невестой!

– Я в восторге от этой новости! – воскликнула госпожа маркиза. – Так как молодой человек – не хочу от вас скрывать – мне весьма симпатичен.

– Тогда, – продолжала госпожа Фавар, – могу я умолять вас проявить столь свойственную вам доброту и оказать нам большую милость?

– Она вам обещана заранее!

– Нельзя, чтобы несчастный юноша рисковал быть узнанным кем-нибудь из наших противников. Могли ли бы вы, мадам, помочь спрятать его?

Фаворитка короля задумалась на несколько минут, а потом решила, что приятное общество доставит ей развлечение во время ее короткого добровольного одиночества, и весело сказала:

– Поезжайте побыстрее домой и затем догоните меня по дороге в Шуази вместе с вашей Фикефлёр и ее Фанфаном. Я попробую соорудить ему в замке приятное убежище.

Госпожа Фавар, чрезвычайно довольная ее решением, которое должно было положить конец волнениям Перетты, рассыпавшись в благодарностях, поспешила обратно в столицу. Едва она вернулась домой, как Перетта и Фанфан засыпали ее вопросами:

– Господина Фавара выпустят из тюрьмы?

– А что вам сказала маркиза де Помпадур?

– А Люрбека накажут?

– Дорогие друзья, – ответила госпожа Фавар, – я еще не смогла получить помилования для мужа!

– Ой, что же теперь будет?

– Но у меня есть основания полагать, что его заключение не продлится долго!

– Будем надеяться на это!

– А пока я привезла вам хорошую новость: госпожа маркиза выразила желание помочь нам спрятать Фанфана. Она пригласила нас всех в ее замок в Шуази, и нужно, не медля, собираться в дорогу.

– Браво! – радостно воскликнула Перетта. – Я позову Мартину и велю ей собрать наши вещи.

– Да, – прервал ее Фанфан-Тюльпан, – но как сделать так, чтобы я мог выйти из дому незамеченным? Может быть, за нами следят, и ни в коем случае нельзя, чтобы меня узнали!

– Лучший способ, – объявила Перетта, – переодеться кем-нибудь. Может быть, в платье аббата?

– Да, идея замечательная! – смеясь, сказала госпожа Фавар. – Но, к сожалению, у меня в доме нет ни одного костюма духовного лица. А если мы его переоденем в травести, то за нами следом побежит толпа народа! Я не представляю Фанфана, одетого Арлекином, или Турком, или Матамором.

– Я придумала! – закричала Перетта, хлопая в ладоши. – Пойдем со мной, Фанфан!

Она схватила за руку своего возлюбленного, слегка ошеломленного, и потащила его в соседнюю комнату, где помещалось множество костюмов, достала из шкафа платье, все отделанное кружевами, шляпу, обвязанную бархатной лентой, потом достала женский пудреный парик и надела на Фанфана.

– Смотрите, у него – почти ваш размер, мадам, – сказала она актрисе, которая залилась смехом при виде такого маскарада.

Солдат надел театральный костюм сверху на свой военный мундир и оставил сапоги. Приладив парик, он напялил на голову дамскую шляпку, прикрепив ее большой булавкой, и, запасясь веером, стал ходить мелким шагом перед женщинами под их дружный смех, изображая дамскую походку.

Но вдруг, тронув рукой усики, он сказал:

– А что делать с усами?

– Усы? – запротестовала Перетта. – Надеюсь, ты не собираешься их сбрить?

– Не надо! – сказала госпожа Фавар. – Густая вуаль и большой веер скроют его лицо от любопытных глаз.

Через час карета госпожи Фавар подъехала ко входу в дом. Напротив решетки дома стоял мужчина в широком плаще и в шляпе, надвинутой на самые брови, и уже давно с непонятным вниманием и упорством разглядывал, что происходит в доме Фаваров.

Это был маркиз Д'Орильи, который не смог устоять перед искушением увидеть еще раз мадемуазель Фикефлёр. Увидев, как садились в карету госпожа Фавар и Перетта, сопровождаемые женщиной, лицо которой не было видно из-за густой вуали, которая путалась в юбках и, поднимаясь на ступеньку кареты, чуть не упала, к большому веселью спутниц, он удвоил внимание. Следя за тем, как трогалась берлина с двумя большими дорожными чемоданами сзади, он спрашивал себя, кто такая эта третья дама, столь заботливо скрывающая свое лицо. Потом, внезапно приняв решение, он бросился на соседнюю улицу, где лакей держал его лошадь, вскочил на нее и помчался следом за экипажем. Догнать тяжелую карету ему не составило никакого труда, и, тщательно соблюдая почтительное расстояние от нее, он двинулся в том же направлении.

Дрожа от пожирающей его страсти, он бормотал про себя:

– Куда они едут? Не знаю. Но узнаю непременно! И, если надо, поеду вслед за ними на край света!

Госпожа Ван-Штейнберг, повинуясь приказанию маркизы и собрав все, что нужно, двинулась по дороге в Шуази. Но вместо того, чтобы поехать по прямой дороге, по которой следовали туда из Версаля, она приказала кучеру ехать через Париж. Приехав в столицу, она велела остановиться в начале улицы Сент-Оноре и ждать ее, а сама пошла к ближайшему дому уверенным шагом, свидетельствующим, что этот путь ей хорошо знаком: это был дом шевалье де Люрбека.

Люрбек просматривал в своем кабинете почту, когда лакей доложил ему, что камеристка госпожи де Помпадур просит срочно принять ее.

– Проводите ее ко мне! – сказал шевалье. Госпожа Ван-Штейнберг вошла с низким, угодливым поклоном.

– Что случилось? – спросил Люрбек. – Вы явились на два дня раньше, чем обычно. Какие-нибудь важные новости?

– Да, господин шевалье, – с заговорщическим и очень важным видом заявила голландка.

Подавив внезапное волнение и тревогу, Люрбек резко спросил:

– На меня донесли? Что-нибудь серьезное?

– Нет, господин шевалье, я могу гарантировать, что его величество, как и никто во дворе, не подозревает…

– Ну, ближе к делу! – потребовал Люрбек.

– Только что, – стала докладывать шпионка, – я услышала разговор между госпожой Фавар и маркизой, из которого мне стали ясны намерения маркизы, касающиеся вас. Разговор мне показался важным, и я сразу же приехала сюда, чтобы вам его изложить.

– Говорите же! – мрачно приказал Люрбек.

– Госпожа де Помпадур в ярости. Она в гневе на вас.

– Я так и думал.

– Она высказывала по вашему адресу ужасные угрозы.

– Это мне все равно.

– Вы ошибетесь, господин Люрбек, если отнесетесь к ним недостаточно серьезно. После ссоры с его величеством из-за ареста Фавара маркиза решила сегодня же уехать из Версаля в Шуази.

– Ну и что?

– Дело в том, как она очень решительно объявила сама, что через несколько дней король соскучится по ней и, чтобы уговорить ее вернуться, разрешит ей все, что она хочет, может быть, даже и ваш арест.

– Она говорила именно об аресте?

– Могу вам привести ее фразу дословно: «Очень скоро я получу реванш, и Люрбек, в свою очередь, познакомится с королевской тюрьмой». Вы ведь знаете, если маркиза чем-нибудь угрожает, то не в ее привычках откладывать свои намерения надолго.

Люрбек возмутился:

– Я оказываю королю такие услуги, что ему и в голову не придет поднять на меня руку.

– Благодарность к вам Людовика XV не сопоставима с его любовными капризами, – рассудительно заметила голландка.

При этих словах, вполне соответствующих истине, шевалье почувствовал приступ гнева, который перешел в неистовство. Он, привыкший всегда побеждать в самых сложных и трудных обстоятельствах, стал ходить взад и вперед по кабинету, как тигр в клетке. Вдруг, остановившись на минуту прямо перед камеристкой, он, скрипнув зубами от бешенства, проговорил:

– Уже не в первый раз эта женщина становится мне поперек дороги! Я знаю, что она меня ненавидит и что ей до сих пор удавалось брать надо мной верх. Она постарается засунуть меня в Бастилию именно тогда, когда мне особенно необходимо сохранить свободу! Дело, которое я делаю во Франции, еще далеко не закончено. Вы знаете лучше других, госпожа Ван-Штейнберг, что английский король еще нуждается в моих услугах!