Текст книги "Негодяй из Сефлё"

Автор книги: Пер Вале

Соавторы: Май Шёвалль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

«Учитывая ту тщательность, с какой были в свое время рассмотрены перечисленные выше донесения, а также памятуя о длительном сроке, отделяющем нас от того времени, когда имели место упомянутые в них действия и инциденты, и, наконец, принимая во внимание чрезмерное количество донесений, поданных заявителем за последние годы, я не вижу причин для повторного рассмотрения, не вижу прежде всего потому, что заявителем, насколько мне известно, не приводятся новые факты и доказательства, которые могли бы подтвердить прежние жалобы, и, следовательно, с полным основанием не принимаю никаких мер по его ходатайству».

Рённ энергично замотал головой, не веря, что правильно понял. Может, и не правильно. Во всяком случае, подпись неразборчива, а кроме того, Рённ был наслышан о полицейском по имени Эриксон.

Буквы еще сильней запрыгали перед глазами и разбежались в разные стороны, и, когда женщина положила возле его правого локтя очередную стопку бумаг, он сделал отрицательный жест.

– Ну как, будем уходить в глубь времен? – ехидно спросила она. – Про Хульта вам тоже нужны материалы? А про себя самого не желаете?

– Спасибо, не надо, – беззлобно ответил Рённ. – Я только спишу имена последних жалобщиков, и мы сможет уйти.

Он поморгал и снова уткнул нос в записную книжку.

– Могу предложить донесения Улльхольма, – продолжала женщина так же ехидно. – Хотите?

Улльхольм был первый помощник комиссара в Сульне, стяжавший широкую известность своим вздорным характером и страстью рассылать жалобы во все мыслимые инстанции.

Рённ склонился над столом и грустно покачал головой.

XV

По дороге в Саббатсберг Леннарт Колльберг вдруг вспомнил, что ему надо уплатить вступительный взнос за право участвовать в шахматном турнире по переписке. Последний день уплаты – понедельник, поэтому Колльберг остановил машину перед Ваза-парком и зашел в почтовое отделение напротив пивной «Оловянная кружка».

Заполнив бланк, он честь по чести стал в очередь к одному из окошечек.

Перед ним стоял человек в кожаной куртке и меховой шапке. Всякий раз, когда Колльбергу доводилось стоять в очереди, он непременно занимал ее за человеком, чье путаное дело требовало много времени. Так и сейчас у человека впереди оказалась целая стопка квитанций, бланков, извещений.

Колльберг пожал могучими плечами, вздохнул и приготовился ждать. Вдруг из кипы отправлений у впереди стоящего выскользнул клочок бумаги и упал на пол. Почтовая марка. Колльберг нагнулся, поднял ее, тронул человека за плечо и сказал:

– Вот, вы уронили.

Человек повернул голову, взглянул на Колльберга карими глазами, сперва удивленно, потом словно бы узнав его и, наконец, с откровенной ненавистью.

– Вы уронили марку, – повторил Колльберг.

– Черт подери, – протяжно ответил незнакомец, – марку несчастную потеряешь, и то полиция сразу сует свое поганое рыло.

Колльберг все так же протягивал марку.

– Можете оставить ее себе, – и человек отвернулся.

Немного спустя он закончил свои дела и ушел, не удостоив Колльберга ни единым взглядом.

Загадочный случай. Может, человек так странно пошутил, но на шутника он нимало не походил. Поскольку Колльберг был плохой физиономист и частенько не мог припомнить, откуда он знает того или иного человека, неудивительно, что другой узнал его, тогда как сам Колльберг не имел ни малейшего представления, с кем он разговаривал.

Колльберг уплатил взнос.

Потом он недоверчиво оглядел марку. Марка была красивая, с птицей, из недавно выпущенной серии. Если он ничего не путает, отправления, снабженные марками этой серии, доставляются медленнее обычных. Хитрость совершенно в духе почтовых работников.

«Да, – подумал Колльберг, – почта у нас работает исправно; теперь, когда она избавилась от недоброй памяти шифрованных индексов, жаловаться нельзя».

Все так же погруженный в размышления о загадках бытия, Колльберг поехал в больницу.

Корпус, где произошло убийство, был по-прежнему оцеплен, и в палате Нюмана тоже не произошло особых изменений. Гюнвальд Ларссон был уже, разумеется, там.

Колльберг и Гюнвальд Ларссон не питали взаимной симпатии. Впрочем, людей, которые питали симпатию к Гюнвальду Ларссону, можно было пересчитать по пальцам, вернее, по одному пальцу одной руки и даже прямо назвать: Эйнар Рённ.

Мысль о том, что им когда-нибудь придется работать вместе, была особенно неприятна для Колльберга и Ларссона, но они считали, что теперь эта неприятность им не угрожает. И сегодня они скорее по чистой случайности оказались в одном месте.

Случайность эта называлась Оскар Стиг Нюман и выглядела она так, что Колльберг не удержался и воскликнул:

– Тьфу ты, Господи!

Гюнвальд Ларссон сделал гримасу невольного одобрения. Потом он спросил:

– Ты его знал?

Колльберг кивнул.

– Я тоже. Он был одним из крупнейших дубов, которые когда-либо украшали наши ряды. Но близко сталкиваться с ним мне, благодарение Богу, не приходилось.

Гюнвальд Ларссон очень немного прослужил в отделе общественного порядка, вернее сказать, числился там недолгое время, но отнюдь не горел на работе. Перед тем как поступить в полицию, он был морским офицером, сперва на военном, потом на торговом флоте. В отличие от Колльберга и Мартина Бека он никогда не шел долгим путем.

– Что говорит следствие?

– Я думаю, оно не прибавит фактов, кроме тех, которые уже и без того ясны, – ответил Ларссон. – Какой-то психопат влез через окно и прирезал его. Без церемоний.

Колльберг кивнул.

– Вот штык меня интересует, – пробормотал Гюнвальд Ларссон, скорее для себя, чем для Колльберга. – Человек, который работал этим штыком, знает свое ремесло. И вообще неплохо владеет оружием. А кто у нас неплохо владеет таким оружием?

– Вот, вот, – поддержал Колльберг. – Военные владеют. Ну еще, пожалуй, мясники.

– И полицейские, – сказал Гюнвальд Ларссон.

Во всей полиции он меньше других склонен был защищать честь мундира, за что и не пользовался среди коллег особой любовью.

– Стало быть, тебя пригласили вести дело? – спросил Колльберг.

– Вот именно. Ты будешь с этим работать?

Колльберг кивнул и спросил:

– А ты?

– Куда денешься.

Они без особого восторга поглядели друг на друга.

– Может, нам и не придется часто бывать вместе, – сказал Колльберг.

– Будем надеяться, – ответил Ларссон.

XVI

Было около десяти утра, и Мартин Бек, идя по набережной, вдоль Сэдер-Мэларстранд, обливался потом. Солнце не то чтобы припекало, да и с Ридарфьорден дул колючий ветер, но Мартин Бек слишком быстро шел, а пальто на нем было зимнее.

Хульт предлагал доставить его на Кунгсхольмсгатан, но Мартин Бек поблагодарил и отказался. Он боялся уснуть в машине и надеялся, что прогулка пешком немного взбодрит его. Расстегнув пальто, он замедлил шаг.

Выйдя к шлюзу, он из телефонной будки позвонил в полицейское управление и узнал, что Рённ еще не возвращался. Покуда Рённ не доведет свои поиски до конца, Мартину Беку было, собственно говоря, нечего делать в полиции, а вернется Рённ самое раннее через час. Если теперь прямиком отправиться домой, можно будет минут через десять лечь в постель. Мартин Бек устал бесконечно, и мысль о постели была очень заманчивой. Если завести будильник, можно будет часок вздремнуть.

Мартин Бек решительно зашагал через Слюссплан в сторону Ернторгсгатан. Достигнув площади Ернторг, он вдруг пошел медленнее. Он представил себе, что с ним будет через час, когда звонок будильника поднимет его, как трудно будет вставать, одеваться, ехать на Кунгсхольмсгатан. Правда, с другой стороны, приятно хоть на час раздеться, умыться, а то и принять душ.

Он остановился посреди площади, не зная, как быть. Разумеется, причина в усталости, но все равно противно.

Он переменил направление и двинулся к мосту Скеппсбру. Зачем ему вдруг понадобился мост, Мартин Бек не знал, но, завидев свободное такси, он принял окончательное решение. Он просто съездит искупается.

Шофер годился в сверстники Мафусаилу, был беззуб и туговат на ухо. Садясь, Мартин Бек мысленно выразил надежду, что старик по крайней мере сохранил зрение. Должно быть, он из кучеров, а за руль сел в очень преклонном возрасте. По дороге шофер делал ошибку за ошибкой, один раз даже заехал на полосу встречного движения. При этом он мрачно бормотал что-то себе под нос, и время от времени его старческое тело сотрясали приступы удушливого кашля. Когда машина наконец остановилась перед Центральными банями, Мартин Бек дал на чай гораздо больше, чем следует, вероятно, в награду за то, что шофер против ожиданий доставил его живым и невредимым. Поглядев на дрожащие руки старика, он вылез, не попросив выписать квитанцию.

У кассы Мартин Бек на мгновенье замешкался. Обычно он ходил в нижнее отделение, где есть плавательный бассейн. Но теперь ему не хотелось плавать, и он поднялся на второй этаж, в турецкие бани.

Для верности он попросил банщика, выдававшего полотенца, разбудить его не позднее одиннадцати. Он прошел в парилку и сидел там, покуда пот не выступил из всех пор. Потом он ополоснулся под душем и нырнул в ледяную воду бассейна. Вытершись насухо, он завернулся в махровую простыню, лег на кушетку в своей кабине и закрыл глаза.

Лежа с закрытыми глазами, он пытался думать о чем-нибудь приятном и успокоительном, а вместо того думал про Харальда Хульта, как тот сидит в своей пустынной, безликой квартире один-одинешенек, без всякого дела, одетый в форму даже в свободный день. Человек, вся жизнь которого сводится к одному: быть полицейским. Отбери у него это – жить будет нечем.

Мартин Бек задал себе вопрос, что станет с Хультом, когда тот выйдет на пенсию. Может, так и будет до самой смерти сидеть у окна, положив руки на стол.

Интересно, а есть ли у Хульта вообще партикулярное платье? Пожалуй, нет.

Веки щипало, и Мартин Бек открыл глаза и уставился в потолок. Он слишком устал, чтобы заснуть. Он прикрыл глаза рукой и пытался расслабиться. Но мышцы оставались напряженными.

Из комнаты массажиста доносились отрывистые шлепающие звуки, плеск воды, вылитой на мраморную скамью. В одной из соседних кабин кто-то мощно всхрапывал.

Вдруг перед внутренним взором Мартина Бека встало рассеченное тело Нюмана. Вспомнились рассказы Колльберга. Как Нюман учил его убивать.

Мартин Бек в жизни своей не убил еще ни одного человека. Он попытался представить себе, что можно при этом испытывать. Не когда стреляешь – застрелить человека, наверное, не так уж трудно, должно быть, потому что сила, с которой палец нажимает на спусковой крючок, не идет ни в какое сравнение с убойной силой пули. Убийство при помощи огнестрельного оружия не требует большой физической силы, расстояние до жертвы ослабляет ощущение действия. Вот убить кого-нибудь активно, собственными руками, задушить, заколоть ножом или штыком – это другое дело. Он снова вспомнил тело на мраморном полу больничной палаты – зияющий разрез на шее, кровь, вывалившиеся внутренности – и подумал, что так он не смог бы убить никого.

За много лет службы в полиции Мартин Бек не раз спрашивал себя, не трус ли он, и чем старше он становился, тем ясней становился и ответ на этот вопрос. Да, он трус, только теперь это не волнует его так, как волновало в молодости.

Он не мог бы с уверенностью сказать, что боится смерти. По долгу службы он обязан заниматься смертями других людей, и эта обязанность притупила страх. Так что о своей собственной смерти он думал очень редко.

К тому времени, когда банщик постучал в кабину и сказал, что уже одиннадцать, Мартин Бек не успел поспать ни одной минуты.

XVII

При взгляде на Рённа Мартин Бек испытывал глубочайшие угрызения совести. Совершенно ясно, что они оба проспали за последние тридцать часов одинаковый срок, другими словами, не спали вовсе, но, если сравнивать, Мартин Бек прожил эти тридцать часов гораздо спокойнее, а порой даже не без приятности.

Веки у Рённа стали такие же красные, как и его нос; щеки и лоб, напротив, покрылись нездоровой бледностью, а под глазами набрякли лиловые мешки. Он безудержно зевал и почти ощупью достал из ящика в столе электрическую бритву.

«Усталые герои», – подумал Мартин Бек.

Правда, ему сровнялось сорок восемь, то есть больше, чем Рённу, но ведь и тому уже стукнуло сорок три, стало быть, время, когда можно безнаказанно провести ночь без сна, осталось далеко позади для них обоих.

Рённ, как и прежде, не обнаруживал желания заговорить первым, и Мартин Бек выдавил из себя вопрос:

– Ну, чего ты там раскопал?

Рённ с безнадежным видом указал на свою записную книжку, словно это была дохлая кошка или что-нибудь похуже, и сказал невнятно:

– Вот. Примерно двадцать имен. Я перечел все жалобы за последний год работы Нюмана комиссаром. Потом я списал имена и адреса тех, кто на него раньше жаловался. Если бы я поднял все дела, на это ушел бы целый день.

Мартин Бек кивнул.

– Да, – продолжал Рённ, – и завтрашний день ушел бы, и послезавтрашний… а может и послепосле…

– Едва ли стоит рыть так глубоко. Ведь и то, что ты откопал, тоже не вчера написано.

– Твоя правда, – сказал Рённ.

Он достал бритву и удалился неуверенными шагами, волоча за собой шнур.

Мартин Бек сел за письменный стол Рённа и, нахмурив брови, принялся разбирать запутанные каракули, которые и обычно требовали от него больших усилий, и не было никаких оснований ожидать, что сегодня будет легче.

Одно за другим он занес имена, адреса и краткие характеристики жалобщиков в свой линованный блокнот.

«Юн Бертильсон, чернорабочий, Истгатан, 20, избиение».

И так далее.

Когда Рённ вернулся из туалетной комнаты, список был уже готов. Он содержал двадцать два имени.

Гигиенические мероприятия не отразились на облике Рённа, теперь он, если это возможно, выглядел еще ужасней, чем раньше, и оставалось только надеяться, что он по крайней мере чувствует себя менее грязным. Требовать, чтобы он вдобавок ощутил прилив бодрости, было бы неразумно.

Не мешало бы, пожалуй, прибегнуть к какому-нибудь средству для поднятия духа. Побалагурить, рассказать анекдот.

– Да, Эйнар, я знаю, что нам обоим надо идти домой и лечь. Но если помучиться еще часок, мы, может быть, хоть до чего-нибудь додумаемся. Ведь стоит попробовать?

– Наверное, стоит, – нерешительно сказал Рённ.

– Если ты, к примеру, возьмешь на себя первые десять имен, а я все остальные, мы быстро узнаем подробности о большинстве из них и либо вычеркнем их, либо сможем использовать. Идет?

– Ладно, раз ты так считаешь.

В голосе Рённа не было самой элементарной убежденности, не говоря уже о таких стандартных добродетелях, как решимость и воля к борьбе.

Вместо того Рённ заморгал глазами и зябко передернулся. Потом, однако, подсел к столу и взял в руки телефонную трубку.

Мартин Бек признал про себя, что вся затея представляется довольно бессмысленной.

За время активной служебной деятельности Нюман, без сомнения, успел поиздеваться над сотнями людей, но лишь незначительная часть обиженных рискнула подать письменную жалобу, а изыскания Рённа в свою очередь вскрыли лишь незначительную часть всех жалобщиков.

Впрочем, многолетний опыт научил его, что в их работе большинство действий представляются бессмысленными, и что как раз те, которые приносят наилучшие результаты, в начале своем выглядят совершенно бесперспективными.

Мартин Бек прошел в соседний кабинет и тоже сел на телефон, но уже после третьего разговора окончательно сник и замер с трубкой в руках. Никого из поименованных в списке ему найти не удалось, и мысли его приняли другое направление.

После недолгого раздумья он достал собственный блокнот, полистал его и набрал домашний номер Нюмана. Трубку на том конце снял мальчик.

– Нюман слушает.

Голос у него был на редкость старообразный.

– Это комиссар Бек. Мы у вас были ночью.

– Да?

– Как себя чувствует мама?

– Спасибо, хорошо. Ей лучше. Приходил доктор Блумберг, после него она несколько часов спала. Теперь она вполне в форме, ну и вдобавок…

– Что же?

– …вдобавок это не явилось для нас неожиданностью, – продолжал мальчик неуверенно. – То есть, что папа умер. Он был очень плох. И давно.

– Как ты думаешь, мама не сможет подойти к телефону?

– Думаю, сможет. Она на кухне. Подождите, я ее позову.

– Да, будь так добр, – сказал Мартин Бек, прислушиваясь к затихающим шагам.

Интересно, каким отцом и мужем мог быть человек, подобный Нюману. Семья производит вполне благополучное впечатление. Нет никаких оснований полагать, что Нюман не мог быть добрым и любящим отцом семейства.

Как бы то ни было, сын его едва сдерживал слезы во время разговора.

– Анна Нюман у телефона.

– С вами говорит комиссар Бек. У меня к вам один вопрос.

– Слушаю.

– Многим ли было известно, что ваш муж лежит в больнице?

– Совсем не многим, – поразмыслив, сказала она.

– Но болел-то он долго?

– Да, очень долго. Но Стиг не желал, чтобы люди знали об этом. Хотя…

– Что хотя?

– Хотя некоторые знали.

– Кто именно? Вы можете назвать?

– Ну, прежде всего мы, родные…

– Точнее.

– Я и дети. Еще у Стига были… были два младших брата, один живет в Гётеборге, другой в Будене.

Мартин Бек кивнул своим мыслям. Письмо, найденное в палате, было наверняка написано одним из братьев.

– Продолжайте.

– Лично у меня нет ни сестер, ни братьев. Родители умерли. Словом, у меня нет ныне здравствующих родственников. Только дядя с отцовской стороны, но он живет в Америке, и его я никогда не видела.

– Ну а друзья?

– Друзей у нас есть немного. Было немного. Ну, Гуннар Блумберг, который приходил ночью, с ним мы встречались, а кроме того, он лечил Стига. Само собой, Блумберг знал.

– Ну это понятно.

– И еще капитан Пальм с женой. Это старый однополчанин Стига. Вот и с ними мы встречались.

– А еще?

– Никого. Практически никого. Настоящих друзей у нас было немного. Только те, кого я назвала.

Она умолкла. Мартин Бек ждал.

– Стиг частенько говаривал…

Она не кончила фразу.

– Что же он говаривал?

– Что у полицейского и не может быть много друзей.

С этим спорить не приходилось. У Мартина Бека и у самого друзей не было. Если не считать дочери и Колльберга. Да еще одной женщины по имени Оса Турелль. Но Оса тоже служила в полиции. Еще, может быть, Пер Монссон, полицейский в Мальмё.

– Ну а эти люди знали, что ваш муж лежит в Саббатсберге?

– Да как вам сказать… Единственный, кто знал все точно, был доктор Блумберг. Из наших друзей.

– А кто ходил к нему?

– Я и Стефан. Мы каждый день к нему ходили.

– Больше никто?

– Никто.

– Доктор Блумберг тоже не ходил?

– Нет. Стиг не хотел, чтобы у него бывал кто-нибудь, кроме нас двоих. Он даже Стефана принимал неохотно.

– Почему?

– Не хотел, чтобы его кто-то видел. Понимаете…

Мартин Бек не прерывал.

– Ну, – наконец продолжила она, – Стиг всегда был на редкость сильным мужчиной, в отличной форме. А тут он очень сдал и избегал показываться людям.

– М-м-м, – протянул Мартин Бек.

– Правда, Стефан этого даже не замечал. Он боготворил отца. Они были очень близки.

– А дочь?

– Дочери Стиг никогда не уделял такого внимания. У вас самого есть дети?

– Да.

– И девочки, и мальчики?

– Да.

– Ну, тогда вы и сами все понимаете. Как это бывает между отцом и сыном.

Но Мартин Бек не понимал. И думал над этим так долго, что женщина забеспокоилась.

– Комиссар Бек, вы еще слушаете?

– Конечно, конечно, слушаю. Ну а соседи?

– Какие соседи?

– Соседи знали, что ваш муж в больнице?

– Разумеется, нет.

– А как вы объяснили им его отсутствие?

– Я им вообще ничего не объясняла. Мы не поддерживали с соседями никаких отношений.

– Может, тогда ваш сын? Рассказал приятелям?

– Стефан? Нет, исключено. Он ведь знал, чего хочет отец, а Стефану никогда бы даже в голову не пришло поступать ему наперекор. Он позволял себе только одно – каждый вечер ходить к отцу, но в глубине души Стиг и этого не одобрял.

Мартин Бек сделал несколько записей на открытом листке блокнота и сказал, как бы подводя итоги:

– Итак, только вы лично, Стефан, доктор Блумберг и оба брата комиссара Нюмана могли знать точно, в каком отделении и в какой палате лежал ваш супруг?

– Да.

– Ну что ж, все ясно. Только еще одно.

– А именно?

– С кем из своих коллег он общался?

– Не понимаю вас.

Мартин Бек отложил ручку и задумчиво потер переносицу большим и указательным пальцами. Неужели он так нечетко сформулировал вопрос?

– Я хотел бы вот о чем вас спросить: с какими полицейскими встречались вы и ваш муж?

– Ни с какими.

– Что-о-о?

– Чему вы удивляетесь?

– Неужели ваш муж не поддерживал отношений с коллегами? Не встречался с ними в свободное от работы время?

– Нет. За те двадцать шесть лет, что мы прожили вместе со Стигом, ни один полицейский не переступил порог нашего дома.

– Серьезно?

– Вполне. Вы и тот человек, что приходил с вами, были единственными. Но к этому времени Стига уже не было в живых.

– Но ведь должен же был кто-то приносить извещения, вообще приносить что-нибудь или заходить за вашим мужем.

– Да, вы правы. Вестовые.

– Кто, кто?

– Мой муж их так называл. Тех, кто сюда приходил. Это случалось. Но порог они действительно не переступали. Стиг был очень щепетилен в таких вопросах.

– Да ну?

– Очень. И всегда. Если приходил полицейский позвать его, или что-нибудь передать, или выполнить другое поручение, Стиг его в дом не пускал. Если дверь открывала я или кто-нибудь из детей, мы просили подождать за дверью, а сами снова запирали ее, пока не явится Стиг.

– Это ваш муж завел такой порядок?

– Да, он самым недвусмысленным образом потребовал, чтобы так было. Раз и навсегда.

– Но ведь существуют люди, с которыми он проработал бок о бок много лет. На них тоже распространялось это правило?

– Да.

– И вы никого из них не знаете?

– Нет. Разве что по имени.

– Он по крайней мере говорил с вами о своих сослуживцах?

– Крайне редко.

– О своих подчиненных?

– Я же сказала: крайне редко. Видите ли, один из основных принципов Стига заключался в том, что служебные дела никоим образом не должны соприкасаться с частной жизнью.

– Но вы говорили, что знаете некоторых хотя бы по имени. Кого же?

– Кое-кого из руководства. Ну, начальника государственной полиции, полицмейстера, главного инспектора…

– Из отдела общественного порядка?

– Да, – отвечала она. – А разве есть и другие инспектора?

В комнату вошел Рённ с какими-то документами. Мартин Бек изумленно воззрился на него. Потом он собрался с мыслями и продолжил разговор.

– Неужели ваш муж не упоминал никого из тех, с кем вместе работал?

– Одного по крайней мере. Я знаю, что у него был подчиненный, которого он очень ценил. Звали этого человека Хульт. Стиг время от времени поминал его. С Хультом он работал еще задолго до того, как мы поженились.

– Значит, Хульта вы знаете?

– Нет. Сколько мне помнится, я никогда его не видела.

– Не видели?

– Нет. Только по телефону с ним разговаривала.

– И все?

– Все.

– Подождите минутку, госпожа Нюман.

– Пожалуйста.

Мартин Бек опустил на стол руку с зажатой в ней трубкой и задумался, постукивая кончиками пальцев по корням волос, обрамляющих лоб. Рённ безучастно зевал.

Мартин снова поднес трубку к уху.

– Фру Нюман, вы слушаете?

– Да.

– Известно ли вам, как зовут первого помощника комиссара, то есть Хульта?

– Да, по чистой случайности. Пальмон Харальд Хульт. А вот его звание я узнала только от вас.

– По случайности, вы сказали?

– Да, именно так. Оно записано тут, его имя. В телефонной книге. Пальмон Харальд Хульт.

– Кто же его записал?

– Я сама и записала.

Мартин Бек промолчал.

– Господин Хульт звонил нам вчера вечером, он справлялся о Стиге. И был потрясен, узнав, что Стиг тяжело болен.

– Вы дали ему адрес больницы?

– Да. Он хотел послать Стигу цветы. А я, как уже было сказано, знала Хульта. Он был единственным, кому я рискнула бы дать адрес, кроме…

– Кого?

– Ну, начальника полиции, или полицмейстера, или главного инспектора, сами понимаете…

– Понимаю. Значит, вы дали Хульту адрес?

– Да.

Она помолчала, потом спросила с изумлением:

– На что вы намекаете?

– Ни на что, – успокоил ее Мартин Бек. – Все это ровным счетом ничего не значит.

– Но вы себя так ведете, будто…

– Просто мы обязаны все проверить, фру Нюман. Вы очень нам помогли. Благодарю вас.

– Пожалуйста, – откликнулась она так же растерянно.

– Благодарю, – повторил Мартин Бек и положил трубку.

Рённ стоял, прислонясь к дверному косяку.

– По-моему, – начал он, – я наидентифицировался сколько мог. Двое умерли. А про этого чертова Эриксона никто ничего не знает.

– Так, так, – с отсутствующим видом протянул Мартин Бек и уставился на раскрытый лист блокнота. Там стояло: Пальмон Харальд Хульт.