Текст книги "Негодяй из Сефлё"

Автор книги: Пер Вале

Соавторы: Май Шёвалль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

XXV

Домик в Сегельторпе выглядел очень неказисто. Он был маленький, деревянный и, судя по некоторым деталям, был построен как дача не менее пятидесяти лет назад. Первоначальная краска во многих местах сошла, обнажив серые доски, но до сих пор еще можно было догадаться, что когда-то дом был светло-желтый, а оконные рамы – белые. Забор вокруг участка, казавшегося слишком большим по сравнению с домиком, был не так давно выкрашен в розовый цвет, а заодно с ним перила, входная дверь и решетка маленькой веранды.

Домик стоял довольно высоко над проселком, калитка была распахнута настежь, и Рённ по покатой въездной дорожке подъехал вплотную к задней стене.

Мартин Бек тотчас же вылез из машины и сделал несколько глубоких вдохов, оглядываясь в то же время по сторонам. Он не очень хорошо себя чувствовал, как всякий раз, когда ездил на машине.

Участок был запущенный, зарос кустарником. Едва заметная тропинка вела к старым поржавелым солнечным часам, которые выглядели трогательно и как-то неуместно на цементированной подставке, утонувшей в лохматых кустах.

Рённ захлопнул дверцу машины и сказал:

– А я что-то проголодался. Как ты думаешь, мы успеем перекусить, когда управимся здесь?

Мартин Бек взглянул на часы. Уже десять минут первого. В это время Рённ привык завтракать. Сам Мартин Бек легко пропускал трапезы, а занимаясь делом, вообще забывал о еде и первый раз ел по-настоящему поздно вечером.

– Конечно, успеем, – сказал он. – А теперь пошли.

Они обогнули дом, поднялись на крыльцо и постучали в дверь. Человек лет семидесяти тотчас открыл ее.

– Входите, – сказал человек.

Сам он стоял молча и с любопытством глядел, как они снимают пальто в крохотной тесной передней.

– Входите, – повторил он и прижался к стене, пропуская их. На другом конце передней было две двери. Через одну из них, миновав маленький холл, можно было попасть в кухню. Из холла шла лестница – то ли на второй этаж, то ли на чердак. Другая вела в полутемную столовую. Воздух здесь был сырой и затхлый, дневной свет с трудом проникал в комнату сквозь множество высоких, похожих на папоротник растений на окнах.

– Вы сядьте, пожалуйста, – сказал старик. – Жена сейчас придет. Подаст кофе.

Комната была меблирована в деревенском стиле: сосновый диванчик с прямой спинкой и полосатыми подушками, четыре стула того же типа вокруг большого стола с красивой массивной столешницей из полированной сосны. Мартин Бек и Рённ сели на диванчик, каждый в свой угол. В глубине комнаты сквозь неплотно прикрытую дверь они увидели рассохшуюся спинку кровати красного дерева и платяной шкаф с зеркальными медальонами на дверцах. Хозяин притворил дверь, вернулся и сел на стул по другую сторону стола.

Был он худой, сгорбленный, землисто-серая кожа на лице и голой макушке покрыта коричневыми пигментными пятнами. Поверх фланелевой рубашки в черную и серую полоску на нем был жакет домашней вязки.

– Я сразу сказал жене, когда мы услышали машину, что вы очень быстро до нас добрались. Я не был уверен, что правильно объяснил, как к нам ехать.

– Найти было нетрудно, – ответил Рённ.

– Нет, господа, вы полицейские, поэтому вы хорошо ориентируетесь и в городе, и за городом. Оке, пока работал в полиции, тоже очень хорошо изучил город.

Он достал из кармана сплющенную пачку «Джон Сильвер» и предложил гостям. Мартин Бек и Рённ, как по команде, отрицательно покачали головой.

– Вы, господа, наверное, пришли поговорить об Оке, – продолжал хозяин. – Как я уже сказал вам по телефону, я действительно не знаю, когда он уехал, мы с матерью думали, что он спит наверху, но он, должно быть, уехал к себе. Иногда он ночует здесь. Сегодня у него день рождения, вот мы и думали, что он останется и выпьет кофе в постели.

– А машина у него есть? – спросил Рённ.

– Да, «фольксваген». А вот и кофе.

Он встал, когда из кухни вошла жена. В руках она держала поднос и опустила его на стол. Потом вытерла руки о фартук и поздоровалась с посетителями.

– Фру Эриксон, – пробормотала она, когда посетители назвали себя.

Она разлила кофе по чашкам, поднос поставила на пол и села возле мужа, сложив руки на коленях. Оба старика казались примерно одного возраста. У нее были совсем седые волосы, закрученные маленькими тугими локончиками, но на круглом лице почти не было морщин, да и румянец на щеках едва ли был искусственного происхождения. Смотрела она неотрывно на свои руки, а когда внезапно бросила робкий взгляд на Мартина Бека, тот подумал, что она либо чего-то боится, либо вообще стесняется чужих.

– Видите ли, фру Эриксон, мы хотели бы кое-что узнать о вашем сыне, – начал он. – Если я правильно понял вашего супруга, он был у вас вчера вечером. А знаете ли вы, когда он ушел?

Она взглянула на мужа, словно надеялась, что он даст ответ вместо нее, но тот помешивал кофе и молчал.

– Нет, – сказала она неуверенно. – Не знаю. Наверно, когда мы легли.

– А когда вы легли?

Она снова взглянула на мужа.

– Отто, ты не помнишь?

– В половине одиннадцатого. Или в одиннадцать. Обычно мы ложимся раньше, но, раз приехал Оке… Нет, скорей в половине одиннадцатого.

– Значит, вы не слышали, когда он ушел?

– Нет, – ответил хозяин. – А почему вы спрашиваете? С ним что-нибудь случилось?

– Нет, – сказал Мартин Бек. – Нам это, во всяком случае, неизвестно. Скажите, а где же работает ваш сын теперь?

Женщина вновь загляделась на свои руки, и за нее ответил муж:

– Покамест механиком по лифтам. Он уже год как работает механиком.

– А до того где?

– Все помаленьку перепробовал. Работал в фирме, которая делает трубы, таксистом, ночным охранником, а как раз перед лифтами водил грузовик. Пока ходил переучиваться на механика.

– Когда он был у вас вчера вечером, он выглядел как обычно? – спросил Мартин Бек. – О чем вы с ним разговаривали?

Хозяин ответил не сразу, а женщина взяла печенье и начала крошить его на мелкие кусочки прямо в блюдечко. Наконец хозяин ответил:

– Да, пожалуй, как обычно. Разговаривал он мало, но последнее время он вообще мало разговаривал. Он, понятное дело, был огорчен – из-за квартиры, ну и потом эта история с Малин.

– Малин? – переспросил Рённ.

– Ну да, девочка, дочка. У него забрали дочь. А теперь отнимают и квартиру.

– Простите, – перебил Мартин Бек. – Я плохо вас понимаю. Кто забрал у него дочь? Вы ведь говорите про дочь Оке?

– Ну да, про Малин, – ответил старик и похлопал жену по плечу. – Я думал, вы знаете. Патронажное общество забрало у Оке девочку.

– Почему? – спросил Мартин Бек.

– А почему полиция убила его жену?

– Отвечайте на мой вопрос, – сказал Мартин Бек. – Почему у него взяли ребенка?

– Они давно уже пытались, но теперь им наконец удалось добыть бумагу о том, что он не способен воспитывать ребенка. Мы, разумеется, просили, чтобы девочку передали нам, но, по их мнению, мы слишком старые. И квартира у нас плохая.

Женщина взглянула на Мартина Бека, но, встретив ответный взгляд, быстро опустила глаза в чашку. И сказала тихим, но возмущенным голосом:

– Как будто у чужих людей ей будет лучше. У нас, во всяком случае, лучше, чем в городе.

– А раньше вам поручали внучку?

– Да, и не раз. Наверху есть комната, где она живет, когда приезжает к нам. Это бывшая комната Оке.

– У Оке порой была такая работа, что он не мог как следует заниматься девочкой, – продолжал хозяин. – Они заявили, будто он недостаточно стабильный. Уж не знаю, что они этим хотели сказать. Наверное, что он ни на одном месте долго не задерживался. А ведь это не так просто. С каждым днем найти работу все трудней и трудней. Но о Малин он всегда очень заботился.

– Когда это случилось? – спросил Мартин Бек.

– С Малин? Позавчера. Они пришли и увели ее.

– Он очень был возмущен вчера вечером? – спросил Рённ.

– Конечно, хотя говорил он по обыкновению немного. Ну и квартира его тревожила, но ведь мы с нашей маленькой пенсией все равно не в силах ему помочь.

– Он не мог уплатить за квартиру?

– Не мог. Наверное, его хотели выселить. При таких ценах скорей приходится удивляться, что люди вообще могут снимать квартиры.

– А где он живет?

– На Далагатан. В красивом новом доме. Он не мог найти ничего другого, когда снесли дом, в котором он жил прежде. Но тогда он зарабатывал больше и считал, что справится. Впрочем, квартира – это еще не самое страшное, самое страшное – это, разумеется, с дочкой.

– Насчет патронажа я хотел бы узнать поподробнее, – сказал Мартин Бек. – Нельзя же так ни с того ни с сего отобрать ребенка у отца.

– Нельзя?

– Ну, во всяком случае, надо сперва провести некоторые расследования.

– Я тоже так думаю. Тут к нам приходил один, переговорил со мной и с ней, осмотрел дом, расспрашивал нас про Оке. А Оке был мрачный, он стал мрачный с тех пор, как умерла Мария, но это нетрудно понять. А они заявили, что его депрессивное состояние, ну что он такой мрачный, пагубно отражается на психике ребенка, теперь я припоминаю точно, они именно так и выразились, говорить красиво они мастера. И что частая перемена места службы и разные часы работы тоже вредны для ребенка, и что с деньгами у него плохо, он даже за квартиру не может уплатить, а вдобавок у них в доме соседи вроде бы пожаловались, что он постоянно оставляет девочку одну по ночам и что она у него недоедает и тому подобное.

– Вы знаете кого-нибудь из тех, с кем беседовали представители общества?

– С его нанимателем. По-моему, они постарались связаться со всеми людьми, под началом у которых он когда-либо работал.

– И в полиции тоже?

– Ясное дело. Уж этот-то начальник для них всего важней. Сами понимаете.

– От него был получен не слишком хороший отзыв, верно? – спросил Мартин Бек.

– Да. Оке говорил, будто сразу, едва только комиссия начала копаться в его жизни, примерно с год назад, он написал на него какую-то бумагу, после которой нечего было и надеяться, что ему оставят девочку.

– А вам известно, кто именно писал этот документ? – спросил Мартин Бек.

– Известно. Это был комиссар Нюман, тот самый, который спокойно наблюдал, как умирает жена Оке, и не ударил палец о палец.

Мартин Бек и Рённ обменялись быстрым взглядом.

Фру Эриксон перевела взгляд с мужа на них, не зная, как они отреагируют. Ведь это было как-никак обвинение против их коллеги. Она протянула тарелку с тортом сперва Рённу, который тотчас взял изрядный кусок, потом Мартину Беку, но тот отрицательно покачал головой.

– А вчера вечером ваш сын говорил о Нюмане?

– Он говорил только, что из-за Нюмана у него забрали Малин. А больше ни слова. Он и так-то не слишком разговорчив, наш Оке, но вчера он был еще молчаливее, чем обычно. Верно я говорю, Карин?

– Верно, – поддержала жена и стала подбирать крошки на своей тарелочке.

– А чем он занимался вчера вечером? – спросил Мартин Бек.

– Ну, он пообедал с нами. Потом мы немножко посмотрели телевизор. Потом он поднялся к себе, а мы легли.

Мартин Бек успел заметить, что телефон стоит в передней. Он спросил:

– Он звонил кому-нибудь в течение вечера?

– Почему вы все это спрашиваете? Оке сделал что-нибудь плохое? – сказала женщина.

– Сперва я попросил бы вас ответить на наши вопросы. Итак, он звонил кому-нибудь отсюда вчера вечером?

Чета стариков некоторое время молчала. Потом мужчина ответил:

– Возможно. Я не знаю. Оке имел право пользоваться нашим телефоном когда захочет.

– Значит, вы не слышали, как он говорит по телефону?

– Нет. Мы ведь сидели и смотрели телевизор. Он, помнится, один раз вышел и закрыл за собой дверь, а когда он просто выходит в туалет, он дверей не закрывает. Телефон у нас в гардеробной, и, если телевизор включен, лучше закрывать дверь, когда надо позвонить. Слышим-то мы не больно хорошо, вот и приходится включать телевизор на полную громкость.

– Когда это могло быть? Когда он выходил к телефону?

– Вот уж не скажу. Помню только, что мы смотрели полнометражный фильм, а выходил он на середине. Часов в десять, пожалуй. А зачем вам это нужно?

Мартин Бек ничего не ответил, а Рённ откусил кусок торта и вдруг сказал:

– Ваш сын – очень искусный стрелок, насколько я помню. В полиции он у нас считался среди лучших. Вы не знаете, сейчас у него есть какое-нибудь оружие?

Женщина поглядела на Рённа с каким-то новым выражением, а муж ее гордо выпрямился. Наверно, за последние десять лет родителям не часто приходилось слышать, чтобы их сына кто-нибудь хвалил.

– Да, – ответил муж – Оке получил немало призов. Жаль только, что они не здесь, а у него дома, на Далагатан. А что до оружия…

– Ему бы лучше продать все эти штуки, – сказала женщина. – Они ведь дорого стоят, а у него так туго с деньгами.

– Какое у него оружие, вы не знаете? – спросил Рённ.

– Знаю, – ответил старик. – Это я знаю. Я ведь и сам в молодости неплохо стрелял. Ну, прежде всего, Оке принес домой свое оружие, когда вернулся из ополчения, или гражданской обороны, как это теперь называется. Он честно заслужил офицерский чин, тут он был молодцом, если удобно так говорить о родном сыне.

– Какое у него оружие? – настойчиво повторил Рённ.

– Ну, прежде всего, маузер. Потом у него есть пистолет, он взял золотую медаль за стрельбу из пистолета много лет назад.

– Пистолет какой?

– «Хаммерли интернэшнл». Он мне его показывал. А еще у него есть…

– Что?

Старик замялся.

– Уж и не знаю, на первые два у него есть разрешение, сами понимаете…

– Могу вас заверить, что мы не намерены преследовать вашего сына за незаконное хранение оружия, – сказал Мартин Бек. – Что у него еще есть?

– Американский автомат «Джонсон». Но на этот, вероятно, тоже есть разрешение, потому что с ним он участвовал в соревнованиях.

– Недурной арсенал получается, – пробормотал Мартин Бек.

– Еще что? – спросил Рённ.

– Старый карабин из ополчения. Но карабин плохонький. Стоит у нас в шкафу. Ствол у него поистерся, да и вообще эти карабины плохо стреляют. Остальное оружие, само собой, он здесь не держит.

– Ну, разумеется, остальное он держит дома на Далагатан.

– Да, наверно, – сказал старик. – Конечно, комната наверху так и остается его комнатой, но самые важные вещи он держит у себя на Далагатан. Правда, если ему больше не позволят жить в этой роскошной квартире, он переберется к нам, пока не подыщет другую. Здесь есть только маленькая комната в мезонине.

– Вы не будете возражать, если мы зайдем поглядеть его комнату? – спросил Мартин Бек.

Старик сперва задумался.

– Отчего же, поглядите. Хотя там и глядеть-то особенно нечего.

Женщина встала и стряхнула с юбки крошки печенья.

– Ой, – сказала она, – а я туда нынче и не поднималась. Там, должно быть, беспорядок.

– Ничего страшного, – возразил ей муж. – Я утром заходил посмотреть, спит ли Оке, и все выглядело вполне прилично. Оке у нас аккуратный.

Он отвел глаза и сказал, понизив голос:

– Оке – хороший мальчик. И не его вина, что ему так не повезло. Мы с женой всю жизнь работали и старались по мере сил вырастить его хорошим человеком. Но все получилось так нескладно – и у него, и у нас. Когда я был молодым и только начинал работать, я еще во что-то верил, а главное, верил, что все будет хорошо. Теперь я состарился и никому не нужен, и ничего из моей жизни не вышло. Знай я заранее, куда мы идем, я бы вообще не заводил детей. Но нас все время обманывали.

– Кто вас обманывал? – спросил Рённ.

– Политики. Правительство. Те, кого мы считали своими. А они оказались сплошные гангстеры.

– А теперь покажите нам комнату, – сказал Мартин Бек.

– Хорошо.

Он первым вышел в холл и поднялся оттуда по скрипучей крутой лестнице. Поднявшись, они уперлись в дверь, и старик открыл ее.

– Вот это комната Оке. Конечно, она выглядела уютнее, когда Оке был мальчиком и жил дома, а потом, когда он женился и уехал отсюда, он забрал с собой почти всю мебель. Теперь он так редко здесь бывает.

Он стоял, придерживая дверь рукой. Мартин Бек и Рённ прошли мимо него в маленькую чердачную комнату. В скошенном потолке было одно окно, вылинявшие цветастые обои покрывали стены. В задней стене была дверь, тоже оклеенная обоями. Дверь, должно быть, вела в какой-нибудь чулан или гардероб. Узкая раскладушка, покрытая шинельным сукном, стояла у стены. С потолка свисала лампа под пожелтелым абажуром с длинной грязной бахромой.

Над кроватью висела под треснувшим стеклом картинка, где была изображена златокудрая девочка. Девочка сидела посреди зеленого луга и держала на коленях барашка. Под кроватью в ногах стоял розовый пластмассовый горшок.

На столе лежал раскрытый журнал и шариковая ручка. Через спинку деревянного стула было переброшено посудное полотенце в белую и красную клетку.

Других предметов в комнате не было.

Мартин Бек взял полотенце. На полотенце были пятна, ткань поистерлась от многочисленных стирок. Мартин Бек подержал его на свет. Пятна были желтые и напоминали жир, которым покрывают паштет из натуральной гусиной печенки. Форма пятен говорила о том, что полотенцем вытирали какое-то лезвие. От желтого жира ткань стала почти прозрачной. Мартин Бек задумчиво помял ее между пальцами, приблизил к носу и понюхал. И в ту самую минуту, когда ему стало ясно, что это за пятна и откуда они взялись, Рённ сказал:

– Глянь-ка, Мартин.

Он стоял перед столом и указывал на развернутый журнал. Мартин Бек наклонился и увидел, что на белых полях, сверху над кроссвордом, что-то написано шариковой ручкой. Девять имен, разделенных на три группы. Почерк был неровный, человек явно не раз останавливался. Взгляд Мартина Бека приковался к первой группе.

СТИГ ОСКАР НЮМАН+

ПАЛЬМОН ХАРАЛЬД ХУЛЬТ+

МАРТИН БЕК+

Он заметил, что среди прочих там есть и Меландер, и главный инспектор, и начальник полиции, и Колльберг тоже есть.

Тогда он повернулся к старику, стоявшему у дверей. Старик держался рукой за дверной косяк и вопросительно глядел на них.

– Где на Далагатан живет ваш сын?

– Дом тридцать четыре. А что?..

– Ступайте к вашей жене, – перебил его Мартин Бек. – Мы тоже сейчас придем.

Старик медленно спустился по лестнице. На нижней ступеньке он с удивлением оглянулся на Мартина Бека, но тот знаком велел ему зайти в столовую, после чего сказал Рённу:

– Позвони Стрёмгрену или кого там найдешь, один черт. Дай им здешний телефон и вели немедленно связаться с Колльбергом в Саббатсберге, чтобы он сейчас же позвонил сюда. Кстати, у тебя есть в машине необходимые причиндалы, чтобы снять отпечатки пальцев?

– Разумеется, – сказал Рённ.

– Вот и хорошо, но сперва позвони.

Рённ спустился в холл к телефону.

Мартин Бек оглядел убогую каморку, затем перевел взгляд на свои часы. Без десяти час. Он услышал, как Рённ тремя прыжками взлетел по лестнице.

Глядя на побелевшие щеки Рённа и неестественно расширенные глаза, Мартин Бек понял, что катастрофа, которую он предчувствовал весь день, уже разразилась.

XXVI

Колльберг и Гюнвальд Ларссон все еще находились на первом этаже института, когда сирены завели свою песню. Сперва примчалась одинокая боевая колесница – по звуку она ехала с Кунгсхольмен через мост Святого Эрика. Затем ее призыв подхватили другие машины в других концах города, теперь вой доносился отовсюду, заполнял воздух, но все же шел откуда-то издалека.

Они находились в центре круга тишины. «Все равно как летним вечером бродишь по лугу, и вокруг того места, куда ты ступил, замолкают кузнечики», – подумалось Колльбергу.

Он уже успел разглядеть Далагатан и установил, что изменений к худшему не произошло, а к лучшему – вполне может быть. Правда, оба полицейских так и лежали на дне фонтана, но других раненых и мертвых на улице не было. Люди, которые были здесь раньше, куда-то исчезли, включая и тех, которые не стояли, а лежали на земле. Оставалось предположить, что они все целы и невредимы.

Гюнвальд Ларссон до сих пор не дал ответа на вопрос, как они переберутся через улицу. Вместо того он глубокомысленно прикусил нижнюю губу и глядел мимо Колльберга, на ряд белых халатов, развешанных вдоль одной стены.

Альтернатива была недвусмысленно проста.

Или напрямик пересечь мощеный квадрат площади, или выбираться через окно в Ваза-парк и дальше – задами.

Ни один из способов не представлялся разумным. Первый был чуть ли не равносилен самоубийству, второй потребовал бы слишком много времени.

Колльберг выглянул снова, осторожно, не раздвигая гардин.

Он кивком указал на фонтан с его почти неправдоподобным украшением – земной шар, на шаре ребенок склонился над Скандинавией, и крест-накрест два тела.

Он спросил:

– Ты их обоих знал?

– Да. – ответил Гюнвальд Ларссон. – Радиопатруль из Сольны. Кристианссон и Квант. – И после минутного молчания:

– Как их сюда занесло?

Колльберг в свою очередь задал вопрос более актуальный:

– А почему кто-то решил их застрелить?

– А почему кто-то хотел застрелить нас?

Вопрос был тоже весьма уместный.

Несомненно, кто-то был очень заинтересован в их смерти. Кто-то вооруженный автоматом и уложивший не только двух полицейских в форме, но и сделавший все от него зависящее, чтобы уложить Колльберга и Гюнвальда Ларссона, а в то же время пощадивший всех остальных, хотя недостатка в живых мишенях у него не было.

– Почему?

Ответ напрашивался сам собой. Стрелявший знал Гюнвальда Ларссона и знал Колльберга. Он знал, кто они такие, и сознательно намеревался их убить.

Интересно, а Кристианссона и Кванта он тоже знал? Лично едва ли, но тут сработала форма.

– Должно быть, он недолюбливает полицейских, – пробормотал Колльберг.

– М-м-м, – промычал в ответ Гюнвальд Ларссон.

Он взвесил на ладони свой тяжелый пистолет и спросил:

– Ты не видел, этот гад засел на крыше или в какой-то квартире?

– Не успел рассмотреть.

На улице тем временем нечто произошло. Весьма прозаическое, но тем не менее достойное внимания.

Прибыла карета «скорой помощи». Она остановилась, дала задний ход к фонтану, остановилась снова. Из нее выпрыгнули двое мужчин в белых халатах, они открыли задние дверцы и достали двое носилок. Двигались они проворно и по виду без всякого волнения. Один из них посмотрел на девятиэтажный жилой дом на Далагатан. Но ничего не случилось.

Колльберг хмыкнул.

– Вот именно, – тотчас отозвался Гюнвальд Ларссон. Значит, у нас есть шанс.

– Тоже мне шанс, – сказал Колльберг.

Идея не слишком его вдохновила, но Ларссон уже стащил меховую куртку и пиджак и энергично перетряхивал белые халаты.

– Я, во всяком случае, возьму этот. – изрек он. – Этот больше других.

– Их и всего-то есть три размера.

Гюнвальд Ларссон кивнул, сунул пистолет в кобуру и натянул халат, который сразу затрещал в плечах.

Колльберг покачал головой и взял самый большой из попавшихся на глаза халатов. Халат все равно не сошелся. На животе. По его мнению, оба они здорово смахивали на пару комиков из какого-нибудь немого фильма.

– Может, этот? – спросил Гюнвальд Ларссон.

– Именно, может, – ответил Колльберг.

– Значит, о'кэй?

– О'кэй.

Они спустились по лестнице, пересекли мощеную площадь и прошли вплотную мимо «скорой помощи», где как раз устанавливали первые носилки – с Квантом.

Колльберг взглянул на мертвого. Он узнал его. Он встречал его несколько раз, хотя и редко. Чем-то этот полицейский прославился. Кажется, задержал опасного сексуального маньяка. Или что-то в этом роде.

Ларссон уже дошел до середины улицы. Вид у него был презабавный в халате-недомерке и с белой шапочкой на голове. Оба санитара изумленно воззрились на него.

Щелкнул выстрел.

Колльберг бросился через улицу.

Но на сей раз стреляли не в него.

К востоку вдоль Оденгатан ехал с включенными сиренами черно-белый полицейский автобус. Первый выстрел прозвучал, когда автобус подъехал к Сигтюнгатан, за первым последовала целая серия. Гюнвальд Ларссон сделал несколько шагов, чтобы лучше видеть происходящее. Сперва автобус увеличил скорость, потом начал петлять и крутить. Когда он миновал перекресток Оденгатан и Далагатан и скрылся из виду, выстрелы смолкли. И тотчас послышался зловещий грохот железа.

– Болваны, – сказал Гюнвальд Ларссон.

Он присоединился к Колльбергу, стоявшему в дверях, распахнул халат, достал свой пистолет и сказал:

– Он на крыше, это ясно, а теперь посмотрим.

– Да, – согласился Колльберг. – Сейчас он был на крыше.

– Это как понимать?

– А так, что раньше его там не было.

– Посмотрим, – повторил Гюнвальд Ларссон.

Дом имел два подъезда, оба с улицы. Они стояли возле северного и потому сперва вошли в него. Лифт не работал: перед ним собралась кучка взволнованных жильцов.

Вид Гюнвальда Ларссона в лопнувшем по швам халате, окровавленной повязке и с пистолетом в руках взбудоражил их. Документы Колльберга остались в куртке, а куртка в свою очередь осталась в доме по ту сторону площади. У Гюнвальда Ларссона, возможно, было при себе какое-то удостоверение личности, но он не торопился его предъявлять.

– С дороги, – отрывисто приказал он.

– Подождите где-нибудь здесь на первом этаже, – предложил Колльберг.

Успокоить людей – трех женщин, ребенка и старика – оказалось не так-то просто. Возможно, они видели из своих окон, что произошло на улице.

– Не волнуйтесь, – сказал Колльберг. – Опасности нет.

Он вдумался в смысл этих слов и беззвучно рассмеялся.

– Конечно, нет, ведь здесь полиция, – бросил Гюнвальд Ларссон через плечо.

Лифт был поднят примерно на высоту седьмого этажа. На лестничной площадке этажом выше дверь шахты была открыта, и они могли заглянуть в глубину. Похоже, что лифт безнадежно испорчен, кто-то с умыслом вывел его из строя, и этим «кто-то» скорей всего был человек на крыше. Следовательно, они получили о нем некоторые дополнительные сведения: он хорошо стреляет – раз, знает их в лицо – два, разбирается в лифтах – три.

«Лучше, чем ничего», – подумал Колльберг.

Лестница упиралась в железную дверь. Дверь была закрыта, заперта и скорее всего забаррикадирована с другой стороны, только неизвестно, чем именно.

Зато они сразу увидели, что обычными средствами ее не откроешь.

Гюнвальд Ларссон нахмурил кустистые белые брови.

– Барабанить нет смысла, – сказал Колльберг. – Все равно не откроем.

– Зато можно выломать дверь в одной из квартир этажом ниже, – перебил Гюнвальд Ларссон, – оттуда вылезти в окно и попробовать забраться на крышу.

– Без лестниц и веревок?

– Вот именно. – сказал Гюнвальд Ларссон. – Ничего, пожалуй, не выйдет.

Поразмыслив несколько секунд, он добавил:

– А чем ты будешь заниматься на крыше? Без оружия?

Колльберг промолчал.

– В другом подъезде наверняка та же картина. – кислым голосом сказал Ларссон.

В другом подъезде и впрямь была та же картина, как выяснилось из показаний суетливого старичка, который назвал себя капитаном в отставке и держал под неусыпным наблюдением кучку собравшихся перед лифтом людей.

– Я считаю, что всем гражданским лицам следует укрыться в подвале, – сказал старичок.

– Отличная мысль, капитан, – поддержал Ларссон.

Впрочем, в голосе его не было бодрости. Запертая железная дверь, открытые двери шахты, безнадежно испорченный лифт. Возможности выбраться на крышу равны нулю.

Гюнвальд Ларссон задумчиво поскреб подбородок рукояткой пистолета.

Колльберг нервически покосился на оружие в его руках. Хороший пистолет, вычищенный, ухоженный, рукоятка из резного ореха. Стоит на предохранителе. И тут Колльбергу впервые пришло в голову, что склонность к ненужной пальбе тоже является одним из отрицательных качеств Гюнвальда Ларссона. Внезапно он спросил:

– Ты стрелял когда-нибудь в человека?

– Нет, а почему ты спрашиваешь?

– Не знаю, просто так.

– Ну, что будем делать?

– Сдается мне, надо вылезать на Оденплан.

– Пожалуй.

– Мы ведь единственные, кто правильно расценивает ситуацию. Во всяком случае, мы более или менее точно представляем себе, что произошло.

Предложение явно не вдохновило Ларссона. Он выдернул волосок из левой ноздри и рассеянно созерцал его.

– Неплохо бы снять этого типа с крыши, – сказал он.

– Только на крышу нам не попасть.

– Верно.

Они снова спустились на нижний этаж. Но в ту минуту, когда они хотели выйти из дома, один за другим прозвучали четыре выстрела.

– В кого это он? – спросил Колльберг.

– В полицейскую машину, – ответил Ларссон. – Упражняется.

Колльберг взглянул на пустую машину и увидел, что обе мигалки и прожектор на крыше пробиты пулями.

Они вышли из дома и, лепясь к стене, завернули за угол на Обсерваториенгатан. Людей поблизости не было.

Они сбросили свои белые халаты прямо на тротуар.

Над ними застрекотал вертолет. Но видеть его они не могли.

Поднялся ветер, пронзительно холодный, несмотря на обманчивое сияние солнца.

– Ты узнал имена верхних жильцов? – спросил Гюнвальд Ларссон.

Колльберг кивнул.

– Наверху есть две квартиры типа студий, но в одной сейчас никто не живет.

– А в другой?

– Какой-то Эриксон. Мужчина с дочерью, кажется.

– Так, так.

Выводы: некто, умеющий хорошо стрелять, владеет автоматом, знает Колльберга и Гюнвальда Ларссона, не любит полицейских, разбирается в лифтах и, возможно, носит фамилию Эриксон.

События разворачивались быстро.

Сирены завывали вблизи и вдали.

– Надо брать его с улицы, – сказал Колльберг.

Ларссон не был в этом убежден.

– Может, и так, – сказал он.

Если на Далагатан и поблизости почти не было людей, то тем больше скопилось их на Оденплан. Треугольная площадь буквально кишела черно-белыми машинами и полицейскими в форме, а эта демонстрация силы, как и следовало ожидать, собрала большую толпу зевак.

Наскоро возведенные заграждения привели уличное движение в хаотический беспорядок, пробки возникали всюду, по всему старому городу, но здесь они выглядели особенно эффектно. Вся Оденгатан была забита стоящими машинами до самой Валхаллавеген, длинная вереница автобусов начала беспорядочно расползаться по площади, а пустые такси, стоявшие здесь с самого начала, никак не улучшали положения. Извозчики покинули свои экипажи и смешались с толпой полицейских и зевак.

Никто ничего не понимал.

А народ все прибывал, прибывал со всех сторон, но больше всего из метро. Множество полицейских на мотоциклах, две пожарные машины и вертолет автоинспекции довершали картину. Там и сям группы полицейских в форме пытались отвоевать для себя в этой толчее хоть минимальное жизненное пространство.

Если бы покойный Нюман сам руководил операцией, ему и то не удалось бы создать более полную неразбериху, поймал себя на мысли Колльберг, когда они вместе с Гюнвальдом Ларссоном пробивались к станции подземки, куда явно перемещался центр полицейской активности.

Они даже встретили по дороге личность, с которой, вероятно, стоило поговорить, а именно Ханссона из пятого. Или, если полностью, Нормана Ханссона, первого помощника комиссара, ветерана в округе Адольфа Фредрика, досконально знавшего участок.

– Это не ты здесь хозяйничаешь? – спросил Колльберг.

– Нет, Боже меня избави.

И Ханссон с ужасом глянул по сторонам.