Текст книги "В тесном кругу"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Я это знаю, – пробормотала Жюли. – Я это знаю уже не одну сотню лет…

– Простите. Скажите, вы верите в Бога?

– Даже не пытаюсь.

– А она?

– У нее никогда не было на это времени.

Втроем они не спеша шли к саду. Ламбертен продолжил:

– Итак, что ей остается? Бунт. И прежде всего это превращается в бунт против тех, кто ее окружает. Она сейчас чувствует примерно то же самое, что зверь, привыкший к воле, чувствует, попав в сети. Он яростно сражается. На следующей стадии наступает безразличие. Ну а потом…

Доктор Приер прервал его. Он говорил с подчеркнутой почтительностью:

– А вам не кажется, что тот факт, что рядом с ней живет еще одна столетняя дама…

– Ну, это очевидно! – живо отозвался Ламбертен. – Тот, кому пришла в голову идея объединить здесь их обеих, сам того не сознавая, совершил настоящее преступление. Вы наверняка слышали известную мудрость: «Два крокодила в одном болоте не живут…» Вот и обе наши старушки в конце концов сожрут друг друга. Для них сейчас это последний шанс заставить биться свое угасающее сердце. Кто победит в этой схватке? Потому что в ней обязательно будут и победитель, и побежденный. Они обе видели у своих ног весь мир, но сейчас у них осталось единственное, что гpeeт самолюбие, – возможность одержать последнюю победу. Иными словами, сожрать соперницу.

– Значит, вы не советуете нашей пациентке никуда переезжать? Не искать себе новое жилище?

– Ни в коем случае. Она будет слишком горячо сожалеть, что уступила поле битвы. Я, конечно, не утверждаю, что она не захочет спастись бегством, стоит ей почувствовать близкое поражение, но лично меня это очень удивило бы.

Жюли, не сдержавшись, проронила:

– Но ведь это ужасно, доктор.

Ламбертен пожал плечами, а потом ласково взял в руки затянутую перчаткой ладонь Жюли.

– А это? – сказал он. – Разве это менее ужасно? Такова наша жизнь. Она без конца изобретает все новые пытки, которые мы стараемся облегчить.

– Значит, вы будете лечить мою сестру, чтобы она была в силах продолжать это…

Она внезапно замолчала. Ей было так стыдно, что голос ее предательски задрожал.

– Поставьте себя на мое место, – ответил Ламбертен.

А Жюли про себя с неожиданной ясностью подумала: «Я и так на этом самом месте».

– Ну хорошо, – со своей обычной благожелательностью промолвил доктор Приер, – мы постараемся сделать так, чтобы она хорошо спала, чтобы разумно питалась и не слишком терзала себя. А дальше…

Тут он одной рукой притянул к себе коллегу, а другой Жюли. Со стороны они выглядели как три заговорщика.

– Мне пришла в голову вот какая идея, – шепотом начал он. – Вы знаете, что для госпожи Бернстайн готовят вручение ордена Почетного легиона. Так вот, я постараюсь, чтобы это торжественное событие случилось как можно раньше. Наверняка ее фамилия будет объявлена в списке, который публикуют к Четырнадцатому июля, хотя церемонию решили приурочить ко Дню Всех Святых, дню ее сотой годовщины. Но ведь можно это сделать и раньше!

– Отличная идея, – одобрил Ламбертен.

– Сделать это будет трудно, – продолжал доктор Приер, – потому что сейчас как раз время отпусков. Если мы не сможем связаться с нужными людьми, все провалится. Но в любом случае какое-то время у нас еще есть. Я думаю, месяца два…

А Жюли уже быстро считала про себя. Два месяца… Столько и она, пожалуй, продержится. Вот только придется поторопить события. Они уже шли садом, и от поливальной установки Мориса до них долетали сверкающие на солнце капли влаги.

– Держите меня в курсе дела, – вежливо проговорил доктор Ламбертен. Скорее всего, он напрочь забудет о том, кто такая Глория, раньше, чем вылезет из катера. В конце концов, чего не хватает этой глупой старухе для счастья? Особенно если вспомнить, что мир кишит несчастными, вроде нелегальных эмигрантов с детишками, у которых от голода провалились животы.

Жюли вернулась к сестре.

– Очаровательный мужчина, – сказала Глория. – Он хотя бы умеет спокойно тебя выслушать. Но мне кажется, он ошибся, считая, что у меня неврастения.

– Ну что ты! – отозвалась Жюли. – Во-первых, никто сейчас уже не говорит о неврастении. Он просто считает, что у тебя немного расходились нервы. Как только ты немного привыкнешь к новому соседству – ты понимаешь, кого я имею в виду, – все нормализуется. Я показала ему приглашение, и он думает, что тебе нужно туда пойти, просто из чувства собственного достоинства. Ты должна доказать, что ты выше всяких сплетен. Пойми, чтобы быть столетней дамой, недостаточно прожить на свете сто лет. Столетие – это нечто вроде особой чести, которую природа оказывает таким женщинам, как ты: молодым душой, полным энергии и сохранившим себя во всех отношениях. Я просто повторяю тебе, что он сказал, когда прощался. Заметь, ведь Джина тоже неплохо держится, но… Как бы она ни старалась, ей никогда не избавиться от этого пошлого налета, который делает ее похожей на кокотку. Помнишь, еще папа об этом говорил? Я думаю, еще он сказал бы, что у нее слишком потасканный вид. Она напоминает красоток из «Мулен-Руж»…

Глория понемногу розовела. Воспоминания вызывали у нее улыбку.

– Я надену белый фланелевый костюм, – мечтательно произнесла она.

Но тут же, поддавшись внезапному приступу паники, зарылась лицом в руки.

– Нет, Жюли, мне не хватит сил! Здесь у меня под руками все, что мне нужно, здесь я чувствую себя хозяйкой, а там…

– Но ведь там будет Кейт! И Симона! И я там буду. Ничего с тобой не случится.

– Ты так думаешь?

– Ты принесешь ей какой-нибудь подарок, какую-нибудь безделицу… Что-нибудь из драгоценностей, которые тебе уже надоели, но там произведут впечатление. И не забывай, это должно быть что-нибудь слегка вульгарное. Все-таки она так и осталась неаполитанкой… А потом мы сразу же отведем тебя домой.

– Хорошо, – согласно отвечала Глория. – Но как можно раньше. Я зайду буквально на минуту, отметиться.

На другой день Глория предприняла ревизию всех своих богатств. Кроме «парадных» драгоценностей, у нее была целая куча всяких клипс, колец, сережек и прочих побрякушек, которые она от нечего делать пачками покупала во время гастрольных поездок. Жюли помогала ей. Они обе с некоторым скрипом уселись на ковре, разложив на полу украшения, и от души веселились, словно девчонки, играющие в камешки.

– Ты только представь себе, какой у нее будет вид в этих серьгах! – восклицала Глория. – Она будет похожа на базарную гадалку.

Жюли прыскала от смеха и тут же выуживала из кучи очередное кольцо с огромным лиловым камнем:

– А это? В нем она сможет сняться в роли настоятельницы монастыря!..

Теперь хохотала Глория. Внезапно глаза ее подернулись грустью. Она держала в руках красивый двухслойный камень, отливающий голубизной, с вырезанным на нем изображением.

– Севилья… – шептала она. – А его звали Хосе Рибейра… Он был очень красивый…

Впрочем, она тут же постаралась вернуться в веселое расположение духа.

– Нужно подобрать для нее что-нибудь ярко-красное. Поищи-ка вон там, среди колец. О, вот то, что надо! Вот этот маленький рубин.

– Но он слишком дорогой! – попробовала протестовать Жюли.

– Тем хуже для нее. Ведь это она придумала меня пригласить. Так что я имею полное право ее слегка придавить…

Когда Жюли, устав, ушла к себе обедать, Глория уже напрочь забыла о всех своих тревогах. У нее оставался еще целый долгий день, чтобы не спеша выбрать себе туалет, который должен будет окончательно уничтожить Джину. Теперь, вместо Жюли, ей помогала Кларисса. А Жюли все не давала покоя мысль, неосторожно высказанная наивным доктором Приером. Она даже переговорила об этом с госпожой Женсон-Блеш. Конечно, вручение награды желательно перенести на День Всех Святых, но ведь в газетах будет опубликован список награжденных, и нет никакой гарантии, что не найдется кого-нибудь, кто проболтается Глории раньше времени. Если только заранее не договориться, чтобы все держали язык за зубами. В конце концов, у обитателей «Приюта отшельника» хватает интересов и помимо Глории. Она для них – всего лишь одно из развлечений, не более. Люди так непостоянны! Так что если празднество будет перенесено, надо проследить, чтобы никаких разговоров вокруг него не было. Значит, договорились? Никому ни слова.

Глория между тем уже считала часы. Все было готово: платье, украшения, подарок… Жюли приглядывала за ней. От возбуждения сестра помолодела, и получалось, что из них двоих Жюли трусила гораздо больше. Ей пришлось даже принять тонизирующее, иначе она боялась не дойти до «Подсолнухов». Она специально задержалась дома, чтобы пропустить торжественное появление Глории. Она знала, что может не сдержать отвращения при виде всеобщего восхищения, которым наверняка будет встречен приход ее сестры, тем более что наверняка Джина до последней минуты не рассчитывала на него, заранее готовая получить на свое приглашение какую-нибудь отговорку. Дом был полон народа. Гости толпились в гостиной, вокруг аквариума, о котором Глория мимоходом высказалась в том плане, что, дескать, думала, он гораздо больше, – впрочем, сказано это было достаточно небрежно, чтобы не выглядеть откровенно оскорбительным. Не меньшая толпа гостей собралась и в кухне, увешанной афишами и фотографиями знаменитостей кино – разумеется, с автографами.

– Как, вы были знакомы с Эрролом Флинном?

– Конечно, я очень хорошо его знала. Он был просто прелесть, пока не напьется.

– И братьев Маркс?

– Разумеется. Но в жизни они были вовсе не так приятны, как о них принято думать.

Гости двигались группами, медленно, как в музее. Между ними сновали вышколенные официанты, разнося напитки и мороженое из устроенного роскошного буфета. Глория протягивала Джине руку и чувствовала, как ее заливает унижение. Что значили ее собственные друзья и знакомые по сравнению со всеми этими всемирно известными звездами! Лондонский симфонический оркестр, «Концерт-Колонн», великий Габриэль Пьернэ, даже сам Фуртванглер – для этих идиоток, млеющих от мрачной рожи фон Строхайна или озабоченной физиономии Гарри Купера, они были пустым звуком. И все-таки с самообладанием, отнимавшим у нее последние силы, она старалась задержаться перед каждым портретом легендарных личностей.

– Как интересно! И как необычно…

Монтано держала в руке руку соперницы и напряженнее, чем игрок в покер, ловила биение ее пульса в напрасной надежде услышать, как он в волнении забьется, показывая, что эту партию выиграла она. Тут ее позвал один из официантов.

– Извините меня, милая Глория.

Она препоручила Глорию господину Хольцу, и та не преминула воспользоваться случаем, чтобы негромко, но так, чтобы все слышали, проговорить:

– Знаете, все это немного напоминает мне уличные бистро… Только там между зеркалами обычно вешают фотографии боксеров… И тоже подписанные… Что-нибудь вроде «Тони» или «Пополь»…

Она согласилась отпить шампанского, и голубые глаза ее при этом сверлили толпу не хуже, чем во времена ее былых триумфов. Затем она позволила отвести себя в гостиную, откуда должна была откланяться. Но прежде чем уйти, она протянула Джине небольшой футлярчик, от одного вида которого артистка побледнела. Драгоценности! Что она себе позволяет, эта Глория?! Она что, считает себя королевой, которая является, чтобы наградить одного из подданных? Но Джина умело разыграла искреннее смущение.

– Ах, что вы, дорогая Глория? Ну зачем вы это?..

Она раскрыла футляр и увидела небольшой рубин на тонкой золотой цепочке. В комнате стало так тихо, что стал слышен шум фонтанов из соседних садов. Джина, еще не пришедшая в себя от изумления, подняла сверкающий пунцовый камень перед гостями, и они мгновенно забыли все: и афиши, и аквариум, и дорогую мебель, и роскошь обстановки. И почти тотчас же раздались дружные аплодисменты, точно как в театре. Хлопали все, даже те, кто никогда не ходил к Глории и, наверное, принадлежал к «двору» Монтано. Глория улыбалась, чувствуя, что к ней снова вернулась вся ее обольстительная сила. Не спускавшая с нее глаз Жюли понимала, что в эту минуту Глория мысленно топчет ногами свою соперницу. Но и Джина держалась неплохо. На улыбку она отвечала улыбкой и не отводила своих черных глаз от пристального взора голубых. В голосе ее не было дрожи, когда она произносила слова благодарности. Наконец обе они обменялись поцелуем Иуды, и Джина сквозь плотный строй гостей проводила Глорию до порога. Это было крупное событие, о котором в «Приюте отшельника» будут еще долго говорить.

– Какая неосторожность! – восклицал доктор Приер. – И зачем только мы послушали моего коллегу! Ни в коем случае нельзя было госпоже Бернстайн идти к госпоже Монтано! Помогите-ка мне ее поднять.

Жюли бросилась помогать доктору, и вдвоем им кое-как удалось приподнять больную и усадить ее среди подушек. Глория дышала с большим трудом, но при этом упрямо трясла головой, стараясь показать, что ей уже гораздо лучше.

– В вашем возрасте, – продолжал доктор Приер, – не бывает хорошего самочувствия. Живы – и слава богу. Вы – как свечка. Пока сквозняков нет, она горит… Но вы же меня не слушаете! Теперь, если и у второй с сердцем станет плохо, подумайте, чего вы обе добились? Я же вам повторяю: никаких волнений! Это и к вам относится, мадемуазель Майоль. Вы мне совсем не нравитесь, знаете ли. Я потом вас тоже осмотрю.

Он принялся водить стетоскопом по груди Глории. Дышите… Не дышите… С трубками в ушах, он, не поднимая головы, хмурил брови и ворчал:

– Да что там такое произошло? Я надеюсь, они не подрались?

«Вот именно, – про себя думала Жюли. – Именно, что подрались».

– Так и до инфаркта недалеко! Нет, мне это совсем не нравится!

Он присел на краешек постели и принялся выслушивать у Глории пульс, не переставая говорить.

– Значит, вы вернулись вместе. Хорошо. Скажите, в это время она выглядела как обычно?

– Совершенно как обычно, доктор.

– И приступ удушья начался здесь, когда она раздевалась? Дышала широко открытым ртом, руки держала на груди, а глаза казались вылезшими из орбит? Ну что ж, классический приступ стенокардии. Первый звонок.

– Поэтому я и испугалась.

– Как только она сможет двигаться, сделаем ей электрокардиограмму. Сейчас пульс немного учащен, но опасности уже нет. Так что, дорогая моя мадам Бернстайн, считайте, что на этот раз вы выкрутились. Полный покой. Никаких гостей. А главное – избегайте волнений. С этими вещами не шутят. Не надо ничего говорить. Повторяю: полный покой.

Он поднялся, сложил стетоскоп и повернулся к Жюли:

– Пойдемте со мной. Нам нужно поговорить.

Он первым прошел в «концертный зал» и усадил Жюли возле себя.

– Мадам, вы знаете, что вы больны? Конечно, я не…

Она резко прервала его:

– Не продолжайте, доктор. Я уже не жилец. Я это знаю уже давно. Меня консультировал доктор Муан. Он предлагал мне операцию, но я отказалась. Вы понимаете почему.

Доктор долго молчал. Наконец он проговорил:

– Бедный мой друг… Я, конечно, догадывался… Что вам сказать?.. Я в глубокой печали.

– Все, что мне надо, – продолжала Жюли, – это избавить от волнений сестру. Вы ведь ее знаете. Она даже не заметила, как я похудела. Она привыкла, что я живу как бы в ее тени, и мне кажется, она меня даже не видит. Когда меня не станет, она страшно удивится. Как будто я от нее решила спрятаться.

– Не может быть! Вы несправедливы…

– Может, доктор. Я знаю, о чем говорю. Я, например, точно знаю, что Глория ни за что не уступит Джине Монтано. Я знаю, что сейчас, в эту самую минуту, она бесится от ярости на собственное сердце, которое посмело ее предать. Вы, доктор, забываете одну вещь. И Монтано, и Глория, и даже я – мы монстры сцены, а «Приют отшельника» – что-то вроде театра. Мы думаем прежде всего о публике. Даже такая калека, как я! И поверьте, для нас всех, в том числе и для Глории, такая вещь, как здоровье, – тьфу, лишь бы сцена была сыграна красиво.

Она рассмеялась грустным безнадежным смехом.

– Мне особенно уместно говорить о красоте, не правда ли?.. И тем не менее я права. В жизни есть много способов драться.

Она дружески положила затянутую в перчатку руку на колени доктора Приера.

– Не обращайте на меня внимания, – сказала она. – Просто у меня очередной приступ злобы. Знаете, на меня иногда накатывает, как крапивница. Правда, это быстро проходит. Мне очень жаль, что я причинила вам столько хлопот. Конечно, Глория выполнит все ваши предписания, я сама за этим прослежу. Я тоже принимаю все лекарства. Но что касается волнений… Знаете, как в песне поется, «что будет, то и будет»…

В тот же вечер поползла сплетня, что Глория слегла. Интересно, как это тайны становятся известными всем и каждому? Через стены они просачиваются, что ли? Жюли призвала на помощь Клариссу, и они попытались пустить совершенно обратный слух: у Глории всего лишь легкое расстройство желудка. Может быть, слишком много шампанского выпила в гостях у Джины. Впрочем, ничего действительно серьезного. Хотя лучше ей пока не звонить. Четыре-пять дней ее не стоит беспокоить.

Между тем как раз через пять дней наступало 14 июля, и Жюли не терпелось посмотреть, как ее сестра будет реагировать, если узнает, что ее имя появилось в списке награжденных орденом Почетного легиона. Конечно, она об этом узнает. Ведь список будет напечатан в газете. Хотя… Хотя это совсем не обязательно. Обитатели «Приюта отшельника» читают в основном только местные газеты и вряд ли воспримут эту новость как большое событие. Если только…

Как Жюли ни старалась беречься, спать она совсем перестала. Снотворные и транквилизаторы больше не помогали. От них она только тупела. Теперь, разговаривая с Глорией, ей приходилось заикаться, подыскивая слова. Как там сказал доктор? «Никаких волнений»? Ну что ж, если кто-нибудь из соседок пришлет Глории записочку типа: «Поздравляю с награждением! В газете статья, посвященная вам», – то радость Глории будет очень даже большим волнением. Ведь доктор не уточнил, что сильная радость может вызвать остановку сердца точно так же, как большое огорчение или даже просто унижение. Весь день Жюли с надеждой ждала, что кто-нибудь проявит неосторожность и тем самым положит конец этой выматывающей дуэли, которую она сама затеяла, хотя понимала, что первой жертвой станет она сама. Теперь у нее болело все. Она почти перестала есть, и одежда болталась на ней, как на вешалке. Лекарства, назначенные ей хирургом, не справлялись с приступами тупой боли, которая день ото дня становилась все настойчивее. Но она поклялась себе, что не бросит начатую партию, даже если для этого ей потребуется вся ее воля. Встречая ее у Глории, доктор Приер жалобно качал головой. Однажды, стоя на пороге «концертного зала», он тихонько сказал ей: «Вы убиваете себя!» – на что она отвечала непонятной ему фразой: «Не я первая начала…»

Наконец настало 14 июля, день праздника. Никаких газет на остров не привозили. «Приют отшельника» отгородился от праздничной суеты, и каждый из его обитателей поздравлял себя с тем, что так славно устроился подальше от шума. Жюли встретила господина Хольца, и тот пригласил ее зайти выпить чашку кофе. «Мадам Монтано была бы очень рада вас увидеть. Ей кажется, что вы ее избегаете». Действительно, Джина была сама любезность.

– Я несколько раз пыталась узнать, как дела у Глории, но у вас там такая церберша…

– А, Кларисса… Ей так приказали.

– Очень жаль. Потому что сразу начинаешь думать о худшем. Надеюсь, это не из-за того, что она приходила сюда…

– Что вы, конечно нет. Напротив, она была так довольна…

Жюли проговорила это так быстро, что сама невольно вздрогнула.

– Моя сестра, – продолжила она, – ожидает важного события. Может быть, в эти самые минуты ее уже наградили.

Она даже не подумала, какой эффект произведут ее слова. Или, быть может, в каком-то недоступном ее собственному сознанию участке мозга сидело нечто, что за нее производило все расчеты…

– Не может быть! – воскликнула Джина, и черные глаза ее потемнели еще больше. – Значит, ей дали «академические пальмы»?

– Нет, не «пальмы». Орден Почетного легиона. В связи с возрастом и, конечно, за большие заслуги.

– Как интересно! А меня могли бы наградить?

– Почему бы и нет?

– Мне бы хотелось ее поздравить.

И Джина протянула руку к телефону.

– Постойте, – сказала Жюли. – Ведь это пока неофициально. К тому же умоляю, не ссылайтесь на меня. Мы с вами друзья, поэтому я с вами и поделилась. Но я не хочу быть причиной слухов.

Через какой-нибудь час на острове уже началось некое легкое брожение, вызванное любопытством. Жюли сидела у Глории. Они болтали. То одна, то другая поочередно вспоминали свои самые успешные выступления. Глория сидела в шезлонге и полировала ногти. Она была в самом спокойном расположении духа, и резкий телефонный звонок заставил ее едва ли не подпрыгнуть. Она быстро схватила трубку маленького переносного аппарата.

«Вот оно, – подумала Жюли. – Началось».

Она поднялась с места, но Глория рукой удержала ее.

– Останься. Какая-нибудь очередная зануда… Алло! А, это вы, Кейт! Что это с вами, вы так волнуетесь… Что-что? Подождите минуту.

Она прижала телефонную трубку к груди. Ей снова не хватало воздуха.

– Жюли, ты знаешь, что она мне сказала? Дали. Все. Уже официально известно.

– Глория, умоляю тебя, не волнуйся! Дай мне трубку, я сама с ней поговорю.

Но Глория ее даже не слышала. Она смотрела прямо перед собой остановившимся взглядом, а руки ее мелко дрожали.

– Алло!.. Извините… Я сама волнуюсь, понимаете? Кто вам сказал? Памела? Ах вот как! Ей кажется, что список опубликован в «Фигаро»? Хорошо, если так. А она сама видела эту статью? Нет?.. Так, может быть, это еще не… Ах, это муж Симоны ей сказал? Ну тогда все правильно. Боже мой, а я уж было подумала, что это очередная злая шутка этой твари… Спасибо вам.

Ей не хватало голоса.

– Спасибо. Смешно, почему я так волнуюсь? Алло! Что-то я вас совсем не слышу! Наверное, что-то на линии… Или это у меня в ушах зашумело… Что-что? Ах, вы полагаете, что меня отметили как «патриарха»? Ах, даже так? «Патриарха и лучшую из музыкантов»? Да-да, я теперь хорошо слышу. Спасибо, милая Кейт! Вы правы, я ужасно взволнована. Вот сестра уже капает мне лекарство. Обнимаю вас.

Она отставила телефон и тяжело опустила голову на подушку.

– На-ка выпей, – сказала Жюли. – Ты что, забыла, о чем тебе говорил доктор?

Глория послушно выпила и протянула пустой стакан Жюли.

– Да ты лучше на себя посмотри! – ответила она. – На тебе прямо лица нет. Верно, такая новость способна хоть кого свалить с ног. Но ты понимаешь, ведь для меня важна не сама медаль. Важно то, что я ее все-таки получила! Я буду носить ее с голубым костюмом. Красное на голубом, недурно, а?

И вдруг Глория захлопала в ладоши, а потом без всякой помощи неожиданно резво вскочила на ноги. Она подошла к «колыбели» и нежно, как младенца, взяла в руки «страдивариуса». Поднесла к плечу, взяла смычок и взмахнула им, как боевой шпагой. «Посвящается Джине Монтано». И заиграла «Гимн солнцу» Римского-Корсакова. Она не прикасалась к скрипке несколько последних месяцев, если не лет, а вместо настройки каждый день тихонько разговаривала с ней. И, играя сейчас, она жутко фальшивила. Пальцы не подчинялись ей. Но внутри себя она слышала музыку, которую умела играть когда-то, и лицо ее горело восторгом.

Жюли выскользнула из комнаты и, согнувшись пополам, поползла к себе. Для нее это было слишком. Она ненавидела себя, но в то же время ничего не могла понять. Разве не она сама подстроила этот телефонный звонок, потому что была уверена, что он сработает так, как надо? Об одной вещи она забыла – об их наследственной живучести. Это их кузен Майоль умер в 98 лет, это их прабабка дожила до 101 года! И таких в семье было пруд пруди. Раньше о них говорили: «Если их не убьют, они будут жить вечно». Счастливая весть вовсе не убила Глорию, напротив, она вдохнула в нее новые силы. Ах, если бы не Джина, все, наверное, было бы совсем не так, а теперь… Она чуть было не сказала вслух: «Все надо начинать сначала». Но она давно уже не позволяла себе произносить подобных фраз, заставляя их вначале пройти своего рода внутреннюю очистку, чтобы явиться на свет в более пристойном виде. Раз уж Глория так обрадовалась награждению, значит, так тому и быть. Да, это очень больно. Это чувство можно назвать завистью, или ревностью, или злобой. Но на самом деле это всего лишь всегдашнее ощущение гигантского провала, оскорбительной несправедливости, которой вечно суждено, насмехаясь, преследовать ее. Ей показалось, что в эту минуту кто-то окликает ее: «Эй ты, маленькая идиотка! Жалкое создание!» Ей и раньше случалось слышать такие вот голоса. И разве объяснишь хоть кому-нибудь, что она не хотела никому зла, но разве у нее нет права защищаться?

От сигарет «Кэмел» почему-то несло аптекой. Зашла Кларисса, взять заказ на обед.

– Чай с парой сухариков, – сказала Жюли. – Есть не хочется. А что там Глория?

– Мне кажется, она слегка потеряла голову. Беспрерывно звонит по телефону, а стоит ей положить трубку, как звонят ей. Не думаю, что в ее состоянии ей это на пользу.

– Она показалась тебе усталой?

– Еще бы она не казалась усталой! Руки трясутся. Голос дрожит. Она вся как будто наэлектризованная.

– А что слышно от Джины?

– Не знаю, но, по-моему, оттуда ни слуху ни духу. Господин Хольц поливает цветочки, а мадам Монтано сидит в беседке и читает иллюстрированные журналы.

– Ну хорошо. Иди тогда. Мне пока ничего не нужно.

Вокруг последнего события на острове все еще бурлило оживление. Глория высказала желание получить награду немедленно, но ей терпеливо объяснили, что праздник в ее честь готовится как раз ко дню ее рождения. Сам супрефект согласился приехать к ним и собственноручно приколоть медаль к груди столетней дамы, поэтому о переносе церемонии на более ранний срок не могло быть и речи. На одном из заседаний комитета встал вопрос и о Джине Монтано. В самом деле, раз одну наградили, то почему бы не наградить и вторую? «Мадам Монтано, – вынуждена была объяснить госпожа Женсон, – пока еще новичок у нас. Она еще не стала в „Приюте отшельника“ совсем своей. К тому же она чуть моложе госпожи Бернстайн. Помнится, кто-то говорил мне, что по зодиаку она Стрелец. Надо бы ее поспрошать, но только тому, кто решится на это, советую вести себя очень осторожно: вы ведь знаете, насколько болезненно артистки воспринимают любые разговоры о своем возрасте. Разумеется, если она пожелает также получить награду, то претендовать на нее может исключительно как актриса. Давайте договоримся вернуться к этой теме в будущем году».

Снова зачастившие к Глории гостьи держали ее в курсе всех подобных обсуждений, рассказ о которых приводил ее в невероятное возбуждение. У нее поднималось давление, но, несмотря на это, она чувствовала себя неплохо, словно волна радости придавала ей сил.

– Я не знала ничего подобного со времени своего первого причастия, – говорила она. – Настанет твой черед – узнаешь, что это такое.

Жюли молча сжимала зубы. Поздним вечером, когда все вокруг давно спали и она могла быть уверена, что никто ее не увидит, потому что сама не видела даже собственной тени, она подолгу бродила по парку и все строила и строила планы. Самого главного результата она уже достигла. Джина стала той маленькой дозой мышьяка, которая день за днем медленно, но верно убивала Глорию. Да, Жюли прямо признавалась себе в этом, потому что и ей надоедало врать самой себе. Но все равно оставалась нерешенной сама задача. Что предпринять, чтобы спровоцировать последний приступ? До конца июля оставалось меньше недели… У нее был в запасе один способ, даже два способа, правда, второй требовал времени. Зато первый казался слишком неверным. Она на всякий случай еще раз съездила на консультацию к хирургу. Он долго осматривал ее, заставил показать, в каком именно месте возникает боль, словно мог сейчас взять и вырвать ее из-под кожи. Потом долго изучал рентгеновские снимки и снова и снова ощупывал ее худенькое, как у девочки, тельце.

– Когда вы чувствуете боли? После еды? Когда ложитесь спать? После долгой ходьбы?

Она не смела сказать: «Когда вижу рядом сестру». В то же время она прекрасно сознавала, что врач задавал ей все эти вопросы лишь для того, чтобы подбодрить ее. Время надежд уже миновало.

– Да, в прошлый раз вы выглядели немного лучше, – сказал он.

– Доктор, – тихо сказала она, – мне бы хотелось дотянуть до Дня Всех Святых.

– Что за дурацкие идеи! Разумеется, вы доживете до Дня Всех Святых и еще проживете достаточно долго.

– А как я узнаю, когда наступит конец?

– Знаете что, бросьте эти погребальные мысли.

– Вы не хотите отвечать?

– Ну хорошо… Скорее всего, это начнется с сильных болей в спине. И вы сразу же позвоните мне. Остальное – мое дело. И кстати, не злоупотребляйте поездками сюда. Они отнимают у вас слишком много сил.

Прежде чем вернуться в «Приют отшельника», Жюли сделала несколько телефонных звонков. В катере она спокойно дремала, как человек, выполнивший тяжелую, но необходимую работу.

На следующий день ей позвонила страшно возбужденная Глория.

– Представляешь, что творится?.. Мне только что сообщила госпожа Женсон. Сюда приехала бригада телевизионщиков из Марселя, с третьего канала. Они сейчас в конторе. Госпожа Женсон решила, что это я их вызвала, и высказала мне свое недовольство. Разумеется, я переадресовала ее упреки Монтано. Кто еще, кроме этой интриганки, способен пуститься на что угодно, лишь бы заполучить интервьюеров?

– Я об этом ничего не слышала, – сказала Жюли.

– Ты не могла бы ко мне зайти? – продолжала Глория. – Я просто вне себя.

– Хорошо. Сейчас оденусь и приду.

Но Жюли не спешила. Пусть клубок запутается поосновательнее. Не прошло и пяти минут, как Глория звонила ей снова.

– Ну и наглость! Эта шлюха клянется, что она здесь ни при чем! Госпожа Женсон в ярости! Их, кажется, пятеро. С ними целая куча всякого оборудования. Журналист, который у них за главного, уверяет, что их послали снимать столетнюю даму. Когда ему сказали, что их здесь целых две, он заржал, как дурак. Госпожа Женсон едва не выгнала его вон. Она, наверное, забыла, что мы на острове. Ты понимаешь, я чувствую, что все это может кончиться скандалом. Только этого мне не хватало! – Она захныкала, но вдруг резко сменила тон и громко скомандовала: – Быстро ко мне!

В передней Жюли встретила председательшу. Очевидно, та явилась за объяснениями.

– Вы уже в курсе, – начала госпожа Женсон. – Скажите, это Глория звонила на телевидение?

– Понятия не имею, – отвечала Жюли.

– Кто-то позвонил на третий канал и сообщил, что здесь живет очень старая дама, которая собирается отпраздновать столетие. Сейчас период отпусков, писать им особенно нечего, и они ухватились за эту тему. Прислали сюда целую бригаду. Им сказали также, что дама – бывшая артистка.