Текст книги "Путешествие втроем"

Автор книги: Пэнси Вейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Пэнси Вейн

Путешествие втроем

OCR & SpellCheck: Larisa_F

1

В комнате, несмотря на два часа дня, было сумрачно, или, может быть, так только казалось из-за царившей в ней гнетущей атмосферы уныния. Впрочем, несколько дней назад на Лондон опустился густой туман, явление вполне типичное для ноября, и дневной свет с трудом пробивался сквозь плотную желтовато-серую пелену.

Невысокий коренастый мужчина подошел к окну и взглянул вниз на улицу, потом снова обернулся к девушке в черном свитере, сидевшей на диване и комкавшей в руках носовой платок. Лицо мужчины выражало неприкрытую досаду и нетерпение.

– Энн, окончим этот бесполезный разговор. Здесь тебе будет лучше, чем у нас. Мэгги и Питер очень изменились за год. Ты все представляешь их детьми, но они повзрослели. – Он снисходительно улыбнулся, но тут же нахмурился снова. – Ваши прежние игры им уже неинтересны, ты в состоянии это понять? Кроме того, – вздохнул он с раздражением, – твой приезд помешает им жить нормальной жизнью... Им придется ходить на цыпочках и подстраиваться под твое настроение: А детей нельзя лишать радости, – произнес Джон резким тоном.

– Но, Джон! Я вовсе не претендую на то, чтобы со мной нянчились. Мне просто хотелось пожить у вас хоть немного... пока не приду в себя. Я думала, ты сам захочешь, чтобы мы были вместе. Мне сейчас тяжело оставаться одной...

Девушка, казалось, не могла поверить в то, что только что услышала. Она заглянула в лицо брата, но он отвел взгляд.

– Давай закончим этот разговор, – повторил он прежним нетерпеливо-холодным тоном. – Я высказал свое мнение. Разумеется, ты приедешь к нам – как-нибудь потом... Но твоя настойчивость меня удивляет. Ты прекрасно знаешь, что у Лили аллергия на собак, а ты ведь захочешь взять с собой своего пса.

– Но Мэдж и Питер всегда любили играть с Глостером, и ты сам никогда не имел ничего против собак...

– Я все-таки в первую очередь должен считаться с собственной женой, ты так не думаешь?

– Даже на неделю? На несколько дней, Джон? Мне тяжело оставаться здесь... – пробормотала Энн, но оборвала себя и сжала губы. Довольно! Ее брат не хочет понять ее. Кажется, ей ничего не оставалось, как поверить собственным ушам и признать, что у Джона достало черствости отказаться принять ее.

Отец Джона и Энн, профессор Эдвард Салливан, скоропостижно умер несколько дней назад, и Энн попросила у брата разрешения поехать вместе с ним в его дом в Гринвиче, чтобы пожить некоторое время с ним и его семьей.

Энн уставилась на свои руки, чувствуя, как все внутри нее дрожит. Она догадывалась, что все попытки тронуть его бесполезны. Взгляд Джона был упрямым и негодующим. Неужели он увидел в ее просьбе только каприз? Неужели не способен понять, что должна испытывать она, потеряв самого близкого человека, с которым ни разу за всю жизнь не расставалась? Ведь он знал, кем был отец для нее! И это Джон, ее старший брат, у которого она рассчитывала найти утешение.

Она все-таки произнесла, запинаясь:

– Джон, папа не понял бы тебя...

– Отец избаловал тебя! – взорвался вдруг Джон, резко поворачиваясь к ней всем корпусом.

Гладкий, черный как уголь манчестерский терьер, сидевший на диване рядом с хозяйкой, тут же спрыгнул на пол и гневно зарычал, обнажая острые желтоватые клыки. Джон, невольно отступив назад, продолжал, несколько сбавив тон, – он явно решил высказать то, что накопилось у него на душе:

– Пора уже тебе стать взрослой самодостаточной личностью. Ты все равно что кукла в коробке, обложенная ватой. Да, отца не стало, но ты и не могла всю жизнь просидеть у него под крылышком! И... Энн, я, конечно, оставлю тебе чек на первое время, но ты должна подыскать себе работу. Надеюсь, ты не рассчитывала, что я стану регулярно ссужать тебя деньгами?

Как может он читать ей нотации в такое время? Сердце Энн болезненно сжалось, глаза невольно наполнились слезами. Джон, увидев, что сестра готова заплакать, пришел в еще большее раздражение.

– Я, конечно, готов помочь, в крайнем случае. Но содержать себя тебе придется самой. Тебе двадцать четыре года, ты не девочка. – Джон всегда считал, что отец слишком нянчится с Энн. Они были неразлучны долгие годы после смерти матери. И вот результат – девчонка теперь собирается цепляться за него, как цеплялась прежде за отца. Сейчас она расплачется и станет обвинять его в бессердечии, но, если только он начнет нежничать с ней, она снова свернется калачиком, теперь уже под его крылом, и пальцем о палец для себя не ударит. Только твердостью можно вытолкнуть ее в жизнь. И Джон, на миг усомнившийся было в своей правоте, решительно закончил:

– Все, Энн, мне пора. Чек кладу на стол. Представь только, сколько людей оказывались в гораздо более тяжелой ситуации и не раскисали. В конце концов, если тебе и впрямь так тяжело здесь, ты можешь поехать к тете Мириам, она примет тебя.

Энн судорожно сжала руки. Хоть бы он ушел побыстрее. Неужели он не понимает, что предает ее и папу, который всегда надеялся, что его дети будут жить дружно и во всем помогать друг другу? Отец всегда учил их любви и добру. Поехать к тете Мириам! Она даже не приехала на похороны, сославшись на нездоровье. Тетя всегда осуждала папу за его образ жизни, отношение к деньгам. Но Джон! Как мог Джон проявить такую жестокость по отношению к ней – и в такой момент!

Энн бессильно откинулась на спинку дивана, слезы заструились по ее щекам. Терьер прыгнул к ней на колени и принялся вылизывать ее лицо. Краем глаза Энн видела, что Джон идет к двери. Неужели он так и уйдет? Ведь сейчас ей так нужны близкие люди, а кто после папы ей ближе Джона и его детей? С Лили, женой Джона, они с самого начала не слишком ладили. Но Джон оказался способен оттолкнуть ее в тяжелейшей для нее ситуации! Нет, сейчас он остановится, передумает...

Но на Джона ее слезы подействовали как красная тряпка на быка.

– Перестань, Энн. Не старайся меня разжалобить. Это просто шантаж. Возьми себя в руки. Я позвоню тебе позже. Поговорим, когда ты способна будешь воспринимать вещи спокойно. До свидания.

Услышав звук закрывшейся двери, Энн резко вскинула голову. Он ушел. Джон решил заняться ее воспитанием в тот момент, когда мир рухнул, а сердце разрывалось от горя. Как ей хотелось, чтобы он просто сел рядом, обнял ее, сказал какие-нибудь добрые, бесполезные слова...

Папа был совсем другим... Энн отчаянно зарыдала, уткнувшись головой в зеленую атласную подушку, отчего терьер испуганно залаял и принялся тянуть хозяйку за рукав, а потом заполз под стол и притаился там. Через пару минут острый приступ горя сменился у Энн чувством стыда – нельзя так распускаться, в самом деле, бедный Глостер, он, когда чувствует свое бессилие помочь, всегда забивается в какой-нибудь темный угол и долго не выходит. Еще и собака покинет ее!

Энн тяжело подняла голову, отбросила со лба прядь темных волос. Так и есть, песик куда-то скрылся. Она испугала его своими рыданиями. Снова испытав укол стыда, она отодвинула жалость к себе на второй план.

– Глосси, Глосси, – позвала она ласково.

Глостер осторожно выглянул из-под стола, увидел, что у хозяйки вполне осмысленный вид, резво подбежал и вскочил к ней на колени. Энн судорожно прижала к себе маленькое тельце. Родное тепло проникло в грудь, сердце ее забилось ровнее, обруч, сжимавший голову, ослабел. Глостер тоже горюет, миссис Хьюстон говорила, что в день папиной смерти он бегал по квартире, не находя себе места, затем сел у двери и завыл.

Что бы делала Энн без миссис Хьюстон! Эта добрая женщина с первого этажа, которая обычно приходила к ним убирать квартиру, взяла Глостера к себе, когда папу увезли в больницу с острым сердечным приступом, и все три дня, пока врачи боролись за его жизнь, заботилась о песике. Все эти три дня Энн не покидала больницы. К отцу ее не пускали, но доктор не смог уговорить ее уйти домой. Ночью она дремала, сидя на диванчике в коридоре, во вторую ночь ей разрешили прилечь в ординаторской. На третий день она вошла в реанимационный блок, села к постели, взяла неподвижную руку отца, сжала и молча смотрела на него, концентрируясь изо всех сил, посылая ему всю свою любовь. Никто уже не попросил ее выйти, а через два часа отец умер, не приходя в сознание.

Джон тогда уже приехал в Лондон, Энн позвонила ему накануне.

Энн, оборвав воспоминания, встала и, держа Глостера на руках, прошла в кухню. Не думать о самом дорогом человеке, умиравшем в белой больничной палате! Она будет думать о папе так, словно он жив. Какие слова сказал бы он ей сейчас?

«Выше нос, малышка Энни. Вспомни, как я читал тебе в детстве твоего любимого «Питера Пэна». Смерть – это самое захватывающее приключение...».

В каждой религии считается, что душа человека не сразу покидает места своего обитания на земле, она еще несколько дней пребывает рядом с любимыми людьми. Значит, папа сейчас здесь, и как ему должно быть грустно видеть любимую девочку в таком состоянии.

Энн опустила песика на пол и увидела, что в его миске нет воды. Думая только о себе, она забыла о собаке!

– Прости, мой хороший, это свинство с моей стороны. Сейчас я налью тебе свежей водички.

Налив полную миску, Энн поставила чайник на плиту и прошла в ванную. Из большого зеркала на нее смотрело красное распухшее лицо с узенькими щелками вместо глаз. От слез ее нежная белая кожа всегда безобразно распухала.

Энн принялась плескать холодной водой в лицо, потом намочила полотенце и приложила к векам. Скоро пора идти гулять с Глостером, и надо купить что-нибудь на ужин, в доме совсем нет еды. Она вернулась в кухню, открыла дверцу холодильника и, к своему изумлению, увидела там йогурт, масло, яйца, сыр и кастрюльку, в которой оказалась запеченная в белом соусе курица. Снова миссис Хьюстон! У Энн навернулись слезы на глаза. Хоть кто-то позаботился о ней!

Миссис Хьюстон не взяла деньги, которые Энн предлагала ей за заботу о Глостере, но за эти продукты следует рассчитаться непременно – муж миссис Хьюстон был совсем небогат, он работал водопроводчиком, чинил вечно протекавшие в доме трубы. Занимал он с женой маленькую квартирку на первом этаже. Следует спуститься и поблагодарить этих добрых людей.

На сердце у Энн, которое после разговора с Джоном сжалось в маленький холодный комочек, стало теплее. Она заварила крепкий чай и с удовольствием выпила чашку, затем прошла в спальню, причесала свои прямые темные волосы. На ней была одежда, надетая утром, – черный свитер с высоким воротом и песочно-серые вельветовые брюки. Решив не переодеваться, Энн быстро надела вишневую куртку с капюшоном, висевшую в прихожей, нацепила на Глостера поводок и бегло взглянула в зеркало. Лицо уже не такое красное, хотя веки оставались слегка припухшими.

Она вышла с собакой на площадку, спустилась вниз и позвонила. Открыла ей тучная женщина лет шестидесяти в клетчатом фартуке.

– Собрались гулять с Глосси, мисс Салливан? Правильно, прогулка пойдет вам на пользу. Милый песик, как он радовался, когда вы вернулись из больницы... – Но она тут же испуганно взглянула на застывшее лицо девушки. – Простите, моя милая, болтаю сама не знаю что...

– Ничего страшного, миссис Хьюстон. Я не знаю, как вас и благодарить за Глостера и за продукты, которые вы оставили в холодильнике. Вот деньги, огромное вам спасибо.

Женщина, покраснев, смущенно приняла протянутые ей бумажки.

– Что вы, мисс Салливан. Это чтобы вам не бегать лишний раз в магазин. – Взглянув на Энн пытливо, миссис Хьюстон заговорила торопливо и убежденно: – Держитесь, милая. Все мы теряем родителей. Конечно, профессор был еще не так стар, но инфаркт и молодых сражает. Я вот уже больше десяти лет как потеряла отца, а затем мать, но и дня не проходит, чтобы не вспомнила о них.

Да, она, разумеется, права. Уходят родители, а сколько умирает молодых людей, в самом начале жизни! Но до сердца Энн эти слова не дошли. Неважно, кого именно ты теряешь – мужа, жену, ребенка, отца. Главное, что без самого близкого и дорогого человека непоправимо пустеет мир, а внутри образуется глубокая пропасть, из которой веет ледяным холодом.

Она сжала зубы и, торопливо кивнув, почти выбежала из подъезда, увлекая за собой Глостера. Стоило только перейти улицу, как они оказались в Кенсингтонском парке. Глостер уверенно натянул поводок. Энн машинально шла по дорожке, не замечая ничего вокруг. Навстречу попадались редкие прохожие – мало было желающих мокнуть под мелким моросящим дождем. Деревья неожиданно выступали из тумана, словно выскакивая ей навстречу. В воздухе остро пахло прелой листвой.

Энн смотрела на быстро мелькающие лапки терьера. На протяжении семи лет они ходили с отцом выгуливать Глостера вот по этому самому маршруту, когда отец принял должность сотрудника Британского музея и они окончательно перебрались в Лондон из Лорел-Лоджа. Как Энн любила эти вечерние прогулки... Они разговаривали обо всем на свете или просто шли молча, и она держала папу под руку, чувствовала себя защищенной и любимой, и знала, что вечером они будут сидеть в его кабинете, пить чай, читать вслух или слушать музыку.

Иногда они смотрели по телевизору старые фильмы времен папиной молодости, которые Энн тоже очень любила. Она любила все, что любил ее отец.

Она передернула плечами и замедлила шаги. Тяжесть, давившая на сердце, делалась все ощутимее. Поравнявшись со скамьей, она присела на нее и отстегнула поводок, чтобы Глостер побегал на воле. Все! Ее отца больше нет. Надо смириться. Он умер слишком внезапно. Она не была готова к такой потере. Но, наверное, отец предпочел бы подобный конец долгим месяцам тяжелой болезни. И она опять жалеет себя.

Вот, снова подступают слезы! Энн запрокинула голову и взглянула в низкое серое небо – впрочем, уже почти совсем стемнело, и неба Энн не увидела, а только свинцовую мглу. Сбоку аллею освещали расплывающиеся круги света от фонарей. Не думать, не вспоминать! Отец сказал ей как-то: «Я очень люблю тебя, Энн, и никогда тебя не оставлю». Вот в это она и будет теперь верить. Значит, папа где-то близко. Он никогда не пообещал бы ей такого, чего не смог бы выполнить. Эти слова звучали у нее в ушах на кладбище, звучат и сейчас. Конечно, он не оставит ее. Он сидит рядом с ней на этой белой садовой скамье. Может быть, его даже видит Глостер – ведь собакам ведом мир, сокрытый от людей. Вон он как весело бегает по лужайке. Когда шесть дней назад Энн вернулась из больницы и они вошли вместе в пустую квартиру, терьер уже не заскулил и не завыл, а пробежал в папин кабинет и прыгнул на диван, где всегда сидел папа, и лежал там до самой ночи. Вид у него при этом был загадочный и не особенно грустный.

Джон занимался организацией похорон, отвечал на телефонные звонки, а Энн почти не выходила из своей комнаты. Усталость и пережитый шок еще не давали ей возможности полностью осознать случившееся. Но потом наступил день похорон. В церковь пришли друзья и сослуживцы отца, все подходили к Энн и выражали ей соболезнование, и ей понадобилась вся ее выдержка, чтобы не утонуть в слезах и не сбежать. Рядом с ней стоял мистер Катерленд, ближайший друг отца, а миссис Катерленд обнимала ее за плечи. Джон разговаривал с какими-то людьми, он словно избегал подходить к сестре. Энн поняла теперь, что он боялся, как бы она не «раскисла окончательно».

Герцог Глостер вдруг предостерегающе залаял, и Энн вернулась в реальность. По правую руку от скамьи проступала из темноты статуя Питера Пэна. Уже некоторое время шел довольно сильный дождь, и она только сейчас почувствовала, что все ее лицо мокрое. Энн вытерла его платком и встала. Пора возвращаться домой.

Энн направилась в боковую аллею и тут отчетливо услышала шаги. Она огляделась по сторонам, насколько позволяла видимость, но аллея была пустынна. Энн зябко передернула плечами, по спине пробежал неприятный холодок. Она ускорила шаг. Герцог Глостер молча жался к ее ногам.

Перед поворотом налево Энн еще раз бросила назад взгляд через плечо – сзади смутно маячил мужской силуэт. Ничего особенного в этом, конечно, не было, мало ли любителей прогуливаться в парке, пусть даже вечером и в дождь. Но Энн остро осознала свою беспомощность и беззащитность. Конечно, Герцог – отважный пес и готов геройски защищать хозяйку ценой жизни, но он такой маленький и сам нуждается в защите.

Энн резко свернула теперь направо и ускорила шаг, думая только о том, чтобы быстрее достичь ворот парка. Человек за спиной тоже повернул и ускорил шаги. Вот и памятник принцу Альберту, вот чугунная решетка. Подхватив Герцога на руки, Энн бросилась к ней и через ворота Виктории выбежала на людную Кенсингтон-роуд. Сразу осмелев, она остановилась на тротуаре и оглянулась на ворота, ожидая увидеть преследователя. Но из парка никто не появился. Энн еще подождала и двинулась вверх по улице к своему дому.

Этот незначительный эпизод несколько отвлек ее и даже поднял настроение. Но стоило Энн войти в подъезд, как мысли об утрате и одиночестве овладели ею с небывалой силой. В то же время она порадовалась, что не встретила внизу миссис Хьюстон, разговаривать у нее просто не было сил.

Автоматически она сняла в прихожей куртку и повесила на дубовую полированную вешалку, переоделась в домашний халат из зеленого бархата, теперь несколько выцветший, с кисточками на поясе. Она купила его в Александрии. Аппетита не было.

Энн прошла в гостиную, налила себе порцию джина, слегка разбавила тоником и, держа бокал в руке, медленно направилась в кабинет отца. Там она с ногами села на диван с немного потертой обивкой и сделала несколько больших глотков, а Герцог улегся рядом, положив голову на лапы, и глядел на нее преданно и печально.

На письменном столе стояло несколько фотографий в серебряных рамках. Вот совсем юная смеющаяся мама в модном в конце шестидесятых облегающем джемпере и плиссированной юбке – снимок сделан еще до свадьбы. Черные, как у Энн, волосы разделены на косой пробор и падают на плечи. Вот Джон – магистр юриспруденции в черной шапочке и мантии. А дальше – Энн. Энн с Глостером на руках на фоне пирамиды, Энн на раскопках, совсем маленькая Энн под яблоней в Лорел-Лодже... Как-то Энн спросила, зачем папе столько ее фотографий, когда они и так всегда вместе. А он ответил, что хочет видеть своего котенка постоянно.

Энн не отрываясь смотрела на фотографии и не замечала, как из ее глаз катятся слезы. Потом она резко вскинула голову. Нет, она не станет плакать! Единственная в доме фотография отца стояла в ее спальне. Энн вошла к себе, схватила ее, прижала к губам.

– Папа, – горячо прошептала она, – помоги своему котенку, научи, как жить без тебя!

Герцог Глостер ткнулся холодным носиком ей в ногу. Она же совсем забыла покормить его!

– Идем на кухню, мой милый.

Энн насыпала в фарфоровую миску собачий корм, и Глостер аппетитно захрустел. Энн отметила, что корма осталось на самом дне, завтра нужно купить новый. Она разогрела приготовленное миссис Хьюстон рагу и без всякого аппетита, а просто потому, что так надо, поела. Вымыв посуду, она погасила свет, прошла в спальню, разделась и забралась под одеяло, старательно думая только о сиюминутных действиях, чтобы не допустить в сознание мучительные воспоминания.

Глостер прыгнул на кровать и лег в ногах. Энн зажмурилась и вздохнула. Как она устала... Изнемогшее под бременем тоски сознание стремилось поскорее отключиться. В голове мелькали обрывки мыслей. Необходимо решить множество проблем... Деньги, Лорел-Лодж... Ей предстоят поиски работы. Надо позвонить мистеру Катерленду по поводу его вчерашнего предложения. Но это все завтра, завтра...

Папа умер и унес с собой ее прежний мир, ей предстоит научиться жить без него, а для этого придется измениться, стать другим человеком. Кто это сказал? Или это ее собственный вывод? Мысли Энн путались. Какие-то яркие, причудливые образы, предвестники сна, замелькали перед глазами. Она еще успела дать себе в них отчет, но уже в следующее мгновение погрузилась в благотворный сон.

Утром Энн проснулась и не успела еще открыть глаза, как ее первой мыслью было: папы нет и она одна. Никого в целом мире нет у нее, кроме Глостера. Захотелось натянуть на голову одеяло, сжаться в комок и заплакать навзрыд от разрывавшего душу горя. Впереди длинная череда дней, из которых ушло тепло, сердечное общение с самым близким, дорогим человеком. Кто сможет заменить ей отца? Кто станет так же близок и дорог? Разве возможно для нее с кем-то еще подобное духовное единение, подобная дружба, какая была у нее с папой?

Энн медленно встала. Глостер спрыгнул на пол и радостно бросился приветствовать ее. Обнимая его и целуя в теплый лобик, Энн поблагодарила Бога, что у нее есть ее Глосси. Не будь его, тоска была бы непреодолимой. Радость собаки, у которой тоже никого кроме нее нет, как никогда растрогала ее.

– Ничего, Глосси, как-нибудь справимся. Папа с нами, и он нам поможет.

Но как ни старалась Энн почувствовать незримое присутствие отца, ей это не удавалось. Энн чувствовала только холод, и одиночество, и пустоту, и мучительно хотелось, чтобы ее папа вернулся к ней во плоти.

Она присела к зеркалу на туалетном столике, и оно отразило хрупкую темноволосую и темноглазую девушку со сливочной кожей. Энн была похожа на мать, но брови у нее папины – разлетающиеся, как крылья ласточки, темные и густые. И такие же ресницы, окаймлявшие темно-шоколадные глаза. Наружные уголки глаз были несколько опущены вниз, что придавало им серьезное и кроткое выражение. Небольшой аккуратный носик, маленькие, бледно-розовые детские губы. Разглядев себя, Энн в очередной раз вынесла себе приговор: ничего интересного, заурядная внешность, лишенная очарования и ярких красок.

А вот маму, которую она напоминает лицом, все считали красавицей – такой от нее исходил внутренний свет. Энн сделалось не по себе от мысли, что она похожа внешне на тетю Мириам, старшую мамину сестру, которая жила одна в своем коттедже в Честере, никогда ни в ком не нуждалась, но обожала поучать и критиковать других. Вполне вероятно, что лет через десять Энн станет точной ее копией!

Но брови у нее все-таки папины...

Энн умылась, причесалась, выпила кофе, снова стараясь всеми силами не предаваться тяжелым мыслям. Затем надела свитер крупной вязки гиацинтового цвета и прямую черную шерстяную юбку. Надевая в прихожей куртку, она сказала Глостеру, напряженно смотревшему на нее:

– Малыш, я скоро приду, жди меня, я вернусь и все тебе расскажу.

Спускаясь вниз по лестнице, она снова поблагодарила Бога, что ей есть к кому спешить домой и есть кому ожидать ее возвращения.

Внизу в гараже стоял папин серый «ягуар», но Энн садилась за руль крайне редко, и только за городской чертой.

Спустившись в метро, она поехала в Британский музей, где ее ждал мистер Катерленд, давний и близкий друг отца, с которым он учился вместе в Оксфорде. Он сказал ей при прошлой встрече, что через две недели возвращается в Израиль, на озеро Кинерет, продолжать раскопки, откуда приехал на похороны ее отца, и предложил поехать с ним:

– Энн, я и миссис Катерленд будем очень рады, если ты поедешь с нами. Я думаю, проблем с твоим оформлением не будет. У тебя, правда, нет специального образования, зато немалый опыт. Работа, моя девочка, в самом деле лучшее лекарство, как ни банально сие звучит. Глостера ты можешь взять с собой.

Энн тогда слушала его и испытывала щемящую благодарность за участие к ней и заботу. Оказывается, кому-то есть до нее дело. Она снова поедет на Восток, увидит в январе ярко-голубое небо, красный песок, окунется в привычные занятия. Но потом в голову ей пришли совсем другие мысли...

В музее она прямо прошла в кабинет, узкий, с высоким окном. Мистер Катерленд ждал ее, большой, грузный, он поднялся ей навстречу, протянул руки.

– Милая моя девочка, я так рад, что ты держишься молодцом. Вид у тебя бодрый, боевой.

Энн от души была благодарна ему за эти слова, хотя подозревала, что сказал он их не совсем искренне.

– Надеюсь, ты захватила с собой все документы, Энн? – продолжал он. – Сейчас ты пройдешь к моему секретарю...

Его светло-голубые глаза излучали готовность помочь дочери своего друга. Он снова повторил, что ее присутствие на раскопках будет очень кстати, что она составит компанию миссис Катерленд, что ее помощь будет весьма полезна.

Энн слушала его, не прерывая. Но едва он замолчал, как она подняла на него свое ясные карие глаза.

– Мистер Катерленд... Я очень признательна вам за ваше предложение, но не смогу его принять. Не сочтите меня неблагодарной. Я прекрасно понимаю, что я не такое уж приобретение для экспедиции. Без образования, без специальных знаний...

– У тебя пятилетний опыт работы! – воскликнул мистер Катерленд. – Ты не должна себя недооценивать.

– Но главное даже не в этом... – продолжала Энн. – Я поняла, что меня не так уж влечет археология. Это было папино дело, и я ездила с ним, потому что была нужна ему. Для него я делала бы что угодно. Но сейчас мне придется подумать, что я из себя представляю на самом деле, найти что-то свое...

Она не могла себе представить, как поедет на раскопки без папы. Все будет, как обычно, – красный песок, палатки, гортанные голоса рабочих, траншея глубиной в два метра, которую копаешь чайной ложкой... не будет только папы! Она не должна подвергать себя такой пытке.

И еще... Это она ни за что не скажет вслух, потому что никто не поймет, даже добрый мистер Катерленд, ведь у него никогда не было собаки... Глостеру уже девять лет, он плохо переносит смену климата, у него начинается одышка. В прошлом году на раскопках в Александрии с ним случился тепловой удар.

Она подняла глаза. Мистер Катерленд смотрел на нее с нескрываемым недоумением.

– Но, Энн... Что же ты тогда собираешься делать? Ведь тебе придется подыскать какое-нибудь занятие. Видишь ли, я в курсе твоих финансовых трудностей.

– Это не страшно, – поспешно ответила Энн. – Я найду какую-нибудь работу здесь, в Лондоне. Я не белоручка. Потом... Джон должен вот-вот найти покупателя, готового приобрести Лорел-Лодж, пусть и за не очень высокую цену.

– Но не пойдешь же ты в домработницы! Найти работу, не имея специального образования, не так легко. Ты, моя малышка, витаешь в небесах. Прости, дорогая, но тебе не приходилось сталкиваться с бытовыми проблемами... Несомненно, вариант, который я предлагаю, самый лучший.

Энн почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. Ей деликатно указывали на то, что она – ничтожная неумеха и пропадет без посторонней помощи. Что самое обидное, дело, скорее всего, обстоит именно так. Ей дают шанс укрыться под крылышком заботливого мистера Катерленда. Но не почувствует ли она себя бедной родственницей? А если житейская борьба в самом деле не для нее, нежного цветка, окруженного с рождения заботой и любовью отца? Так что же, признать свое полное ничтожество?

В ней вдруг заговорило что-то похожее на гордость.

– Поймите, мистер Катерленд... Мне ведь уже двадцать четыре года. Денег на первое время хватит. Я должна сама научиться заботиться о себе.

Она сказала это и сама себе удивилась – вроде бы слова должны были прозвучать совсем другие. Неужели кукла решилась выглянуть из коробки? Ее тут же охватила паника. Ей, и правда, не приходилось решать бытовые проблемы, папа и ее шотландская няня Эдна Босуорт надежно ее опекали. Энн вдруг со стыдом поняла, что продолжает в глубине души рассчитывать на Джона и даже на тетю Мириам!

Но разве она жила с папой из соображения удобства? Нет, они любили друг друга и значили друг для друга так много, что ей не было никакого смысла жить отдельно, как живет подавляющее большинство девушек ее возраста. Она не избегала самостоятельности, ей просто хотелось быть рядом с папой, ведь она была нужна ему, а он ей.

Мистер Катерленд снова заговорил, и Энн встряхнула головой, чтобы сосредоточиться на его словах.

– Я не стану давить на тебя, Энн. На случай, если ты все-таки передумаешь, позвони в течение ближайшей недели.

Его голос звучал участливо и обеспокоенно, но Энн вдруг показалось, что она уловила в нем нотки облегчения. Конечно, она избавила его от обузы. И все-таки он очень добрый человек.

– Спасибо, мистер Катерленд. Вряд ли я передумаю. Пожалуй, мне пора идти. Большой привет миссис Катерленд.

Она протянула руку.

– Мы еще увидимся до нашего отъезда, – сказал он, вместо рукопожатия по-отечески обнимая ее.

Энн сбежала вниз по лестнице и вышла из здания. Что же, можно поздравить себя, она сказала красивые слова, под стать своим любимым литературным героиням, которые, оставшись одни в суровом мире, отважно боролись с трудностями.

Но Энн не чувствовала себя ни отважной, ни героиней. Гордые слова, которые она произнесла, не принадлежали ей, они были чужими, вычитанными в книжке. Она снова почувствовала, как ее охватывает паника, которая оттеснила на второй план даже томительную тоску.

Энн перешла Блумсбери-стрит, вошла в маленький сквер и присела на свободную скамью. Купить газету, начать просматривать объявления? Может быть, Джон поможет ей устроиться на работу? Но ведь он не предложил ей помощь в этом отношении. Он страшно разозлится, узнав, что она отказалась поехать с мистером Катерлендом.

Энн сосредоточенно разглядывала носки своих замшевых сапожек. Вот бы уехать с Глосси в тихую провинцию, поселиться в маленьком коттедже, увитом плющом. Присматривать за детьми в детском саду... Для этого необходимо специальное образование. Да и хочется ли ей этого? Но не пора ли думать не о том, что хочется, а о том, что приходится. Бедная куколка, которую выбросили из атласной коробки...

2

– Энн Салливан!

Энн вздрогнула от неожиданности и вскинула голову. Перед скамейкой стояла высокая молодая женщина с хозяйственной сумкой, в потертом твидовом пальто. У нее были волнистые волосы оттенка старой бронзы, небрежно завитые и растрепавшиеся, черные глаза, ярко накрашенные губы.

– Нэнси! – Энн порывисто встала.

– Давно тебя не видела. Что здесь делаешь?

– Ах, Нэнси...

Нэнси Смит была школьной подругой Энн. Последние годы они виделись редко. Зимы Энн с отцом проводили на раскопках, в Лондон возвращались летом. Последний раз Энн созванивалась с Нэнси полгода назад. Подруга показалась ей погруженной в свои домашние заботы. Их связывали только воспоминания о детской дружбе... Тогда особого желания встретиться не возникло ни у одной.

Муж Нэнси собирался открыть свое дело, после того как ему пришлось уйти из фирмы, где он работал. Какие-то там у него случились неприятности, Нэнси не стала особенно об этом распространяться. У них был маленький сын и престарелая бабушка, которая жила отдельно и упрямо не хотела переезжать в пансион, куда пыталась ее определить Нэнси. Энн было несколько неловко перед старой подругой – она чувствовала себя слишком благополучной по сравнению с ней.