Текст книги "Чтоб не распалось время"

Автор книги: Пенелопа Лайвли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Хотя тишину в какой-то мере создавала она сама, углубившись в свои мысли, потому что, когда тропа завернула и Мария сразу нагнала детей, она услышала, как они яростно спорят, оглашая криками всю округу.

– Вот он, этот спуск.

– Нет, не этот. Ты вообще ничего не знаешь. Это там, дальше.

– Нет здесь. Я помню это дерево.

– Там была какая-то тропа…

– Заткнитесь все, – властно скомандовал Мартин. – Это там. Нужно дождаться остальных. – Мама!..

Постепенно все собрались. Мария с удивлением увидела, что ее отец несет маленького ребенка (она никак не могла запомнить всех имен). Вид у него был изможденный, волосы сбились набок, на ту сторону, откуда на ремнях свисал ребенок.

– Что, здесь вниз? – в страхе спросил он.

В этом месте тропа шла по уступу. Справа возносился утес, и сквозь деревья просматривался последний скальный золотисто-коричневый пик, покрытый, как шапкой, дерном и кустами, а слева – обрыв, конца-края не видать – лишь издалека доносился шум прибоя, катающего гальку.

Все так заросло кустами и деревьями, что казалось скорее наклонным лесом, чем скалами. И только поглядев вниз, на узкую тропку, бегущую между кустами, ясно становилось, какая это крутизна.

– А может лучше… – начала было миссис Фостер.

Но никто не обратил на ее слова ни малейшего внимания. Там внизу – отличный пляж, где не ступала нога человека, наперебой объясняли дети Люкасов, мы там будем совсем одни. («Представляю», – сухо отозвался мистер Фостер.) Это не так круто, как кажется, заверили они и один за другим ринулись вниз по обрывистой тропе (которую едва ли и тропой назовешь); за ними послышались крики мам: «Осторожно! Не так быстро!» А где-то далеко внизу равнодушное море катало гальку – вперед-назад.

Они спускались друг за другом, стараясь не упасть, а мамы волновались еще и за детей – как и положено по материнской доле, – но они и тревожились по-разному: мамы Люкасов реагировали шумно, хотя по правде не сильно переживали; а миссис Фостер шла молча, но была уже на грани помешательства. Мария двигалась медленно, внимательно ставя вперед одну ногу, потом другую и держась, где могла, за молодые деревца и скальные выступы. Один раз она поскользнулась на ненадежном сланце – подошвы подвели – и тяжело села, посадив синяк. Могло быть хуже. Снизу, где уже не было видно, раздавались крики детей, такие, что шевелились волосы и в воображении всплывали картины одна страшней другой. Мистер Фостер, все еще с ребенком на руках, спускался с подчеркнутым тщанием и неторопливостью, а что ему оставалось делать? Только надеяться на лучшее.

Наконец все спустились и увидели обещанный пляж. С первого взгляда он мало чем отличался от любого другого пляжа, разве что своей безлюдностью, как опять-таки было обещано. А так – стоило ли и совершать столь долгий и трудный путь из-за ничтожной перемены пейзажа, прочитала Мария на лице миссис Фостер.

Сразу же возникла масса дел. Насобирать для костра прибитых к берегу бревен, соорудить очаг из камней с щитом от ветра, развести и поддерживать огонь, начать готовить. У Люкасов на это ушла масса времени и споров. Миссис Фостер, привыкшая обедать ровно в час, с досадой смотрела, как стрелки ее часов ползут к трем. Мария бродила вокруг, собирая все, что горит, – от водорослей до мусора, катающегося по гальке. Остальные пререкались – правда, не громче обычного, – кому что делать и есть. Мамы решали, что готовить, и готовили. Мистер Фостер стоял у костра и пытался не подпускать детей к огню. Мария почувствовала себя очень отстраненно: вот уже несколько часов она ни с кем не разговаривала, но никто, кажется, по ней и не скучал, кроме Мартина, который один раз нежно спросил: «Тебе что, плохо?» Она помотала головой и сделала вид, что сосредоточенно разбивает прогнивший деревянный ящик.

Она и правда чувствовала себя как-то странно. Не больной, но как на иголках. У нее дрожали коленки (хотя такое бывает после долгого крутого спуска). Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое и не приставали со своей помощью, пока она разламывает ящик. Она села спиной к морю – подернувшаяся рябью серая поверхность наводила на нее еще большую тревогу – и посмотрела на утес, по которому они только что спустились. Но утес, поросший раскачивающимися деревьями, был так же изменчив, как и море. Он казался прочным лишь там, где проглядывала голая скала или земля, не покрытая кустами и деревьями. А деревья там были очень старые, древние. Теперь она это знала. Громадные деревья. Корни, ползущие из земли, как змеи. Папоротники. Заросли трав. И все растет, растет, подумала она, везде, все время, листья, стебли, цветы, семена… Может случиться что угодно – люди рождаются, умирают, счастливы, несчастны, а им хоть бы что, они знай себе растут. Так она размышляла, и вдруг в ее воображении раздался оглушительный треск лопающихся стручков, потопивший все реальные звуки (крики детей, тарахтение моторной лодки где-то далеко в море, хныканье младшей сестренки Мартина). Пляж, море и утес сделались безвременными – скалы, травы, деревья и вечно голодные чайки. Так могло быть в любом веке – тысячи лет назад или вчера. Или в 1865 году.

– Мария! Хочешь перекусить?

Она подсела к костру, но чисто внешне. Ела сосиску – руками, слышала, как они разговаривают, и смотрела на горячий коварный круг черной золы. Над огнем на два фута в высоту струился и мерцал жар от костра, гладкий как вода, и все по ту сторону костра слегка исказилось: круглое розовое лицо Шарлотты, блаженно жующей отбивную котлету, дрожало и расплывалось. И вот это уже не Шарлотта, а Хэриет. Мария удивленно разглядывала ее, размышляла и все дальше и дальше уносилась от пикника.

Когда она наконец очнулась, уже убирали посуду. Мистер Фостер сидел поодаль и глядел на море. Дети затеяли сложную игру из камешков и кучи водорослей. Только Мартина не было.

– А где Мартин? – спросила она вдруг.

Сначала никто не обратил внимания, потом миссис Люкас рассеянно произнесла:

– В самом деле? Куда он подевался?

– Пошел куда-то один. У него было плохое настроение, – ответила Шарлотта.

– О Господи… – вздохнула миссис Люкас, переворачиваясь на живот и открывая книгу.

Мария начала его искать. Сначала просто оглядела пляж, а потом вскочила и забегала туда-сюда, хотя и понимала, что выглядит глупо, как ненормальная. Она скоро запыхалась, но все без толку. Сердце отчаянно колотилось. На пляже Мартина нет – это ясно. Пляж был небольшой: с одной стороны он заканчивался острыми камнями, с другой – постепенно переходил в поросший кустарником утес, на который даже глядеть страшно.

– Его нигде нет!

Миссис Люкас перевернулась и встала.

– Да, действительно.

– Наш Мартин не пропадет, – отозвалась другая миссис Люкас.

Обе встревожились, но не сильно.

– Ну что ж. Пора собираться домой, – заключил мистер Фостер.

Миссис Фостер начала решительно складывать вещи.

– Он пропал! – вскрикнула Мария так, что все оглянулись (ее голос готов был сорваться – в слезы? В ярость? – трудно сказать).

– Мартин!.. – позвала миссис Люкас.

Она тоже принялась складывать пожитки.

– Сейчас начнется прилив, – сказала Шарлотта. – Может, Мартин зашел вон за те камни. Сильный прилив смывает там весь пляж.

– Перестань, не будь такой паникершей, – обрезала ее мать. – Помоги лучше собрать вон те чашки. Ма-артин…

Море Мария отвергла сразу: прилив не прилив, камни не камни, но там его нет – она знала. Она посмотрела на утес, где слева шел голый скальный обрыв, такой крутой, что ничего на нем не росло; казалось, он может обвалиться от одного взгляда. Окаменелости могли быть только там, если они вообще здесь были. Dapedius, белемниты и черные акульи зубы.

– Он там, наверху, – чуть не плача, вскричала она. – Я знаю, он там.

Все подняли головы.

– О Боже! – воскликнула миссис Люкас. – Надеюсь, его там нет.

– Что с тобой, Мария? – спросил мистер Фостер. – Откуда ты знаешь? Ты видела, как он туда залезал?

Мария только помотала головой и что-то промямлила. Ее всю трясло. Теперь уже все смотрели не на обрыв, а на нее.

– Что с тобой, дорогая? – повторил мистер Фостер. – Наверное, он просто ушел вперед.

– Нет! – выкрикнула Мария. – Он там, над обрывом. Они все там. Вы что, не слышите, как лает собака!

Даже не верилось, что они не слышат, а тупо стоят вокруг нее и ничего не делают, когда там, наверху, где-то в кустах, бедный пес дошел уже до полного безумия, и снова послышался этот кошмарный шум, как будто земля вздыбилась и двинулась с места, и сквозь этот шум донесся крик девочки.

– Хэриет, – прошептала Мария. – Бедная Хэриет…

Она подняла голову и увидела, что утес почему-то гуще покрылся кустами и деревьями, чем минуту назад. И вдруг он весь задрожал, затрясся и рухнул прямо у нее на глазах. И лай маленькой собачонки резко оборвался.

Мария закрыла лицо руками и разрыдалась.

Тут все разом заговорили, стали ее успокаивать, и она услышала, как мать сказала: «…последнее время она стала такая нервная. Я так и думала, что это кончится слезами…» «Пусть ест мой кусок торта к чаю», – разрешила Шарлотта, и еще чей-то возглас: «Вот Мартин, где тебя гоняло?»

– Ну-ну, успокойся, Мария, ничего с ним не случилось, – пробормотал ужасно смущенный мистер Фостер.

Но Мария, оторвав руки от заплаканного лица, воскликнула с мукой в голосе:

– Я знаю, что с ним ничего… Это не с ним, это с Хэриет. Утес обвалился и убил ее.

Кто-то возразил:

– Но ведь никакого обвала не было. Ты что, Мария?

Ничего же не было.

– Не сейчас, – застонала она. – Не сегодня. Давно, когда здесь была Хэриет. У-у-у… мерзкое место, ненавижу его, ему все равно. Хочу домой.

И она, спотыкаясь, побежала к тропе.

11. МАЛЕНЬКАЯ ЧЕРНАЯ СОБАЧОНКА И ПОСЛЕДНИЙ КУСОК ГОЛУБОГО ЛЕЙАСА

– Надеюсь, тебе понравился пикник? – спросила миссис Шэнд.

– Не очень, – ответила Мария.

Наступил вечер. Они возвращались с пикника, но Мария плохо понимала, что происходит. Потом все стали прощаться, разбирать вещи, и Мария поднялась к себе в комнату. Родители обращались с ней осторожно – скорее сочувственно, нежели с раздражением, как будто она была нездорова. Неплохо бы сегодня пораньше лечь спать, сказала мама. Отец явно хотел забыть этот день как можно скорее и с подчеркнутым оживлением взялся складывать вещи для отъезда в Лондон. Мария минут десять посидела на краешке кровати и спустилась вниз.

– Я хочу попрощаться с хозяйкой.

– Да-да, конечно, – отозвалась удивленная миссис Фостер.

И вот Мария снова сидит у миссис Шэнд на ситцевом диване с розами в окружении тикающих часов, настойчивых и тяжеловесных – каждые на свой лад, – и снова смотрит на вышивку, только еще более пристально.

– Уж не лихорадит ли тебя? – спросила миссис Шэнд.

– Нет, – ответила Мария и добавила с новым всплеском откровенности: – Просто я плакала.

– Ну и очень глупо, – сказала миссис Шэнд. – Возьми лучше шоколадку.

– Вообще-то я не очень люблю шоколад.

Миссис Шэнд впилась глазами в свою вышивку.

– Тьфу ты, – пробормотала она и взяла ножницы. – И отчего же ты плакала, осмелюсь спросить?

Наступила пауза. Миссис Шэнд распорола синие шелковые стежки; Мария посмотрела сначала на нее, потом на ее вышивку и наконец ответила:

– Мы ходили на пикник, туда, на дальний берег, где были обвалы. Мне там не понравилось. Жуткое место. Там убило Хэриет, да?

Ее глаза наполнились слезами.

Миссис Шэнд отложила ножницы, выдернула из полотна несколько ниток и сказала:

– Что ты такое выдумала? Конечно, нет.

На джинсовые коленки Марии упало несколько слезинок.

– Как же? – спросила она.

Миссис Шэнд пошарила у себя в рукаве и вытащила белый носовой платок – в углу стояли инициалы: X. С.

– Вот возьми-ка. Конечно, Хэриет не убило. С чего ты взяла?

Мария потерла глаза. Великое чувство трагедии и горя вдруг превратилось в обыкновенную глупость. И удивление.

– А почему же нет ее фотографий старше меня? И взрослой?

– Как нет? Есть, – возразила миссис Шэнд и указала на фотографию в серебряной рамке на столе.

– А я ее раньше не замечала, – удивилась Мария.

Она посмотрела на фотографию: женщина в возрасте ее мамы и девочка лет десяти-одиннадцати. На женщине – длинная юбка, схваченная на талии белым поясом, и блузка с высоким стоячим воротничком и длинными рукавами. Волосы собраны на макушке в пучок. Она весело и широко улыбалась и в руке держала корзину с яблоками или еще какими-то фруктами – похоже, она их только что собрала. Девочка в старомодной шляпе от солнца, тоже сжимала в руках корзину. Взгляд у нее был суровый.

– Мы ездили в Дэвон, на семейный праздник, – пояснила миссис Шэнд. – Тети, кузины и все остальные.

Наша семья всегда была очень родственной.

Мария вгляделась в карточку.

– Девочка – это вы?

– Девочка – это я.

– А взрослая дама… Хэриет?

– Моя тетя Хэриет. Миссис Стэнтон. У нее не было своих дочерей, одни мальчики, и я получилась любимицей.

Она была необыкновенной тетей, – продолжала миссис Шэнд с теплотой в голосе и снова взялась за вышивку.

– А почему тогда ее вышивку закончила Сьюзан?

– По доброте душевной. Тетя не любила вышивать, а у моей матери хорошо получалось. Честно говоря, я не знаю, как тете Хэриет удалось отделаться от рукоделия, но, видно, как-то удалось.

– Но ведь в альбоме нет ее фотографий. С Сьюзан и другими.

– Ее отправили в пансион, считали, что ей не хватает дисциплины. Потом она рано вышла замуж и долгое время жила в Индии. А то, что фотографий нет, – это чистая случайность.

– Понятно, – сказала Мария.

Но качели-то есть, подумала она, но не смогла заставить себя произнести это вслух. Я ведь знала, что они есть, еще до того, как увидела их на вышивке, и еще я слышала, как тявкает маленькая собачонка. Или я просто придумала этот лай, строго сказала она себе.

– Обвал, разумеется, был, – продолжала миссис Шэнд. – Когда тетя Хэриет была примерно твоих лет. Здесь ты абсолютно права. И небольшая трагедия случилась.

Грустная история. Я, кажется, упомянула о ней сегодня утром, когда вы собирались в поход.

Мария перестала водить пальцем по розам на диване, очерчивая их форму.

– Вы так неясно сказали. И я решила…

– Ты решила, что я имела в виду Хэриет? Вот незадача. Тогда я должна извиниться. Нет. Все было совсем не так. Они искали окаменелости на скальной тропе к западу от города. И там произошел небольшой обвал (мне говорили, его до сих пор видно), к счастью, детей он не задел, а вот их собачонку, маленькое такое черное существо, Фидо его звали, его снесло лавиной. Они ужасно страдали.

Наступила пауза. Миссис Шэнд вдела в иголку новую нитку, а взволнованная Мария сидела и молчала. Так вот оно что, подумала она, понятно… Что-то я, конечно, придумала, но ведь что-то оказалось правдой. Значит, собака все-таки была, и что-то плохое случилось, только не то, что я думала.

Наконец она сказала:

– На его месте могла оказаться Хэриет, ее могло снести.

– О, да, конечно, – отозвалась миссис Шэнд. – Всегда могло быть так, а не иначе. Но на самом деле все так. Что было, то было. Что есть, то есть.

Она уверенно воткнула иголку в коричневое полотно.

– Да, наверное, – согласилась Мария. – Но к этому очень трудно привыкнуть.

– Со временем привыкаешь, выбирать-то все равно не приходится, – ответила миссис Шэнд.

– Почти так я себе все и представляла, – призналась Мария. – Мне иногда представляется всякое, – добавила она и снова взглянула на фотографию: миссис Хэриет Стэнтон, чья-то мама и тетя улыбнулась ей приветливой улыбкой.

– Постепенно ты из этого вырастешь.

И стану другой, как Хэриет, подумала Мария. И здесь задержусь не дольше, чем она в свое время. И в ее воображении возникли будущие интересные, загадочные Марии, больше и старше – трудно представить, чем они будут заниматься. Они казались друзьями, которых она еще не повстречала. Хэриет стала миссис Стэнтон, подумала она (слегка располнела, родила сыновей), и я тоже стану другой, но странно – мы обе навсегда останемся здесь – десяти и одиннадцати лет, в одно прекрасное лето, потому что мы здесь были. И это здорово.

Транзистор миссис Шэнд, который все это время тихонько бормотал себе под нос, пикнул шесть раз и сообщил: «Восемь часов», напоминая Марии, что пора идти. Они тепло попрощались – Мария и миссис Шэнд. Миссис Шэнд сказала, что надеется увидеть их в следующем году, а Мария ответила, что надеется приехать, и вот она уже уходит. Когда она подошла к двери, миссис Шэнд добавила:

– Могила собаки – в конце сада, в кустарнике. Во всяком случае она еще сохранялась, когда я была девочкой.

– Собаки, которая попала в обвал?

– Да, тело вынесло на берег, и дети его торжественно похоронили. Странная прихоть.

– Нет, почему же, – возразила Мария.

Я бы тоже так сделала, подумала она, переходя дорогу по пути домой, если бы это была моя черная собачка, которую я любила. А как же иначе. И ей представились Сьюзан и Хэриет, но больше Хэриет, как они торжественно хоронят собачку и беспрерывно рыдают. На глазах у нее выступили сочувственные слезы.

Вернувшись домой, она тут же направилась в сад. Было уже поздно; внизу, у гавани зажглись фонари, и по темной воде пролегли длинные мерцающие полосы желтого света. В саду неподвижно чернели кусты и деревья. Лишь макушка каменного дуба шуршала и что-то шептала там наверху. В доме горел свет, в кухонном окне промелькнула миссис Фостер.

Мария нырнула в кустарник. Она проползла его насквозь на четвереньках, минуя то место, где нашла качели. Она точно не знала, что ищет (бугорок? крест? может, даже деревянный крест), и пробиралась очень медленно. Достигнув подножия каменного дуба и ничего не найдя, она почувствовала себя обманутой. И вдруг – вот оно: среди веток запущенного кустарника торчала надгробная плита. Маленькая такая плиточка из серо-голубого камня (из голубого лейаса, конечно). Что-то на ней написано. Мария почтительно разгребла листья и ветки и встала на колени, чтобы прочесть. Буквы были выбиты умелой рукой (наверное, наняли кого-то, подумала Мария, наверное, нелегко было найти камень и человека для такого дела). ФИДО. ПОГИБ 5 СЕНТЯБРЯ 1865 г., – прочитала она. – В ПАМЯТЬ О ПРЕДАННОМ ДРУГЕ. Х.Д.П. и С.М.П.

И сегодня, конечно, пятый день сентября.

Она вылезла из кустарника, медленно побрела к дому и остановилась лишь потрепать по стволу каменный дуб – попрощаться. Ей показалось, она его больше не увидит. Может, они и вернутся сюда. Но что-то подсказывало ей, некая новая мудрость об устройстве мира, которую она только что обрела, что даже если они и вернутся, все уже будет иначе. Все сдвинется на год, подумала она, я уже буду не совсем такая, и мысли у меня будут другие. И может, качели и каменный дуб станут мне совсем неинтересны. Да и Хэриет тоже. Поэтому лучше прочувствовать все сейчас, пока я – это еще я.

Она на минуту присела на террасе и в последний раз взглянула на огни, струящиеся в гавани. Там, где кончался мол, маленькая лодочка, мигая зеленым и красным, упорно выруливала в море. Над горизонтом на фоне бледно-желтого вечернего неба самолет оставил тонкий белый размазанный туманный след. Она услышала монотонный шум прибоя, перебирающего гальку. Обкатанный голубой лейас, сквозь который поблескивали аммониты, Gryphaea, Astero-ceras и все остальные. Лайм-Риджис готовился к ночи, как уже много-много раз без нее и как будет завтра, когда она уедет. Местам все равно, подумала она, они просто есть. И она нежно посмотрела на Лайм-Риджис, теперь она уже знала его – так смотрят на человека, на друга.

Рядом примостился кот, кажется, он был расположен поболтать.

– Нет, больше я не разрешу тебе говорить, – сказала Мария. – Ты бываешь очень противный. Хотя теперь меня уже не так легко сбить с толку – чуть-чуть научилась с этим справляться. Но тебе, конечно, все равно.

Она пощекотала его за ухом, он, мурлыча, перевернулся на спину и, кажется, стал засыпать.

Она еще немного посидела, прислушиваясь. Она хотела услышать нечто, но не услышала ничего, кроме обычных звуков – гула автомашин, голосов людей, крика чаек, шума волн и ветра. Качели неподвижно стояли в центре лужайки и молчали. И собака молчала. Мне кажется, я их больше не услышу, подумала она, даже если бы я осталась и не уехала бы завтра. Она пошла в дом.

– Наконец-то. А то я уже стала волноваться, – сказала миссис Фостер и добавила: – Ну что, завтра домой? Неплохой получился отпуск, правда?

И вдруг Мария выпалила с не-Марииной страстностью:

– По-моему, отпуск был великолепный.

– О… – удивилась мама. – Ну хорошо, хорошо.

Мария присела на край стола и смотрела, как мама укладывает вещи, книги, одежду, корзину для рукоделия со стеганым одеялом и аппликациями. При виде одеяла Марии пришло в голову, что человек, который так любит аппликацию, может заинтересоваться и викторианской вышивкой, и начала рассказывать маме о вышивке Хэриет.

– Знаешь, – сказала она, – сто лет назад девочек моего возраста заставляли вышивать картинки. Я видела одну такую: вместо цветов на ней вышиты аммониты, и каменный дуб, и маленькая черная собачонка, и наш дом. Знаешь, здесь жила девочка, ее звали Хэриет, потом она выросла и стала чьей-то тетей – странно, а я думала, она так и осталась в моем возрасте на веки вечные.

И мама, сбитая с толку новой разговорчивой Марией, которой хотелось так много рассказать, перестала складывать вещи – книги и корзина для рукоделия остались в беспорядке лежать на столе. Мария все рассказывала, и мама впервые заинтересованно слушала и задавала вопросы, а в это время за окном на Лайм-Риджис уже спустилась ночь.