Текст книги "Чтоб не распалось время"

Автор книги: Пенелопа Лайвли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

9. ДОЖДЬ И ИГРА В ПРЯТКИ

На следующее утро мир превратился в текущую воду. Вода лилась с крыши, бежала по водосточным трубам, переливалась через края желобов, и по стенам дома, которые от сырости сделались из белых серыми. Сад весь пригнулся от воды, кусты поникли и пришлепнулись, с деревьев непрерывно капало, в траве скрывались предательские трясины. Кот, поднимая промокшие лапы, пробрался на дальний конец лужайки, уселся там и, поводя хвостом, стал разглядывать птиц – они зябли, нахохлившись, на ветках и телефонных проводах, безропотно принимая капризы погоды. А дождь все шел, размывая вид за окном. Иногда он лил как из ведра, иногда как из лейки, а то зависал туманной пеленой в глубине сада и дальше, за верхними домами.

– Да, не подходящий день для пляжа, – сказала миссис Фостер.

Мистер Фостер с газетой переместился в гостиную.

– Спокойно посидим дома, – заметила довольная миссис Фостер. – Тебе не будет скучно, дорогая?

– Не знаю, – ответила Мария.

– Почитай. Составь головоломку. Поиграй со своими окаменелостями, и день пройдет приятно, – предложила мама, пытаясь ее утешить.

– Что-то не хочется читать, – сказала Мария.

И смиренно добавила про себя: и с окаменелостями не играют.

– Ну, я уверена, ты что-нибудь придумаешь, – заключила миссис Фостер.

Мария заметила, что мама уже настроилась на аппликацию.

В дверь позвонили. Вглядевшись сквозь потоки за окном, миссис Фостер констатировала без восторга:

– Это Мартин.

И добавила, повеселев:

– Наверное, за тобой пришел.

Но все оказалось совсем не так. Миссис Фостер слушала Мартина и становилась все более испуганной. Когда он договорил, наступила короткая пауза, и Мария с Мартином впились глазами в потрясенную миссис Фостер, которая тем временем пыталась придать своему лицу более нормальное выражение.

– Нет-нет, Мартин. Конечно, я не против. Я буду рада принять тебя и девочек, раз мама с тетей хотят отлучиться на денек. И Джеймса тоже. Сколько ему лет? А, понятно.

Испуг на мгновение вернулся, даже еще более сильный, но она геройски продолжала:

– И малышей тоже? А, малышей они берут с собой.

Да, думаю, так будет лучше. Ну, хорошо, скажи маме, я жду вас в любое время.

Мартин побежал с известием в гостиницу, а миссис Фостер сказала Марии:

– Ну вот, теперь ты будешь не одна.

Она с грустью поглядела на корзину с рукоделием и направилась в кладовую; вынырнув оттуда с грудой консервных банок, она спросила:

– Как ты думаешь, они будут на обед тушенку?

Мария ответила, наверное, будут, и тут она сделала то, что делала очень редко, только перед сном – она подошла к маме и поцеловала ее. Миссис Фостер удивилась, поцеловала Марию в ответ и начала открывать банки и смешивать их содержимое.

– Не представляю, как миссис Люкас справляется, – вздохнула она. – Пятеро детей.

И добавила с надеждой:

– Может, тихонько поиграете в настольную игру?

Мартин вернулся с Джеймсом, Шарлоттой, Элизабет и Люси. Он взял раздраженно-командный тон – ведь это был дом его друга, которого он хорошо знал, а другие нет. Остальные дети, возбужденные новизной обстановки, с любопытством повсюду заглядывали. Джеймс сразу же грохнулся, споткнувшись о коврик у двери, и громко заревел. Девочки носились по разным углам и все разведывали. Мистер Фостер высунул голову из-за двери гостиной, ужаснулся, мгновенно оценив ситуацию, и снова скрылся, после чего из гостиной послышались звуки торопливого захлопывания дверей и окон.

– Такой классный домик.

– Что будем делать?

– Куда эта лестница?

– Давайте в «Сардины».

– А можно нам туда?

– В прятки.

– О Боже… – воскликнула миссис Фостер и уже более решительно добавила: – Только не в библиотеке и не в гостиной. А может, лучше в «Монополию»?

Тягостное молчание означало полный протест, и ей пришлось уступить.

– В прятки, – пискнул чей-то голосок.

И Мартин своим самым заверительным тоном, предназначенным для успокоения нервных мам, обещал:

– Я за ними прослежу, миссис Фостер, они ничего не натворят. Заткнитесь вы все! Мы ничего не разобьем, честно. Вы нас даже не услышите.

Миссис Фостер все еще сомневалась.

– Ну…

– Они все будут делать только по моей команде, – пообещал Мартин. – Вперед!

И они оглушительно затопали вверх по лестнице, Мария позади всех. Оживленная и возбужденная, она почувствовала себя одной из них; что-то восклицала, что-то предлагала, как все.

– Я вожу, – крикнул Мартин. – Выручаться в Марииной комнате. Считаю до пятидесяти. Прятаться везде, кроме гостиной и библиотеки. Если что-нибудь разобьете – выпорю. Ну, начали! Раз, два, три…

Все бросились врассыпную и с визгом и хихиканьем растворились в кладовках, под кроватями, за занавесками. Мария, зажатая в темной комнате, где стояли метлы, услышала, как бродит и жалуется неприкаянный Джеймс, и втащила его к себе. Счастливые, они вместе дрожали в пыльной темноте, вместе выползли и снова помчались по лестнице, в ее спальню, куда с шумом стекались и остальные, крича от радости или отчаяния. Задыхаясь, они вповалку растянулись на полу и лежали, пока не отдышались. И снова врассыпную…

Дом то затихал, то приходил в волнение. Тишина ожидания сменялась ползаньем и топотом, разрастающимся до неистовых гонок с перескакиванием ступенек, хлопаньем дверей, воплями воды, засекшего прячущихся, и отчаянным криком застуканных, когда они понимали, что их уже ничто не спасет. И Мария, в гуще событий: ее так захватила игра, что она стала не просто одной из них, а почти перестала быть собой. Она вела себя совсем не по-Марииному: носилась, вскрикивала, толкалась, хихикала, атаковала одну комнату за другой, скользила на ковриках, бросалась под кровати. Один раз, с диким гиканьем пронесясь по лестнице через ступеньки, она столкнулась в холле с отцом – он стоял с газетой в руках; такое затравленное выражение лица обычно бывает у человека, который, возвращаясь домой, обнаруживает, что на его улицу вторглись дорожные строители, и теперь все перерыто до неузнаваемости. Он изумился при виде изменившейся Марии, неожиданно на него удивленно взглянула привычная Мария и сразу смутилась, но тут игра пошла по новой, и Мария, завизжав, пронеслась мимо.

Как же было здорово. И вдруг настроение резко изменилось. Каждая игра стала длиннее, окольнее, тише и расчетливее. Бесстрашие уступило место хитрости. Теперь они уже знали все укромные места, немного утомились и выдохлись. Джеймс, посасывая большой палец, свернулся на Марииной кровати и уснул. Остальные продолжали играть: водящий устраивал засады за дверьми и потом внезапно набрасывался на свою жертву, а прячущиеся переползали из-под кровати за стул, из тени занавески исчезали за громадой комода. Дом превратился в ожидание, в слух, в два уровня сознания: на одном миссис Фостер громыхала в кухне кастрюлями, а мистер Фостер еще раз забаррикадировался в гостиной, на другом – пять пар глаз и ушей выслеживали друг друга, выжидая, когда пискнет предательская половица или что-то мелькнет через скрипнувшую дверь.

Мария нашла новое место, о котором никто не знал. В комнате наверху, в конце коридора, над спальнями – здесь теперь хранили лишнюю мебель, и она беспорядочно и неудобно загромождала все пространство. Некоторые предметы были зачехлены огромными старинными чехлами, некоторые накрыты покрывалами. Никто уже не прятался под столами и задрапированными, как юбкой, стульями с прямыми спинками – такие места все уже знали; каждый вода, прочесывая эту комнату, под них заглядывал – это уже превратилось в ритуал. Но там стояло большое мягкое кресло, закрытое огромным цветастым изодранным покрывалом, такое низкое, что подлезть под него было почти невозможно, разве что таким маленьким и худеньким, как Мария. Шарлотта и другие девочки, склонные к полноте, лишь бросили на него один отвергающий взгляд. Но Мария поняла: она сможет под него подскользнуть, залечь под просевшими пружинами, как нож для разрезания бумаги, и стянуть до пола покрывало. Там, в пыли, сплющенная между половицами и брюхом кресла, она пролежит сколько угодно, выигрывая время: воды входили и выходили из комнаты, раскрывали занавески, сдергивали другие покрывала – а она подглядывала в дырочку на покрывале и ликовала, когда их ноги в сандалиях проносились мимо. Хоть здесь пригодилось, что я меньше других.

Потом они вообще перестали заходить. Наверное, уже все ее искали. В доме воцарилась тишина. Еще чуть-чуть подожду, пусть они спустятся вниз, тогда вылезу и выручусь, решила она и впала в приятную дрему. Пустая тихая комната – ни звука, лишь дождь по стеклу. И чудно – кто-то играет на рояле: из гостиной едва доносилась негромкая музыка. Будь Мария поживее, не такая сонная, она бы удивилась – отец-то не умел играть. К тому же звучала мелодия из старого альбома, который она нашла в табурете и пыталась разобрать.

А вообще-то и в комнате не совсем тихо, вдруг поняла она. Тикали часы – тоже странно: не помнила она никаких часов. Однако теперь, щурясь в удобную дырочку на покрывале, Мария их увидела в дальнем углу, и еще больше удивилась, узнав в них часы из гостиной миссис Шэнд, те самые, с цветами вокруг циферблата – фиалки, маргаритки, жимолость. Их стрелки навечно остановились когда-то без десяти четыре. Но эти часы не стояли, они деловито тикали, показывая пять минут первого. Наверное, так и есть, подумала она.

Дело шло к обеду – снизу из кухни доносилось ободряющее звяканье посуды, и через открытую дверь плыл запах жареной баранины. И вдруг ни с того ни с сего кресло неловко надавило ей на спину (или же пол поджал снизу), так что стало гораздо теснее, чем вначале, как будто она растолстела, и дремоты как не бывало – напротив, она почувствовала, что зажимает руками рот, чтобы не расхохотаться. Опять-таки странно – она не была по натуре хохотушкой. И все же она лежала, расплющенная под креслом, и щурилась между его коричневыми ножками из красного дерева в форме шаров с когтями, пытаясь подавить наплывы смеха, чтобы не обнаружить себя. В углу комнаты за столом сидела какая-то дама в длинном платье и писала, и эта дама не должна знать, что она там, под креслом.

Дама писала, часы тикали, внизу играли на рояле, и кто-то орудовал на кухне. И потом дама в длинном темном платье встала, подошла к двери и крикнула в коридор: «Хэриет, Хэриет… Можешь уже идти». Возвращаясь, она остановилась у кресла; край ее платья был всего в нескольких дюймах от носа той, которая лежала под креслом и подглядывала, отчего стало еще труднее сдерживать смех. Дама в платье снова села, теперь уже на стул, и взяла что-то из корзины с рукоделием, которую держала на коленях, и вдруг, нахмурившись, раздраженно сказала: «Тьфу ты!» При виде этого ту, что подглядывала из-под кресла, охватила безумная скука и отвращение – даже смеяться расхотелось. Она мрачно уставилась сквозь бахрому покрывала, свисавшего с кресла, и решила сидеть тихо, не двигаясь, и прятаться долго-предолго, только бы не заниматься этим дурацким рукоделием – ни сейчас, ни сегодня, никогда…

Так и останусь здесь на веки вечные, подумала она, они никогда меня не найдут, и я всегда буду лежать здесь под креслом.

Очнувшись с иголками в ноге, – наверное, она задремала, – Мария подумала: сколько же я здесь просидела? Целую вечность. Наверное, они забыли про меня, ушли и забыли… Она высвободилась из-под кресла и оказалась в пустой комнате (ожидая увидеть в ней часы – глупо: никаких часов не было и в помине). Затем осторожно пробралась в коридор.

В это время водящий Мартин маячил как раз около двери в ванную: они заметили друг друга одновременно, ошалело понеслись выручаться и с криками рухнули на пол в Марииной комнате.

– Где ты была?

Но она молчала. Не скажу, подумала она. Никогда никому не скажу про это место. Это тайна. Моя тайна.

На обед они ели тушенку и мороженое. Довольные гости галдели все в один голос. Мистер и миссис Фостер, сидящие с двух концов длинного стола в столовой (так как кухня оказалась маловата для такого приема), изо всех сил старались навести порядок, но вскоре сдались. Мистер Фостер вышел из-за стола, как только это стало удобно, а миссис Фостер посвятила себя раскладыванию еды на равные части.

– А родители у тебя – супер, – поделилась потом Шарлотта. – Ни во что не лезут.

Ближе к вечеру, когда они сели за столом на кухне поиграть в «Снэп» и воцарились покой и гармония, за ними пришла миссис Люкас. Какое облегчение, воскликнула она, увидеть, что они такие хорошие, тихие, уж теперь-то она точно знает – они могут хорошо себя вести, если захотят (тут мистер Фостер хотел что-то сказать, но передумал и быстро вышел в сад), в следующий раз она оставит их у Фостеров с легким сердцем… (Миссис Фостер открыла было рот, но как-то сдержалась.)

– А давайте, – весело продолжила миссис Люкас, – закатим все вместе шикарный пикник в конце отпуска. Прощальный пикник, а?

– С готовкой!

– Никаких сэндвичей. Все жарить на костре.

– Поздно вечером! Ночной пикник.

– Когда? – спросил Мартин.

И все как-то договорились, хотя миссис Фостер стояла и мямлила что-то вроде «У нас пока нет точных планов», а мистер Фостер, вернувшийся из сада, был просто в ужасе.

Итак, через неделю, 5 сентября, весь последний день. По дороге в Ауксмут – Люкасы знают это место.

– Такая идиллия, – сказала миссис Люкас. – Я вам не могу передать. Ночью – ни души. Кругом одна природа.

Но на спуске придется попотеть.

– Погода может не позволить, – с надеждой произнесла миссис Фостер.

Но тут все дети Люкасов заверили ее, что раз уж они собрались на пикник, их не остановит ничто, даже дождь. Мистер Фостер снова удалился в сад, и Люкасы после многократных фальстартов и неожиданных возвращений за свитерами наконец ушли.

Но не успели Фостеры остаться своей семьей, как в дверь снова позвонили. Это была миссис Шэнд. Увидев человека, которому далеко за одиннадцать, отец Марии сделался радушным и гостеприимным и пригласил миссис Шэнд на бокальчик вина. Все пошли в столовую. Мария потащилась вслед, хотя ей совсем и не хотелось, но она не могла выбрать подходящий момент и улизнуть. Миссис Шэнд взяла манеру то и дело поглядывать в ее сторону или говорить что-нибудь такое, что не найдешь, как и ответить.

– Ну вот, скоро тебе опять придется подумать о школе.

Мария согласилась, и у нее перед глазами со стуком упал огромный ставень, как падает в антракте театральный занавес, с надписью «6 сентября». Сверху, в стороне, сложенные как на складе, стояли качели, утесы из голубого лейаса, чина ниссолия, хвощ, камнеломка, каменный дуб и Мартин.

– Да, время не ждет.

Миссис Шэнд оглядела комнату и снова бросила довольный взгляд на Марию:

– Когда-то я сама сидела в этой комнате и считала дни, продолжала она. – Я училась в пансионе. Теперь я иногда думаю…

Она снова критически посмотрела на Марию и спросила, не считают ли Фостеры нужным отправить и ее в пансион. Миссис Фостер с оттенком раздражения в голосе ответила, что не считают. И добавила, переходя на другую тему, что с этим домом у миссис Шэнд, наверное, связано немало воспоминаний.

– Он всегда принадлежал вашей семье?

– Не с момента постройки, – ответила миссис Шэнд. – Другие люди его строили, в начале века. Девятнадцатого, как вы понимаете, – добавила она, взглянув на Марию.

Та молча сделала холодное выражение лица и подумала: интересно, а знает ли миссис Шэнд, что аммонитам сто сорок миллионов лет и что трилобитов не найдешь в голубом лейасе, потому что они еще древнее, и что каменный дуб – разновидность дуба. Я не такая тупица, сказала она про себя.

– Он, конечно, изменился. При моем отце оштукатурили кирпичную кладку.

– Поэтому он коричневый на вышивке? – спросила Мария.

– Конечно.

– А я нашла качели. Качели Хэриет.

Взгляд миссис Шэнд проплыл над диваном и устремился в сад.

– Вижу, вижу.

– Мы их покрасили.

– Я вам не сказала… – пробормотала миссис Фостер. – Надеюсь, вы…

– Ничего страшного, – успокоила ее миссис Шэнд.

– А собачка чья? – спросила Мария. – Которая все время лает в саду?

Этот вопрос вырвался у нее так неожиданно, что прозвучал грубовато; она не хотела, но у нее всегда так получалось, когда ей не терпелось что-то узнать. Краем глаза она заметила неодобрительный взгляд отца.

– Не знаю никакой собаки, – ответила миссис Шэнд. – В этом доме ее во всяком случае нет. Мы в семье издавна держали кошек.

На языке у Марии вертелся еще один вопрос, и ей показалось, он уже выплывает у нее изо рта, как пузырь со словами на картинке в комиксах: «А что случилось с Хэриет?»

Но она ничего не сказала.

Миссис Шэнд отхлебнула хереса и снова посмотрела в окно, через сад на свинцовое море, съежившееся под угрюмым небом.

– Боюсь, нас ожидают затяжные дожди.

– Унылая погода.

– Обильные дожди на этом побережье всегда настораживают, – сказала миссис Шэнд.

– Потому что они делают обвалы? – спросила Мария.

– Совершенно верно.

– Только не делают обвалы, а дожди являются причиной обвалов, – уточнил мистер Фостер.

Наступило молчание. Миссис Шэнд допила свой херес. Кот, вовремя проскользнувший в дверь, чтобы застать конец разговора, покровительственно посмотрел на Марию и нежно обвился вокруг ног миссис Шэнд.

– Ну, мне пора, – сказала миссис Шэнд. – Мы ужинаем в семь тридцать.

С дождем она не ошиблась. Переждав серый давящий вечер, он начался по новой, как только стемнело. Лежа в постели, Мария слышала, как он шуршит по крыше гаража – монотонный, ритмичный шум, который должен успокаивать, но сейчас почему-то не успокаивал; наконец она заснула, но как-то тревожно, все время просыпалась. И во сне все было не так: мир стал зыбким и ненадежным, ни на что нельзя было положиться. Она гуляла по зеленой устойчивой лужайке, и вдруг лужайка ушла у нее из-под ног, как затянутая ряской поверхность пруда, где обычно охотятся на уток, и Мария нырнула в бездонное небо, толстое и серое на ощупь, как облака. Она ждала маму у школы, но вместо мамы за ней пришла маленькая старушенция, меньше самой Марии, но говорила почему-то маминым голосом. Она открыла парадную дверь своего дома, но за ней вместо ковра, столика и зеркала нежно плескалось море, и под его зеркальной поверхностью плавали косяки аммонитов – Gryphaea, Promicroceras – и все остальные. И когда она наконец выбралась из этих тревожных мест, она начала с трудом пробираться по каким-то бесконечным улицам, ища потерянную книгу или сумку, но знала, что никогда их не найдет. Наутро она проснулась неспокойная и раздраженная.

10. ПИКНИК

За дождем потянулись хмурые, гнетущие дни. Стало холодно. Все начали охать, что в воздухе уже чувствуется осень, – это просто бесило, тоже еще предсказатели, и так ведь ясно. Мария старалась их не слышать: во-первых, она не любила, когда говорят об очевидном, и, главное, ей вообще не хотелось думать об осени. Не хотелось, чтобы она приходила, не хотелось ехать домой в Лондон – хоть бы каждый день тянулся, как резиновый, а лучше бы завтра и совсем не наступало. Жизнь наполнилась радостью. То ли игра в прятки так подействовала, то ли качели – они теперь считались ее собственностью, и все называли их не иначе, как «Мариины качели». А может, это я так таинственно перерождаюсь, спрашивала она себя в глубине души. На самом деле она просто впервые в жизни почувствовала себя раскованно. И не только с Мартином, но и с Шарлоттой, Элизабет, Люси и другими детьми, которые с ними играли. Они с Мартином все реже стали уходить вдвоем. Теперь Мартин тщательно продумывал и затевал сложные игры для многих детей; Мария занимала в них привилегированное положение, как будто Мартин был королем, а она – его министром в фаворе. В ней стало меньше прежней Марии – ей понравилось шуметь, перебивать других, предлагать свое, хихикать с Шарлоттой. И больше она не ждала, пока ее пригласят, а шла сама, и – удивительно – никто не возражал и не видел в этом ничего такого.

А время по капле вытекало. Оставалось десять дней, потом неделя, и вот впереди всего несколько дней – пять, четыре, три. Дни проходили, и Марию охватывала странная тревога, но не из-за того, что каникулы кончаются, – ей почему-то стало очень страшно. Что-то должно случиться, она это явно ощущала, только не знала, что и когда. Но что-то нехорошее. Она стала нервной, часто вздрагивала. Если внезапно хлопала дверь, у нее неприятно взлетало сердце. Однажды, когда она сидела за столом и писала, у нее по ноге скользнул кот, и она уронила карандаш.

– Не смей этого делать.

– Извини, – ответил кот и лизнул ее лодыжку своим шершавым языком. (Фу, какое неприятное чувство!) – Такова моя натура, ты что, забыла? Я же охотник – вот и хожу крадучись.

– Много ты охотишься! – огрызнулась Мария.

– А зачем? Когда рынок предлагает восемнадцать сортов консервов для домашних животных. Но от старых привычек трудно избавляться. В глубине души, – театрально продолжал он, – я храню воспоминания о моих свирепых предках, как они выслеживали добычу, пробираясь дремучими лесами и джунглями. Приходится держать форму. Я же говорю – это натура.

– Надо себя контролировать, – возразила Мария.

– А я-то думал, ты смыслишь в эволюции. Молчала бы уж… Посмотри на себя и своих друзей: целый день вверх-вниз по дереву – просто стая обезьян. О ваших-то предках и вспоминать тошно.

– Ну, это совсем другое. Нам весело – вот мы и лазаем.

– Хм-м… – сказал кот. – Ну, ладно, а с тобой-то что? Ты прямо как кошка на раскаленных кирпичах – прости за выражение.

– Не знаю. Как-то мне неспокойно. И я все время думаю о Хэриет.

– Прелестное дитя, Хэриет жила сто лет назад. Ее больше нет. Пора бы тебе повзрослеть.

Он зажмурился и зевнул.

– Знаю, все знаю, – ответила Мария. – Но понимаешь, – продолжала она, – мне кажется, она все-таки есть. Потому, что в местах и в часах хранятся все времена, и все люди, и все события, как аммониты в камнях. Понимаешь, о чем я?

– Если честно, то нет, – ответил кот.

С кухни донеслось звяканье тарелок, кот потянулся, ленивой походкой вышел за дверь и спустился вниз по лестнице.

Мария поглядела в окно, на темную громаду каменного дуба. Я могла бы спросить о Хэриет у миссис Шэнд, подумала она. Но почему-то не спросила. Наверное, я просто не хочу, чтобы мне об этом сказали. Когда задаешь вопросы в лоб, ответы получаешь тоже в лоб, а история с Хэриет такая тонкая. Если бы не вещи – вышивка, инициалы на столе в ее комнате и, главное, качели, можно было бы считать, что она ее попросту выдумала, навоображала себе, ведь сколько Мария себя помнила, она всегда путала – что наяву, а что придумалось, поэтому ей пришлось научиться о многом помалкивать, а то вдруг что-то окажется ее фантазией (как тот грабитель) – все уставятся, и будешь чувствовать себя очень глупо. Частенько она точно не знала, подумала ли она о чем-то или сказала вслух. В последнее время она стала говорить не меньше, чем думать, – совсем не по-Марииному, а может, это я так странно перерождаюсь? Хотя, если поразмыслить, не так уж это и странно. Внешне-то люди все время меняются: сначала растут – год за годом, из младенцев превращаются в детей, потом во взрослых, потом у них появляются морщины, они седеют – значит, человек может меняться и внутри – в чувствах, в мыслях, в поведении, разве это не разумно?

– Миссис Люкас только что напомнила мне про пикник, – объявила мама, входя в кухню. – Ума не приложу, как нам от него отделаться.

– Я помню. Завтра, – ответила Мария и подумала: а послезавтра мы уезжаем.

– Только не вечером, – отрезала миссис Фостер. – Даже миссис Люкас поняла, что это неприемлемо. Устроим обеденный пикник.

– И сами будем все готовить – никаких сэндвичей!

– Вроде бы так, – безнадежно произнесла миссис Фостер.

Мария и ждала пикника, и страшилась его. Через день они уезжают. Эта мысль не давала ей покоя все утро; она снова стала прежней молчаливой Марией, ступая по холодному влажному песку под мрачным небом, грозившем разразиться дождем, играла без азарта и вскоре совсем расхотела играть и рано ушла домой, когда все еще оставались на пляже.

Вечером в сумерках она качалась одна в саду, и снова взлетала высоко-высоко, так что даже сами качели стали слегка покачиваться на своих черных железных ногах, и снова так сосредоточенно думала о Хэриет, что напряженная мысль размыла реальный мир, изменив чувства и звуки вокруг; мгновение, и Мария перенеслась в другое время и стала уже не Марией.

Когда она проснулась на следующее утро, было ветрено и солнечно, по небу гонялись облака. Миссис Фостер, возлагавшая все надежды на устрашающую погоду и вынужденную отмену пикника в последнюю минуту, мрачно поглядела в окно и отправилась в бакалею за сосисками. Мистер Фостер, сделавший отчаянную, но безуспешную попытку выйти из игры, сославшись на внезапную простуду, начал складывать подстилки и набирать растопку и спички. В разгар сборов прибыл Мартин и привел его в еще большее уныние рассказами о других пикниках Люкасов в том же духе, полных несчастных случаев и драматических приключений. После этого к растущей горе снаряжения мистер Фостер тайком добавил «Деттол», пластырь и бинты. Миссис Фостер вернулась из магазинов с продуктами. Мартин подверг их тщательному осмотру и по достоинству оценил.

– Классно так однажды перекусили, – задумчиво начал он. – Зажарили быка на Уэндсвортском Пустыре. Правда, это был не целый бык, а ягнячья ножка от «Сейнсбери», но идея та же. Джеймс тогда еще застрял головой в железной ограде.

Мистер Фостер взял газету и удалился в гостиную.

Наконец, после многократных возвращений за едой, питьем, одеждой и маленькими Люкасами, обе семьи собрались у дома на дорожке. Фостеры, в удобной прогулочной обуви, оделись на все случаи погоды и уложили свое добро в объемные сумки и корзины. Люкасы нарядились во что попало – от купальников до экстравагантных платьев – и сжимали в охапках бесчисленные рваные пакеты, из которых торчали отбивные котлеты, сосиски, пакетики с чаем и одинокая банка пива (миссис Фостер посмотрела на нее с неодобрением). Мама Мартина держала только младенца и книгу. Старшие дети были нагружены всякой всячиной, начиная от рыболовных снастей и кончая надувными мячами. Компания получилась довольно нелепая. Именно это, наверное, и подумала миссис Шэнд, проходя мимо ворот ДОМА С КАМЕННЫМ ДУБОМ и осмотрев Фостеров и Люкасов с нескрываемым любопытством.

– В поход собрались, как я погляжу.

– На пикник, – храбро ответила миссис Фостер.

– В Чармут, естественно?

В ответ грянул презрительный хор голосов детей Люкасов:

– Не просто на пляж.

– Это наше классное местечко.

– Это туда…

– Там такой длинный спуск.

– Там так здорово съезжать.

– Такая крутизна.

Казалось, миссис Шэнд слушает с особым вниманием. Мария посмотрела на нее, и снова ей стало не по себе, тревожно как-то, и радость предвкушения приятного, необыкновенного дня была отравлена. А ведь она еще ни разу не ходила на такие пикники. Пикники Фостеров неизменно сводились к термосам и сэндвичам в фольге, папа с мамой тщательно выбирали безопасные места и потом сидели там и ели. Миссис Шэнд поглядела на нее поверх очков, и к Марии вернулись дурные мысли; ей вдруг захотелось, чтобы они передумали – например, остались бы дома. Но она знала – это невозможно, даже если она, такая маленькая и незначительная, смогла бы убедить всех остальных – старше и громче себя, наступает момент, с которого начинаются события, и уже ничто на свете их не остановит – тебя просто подхватывает и несет помимо твоей воли.

– М-м-м… На вашем месте я была бы поосторожней, – предупредила миссис Шэнд.

– Почему? – спросила Мария, и хотя ее вопрос потонул в выкриках Люкасов, он все-таки долетел до миссис Шэнд, потому что она посмотрела прямо на Марию и ответила:

– По очевидным причинам.

– Очевидным?

Никто не слушал. Джеймс упал, ссадил коленку, и все потонуло в пронзительных воплях.

– Утесы в том месте славятся своей ненадежностью.

Когда-то там произошла трагедия – давно, много лет назад. Хотя я уверена – вы и сами все прекрасно знаете.

И миссис Шэнд ушла, тяжело ковыляя по дороге. Мария смотрела ей вслед; ее вопрос повис в воздухе и лишь эхом отдавался в голове: какая трагедия?

– Ну что, тронулись? – сказала мама Мартина. – Не слишком рано собрались. Да замолчи же, Джеймс, ты еще не умер. Джейн, ты потеряла сосиску.

Они зашагали прочь от дома – беспорядочная команда – через сад и поля к скальной тропе. Мистер Фостер, будучи единственным мужчиной, взялся было руководить, но тут мимо него пронеслись наперегонки дети Люкасов. Теперь он шагал позади них, время от времени выкрикивая предупреждения, на которые никто не обращал внимания, и вскоре впал в угрюмое молчание, признав, что ситуация неуправляема. Остальные – женщины с младенцами – плелись в хвосте. Шествие неохотно замыкала Мария. Она тащила тяжелую сумку с тарелками, чашками, ножами и вилками, хотя и знала – все это не пригодится, но миссис Фостер настояла и сложила их.

– Люкасы едят руками.

– Возможно.

Вот бы снова очутиться сейчас на кухне и разговаривать с мамой, подумала она.

Когда они подошли к тропе, несколько детей уже успело потеряться. Пришлось сделать большую остановку, чтобы всех собрать. Мистер Фостер сел у лаза через изгородь и молча уставился на море. Наконец, когда все были в сборе, они снова пустились в путь; лесная тропа была такая узкая, что идти можно было только гуськом. Дети Люкасов, толкаясь, понеслись галопом – каждый хотел быть первым. Мистер Фостер, отказавшись от лидерства, шел теперь последним, наверное, чтобы подбирать потерявшихся и поранившихся. Вскоре все разделились на группки, но не отрывались друг от друга слишком далеко – из-за деревьев доносились их голоса. Мария, отстав от детей, слышала, как они продвигаются вперед – то лесной голубь сорвется с ветки, то вдруг пронзительно вскрикнет сойка.

Они все шли и шли. Вот уже миновали то место, с которого Фостеры поворотили назад однажды субботним полднем, когда гуляли с тетей Рут и дядей Дэвидом. Идти было тяжело; Мария хорошо понимала мамины опасения, и по ней прошла волна сочувствия. Но тут же ее снова поглотили собственные мысли и переживания. Теперь они зашли в лес, где росли деревья невероятных размеров, они так высоко возвышались над Марией, что казалось, вытесняли собой все небо, когда она, запрокинув голову и напрягая шею, глядела на их кроны. Она почувствовала себя еще меньше и изо всех сил вытянула вверх руку вдоль ствола огромной березы, но даже вместе с рукой ее рост покрывал лишь малую часть дерева, а там, в вышине безразлично дрожали и шуршали листья. Эти деревья, наверное, очень древние. Наверное, им сотни лет. А вдруг Хэриет тоже бродила здесь, и чувствовала себя такой же маленькой и незначительной, и у нее кружилась голова, когда она смотрела вверх на качающиеся ветки, и ей хотелось оказаться в более открытом месте, не таком безмолвном и гнетущем?