Текст книги "Чтоб не распалось время"

Автор книги: Пенелопа Лайвли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Пенелопа Лайвли
Чтоб не распалось время

1. ДОМ, КОТ И НЕСКОЛЬКО ОКАМЕНЕЛОСТЕЙ

– Ну, как ты там? – спросил папа.

– Теперь уж недолго осталось, – сказала мама.

Ни один из них не обернулся. Впереди по-прежнему неподвижно возвышались их затылки, а в боковых окнах машины разворачивались пейзажи; не успеешь разглядеть, как изгороди, деревья, поля, дома уже проплыли мимо. Пшеничные поля. Пастбища. Время от времени слева прорывалось молочно-зеленоватое море, окаймленное узкой полоской золотистого песка или гальки. Это – Ла-Манш, сказала про себя Мария, обращаясь к пепельнице на спинке переднего сиденья, это – море. Мы приехали сюда на летний отпуск, так уж у людей заведено. Каждый день ходишь на пляж, носишься, кричишь, строишь песочные замки, надуваешь резиновых зверей, сосешь замороженные фрукты на палочке, а ночью у тебя песок даже в постели. По-моему, все так проводят август, во всем мире.

Машина притормозила и свернула на площадку перед гаражом.

– МАРОЧНЫЕ БЛОКИ НА ЗЕЛЕНОМ ПОЛЕ! – закричал гараж. – БОКАЛЫ ДЛЯ ВИНА! ГОЛОВОЛОМКИ! ШЕДЕВРЫ МИРОВОЙ ЖИВОПИСИ!

– Меньше трех часов, – заметил папа, мистер Фостер. – Совсем неплохо.

– Да, машин немного – ехать можно, – откликнулась мама, миссис Фостер.

И оба, приятно улыбаясь, повернулись к Марии.

– Ты что-то притихла.

– Тебя не тошнит? Ничего?

Мария ответила, что ее не тошнит, ничего. Она смотрела, как отец вылез из машины и стал заливать в нее бензин. Рубашка на нем была новая выходная в красно-синюю полоску – это не ускользнуло от Марии. Обычно он не носил полосатых рубашек. С другой стороны к бензоколонке подъехала еще одна машина, переполненная хныкающими детьми, в основном малышами. Мальчик со скучающим лицом, ровесник наверное, раздраженно посмотрел на Марию. Из машины вышла женщина и прикрикнула:

– А ну-ка, заткнитесь.

Мария уставилась бензаколонке прямо в лицо. Она выглядела вполне доброжелательно, не считая ярко-оранжевой наклейки на лбу, предлагающей БОКАЛЫ ДЛЯ ВИНА.

– Шумная компания, – сказала колонка. – В это время кто только не наезжает.

– Да, – согласилась Мария. – У вас сейчас, наверное, самая горячая пора.

– Совершенно справедливо, – отозвалась колонка. – Самая суматоха. Просто сбиваюсь с ног, понимаете.

В соседней машине малыши затеяли жаркий спор – кто кого толкнул, и колонка забурчала, отмечая следующий галлон.

– Извините… от этого шума просто голова раскалывается. Лично я предпочитаю милых спокойных детей. Вы одна в семье, не так ли?

– Да, я единственная.

– К тому же очень милая, – продолжала колонка. – Хорошо ли доехали, осмелюсь спросить?

– Неплохо, – ответила Мария. – Машин немного – ехать можно.

– Знаете, где у вас будет самое движение? – оживилась колонка. – На побережье в субботу вечером. Одна за другой, одна за другой – вплотную. И так всю дорогу.

Потрясающе. Вот это, я понимаю, движение.

– У нас в Лондоне тоже бывают отличные часы пик.

На окраине, где мы живем.

– Правда? Страшные пробки, да?

Но Мария не успела ответить. Отец уже забрался в машину и завел мотор.

– Будьте здоровы! – крикнула колонка. – Приятно было познакомиться. Всех благ! Берегите себя! Не попадайте в истории.

– Не беспокойтесь, – пообещала Мария. – Спасибо за бензин.

– Всегда пожалуйста.

И снова впереди затылки путешественников-родителей, а слева и справа снова аккуратно разворачивается Дорсет. Уж в летнем-то доме, который родители сняли на месяц, найдется с чем поговорить, надеялась Мария. Можно, конечно, и с людьми. Это само собой. Но люди всегда ждут от тебя чего-то определенного; в конце концов, ты и говоришь то, чего от тебя ждут (или хотят). И сами они, в конце концов, тоже говорят то, чего ты от них ждешь. Взрослые, как заметила Мария, чаще всего обсуждают погоду или гадают вслух: что же может произойти. С мамой она вообще-то любила поговорить, но маме почему-то всегда нужно куда-нибудь отлучиться или в другую комнату выйти, и, только Мария дойдет до самого главного, мамы уже нет. А начнешь говорить с отцом, он вроде слушает по-доброму, но как-то рассеянно, будто все это не так уж важно. Хотя, конечно, может, он и прав, ведь это важно только для меня, подумала она. Поэтому для настоящего разговора гораздо лучше подходят вещи. Или – животные. Иногда – деревья и растения. Порой то, что они говорят, утешает, порой – неприятно, но это, по крайней мере, настоящий разговор. Для душевных откровений она всегда выбирала только часы. А если так поболтать, годится почти все.

– А вдруг этот летний дом какой-нибудь ярко-розовый? – сказала она пепельнице. – Ну уж точно необычный. К окнам привязаны воздушные шарики, труба закрыта смешной шляпой, а из стен льется веселая музыка.

– Вот мы и приехали, – объявила миссис Фостер, и в ту же минуту Мария увидела дорожный знак – ЛАЙМ-РИДЖИС. Она всю дорогу изучала знаки. Самые заманчивые – это места, мимо которых проезжаешь не останавливаясь; они лежат справа и слева от дороги, невидимые за полями и холмами, обещанные дорожными знаками, с завораживающими названиями: ШЕСТИПЕНСОВАЯ РУЧКА. СТРАНА ЗИМОРОЖДЕННЫХ ПАЛОК, КРАЙ ПУСТЯКОВ И АФПУДЕЛЬ. Какие-то ненастоящие названия. Неужели они похожи на все остальные места – с одноэтажными дачами, начальными школами, почтамтом? Зеленые проселочные дороги, бегущие через поля между живыми изгородями, зазывали: приходи – и узнаешь. А я так никогда и не узнаю, с грустью подумала Мария. Да мало ли что есть на свете, чего я никогда не узнаю.

Но теперь ее вниманием завладел Лайм-Риджис, который ей, хочешь не хочешь, придется узнать. Вроде он ничего. Дома там, например, стояли не по линейке. Кое о чем Мария имела вполне четкое мнение, хоть и держала его при себе; ей, например, не нравилось, когда дома выстраиваются рядами и тупо глядят на прохожих, хотя сама она, да и все ее родственники и знакомые жили как раз в таких домах. Но в этом городке дома располагались иначе. Им приходилось нелегко, если так можно сказать: ведь город был выстроен на холме, вернее на нескольких холмах, и, казалось, вот-вот скатится в море; поэтому каждый дом из последних сил старался зарыться фундаментом поглубже в землю, чтобы не съехать под откос вместе со стенами, выступами и садами. Дома вставали один над другим, выпрастывая крыши, трубы и окна из зеленых объятий деревьев. Столько деревьев она еще нигде не видела – больших и маленьких, светлых и темных, не похожих друг на друга. И между ними – тоненькие сверкающие полоски моря с редкими крапинками пены на гребне волн:

– Восхитительно! – воскликнула миссис Фостер.

– Приятная викторианская атмосфера, – отозвался мистер Фостер. И немного погодя добавил: – Кажется, сюда.

Они свернули на посыпанную гравием дорожку, вдоль которой тянулись плотные ряды ярко-зеленой живой изгороди. Дорожка сделала небольшую закорючку между изгородью и аллеей, обсаженной всклокоченными кустами, и закончилась перед домом. Мария и родители вышли из машины и стали его разглядывать. Во всяком случае, Мария.

– Какая прелесть, я так люблю белую штукатурку! – обрадовалась мама.

Отец начал вытаскивать из машины чемоданы, а Мария все не могла оторвать взгляд от дома.

Это был аккуратный дом. Не в пример некоторым соседям, он не расползался во все стороны, размениваясь на такие глупости, как маленькие башенки, застекленные верандочки, крылечки и прочие выступы. Строгий, квадратный, вернее, даже прямоугольный, так как в длину он был больше, чем в высоту; окна с зелеными ставнями симметрично располагались наверху и внизу, а над черной парадной дверью виднелось еще одно окно – в форме веера. Единственной легкомысленной деталью был бледно-зеленый железный навес с гофрированным краем, который шел по всей длине под окнами второго этажа.

– Ну что, таким ты его себе представляла? – спросил мистер Фостер.

– Нет, – ответила Мария.

– Года 1820-го, надо полагать, – прокомментировал мистер Фостер менторским тоном. – Архитектурный стиль эпохи Регентства.

А Мария подумала: какая разница, главное, здесь где-то есть качели. Я слышу, как они скрипят, – это ветер их качает. Вот здорово: у меня будут свои качели. И кто-то держит маленькую собачонку – ишь как тявкает. Мария завернула за угол дома – в сад, посмотреть, где качели, но ничего не увидела, кроме деревьев и большой квадратной лужайки с подстриженной травой и обсаженной еще более густым и лохматым кустарником. Сад обрамляла живая изгородь, а за ней горка круто обрывалась вниз, к морю. Солнце уже зашло, и сверкание с поверхности исчезло. Лишь серо-зеленые беспорядочные пятна, смешиваясь с белыми, летели вверх и так мягко растворялись в серо-голубом небе, что невозможно было понять, где кончается одно и начинается другое. Вправо и влево в зеленой, золотистой и туманно-голубой дымке тянулся берег, а прямо перед городом каменная стена, выходившая в море, изгибалась, словно хотела защитить собой маленькую бухту, наполненную спящими лодками, чьи мачты торчали, как строй зубочисток. Над бухтой скользили чайки, а дальше, на пляже, кучками сидели люди; их собаки забегали в воду и снова выскакивали на берег. Трудно было оторваться от этого зрелища.

В соседнем саду между деревьев проглядывал большой дом – из тех, что с башенками. Качели наверняка там, просто их не видно, решила Мария и вернулась к своему дому как раз, когда отец отпирал дверь. Они вошли внутрь.

– Боже мой! Вот это вещь! – воскликнула миссис Фостер. – Прямо в 1880 год попали.

Если снаружи преобладали нежные тона – зеленый, голубой, золотистый, то внутри все было сплошь коричневое. Стены, по крайней мере в холле, обшиты деревом. На столе, покрытом коричневой бархатной скатертью, тикал коричневый будильник. («Господи, еще и с кисточками», – изумилась миссис Фостер, приподнимая край скатерти. Она разжала руку, и край упал.) Пол, выложенный коричневой плиткой, застилал ковер с коричневым рисунком. Тяжелые портьеры на застекленных донизу дверях, выходивших в сад, тоже были коричневые. Сад виднелся сквозь дверь комнаты, скорее всего, самой большой в доме. Так вот что в книжках называется гостиной, сказала про себя Мария, такого я еще не видывала. Все трое вошли в комнату и остановились, не говоря ни слова.

– Гостиная, надо полагать, – констатировала мама.

По комнате друг против друга стояли стулья с выпуклыми сиденьями и спинками и неудобные на вид диваны. И громадный рояль, затянутый скроенным по фигуре коричневым чехлом. На камине под стеклянным колпаком удрученно сидели на веточках чучела птиц; похоже, воробьи, но нужно их потом получше разглядеть, подумала Мария. Поищу их в энциклопедии, решила она с воодушевлением. Она любила рыться в энциклопедиях. Вдруг они окажутся редкими певчими или вообще исчезнувшим видом.

Она обошла комнату. На одной стене висела огромная картина, написанная маслом: у подножия горы – человек в шотландском костюме, а вокруг него – несметное множество мертвых птиц и животных. У другой стены стоял стеклянный шкафчик, набитый китайскими безделушками. Книжный шкаф, заставленный книгами, блестел золотыми буквами аккуратно подобранных корешков. Такую книгу никогда не возьмешь с собой в кровать – никогда-никогда, или в туалет, подумала она. Нужно сначала вымыть руки, одеться во все самое лучшее и сесть на такой вот тяжелый стул.

– Ну, что ты об этом думаешь? – спросила миссис Фостер.

– Я не думала, что летний дом может быть таким, – ответила Мария.

– Честно говоря, я тоже, – признался отец.

Они осмотрели весь дом. Внизу, в столовой, в окружении восьми стульев с кожаными сиденьями, стоял очень длинный стол. Над сервантом висела еще одна картина – художественно разложенные на стуле мертвые зайцы, кролики и фазаны. В дальней комнате – Мария сразу же окрестила ее кабинетом – стояли такие же коричневые стулья и диваны, а по всем стенам от пола до потолка – стеллажи. Кухня оказалась относительно нормальной. Наверху располагались спальни и ванная комната. Мария с удовольствием отметила, что ножки ванны сделаны в форме звериных лап с когтями. Она еще немного поглядела на них и спустилась следом за родителями.

Когда она снова очутилась в холле, их ждал сюрприз. Край скатерти с бахромой зашевелился, и из-под него вылез огромный полосатый кот; он важно вышел на середину ковра, уселся и окинул их взглядом. Потом начал умываться.

– «Полная обстановка», по-видимому, включает и постояльца кота, – заметил мистер Фостер. – Меня об этом никто не предупреждал.

Кот зевнул и вышел через открытую парадную дверь. Бросив задумчивый взгляд на машину, он торжественно удалился в кустарник.

Мистер и миссис Фостер начали деловито разгружать машину, вносить вещи в дом, проверять плиту и электроприборы, явно из двадцатого века. Мария ходила за ними и помогала, когда ее просили.

– Какую ты выбрала комнату, дорогая? Вот эту, с видом на море?

Мария подошла к окну. Она уже любовалась этим видом из сада – море, бухта, горизонт, облака, но теперь сад раскинулся перед ней. Окно заскрипело от порыва ветра, и снова ей показалось, как где-то скрипнули качели.

– Да, эту, – ответила она.

Комната была небольшая, но заставленная – маленькие круглые столики с гофрированными краями, довольно высокая просторная кровать с медными спинками в ногах и в изголовье, множество унылых картин и на одном из столиков – миниатюрный комодик дюймов восемнадцати в высоту с кучей крошечных ящичков. Мария открыла один и увидела три ряда голубовато-серых окаменелостей, похожих на маленькие ребристые колесики; они лежали на выцветшей материи типа фетра и были подписаны мелким убористым почерком. Promicroceras planicosta, прочитала она. Asteroceras obtusum.

– Так, надо отнести чемоданы наверх, – скомандовала мама. – Ты идешь?

– Сейчас.

Мария задвинула ящичек, решив оставить окаменелости на потом. Залезла на кровать и подпрыгнула. Кровать оказалась бугристой, но уютной. Большой комод был пуст и пах нафталином. Она подошла к окну и выглянула в сад. Там, в глубине, росло громадное темное дерево (как она его раньше не заметила?), старое мощное дерево, не такое, как другие, обычные – их сразу узнаешь – вон они, раскачиваются и дрожат на морском ветру. Казалось, сад прилепился на холме, как будто завис над морем – дикий, неухоженный, почти без цветов. Однако деревья и кустарник манили. Вот уж где можно полазать.

В комнату проскользнул кот, от неожиданности Мария подпрыгнула и наткнулась на маленький столик. Какая-то безделушка свалилась на пол. Она подняла ее, виновато обнаружила, что отбился край, и поставила обратно на место.

– Дура, – брякнул кот.

– Что?

– Я сказал: дура. Надеешься, тебе это сойдет с рук?

– Может быть, – ответила Мария.

Кот зевнул.

– Может быть, а может быть, и нет, – передразнил он и изящно лизнул лапку, сидя в пятне солнечного света.

– Надо заметить, здесь очень приятная викторианская атмосфера.

– Все для вас, – отозвался кот.

– А где качели? – спросила Мария.

– Нет тут никаких качелей.

– Я же слышала, как они скрипят.

– Не веришь – не надо, – отрезал кот. – Сама увидишь.

Он покосился на нее из-под полуопущенных век и продолжал:

– И не вздумай меня тискать. Я этого не выношу. Предыдущая компания все время меня гладила, трепала: «Ты наш хороший. Ты наш дорогой». Уф-ф!

– Я не люблю кошек, – сказала Мария.

– А я не в восторге от детей. Сколько тебе лет? Девять?

– Одиннадцать, – холодно ответила Мария.

– Небольшого росточка, верно?

– А что, я виновата?

– И вообще – не производишь впечатления. Так, серая мышка. То ли дело твоя соседка Каролина и две ее сестрички. Вечно они носятся, смеются, толкаются. А какие у нее длинные белые волосы!

– Откуда ты знаешь про Каролину? – спросила Мария.

Кот тщательно осмотрел свою лапку и потянулся.

– Твоя мать хорошо готовит?

– Очень, – ответила Мария.

– Щедрые порции, куча объедков. В таком духе?

– Думаю, ты будешь доволен.

– Отлично! – обрадовался кот, – а то прошлая неделя была жидковата. Семья большая. Только и просят добавки.

Маленькое потомство куда как лучше.

Он задумчиво оглядел Марию:

– Или ты не согласна?

– Откуда я знаю? Я сама одна. Они и меня-то не хотели. Мама однажды сказала об этом своей подруге – я слышала. А теперь рады.

– Ничего себе! Воображаю, – протянул кот, но так, будто его не убедили. – Ну ладно, еще увидимся.

Он вышел из комнаты ленивой походкой и спустился по лестнице, элегантно виляя хвостом.

Теперь, когда повсюду распространились их вещи: на столиках в гостиной – книги в мягких обложках, на кухне – зелень, в холле – пальто, – сильная личность дома слегка растворилась. Он стал чуть более покладистым, словно уже немного принадлежал им и не был просто сам по себе. Они пообедали на кухне – столовая еще не впускала, по крайней мере с холодными пирогами со свининой и салатом. Вошел кот и терся о ноги мистера Фостера, пока не получил объедки. Прихлебатель, молча заклеймила его Мария, лизоблюд… Кот злобно глянул на нее и улегся спать возле плиты.

Последние жильцы оставили по себе след в виде полупустых коробок с хлопьями на кухонной полке (они были любителями «Хрустящего риса», заметила Мария, только один семейный бунтарь предпочитал «Фростиз»), пластмассовой утки под ванной, лопнувшего воздушного шарика, нескольких комиксов в корзине для бумаг в Марииной комнате, остатков «Лего» у дивана в гостиной и разбитого самосвала за плитой. Миссис Фостер смела все богатство и выбросила в мусорное ведро. Марии стало жаль: глядя на эти останки, она пыталась представить себе невидимую семью. Похоже, в ней были и девочки и мальчики, все разного возраста. Наверное, в доме на прошлой неделе здорово шумели, подумала она. А сейчас, после обеда, стало очень тихо – мама мыла посуду, отец читал газету, а она стояла и глядела в сад.

– Пойдем посмотрим пляж?

– С удовольствием, – ответила Мария.

Пляж находился в двух милях от города. Мария сразу его оценила – ведь у нее за плечами уже имелся пляжный опыт нескольких сезонов. Во-первых, он был непритязательный: цепочка пляжных кабинок – вот, пожалуй, и все его оборудование. У автостоянки кучки людей покрывали берег довольно густо, а дальше, в обе стороны, пляжные кабинки встречались все реже, и пляж становился менее суматошным – разве что собака или ребенок бегали по краю воды или какая семья стояла лагерем под утесом.

Утесы-то и привлекли ее внимание. Они тоже были без больших претензий – не чета скалистому величию Корнуолла или Уэльса. Необъяснимо, но они казались мягкими, а не твердыми. Их сланцевый синевато-серый цвет так гармонировал с облачным небом, что море, из молочно-зеленого ставшее бледно-бирюзовым, лежало, как цветная лента между серыми утесами, яркой галькой пляжа и серым небом. И все же Мария заметила, как цвет меняется от подножия к вершине. Вершины венчал золотисто-коричневый пласт с зеленью на макушке. И там, где трава и деревья так зримо съезжали вниз зеленым языком, эти три цвета мешались и путались. Она стояла и завороженно глядела на чудный предел, где, грациозно соскальзывая в море, кончается не только Дорсет, но и вся Англия.

– Давайте здесь, – предложила миссис Фостер.

Они расстелили подстилку и сели.

Вскоре Мария обнаружила, что сидят они не на серо-голубой каменной плите, а на чем-то другом, большем.

И вообще, это был не камень, а твердая сухая глина. Она лениво поковыряла ее, и кусочек распался у нее под пальцами. Потом легла на живот и стала приглядываться, ее лицо было в нескольких дюймах над землей, и вдруг земля ожила прямо на глазах. Там, на глине, Мария увидела изощренные каракули – витки и спирали маленьких раковин. Она их узнала – точно такие же хранились в ящичке миниатюрного комода в ее комнате в глубине дома. Только эти были мельче, некоторые не больше дюйма, но какие совершенные края и изгибы! Она ухватила одну за краешек, и та рассыпалась в пальцах голубой пылью, но внизу под ней лежала другая, и еще и еще. Земля источала окаменелые призраки.

– Смотрите, – позвала Мария.

– Окаменелости, – откликнулась мама. – Аммониты.

Это побережье славится окаменелостями. Можешь их пособирать.

Она легла на спину, положив голову на бугорок из свитеров, и перевернула страницу.

Не, больше я не хочу их портить, подумала Мария. Они такие славные. Они пролежали здесь миллионы лет, и глупо посвятить эту пятницу выкапыванию и ломанию. Вот если бы я умела хорошо рисовать, я бы их нарисовала.

Она продолжала разглядывать глину, пытаясь ее запомнить, и затем побрела между соседними камнями посмотреть, нет ли и там окаменелостей. Большинство оказались пустыми и гладкими, но в одном-двух поблескивала далекая жизнь, хотя и не слишком ярко. Вскоре она обнаружила: если хорошенько покопаться в гальке и осколках утеса, валявшихся по всему пляжу, можно насобирать кусочки окаменелостей, похожие на обломки маленьких серых колес, а порой попадалось и целое колесико. Один раз она наткнулась на голубовато-серый камень дюймов девяти-десяти: две окаменелости застыли в нем одна над другой, призрачные существа в небольшом куске затвердевшего древнего моря, и она держала его в руках. Мария решила взять их с собой и завернула в куртку.

Ближе к вечеру они потянулись по пляжу назад к автостоянке. Море отступило, оставив огромные пространства сверкающего песка. Там кричали и носились дети. По краю далекого моря, убегая от волн, взад и вперед сновали морские птицы. Отдыхающие начали подниматься, собирать ведерки, лопатки, корзины для еды, складные стулья.

Интересно, какие пляжи ночью, подумала Мария, когда здесь пусто?

– Надеюсь, ты скоро с кем-нибудь подружишься, – предположила мама.

– Да, наверное, – ответила Мария без особой уверенности.

Вернувшись в дом, она уединилась в своей комнате и разложила окаменелости на комоде. Комната еще не успела стать ее. Ведь всего неделю назад кто-то другой называл ее своей, а две-три недели назад – еще кто-то. Теперь она казалась безликой: и не отталкивала, но и не принимала. Окаменелости помогут мне обжиться, почувствовала Мария. Найду о них книгу, подумала она, посмотрю, что за виды, сделаю подписи, как тот, кто давным-давно положил свои в маленький комодик. Неужели он нашел их там же? Они были настолько лучше ее разбитых обломков. Вынимая окаменелости из ящичков одну за другой, чтобы получше разглядеть, она снова услышала скрип качелей и подошла к окну: не видно ли их в соседнем саду? Но все загораживали деревья.

Мимо комнаты по коридору проходил отец и остановился у открытой двери.

– Ну что, устроилась?

– Да, – ответила она.

Ее отец был старше многих отцов; он уже начал лысеть, на голове у него осталась лишь аккуратная подкова из волос. Мария заметила: он сменил выходную рубашку на особый выходной свитер. Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать, как у них часто бывало.

– Ну, все уже разведала? – спросил мистер Фостер.

– Не, сад еще не до конца осмотрела.

Мистер Фостер с легким беспокойством выглянул в окно, не зная, чего ему ждать от этого сада. В Лондоне у них сада не было.

– Что ж, сад – вещь полезная, – изрек он.

Наступило молчание.

– Ну, кажется, пора ужинать, – сказал мистер Фостер и спустился вниз.

Вечер они провели в тишине и рано легли спать. Мария, упоенная ветром и морем, заснула глубоким сном и просыпалась всего лишь раз от пронзительного лая маленькой собачонки где-то за окном.