Текст книги "Как все это начиналось"

Автор книги: Пенелопа Лайвли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

2

Брак Далтонов дал трещину, потому что Шарлотту Рейнсфорд ограбили. Далтоны не знакомы с Шарлоттой и никогда не познакомятся. Она навсегда останется на периферии их жизни, они даже не узнают о том, какую судьбоносную роль сыграла в ней эта женщина.

Мобильный телефон – это ружье на стене, которое однажды непременно выстрелит. В данном случае речь идет о мобильнике Джереми. Телефон был у него дома, в Окстеде, а Мэрион об этом не знала, когда посылала Джереми сообщение. Она думала, что отправляет эсэмэску ему на квартиру, но мобильный, так уж случилось, лежал в кармане пальто Джереми, в семейном доме в Окстеде. Джереми приехал туда на ночь по требованию Стеллы. Надо было решить проблему с засорившейся трубой. Стелла всегда впадала в панику из-за малейших бытовых неприятностей.

Джереми обнаружил, что у него нет необходимого инструмента, и поехал к соседу, который мог помочь. Далтоны жили в довольно отдаленном переулке. Тем временем Стелла начала беспокоиться о дочерях, которые что-то долго не появлялись, попыталась им позвонить и обнаружила, что стационарный телефон не работает. Она поискала свой мобильный. Оказалось, она забыла его на работе, а потому, чтобы найти Дейзи и Эмму, решила воспользоваться мобильным Джереми. Достав телефон из кармана пальто, она первым делом вошла в «Сообщения». Ведь девочки могли отправить эсэмэску отцу, обнаружив, что домой им не дозвониться, а мать по мобильному не отвечает.

Так Стелла наткнулась на сообщение Мэрион: «В пятницу не смогу. Вместо его секретаря должна сопровождать дядю Генри в Манчестер. Тоска, тоска! Мне так жаль. Люблю тебя».

Конечно, все дело было в «люблю тебя». А так-то – просто сообщение от какой-нибудь сотрудницы, на которое Стелла и внимания бы не обратила. Правда, тон, пожалуй, все же слишком интимный…

Ах, эта предательская электроника! Джереми обычно стирает сообщения. Он очень внимателен и осторожен. Приходится при таких обстоятельствах. Но тут электроника его опередила на шаг – она просто делала свою работу! У него не было шанса успеть раньше. Когда он вернулся с инструментом, Стелла ждала его у двери, и тут начался ад.

Мэрион приехала в Лэнсдейл-Гарденс на такси, чтобы забрать Генри и ехать вместе в Юстон, откуда отходит поезд на Манчестер. Она немного опоздала и была слегка рассеянна. Почти не спала ночью, расстроенная долгим телефонным разговором с Джереми. Стелла сначала попыталась просто вышвырнуть мужа из дома и принялась лихорадочно запихивать его вещи в чемодан. Ему удалось уговорить ее остановиться. В любой момент могут вернуться девочки, нельзя подвергать их такому испытанию, обсудим все завтра, глупо совершать безрассудные поступки, о которых мы с тобой можем потом пожалеть. Но это было временное затишье. На следующий день Стелла все же сорвалась: истерики, слезы, звонок сестре, снова требования, чтобы он убирался. Уже из Лондона Джереми продолжал вести переговоры со все больше распалявшейся женой. Она уже обратилась к адвокату. Ее сестра взяла трубку и, окрысившись на Джереми, прошипела, будто это он виноват в том, что хрупкое душевное равновесие Стеллы нарушено. Неужели он забыл ее срыв четыре года назад?

Мэрион пыталась сохранять хладнокровие и успокаивала его. Но сама она чувствовала, что попала в крайне неприятное положение. Никто не захочет намеренно разрушать чей-то брак. Никому не улыбается быть слепым орудием судьбы. Они с Джереми решили, что статус-кво их вполне устраивает. Оба не были уверены, что эти отношения навсегда, хотя ни один из них не признался бы в своей неуверенности другому на этой, еще довольно ранней стадии. «Время покажет», – думал каждый из них, между тем наслаждаясь крепнущей связью, ее тонизирующим эффектом. Но теперь все раскрыто.

Мэрион долго не спала, а часам к пяти утра забылась беспокойным сном. Поднявшись, она торопливо приняла душ, едва успела перехватить что-то на завтрак и приехала в Лэнсдейл-Гарденс с больной головой, в которой болезненным эхом отдалось могучее приветствие Генри. Вот он-то, судя по всему прекрасно выспался и был готов к предстоящему дню.

– Привет-привет! Такси ждет? Роуз оставила билеты и все, что нужно, на моем письменном столе. Их надо взять, и можем отправляться.

Он скрылся в нижней гардеробной. Мэрион посмотрелась в зеркало времен Регентства, зевнула, быстро подкрасилась. Появился Генри, немного пометался по дому в поисках ключей, накинул пальто и бодро спустился к ожидавшему такси.

В Юстоне, взглянув на расписание, Мэрион обернулась к Генри и попросила достать билеты. Тут они оба поняли, что произошло. Каждый из них решил, что другой взял билеты со стола. Там же, на столе, остались наброски лекции Генри и письмо из университета с адресом.

Обоим удалось справиться с испугом и раздражением. Ведь вокруг были люди.

– Это я виновата, – сказала Мэрион, мысленно проклиная дядю.

– Я неясно выразился, – возразил Генри.

Яснее некуда! Где ты, Роуз?!

Мэрион сделала все, чтобы поправить положение, в том числе и дубликаты билетов. Она заверила Генри, что, как только они сядут в поезд, обязательно дозвонится до Манчестера по мобильному и выяснит все, что нужно. Генри мрачно заметил, что теперь придется в дороге набросать хотя бы краткий план. Ладно, в конце концов, он читал лекции на эту тему бог знает сколько раз. «Политика и личность во времена Роберта Уолпола». Да его ночью разбуди – он все расскажет.

В поезде оба молчали. Мэрион нашла у себя в сумке блокнот для Генри. Он вооружился ручкой и, нахмурившись, уставился в чистый лист. Она достала телефон и все-таки дозвонилась до нужного человека в Манчестерском университете.

Мимо проплывали центральные графства. Генри время от времени делал какие-то записи. Мэрион притворялась, что читает газету, но на самом деле не могла сосредоточиться. Размышляя о ситуации с Джереми, она пришла к выводу, что все это, к сожалению, случилось в самый неподходящий момент. И у нее, и у Джереми и без того имелись проблемы, а тут еще раскрылась их тайная любовная связь.

У Мэрион резко сократилась клиентура, доходы Генри стали гораздо скромнее, а Джереми пришлось взять кредит в банке на расширение дела.

Генри не слишком расстраивался из-за денег, у него имелась приличная индексируемая пенсия и много наличных на депозите. А вот Мэрион беспокоилась всерьез. В данный момент у нее было только два по-настоящему серьезных клиента. Ее телефон звонил все реже, все меньше людей посещали ее элегантный демонстрационный зал. Похоже, даже состоятельные особы потуже затягивали пояса. Льгот и надбавок становилось все меньше, что больно ударяло именно по ее бизнесу. В этом году многие решили, что не станут обновлять интерьеры, не поедут на Бермуды, Сейшелы, в Клостерс. Если не будет живой работы, долг банку, который сейчас более-менее под контролем, начнет расти. Слово «долг» пугало Мэрион: быть неплатежеспособной неблагопристойно.

Джереми пришлось много занять, чтобы купить склад. Теперь ему были нужны еще наличные для некоторых усовершенствований и ремонта. Он так торопился открыть магазин, разложить товар, обзавестись клиентурой, что сначала не обращал внимания на нехватку разных мелочей. Запущенную свалку надо было превратить в приличную стоянку – покупатели сетовали, что негде припарковаться. Они жаловались на плохой туалет, постоянно озирались, ища, где бы присесть отдохнуть. Джереми собирался устроить элегантную зону ресепшн и приличный гардероб. Но банки не разделяли его энтузиазма.

Генри стало скучно составлять конспект. Он несколько раз задремывал, просыпался, заносил в блокнот еще пару пунктов, опять брал кофе с тележки, проезжавшей по проходу. Он не очень волновался. Был уверен, что все хитросплетения политики XVIII века сами придут на память, как только он окажется в лекционном зале. Правда, лорд Генри с раздражением обнаружил, что самых остроумных цитат дословно не помнит. Ничего, всплывут по ходу дела. В конце концов, как лектор, он всегда славился своей спонтанностью и непредсказуемостью. Не зря он столь востребован в этом качестве по обе стороны Атлантики. И все равно его несколько напрягало отсутствие старого доброго конспекта, в который можно и не заглядывать, но лучше, чтобы он был. Уж Роуз бы проследила! Досадно, что она так подвела его. Конечно, очень любезно было со стороны Мэрион поехать, но пока что ее присутствие было не на пользу, а наоборот. Все больше раздражаясь, Генри сделал еще несколько пометок, откинулся на спинку кресла и стал смотреть в окно, а вскоре задремал.

Они приехали в Манчестер, без приключений добрались до университета, где их встретили и с должным почтением проводили на ланч. Генри приободрился. Ему нравилось, когда с ним носились как со знаменитостью. За столом было человек двадцать. Прием явно устроили, чтобы развлечь кого-то из спонсоров.

«Промышленные воротилы, – подумала Мэрион, проглядев список гостей. – Местные шишки».

Ежегодное мероприятие – лекция приглашенной знаменитости – еще одна попытка университетских обратить на себя их внимание.

По правую руку от Генри сидел вице-канцлер, по левую – какой-то профессор, моложавый мужчина, с которым Генри милостиво заговорил и поинтересовался сферой его занятий.

– Слышал вашу фамилию. – (Разумеется, ничего он не слышал!) – Но сейчас не могу припомнить…

Мужчина улыбнулся и сказал, что Генри, вероятно, был знаком с его научным руководителем, и, не переставая улыбаться, назвал фамилию. Он знал, что делал. Этот его научный руководитель был в свое время одним из злейших врагов Генри. С этим человеком лорд Питерс много лет вел упорную войну. Генри – это можно сказать с гордостью – являлся одним из последних представителей исторической школы Льюиса Бернстейна Нэмира, которая считает, что историей управляют политики, отдельные выдающиеся личности. Его старинный враг был человек идей, политолог-теоретик, презиравший этот примитивный, по его мнению, взгляд на мироустройство. Этот тип, значит, из числа его учеников и прихлебателей. Старинный враг уже умер, так что у Генри было некоторое преимущество, но бывший покровитель и мертвый добавлял очков своему игроку. У его протеже была кафедра, причем довольно престижная. Генри понял это, поглядев в список приглашенных.

День был испорчен. Генри обменялся с соседом по столу несколькими натянутыми репликами. Тот был вежлив, но держался довольно самоуверенно и, казалось, втайне забавлялся. Генри поспешно свернул разговор и нашел убежище в беседе с вице-канцлером.

Мэрион повезло больше.

Она разговорилась со своим соседом справа, который сразу проявил инициативу:

– Джордж Харрингтон. Очень рад знакомству, миссис Кларк. Вы, вероятно, сопровождаете нашего уважаемого гостя. Тоже занимаетесь наукой?

Мэрион рассказала, чем она занимается.

Ее занятие должно было выглядеть легковесным в этой среде, но Харрингтон заинтересовался, стал задавать вопросы, потом сказал:

– Какая прекрасная, творческая работа! А я, боюсь, из тех, кто просто делает деньги. – Он назвал свой банк. – Один из тех, кого сейчас все так ненавидят. – Кривая усмешка. – Но есть в моей жизни одно занятие, так сказать, побочная линия, которая ближе к тому, чем занимаетесь вы.

Оказалось, он покупает, ремонтирует, а потом сдает квартиры в Лондоне.

– Что-то вроде хобби. Небольшое отвлечение. Я даже нахожу это отчасти творчеством, – как бы извиняясь, заметил он. – Все-таки создаешь уют там, где было запустение. Я ориентируюсь на богатых – иностранных дипломатов, бизнесменов. Разумеется, по шкале креативности это где-то в самом низу, но все же некое противоядие от ежедневной рутины цифр. Но я же могу не все. Что касается кирпичей и раствора, в этом я разбираюсь, а вот какой кафель для ванной выбрать и какие занавески – тут я плаваю. Моя помощница старается, но я далеко не уверен, что она делает все, как надо.

Мэрион слушала очень внимательно. Этот человек ей понравился. Она не сомневалась в том, что его скромность и даже некоторое самоуничижение маскировали положение, вполне солидное в своей области. Мэрион сразу почувствовала в нем бизнесмена очень высокого класса. Его привлекательность не бросалась в глаза, но Мэрион прекрасно знала, что такое наглое обаяние эгоизма. Он оказался занимательным рассказчиком: недавняя поездка в Китай, тамошняя непривычная еда, потеря «блэкберри» несколько дней назад, после которой он почувствовал себя совершенно беспомощным. Отрезвляющий опыт! Похоже, в наши дни человек – ничто без всяких гаджетов. Его финансовое учреждение обеспечивает внедрение новых информационных технологий в процесс обучения, вот почему он в числе приглашенных.

– Хотя после случая с мобильником я что-то сомневаюсь, что мы этим делаем им большое одолжение.

Он притягивал внимание, и Мэрион тоже рассказала о себе. Мистера Харрингтона очень развлекла история о мраморной ванне, которую непременно хотел иметь один оперный певец.

– Думаю, вам приходится проявлять изрядную гибкость, учитывая дурной вкус большинства клиентов. Я тоже иногда угождаю дуракам, но там, по крайней мере, речь не идет о мраморных ваннах, – улыбнулся он.

Оба обозначили свое внимание к соседям с другой стороны, но, как только смогли, вернулись к разговору друг с другом, и она ничуть не удивилась, когда Джордж Харрингтон сказал:

– Знаете, я вот подумал, может быть, ваше появление – это ответ на мои горячие молитвы о помощи.

Мэрион, которая только что подумала о том же, изящно наклонила голову. Знакомство и в самом деле могло оказаться перспективным. Разговоры о «хобби» ее не занимали. Но тут деловой проект: покупать, чтобы потом сдавать, и нечего приплетать отдых от повседневной рутины и творчество. Джордж Харрингтон использовал свои значительные доходы, чтобы приобретать недвижимость и извлекать из нее прибыль? Что ж, прекрасно! Безусловно, благоразумный поступок, если у тебя есть лишние деньги.

– Давайте поговорим об этом, вернувшись в город, – предложил он. – Мы могли бы что-нибудь придумать… Если бы вы дали моей ассистентке передохнуть – бедная девушка просто с ног сбилась, разыскивая диваны и тому подобное. А вы умеете делать… я не знаю, как это называется, ну, в общем, когда в комнате стоит один какой-нибудь элегантный стул и стеклянный столик с вазочкой, и неизвестно, куда пристроить газету?

– Минимализм? – спросила Мэрион. – Да, я умею это делать, если надо. И восточный интерьер – тысяча и одна ночь в Челси. Еще так называемое «котсуолдское поместье». Но в основном я специализируюсь в традиционном американском стиле.

Джордж Харрингтон просиял.

– Все это так захватывающе! Какая удача, что Манчестер свел нас.

– Я-то здесь случайно, – улыбнулась в ответ Мэрион. – Дело в том, что мать секретаря моего дяди… Впрочем, все это неинтересно.

Они обменялись визитными карточками. Ланч подошел к концу.

Оказавшись в лекционном зале, Генри несколько приободрился. Это была его естественная среда. Он уважительно выслушал вступительное слово ректора, поднялся, подошел к кафедре под аплодисменты аудитории, улыбнулся, сказал, что для него большая честь присутствовать здесь сегодня, и так далее, и тому подобное – и с головой нырнул в XVIII век.

Первые несколько минут все шло прекрасно. Вводную часть он прочитал на автопилоте. Общая историческая картина, распределение сил на политической арене. А теперь подробнее: политические шаги, имена. Вот тут-то и заело. Досконально знакомый ему материал словно растворился в тумане. Период, который он знал лучше, чем современность, эпоха, в которой Генри чувствовал себя как дома, – все вдруг сделалось предательски расплывчатым. Он не мог припомнить дат, излагал события не в том порядке. То, что Генри набросал в поезде, оказалось совершенно бесполезным, эти записи только путали его. А имена, имена… Он начинал говорить о какой-то ключевой фигуре и вдруг понимал, что фамилия этого человека будто провалилась в черную дыру. Генри медлил, запинался, то и дело поправлял себя.

Ему приходилось пускаться в какие-то нелепые околичности:

– Доверенным лицом Уолпола… то есть правой рукой Уолпола, был человек, который…

Он не понимал, что творится в его собственном мозгу. Генри знал, да, знал про это все, он буквально жил, варился в том веке, который теперь внезапно ускользнул, нет, просто рухнул в какую-то яму, из которой его нипочем не достать. Генри молол вздор, делал пространные отступления, позволял себе длительные паузы, во время которых мучительно припоминал имя. Он переживал настоящий кошмар и время от времени осмеливался взглянуть на аудиторию. Там было тревожное шевеление. Ректор сидел в первом ряду и смотрел прямо перед собой. Рядом с ним Генри заметил своего недавнего соседа по столу. Тот внимательно разглядывал носки своих ботинок, быть может, пряча усмешку.

Наконец Генри удалось как-то закруглиться. Раздались вежливые аплодисменты. Ректор поднялся к нему. Не согласится ли лорд Питерс ответить на несколько вопросов? Лорд Питерс пробормотал, что да, согласится.

С первым вопросом он справился. А потом кто-то решил погонять Генри по более позднему периоду, по второй половине столетия. Не даст ли Генри оценку роли премьер-министра в английском государстве до и после 1750 года?

Генри заговорил и тут с ужасом понял, что не помнит имен последних премьер-министров XVIII века, Старшего и Младшего. Старшего и Младшего… кого? Фамилия! Он долго говорил, старательно избегал фамилии, пятился от самого главного слова, его речь звучала все более и более странно. Генри ходил вокруг да около, пускался в ненужные подробности, знал, что все давно заметили… Наконец имя всплыло: Питт. Питт, Питт, Питт! Он торжествующе выплюнул его аудитории в лицо, но было слишком поздно. Генри понял это по недоумевающим лицам.

Никогда прежде он не испытывал унижения. Некоторую неловкость, замешательство – да, случалось. Конечно, иногда сам чувствуешь, что сделал что-то не на должном уровне. Но чтобы такой полный, столь сокрушительный провал! Ему казалось, что с него содрали кожу, безжалостно выставили на осмеяние толпе. Единственное, чего ему хотелось, это поскорее уйти отсюда, завершить этот ужасный день, оказаться в поезде, ехать домой. Но пришлось пройти в комнату, где был накрыт чай, и принять участие в вымученном разговоре. Он избегал смотреть в глаза собеседникам, потому что не ожидал увидеть в них ничего, кроме насмешки. Подошел протеже его старинного недруга и, сладко улыбаясь, завел разговор об одной недавней публикации, касающейся политики XVIII века. Генри ее не читал. Он молча прихлебывал чай, склонив голову. Из своего недоступного далека усмехался его недруг.

Наконец они с Мэрион сели в поезд. Генри вдруг подумал, что она прежде никогда не слышала его лекций и могла представить себе, что он всегда читает вот так.

– Полагаю, ты поняла, что это полный провал, – сказал он с тяжелым вздохом.

Она поняла и не могла придумать, что ему ответить.

– Не провал, дядя Генри. Я просто чувствовала, что тебе мешает яркий свет… И опоздавшие – входят, когда лекция уже началась…

– Провал, – повторил Генри.

– К тому же твои записи остались дома, – вздохнула Мэрион. – Это все из-за меня.

– Нет, – к ее большому удивлению возразил Генри. – Это не из-за тебя. Это возраст, проклятый возраст, Anno Domini. Вдруг оказалось, что я ничего, абсолютно ничего не знаю о восемнадцатом столетии. Непостижимо, правда?

Для Мэрион этот период означал определенный тип мебели, более ничего: Чиппендейл, Хэпплуайт, Роберт Адам. Полоска. Шаткие маленькие столики. Имена, безжалостно смытые из памяти Генри, для нее все равно ничего не значили. Она преспокойно жила, очень мало зная о XVIII веке.

Мэрион предложила выпить. Она пойдет поищет юношу с тележкой.

Подкрепившись половиной бутылки красного вина от железнодорожной компании «Вирджин трейнс» – «Что это за жуткое пойло?» – Генри разговорился:

– Я тебе кое-что скажу, моя дорогая. Старость – это оскорбление. Старость – это пощечина. Старость внедряется в твой вполне исправный мозг и ведет в нем подрывную деятельность, пока ты не станешь невежественным и косноязычным, как какой-нибудь… как какой-нибудь ассистент в политехническом колледже. – Генри не знал, что политехнических колледжей давно не существует, но это словосочетание по-прежнему употребляется, когда нужно оскорбить кого-нибудь, так что в конечном итоге все получилось правильно. – Наступает паралич мозга. Это как будто… как будто тебя бросили в темное подземелье, и ты никак не можешь отыскать дверь, хоть и знаешь, что она где-то здесь. Питт… Подумать только – я не мог вспомнить фамилию Питт! Ничего не сумел сказать про Компанию Южных морей. Какая-то асфиксия интеллекта. Твой интеллект, твой превосходный, не побоюсь этого слова, интеллект становится никчемным импотентом. Да, импотентом. – Говоря все это, Генри пристально смотрел прямо в глаза Мэрион, словно боясь, что она перестанет следить за его мыслью. – Ты ничего не можешь. Тебя как будто кастрировали. Ты… – Возможно, он понял, что метафора завела его слишком далеко. – Короче говоря, ты, черт возьми, все прекрасно знаешь, но не можешь вспомнить, что собирался сказать.

– Бедная мама, бывало, звонила и не могла вспомнить, зачем позвонила, – пробормотала Мэрион.

Генри с досадой отмахнулся:

– Ладно. Все это естественно, но вызывает протест. Вот я и протестую. Я выглядел глупым, не являясь таковым. Вот отчего я просто в ярости!

Мэрион кивала. Она горячо соглашалась, делала сочувствующее лицо, а сама с некоторым удовольствием думала о Джордже Харрингтоне. Из этого знакомства могло что-то получиться. Забрезжил выход из кризиса. Это была работа, и, судя по всему, прибыльная. Все-таки удачно, что эта Роуз так «подвела» Генри.

Он допил вино и задремал. Где-то на границе между сном и бодрствованием Генри увидел себя в аудитории, втянутым в дискуссию о Томасе Гоббсе и концепции свободы. Восставший из могилы старинный недруг, окруженный приспешниками, выжидательно смотрел на него. Комната качалась. Один из приспешников встал и объявил, что вагон-ресторан предлагает напитки, сэндвичи и холодные закуски. Генри проснулся с дикой головной болью и чувством облегчения. Господи, только Гоббса ему сейчас не хватало!

Не задался день и у Джереми Далтона. Он не оставлял попыток помириться со Стеллой, но она либо бросала трубку, либо истерически рыдала. Во второй половине дня к ней приехала сестра, ответила, когда он позвонил, и прошипела, что Стелла сейчас говорить не может и что ему вообще лучше не звонить. Джилл, возможно, сама позвонит ему дня через два. Стелла сегодня была у врача и начала принимать транквилизаторы.

У Джереми не было привычки к адюльтерам. Так, несколько случайных связей, не имевших продолжения. И вот он пойман, осужден и приговорен, и все из-за внезапной перемены планов Мэрион и этой злосчастной эсэмэски. Как-то все это очень… случайно. В каком-то смысле несправедливо. Пока Стелла не прочла сообщение в мобильном, у них все было хорошо. Их семейная жизнь шла своим чередом, как раньше. Он бывал дома, когда позволяла работа, внимательно относился к дочерям. Что до Стеллы, то, если вы женаты почти двадцать лет, о безумной страсти речь не идет, так ведь? Но у них были хорошие отношения. Да, Стелла склонна к депрессии и бурно на все реагирует, но он научился жить с этим, управлять ею, что называется. Она очень зависела от него, он знал это, старался ей во всем потакать, в общем, они неплохо ладили. В смысле секса все было прекрасно, если только Стелла не пребывала в одной из своих депрессий, да и он не из тех мужчин, которым всегда кажется, что на чужом лугу трава сочнее. Но вот появилась Мэрион. Она так вдохновляла его, с ней постоянно хотелось говорить… Он втянулся прежде, чем сообразил, что происходит. Ему было хорошо с ней не только в постели, да и вины он никакой за собой не чувствовал, потому что это не мешало его жизни со Стеллой и девочками. Не должно было помешать.

Но получилось иначе. Все пошло прахом. К тому же влезла эта проклятая Джилл. Если верить ее карканью, то Стелла уверенно движется к очередному срыву. Девочкам сказали, что папа уехал по делам на неопределенное время. Мэрион утешала его по телефону успокаивающе трезвым голосом: «Послушай, просто выжидай, постарайся отодвинуть это противную сестрицу на задний план, поговори со Стеллой, когда успокоится. Через неделю-другую она будет смотреть на эту историю совсем иначе». Мэрион при этом не говорила: «Знаешь, нам-то с тобой тоже надо подумать, как быть дальше. Надо решить, чего мы хотим», и он был благодарен ей за это. Джереми не знал, чего хочет, но не сомневался в том, что не желает никаких сильных потрясений. Дела на финансовом фронте шли неблагополучно, и ввязываться во что-то, требующее расходов, ему сейчас было не с руки. Тем более в развод.

Джереми может показаться фигурой несколько противоречивой. Человек, занимающийся, по сути дела, приобретением отходов, их переработкой и реализацией, проводящий бо́льшую часть времени в поисках старинных дверей, тазов, горшков, подставок для пивных кружек, чугунных радиаторов, которые кто-то выбросил, а кто-то радостно купит, имеющий дело с хаосом, но в то же время нуждающийся в стабильности и порядке. Ему необходим его тщательно отремонтированный фермерский домик в Окстеде. И девочки, и Стелла.

Джереми вовсе не считал свой товар мусором, а себя – удачливым бомжом. Конечно же нет. Он оценивал себя как знатока, квалифицированного эксперта, изучал каталоги продаж и сайты агентов по недвижимости. Джереми за версту чуял, где будут сносить дом, был готов примчаться сразу же, как только уйдут рабочие. Он знал, как надо разговаривать с потенциальным продавцом: небрежно держаться, скрывать свой интерес, прежде чем ты наконец-то вручишь ему пачку купюр и вызовешь по телефону ребят-грузчиков. Ему был знаком азарт погони, радость открытия: каминная полка, торчащая среди кучи булыжников, витраж, притаившийся за грудой искореженной кухонной утвари. Никогда не знаешь, на что можешь наткнуться, но когда увидишь настоящую вещь – мимо не пройдешь. Он умел вдохнуть новую жизнь, казалось бы, в ни на что не годный предмет, заронить искру заинтересованности в сердце клиента. Часы из зала ожидания на железнодорожной станции, кованые ворота, необычная плитка, церковная скамья…

У Джереми была страсть – да, именно это слово здесь подошло бы. У него была страсть к охоте за вещами. А она заразительна. Энтузиазм Джереми, поток информации, который он обрушивал на людей, так их воспламеняли, что они уже не понимали, как это так долго могли жить без этой, например, каминной решетки в викторианском стиле. Джереми был скорее не торговец, а евангелист. Ему хотелось, чтобы другие разделили с ним восхищение тем, что время безжалостно отринуло. Люди выходили с его склада не только с викторианской каминной решеткой или зеркалом эпохи Эдуарда, но и с ощущением, что здесь их научили видеть и ценить прекрасное.

Именно эти качества Джереми и привлекли Мэрион в самом начале.

Ей нравилось бродить с ним по складу и слушать его пояснения:

– …Вот это на прошлой неделе в том необыкновенном замке в Уэльсе. Надеюсь, никому оно не понравится – я просто не смогу с ним расстаться. А вот сюда посмотрите…

Ей тоже была знакома радость открытия, узнавания, этот стремительный наплыв… Она сразу прониклась теплотой к Джереми, он был ее человек. Почему Гарри был не такой? Но Гарри, бывший муж, – это уже история. Честно говоря, она нечасто о нем вспоминала и замены ему не искала. Даже когда появился Джереми, она воспринимала то, что с ними происходило, как упоительное, неожиданное приключение. Но теперь они скомпрометированы, загнаны в темный угол вины. Они даже виновнее, чем на самом деле, из-за экстравагантной реакции Стеллы.

Теперь о Стелле.

Итак, Джереми спокоен и прагматичен, он здраво реагирует на то, что предлагает ему жизнь. Стелла вся напряжена, закручена как пружина, всегда ожидает удара: кто-нибудь из девочек сломает руку или ногу, у Джереми обнаружат рак, дом обрушится. А пока этого не случилось, есть же грипп, заглохший мотор автомобиля, кот, которого переехал мотоцикл, засорившаяся труба… Ох уж эта труба!

На самом деле со Стеллой никогда не случалось ничего серьезного. Она редко болела, никогда сильно не нуждалась в деньгах, ее дети росли здоровыми и послушными. Джереми когда-то влюбился в нее и женился на ней, потому что она была маленькая, аккуратненькая и очень хорошенькая. Они встретились в подходящее время. Доступность объекта в нужный момент – причина, по которой заключается большинство браков. Он сказал ей, что обожает ее, и тогда это было чистой правдой. Она с радостью ответила ему взаимностью.

Это было двадцать лет назад. Вскоре обнаружилось, что Стелла склонна к унынию. Никакого особенного несчастья не требовалось, она могла пасть духом без всякой видимой причины. Тот памятный срыв несколько лет назад, пугающие названия лекарств, необходимость во врачебном вмешательстве!

– Стелла конституционально очень уязвима, – сказала тогда ее сестра, глядя на Джереми в упор.

Сама Стелла стыдливо и униженно признавалась:

– Не понимаю, как это происходит. Просто иногда я не справляюсь.

– Ты должен быть внимателен, – наказывала Джилл, властная старшая сестра. – Нет стрессов – нет шока.

Итак, теперешнее состояние Стеллы полностью на совести Джереми. Он готов был признать это, с досадой вспомнив о предателе-телефоне. А тем временем Шарлотта Рейнсфорд, с которой, собственно, все это и началось, устраивается в комнате для гостей в доме Роуз. А где-то бродит по своим делам юный преступник или преступница.