Текст книги "Человек, который хотел выпить море"

Автор книги: Пэн Буйокас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

36

Теперь его окружала кромешная тьма. И абсолютная тишина. Итак, он умер? Лукас провел руками по телу, проверяя, на месте ли отдельные его части. Когда дошел до головы, то обнаружил, что она по-прежнему лежит на женских коленях. Он поднял взгляд.

Женщина ласково улыбнулась ему, склонив к нему лицо.

– Я умер?

– Пока нет.

Лукас сел. Она успела распустить волосы и теперь с нетерпением ждала, чтобы он причесал ее. Но Лукас был так потрясен своим последним свиданием с Зефирой, что больше не мог думать ни о чем другом.

– Жестокая, бессердечная ведьма! – воскликнул он. – После того как она отравила все мои воспоминания и настроила против меня дочь, она и до жены моей добралась и заявила ей: «Он мой». И еще назвала меня трусом! После того как я рисковал жизнью, чтобы повиниться перед ней же. Ну и дурак я! Не только потерял единственного человека, который меня любил и защитил бы память обо мне, – теперь мои внуки, правнуки и праправнуки будут помнить меня как труса, который принес горе семье из-за семнадцатилетней стервы. И зачем только я принял ту таблетку! Почему по дороге домой не налетел на столб? По крайней мере, моя жена поплакала бы надо мной. А друзья и знакомые сказали бы обо мне только добрые слова, как о человеке, который погиб по пути домой, переутомившись на работе. А моя дочь не стала бы проливать горькие слезы над телом мужа и плевать на мое.

Он повернулся к женщине. Она откинулась на спинку кровати и глядела на гребешок, который держала в руках. Глаза ее, еще минуту назад светившиеся радостью и нежностью, теперь переполняла печаль.

– Я думал, вы можете защитить меня от мертвых, – сказал он ей, не сознавая того, что страдает не столько от слов Зефиры, сколько оттого, что она произнесла их перед его женой и дочерью. – Почему же вы этого не сделали? Я заставил бы эту ведьму вернуть все то, что она у меня отняла.

Мысль о том, что женщина могла помочь ему, но не помогла, постепенно все больше распаляла его.

– Вы испугались, что, раскусив эту ведьму, я вернусь к жене? Неужели все вы, мертвые, одинаковы? Думаете только о себе! Или чужие страдания вас забавляют? Не так ли? Вы таким образом развлекаетесь? Тем, что преследуете и мучаете живых? Подумать только, теперь я застрял тут, с вами!

Он замолчал, чтобы перевести дыхание, однако далеко еще не успокоенный.

– Иди, – выговорила женщина глухо, продолжая глядеть на гребешок. – Тебе еще предстоят дела.

Он все смотрел на нее. Если бы только завладеть ее гребешком. С его помощью он сделал бы то, что собирался сделать, и успел бы вернуться назад в тело, чтобы восстановить свою репутацию.

– Вы одолжите мне гребешок?

Она отрицательно покачала головой.

– Я верну вам его. Честное слово. Принесу назад и расчешу вам волосы. Это последняя просьба умирающего.

Она снова покачала головой. Как видно, тут никто не может получить желаемого без борьбы, даже если он при последнем издыхании. Лукас попробовал зайти с другой стороны:

– Вы правы, сделанного не изменишь. Я не в силах ничего поправить. Пора мне это понять.

И он откинулся на спинку кровати рядом с ней. Дождь за окном перестал, и между бегущими по небу облаками он разглядел полную луну, которая вставала над горизонтом.

– Простите мне мои злые мысли и обвинения. Я сейчас не в силах взвешивать свои слова, как подобает. Мне причинили боль. А когда сердце страдает, ничто не может заставить его послушаться голоса рассудка, и мы позволяем нашим несчастьям ослеплять нас даже в предвидении счастья. Больше этого не повторится. Я не позволю этой маленькой ведьме отнять у меня еще и вас. Иоланде я все сумею объяснить во сне. И я очень надеюсь, что Ирен быстро справится со своим горем, найдет другого мужа и станет вспоминать только хорошее.

Он помолчал.

– Вы еще хотите, чтобы я расчесал вам волосы?

Она не ответила, вытащила из гребешка застрявшие волосы Лукаса и подбросила их в воздух, ближе к правому окну. Они вместе наблюдали, как волосы вылетели в окно, затрепетали на ветру, словно бабочка, затем пролетели мимо среднего окна, затем мимо левого, по пути пересекая лунные лучи.

– Как красиво, – вымолвил Лукас, решив, что она чистит гребешок, перед тем как дать ему.

Женщина молча удалила оставшиеся волосы. И снова они смотрели, как пучок волос, подброшенный в воздух, выплывает в окно справа от кровати, подхваченный бризом плывет мимо среднего окна, затем мимо последнего, пересекая полосы лунного света.

Он положил руку на гребешок:

– Давайте я расчешу вам волосы.

Но ее пальцы сжимали гребешок так сильно, что он не сумел его забрать.

– Ну пожалуйста, дайте мне причесать вас, и помиримся.

Лукас потянул гребешок снова, и на этот раз с такой силой, что он переломился пополам.

Женщина ахнула.

– Простите! – воскликнул Лукас. – Я починю. Только не плачьте.

Он хотел взять ее руки и поцеловать их, но тут пришла его очередь ахнуть – руки женщины сделались холодными, как мрамор. Он заглянул ей в лицо – оно тоже стало мраморным. На ресницах застыли две слезинки, яркие и твердые, как жемчуг.

– Что же я наделал?

Он провел половинкой гребешка, которая осталась у него в руках, по мраморным волосам, надеясь, что это вернет ей жизнь, но это не дало результата. Тогда он попытался достать вторую половинку гребешка из мраморных пальцев, чтобы причесать ее двумя половинками, и снова безуспешно.

– Будь ты проклята, Зефира! Ты даже мое последнее пристанище умудрилась разрушить и отяготила мою совесть новой виной! Ну почему я не расчесал ей волосы, когда она об этом просила! – Он сокрушенно покачал головой. – Как я в мои годы мог позволить семнадцатилетней девчонке так себя одурачить? То-то она небось сейчас злорадствует.

Кипя гневом, он встал с кровати.

– Неужели мщению нет пределов? Какая ей радость – мучить человека, который не может ей отплатить? Нет, подлость все же небезгранична. А вот ты, Зефира, подлое и жестокое создание. Иначе вместо того, чтобы тратить время на измышление новых пакостей, от которых пострадало столько ни в чем не повинных людей, лучше воспользовалась бы своей властью, чтобы найти новую могилу для твоего бедного отца!

Он уставился в окно.

– Ничего, всему свое время. Мы еще посмотрим, кто здесь трус! Вот умру и тоже получу такие возможности, как у тебя. Помяни мое слово – я не успокоюсь до тех пор, пока не отомщу тебе за все сполна.

Так бы он изливал душивший его гнев до самой смерти, если бы не заметил вдруг, что пучок волос колышется в воздухе в проеме левого окна.

Что за странность? И второй пучок волос тоже до сих пор здесь?

Он оглянулся, ища его глазами, и невольно ахнул.

37

За окнами из темноты выплывала плоскодонная баржа, и на ней стояли две фигуры: одна на корме у руля, вторая на носу, и она указывала на пучок волос Лукаса. Первый силуэт определенно принадлежал мужчине. А второй – женщине. Ее голову венчала корона пышных кудрей. Когда баржа поравнялась с окнами, она подалась вперед, словно пытаясь заглянуть внутрь мавзолея. Лукас почувствовал ее ищущий взгляд и попятился.

Знала ли та женщина, что его волосы станут виться перед окнами и послужат маяком? Если да, то почему она бросила их? За то, что он так и не расчесал ей волосы? Она-то наверняка знала, что он беззащитен перед Зефирой, пока жив.

Баржа плыла мимо окон, метрах в семи от них. Пока Лукас тихо стоял на месте, Зефира подняла фонарь и помахала им, словно желая привлечь внимание того, кто, невидимый для нее, находился в глубине мавзолея.

Лукас шагнул вперед – посмотреть, что такое она хотела ему показать.

У ее ног лежали два тела – мужское и женское, грудные клетки у них были вскрыты, и в каждой билось живое трепещущее сердце. Он взглянул им в лица и в тишине могилы решил, что сходит с ума. Мужчина был его зять, женщина – Джуди Йамада.

Неужто это тоже дело рук Зефиры? Должно быть, она опасалась обитательницы мавзолея и ее могущества. Не подозревая, что та превратилась в камень, и желая оторвать от нее Лукаса, она выловила тела из моря и каким-то образом заставила их сердца биться. Несомненно, для того, чтобы он поверил, будто они еще живы, и поспешил им на помощь.

А если это не уловка? И они на самом деле живы? А он-то думал, что самое худшее с ним уже случилось. Чего же еще ей от него надо? Она погубила его жизнь, разрушила воспоминания – неужели она настолько непримирима, что хочет отнять у него еще и самоуважение, и рассудок? Но какая ей польза, если он утратит рассудок? Невозможно бороться с человеком, у которого не осталось ни надежд, ни воспоминаний, ни страхов. Всего того, что как раз и питает власть мертвых над живыми. Всего того, на что она его поймала. Это сказала ему та женщина, и была права.

Неожиданно Лукас улыбнулся. Он все еще был жив и потому беззащитен, и все-таки он улыбался. Он понял, в чем он сильнее своей преследовательницы: ему только и нужно, что заставить ее считать, будто она уже над ним не властна. Она наверняка догадалась, что он не может вычеркнуть ее из своих мыслей усилием воли. Но что, если он притворится, будто не узнает ее, поскольку слегка тронулся умом? Это было рискованно, но разве у него оставался выбор? Что же – пассивно дожидаться смерти? Смерть могла Дать ему равные с Зефирой возможности, но тогда ведь он не сможет вернуться в свое тело и вернуть к жизни Алекса и Джуди. Чего ждала от него та женщина, когда пускала его волосы по ветру? Он повернулся к ней, ища ответа. Но ответить она могла ему только молчанием – взгляд ее теперь навечно был прикован к сломанному гребешку.

38

Собаки по-прежнему сидели у входа в мавзолей. Увидев выходящего Лукаса, они оскалились и зарычали, пуская слюни. Но он не мог повернуть назад и переждать, пока они не уйдут. Они уйдут, только когда он испустит последний вздох.

Ветер стих, зато сильно похолодало. В воздухе пролетали редкие снежинки. Это навело его на мысль.

Лукасу необходимо было попасть на баржу. Но он решил, что не стоит делать вид, будто он бежит к ней, ища спасения от собак. Зефира снова с удовольствием обзовет его трусом. Вообще нельзя показывать, что он ее видит. Притворившись, что не замечает баржи, он воскликнул:

– Ах, вот и цветы миндаля – чтобы украсить волосы моей любимой!

И принялся бегать взад-вперед, вскидывая руки в воздух и пытаясь поймать проплывающие в нем сне – жинки. Собаки с лаем стали хватать его за пятки, призывая к порядку. А он между тем думал: «Как же низко я опустился! Валять такого дурака в мои-то годы, чтобы одурачить семнадцатилетнюю девчонку!»

И вскоре Лукас оказался у самой воды и, не выказав ни малейшего удивления или интереса, спросил:

– Эй, нет ли у тебя корзинки?

Зефира озадаченно посмотрела на него. Она явно ждала, что он станет умолять пощадить этих двоих, которых она захватила в заложники. Но Лукас даже не смотрел в их сторону.

– Да, есть, – ответила она после паузы. – Иди сюда и возьми.

– Спасибо, спасибо, – забормотал он, входя в воду.

Позади раздался разочарованный лай.

– Я возьму самую большую, – приговаривал Лукас, карабкаясь на борт баржи. – У моей любимой такие длинные волосы. На них уйдет масса цветков миндаля!

Зефира нахмурилась. А он, напротив, улыбнулся.

– Где же корзинка?

– Поплыли! – сказала Зефира, еле сдерживая злость.

Баржа тронулась вперед, и Лукас перестал улыбаться.

– Нет! Я должен вернуться к моей любимой. Пожалуйста, дай мне корзинку и отпусти. Пожалуйста, – повторил он, топая ногой. – Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.

– Заткнись! – крикнула Зефира, выйдя из себя.

Лукас сразу сник и жалобно всхлипнул.

Рулевой покачал головой:

– Бедняга. Чокнулся от горя. Собирает цветы миндаля в снегопад.

Мавзолей, собаки и берег быстро исчезли из вида. Ночь была очень темной. Море, такое же темное, как небо, казалось бездной. Только время от времени над водой возникал силуэт одинокого дерева, словно потоки ливня, вызванного чайками, затопили всю землю.

С тех пор как Лукас поднялся на борт, Зефира не переставая сверлила его мрачным взором. Когда же он поглядывал на нее, пытаясь разглядеть в красавице девушку, от которой когда-то был без ума, то делал гримасу обиженного ребенка и повторял:

– Моя любимая убьет тебя, так и знай! Она посильнее тебя. И летать умеет.

После чего, насупившись, замолкал. Когда его взгляд невзначай останавливался на двух распростертых у его ног телах, то он равнодушно скользил глазами по их вскрытым торсам, как по цветочному узору на ковре.

– Теперь-то какой прок? – сказал рулевой. – Идиотам на все наплевать.

– Я уж постараюсь, чтобы ему не было наплевать! – сказала девушка, наконец-то отводя взгляд в сторону.

«Зачем?» – едва не крикнул Лукас. Она хочет, чтобы голова для пущего эффекта у него оставалась ясной, когда снова примется мучить его. Что же, это понятно. Но ее месть достигла апогея. Что еще она могла у него отнять? Жизнь? Но мертвый он станет таким же могущественным, как она, и таким же беспощадным.

Он почувствовал, как в нем снова волной поднимается отчаяние, и невольно вздохнул. Зефира мгновенно повернулась к нему, словно вздох показался ей вполне осмысленным. Спеша исправить ошибку, Лукас взглянул на снежные хлопья и снова вздохнул со словами:

– Столько цветов пропадает зря.

И горестно причмокнул языком.

Внезапно баржу заволокло густым туманом, и ее пассажиры оказались посреди непроглядной мглы. Может, сказать что-нибудь вроде: «Вот теперь попробуй-ка поймать меня. Я стал невидимкой»? Или заплакать, как потерявшийся ребенок? Лукас решил, что будет надежнее придерживаться прежней линии. Он снова вздохнул и пробормотал:

– И как же она теперь меня найдет?

Из тумана перед ним возникла Зефира и сказала:

– Слушай, ты, трус! Нет никакой другой женщины. Ты мой. Понял? Я – твоя единственная любимая.

Лукас покачал головой:

– Нет, не ты. Моя любимая никогда на меня не кричит.

39

Когда туман снова рассеялся, оказалось, что баржа стоит возле какой-то двери.

– Заходи, – приказала девушка, распахивая ее. – Заходи, и получишь свою корзину.

Они двинулись по длинному коридору. Зефира шла впереди своей горделивой походкой, соблазнительно качая бедрами. Когда-то эта походка навевала на Лукаса сладкие фантазии и рождала в нем пылкие желания.

Они проходили мимо множества дверей. Все двери были раскрыты, и в каждой комнате стояла кровать, а на кровати сидело в позе сфинкса по кошке со вскрытым черепом. Над каждым черепом склонялся врач в белом халате, исследуя кошачий мозг. Повсюду царила тишина, только где-то непрерывно капала вода.

Они вошли в одну из дверей. Зефира бросила взгляд через плечо – убедиться, что Лукас не отстает. Ему тоже хотелось оглянуться и посмотреть, несет ли шагавший сзади человек тела Алекса и Джуди, но он боялся выйти из роли идиота.

В новом коридоре врачи в белых халатах и сестры бесшумно сновали из двери в дверь. В одной из комнат врач пытался уложить маленькую девочку на DVD-дисковод. В другой извлекал ребенка из материнской утробы, отрезал ему соски и раскладывал их на блюдце. В следующей комнате целая бригада врачей обсуждала – не раздробить ли женщине колени, чтобы она не сбежала во время операции. Женщина умоляла их этого не делать и клялась, что никуда не убежит.

– Кураре! – кричал какой-то человек в одной из комнат, где солдаты силой удерживали его на постели. – Мне ввели яд кураре!

Они прошли через новую дверь, и Зефира снова оглянулась, проверяя, идет ли за ней Лукас.

В этом коридоре уже не было дверей, только стеклянные стены. За ними молодые люди в воинском обмундировании бродили туда-сюда, бормоча что-то себе под нос, или бессильно приникали к стенам, глядя перед собой на что-то, видимое только им одним.

Наконец, через еще одну дверь они вошли в просторную камеру. Здесь повсюду лежали трупы – на столах, на носилках, на ящиках. В воздухе висело густое дымное облако, пахло ладаном.

– Жди здесь, – велела Зефира Лукасу и куда-то вышла.

Служители морга сидели за длинным столом, ели и тихо переговаривались. Время от времени они поглядывали на Лукаса и хихикали.

Сделав вид, что с увлечением наблюдает за мухой, перелетавшей с трупа на труп, Лукас незаметно огляделся и вдруг встретился взглядом со своим зятем.

Алекс лежал на носилках. Его сердце все еще билось в раскрытой грудной клетке, а глаза, полные слез, смотрели на тестя.

«Как он, наверное, меня ненавидит», – подумал Лукас. Если бы только он мог дать понять зятю, что узнал его, и как-то подбодрить! По крайней мере, теперь он знал, что Алекс жив и он рядом. Наверное, и Джуди где-то поблизости.

Его зять внезапно отвел глаза и в ужасе уставился на муху, кружившую теперь над его разверстой грудью. И вот она опустилась ему на сердце, и Алекс из последних сил приподнял голову, взглядом умоляя Лукаса прогнать муху. Но как мог Лукас сделать это, не выдав себя? А что, если Зефира следит за ними?

Он закашлялся, словно от ладана, нелепо замахал руками – он, как-никак, сумасшедший, черт побери! – и умудрился согнать муху с сердца Алекса. И по – спешил отвести взгляд, переводя дыхание и надеясь, что зять правильно понял его странное поведение. Но проклятая муха кружила теперь вокруг его собственной головы. Лукас брезгливо отпрянул, взмахнув перед лицом руками, словно муха могла запачкать его кровью, которую только что лизала в этой мертвецкой. Но муха просто улетела прочь и снова приземлилась на сердце Алекса. И снова Алекс приподнял голову, обратив на Лукаса взгляд с мольбой о помощи. Но Лукас был бессилен помочь. Как он мог помочь, не вызвав подозрений у Зефиры? И зачем только он отогнал эту муху? Мысль, что муха сосет из раны Алекса, и вправду сводила его с ума. Он отчаянно пытался придумать способ прогнать ее, как вдруг перед ним возник отец Ариса, в своем фартуке мясника. Он угрожающе размахивал ножом.

– Вот теперь-то я отведу душу, – сказал он, ласково поглаживая лезвие, и, чтобы проверить, хорошо ли оно отточено, отхватил кусок печени у одного из трупов. – В твоем поганом сне убили моего сына!

– Корзинка, – только и смог сказать ему Лукас.

Выговорив это, он впервые усомнился, правильную ли выбрал тактику, прикинувшись сумасшедшим.

– Надеюсь, у тебя при себе достаточно наличных, чтобы расплатиться? – сказал отец Ариса, впиваясь зубами в кусок печени, отчего кровь заструилась у него по подбородку и закапала на фартук. – А то по медицинской страховке здесь не обслуживают.

И он схватил Лукаса за руку и потащил за собой.

40

Зефира сидела за партой, очень похожей на школьную, и молча смотрела на Лукаса. А он стоял перед ней, склонив голову набок, и глядел ей в лицо с видом раздраженного идиота. Она, помолчав, сказала:

– Никогда и никто в жизни не нужен был мне так, как ты. Когда я уже жила на Лакки, то и дня не проходило, чтобы я не помянула тебя в молитвах.

Лукас ожидал, что Зефира, изливая свое недовольство, даст волю гневу, который грыз ее изнутри. Но вместо этого она заговорила с ним без презрения или угрозы, а только с нежностью, тоской и глубокой печалью. Чтобы скрыть растерянность, он топнул ногой:

– Корзинку! Ты обещала.

– Ах, как же я тебя любила, – продолжала она, не обратив никакого внимания на его слова. – А ты в ответ отверг меня. Из-за этого я и уехала с острова. Уехала – и с той поры больше не знала счастья. Я каждый день думала о тебе и о том, как могла бы быть счастлива с тобой. И так всю мою жизнь.

Неужто его минутное малодушие могло иметь такие прискорбные последствия? И почему он был в ответе за ее неудавшуюся жизнь? Или она говорит все что с умыслом, чтобы разоблачить его притворство?

– А когда моя земная жизнь кончилась, – снова заговорила она, – что же я увидела? Парень, который обрек меня на страдания, из-за которого меня прокляли и некому было закрыть мне глаза, ни разу даже не вспомнил обо мне, не испытал ни малейшего сожаления.

По ее щекам побежали слезы. Лукасу пришлось собраться с силами, чтобы дальше выдерживать ее взгляд и не сказать, как он ее любил. Этого она знать не могла, потому что тогда была еще жива. Но она должна была знать, что он решился на этот сон только ради того, чтобы как-то поправить дело. Почему же она сейчас ведет себя так, словно ей это неизвестно?

– Никогда, – выговорила она, смахивая слезы, – и это мучает меня больше всего – никогда ты ни с кем не поговорил обо мне. Словно меня вовсе не было!

Он жаждал объяснить, почему в самом деле никому о ней не рассказывал, чтобы только прекратить эту пытку. Но сейчас на кону была не только его жизнь. Даже если он признается, что у него голова в порядке и он готов понести любое наказание, к какому бы она его ни приговорила, то она, несомненно, оставит у себя в заложниках Джуди и Алекса, чтобы вынудить его сдержать слово. И чтобы не поддаться состраданию, он вспомнил, как муха лакомилась сердцем его зятя, потому что девушка, с которой его связывало лишь воспоминание о первой любви, не смогла прожить жизнь так, как ей хотелось, и решила, что ее страдания дали ей право причинять страдания другим.

– Ты обещала, – повторил он, раскачиваясь взад и вперед. – Ты обещала, – снова пробубнил он, не отводя взгляда и надеясь, что только так сумеет спасти Алекса, Джуди и самого себя. – Ты обещала! Девушка вздохнула.

– Кто трусом был, трусом и останется, – сказала она, теперь пытаясь разозлить его обидными словами, бросая вызов его мужскому самолюбию. – Отец позвал тебя, и ты сразу побежал за ним и юркнул в кроватку. А чтобы оправдаться в собственной трусости, принялся упрекать мать в том, что она прислала за тобой отца. Теперь ты прикрываешься слабоумием. Но я тебя вылечу.

Он покачнулся, словно сказанное ею больно его задело. Но к счастью, Зефира в этот миг раскрывала тетрадь, которая лежала перед ней, и не заметила промелькнувшую в его глазах боль.

– Начнем с начала, – сказала она.

Голова ее склонилась над тетрадью, и она стала медленно и старательно, как прилежная школьница, писать в ней, проговаривая вслух каждое слово:

– «Ночами она горько плачет, и некому ее утешить. Все ее любовники предавали ее и стали ее врагами».

Она остановилась.

– Слово «враги» пишется через «а»? – И задумчиво посмотрела в тетрадку, словно ожидая, что он подскажет. – Кажется, через «о», – решила она, нашаривая на столе ластик. А нашарив, словно ненароком столкнула его на пол. У Лукаса сжалось горло. Что она задумала?

Девушка вскинула глаза и отдала страшный приказ:

– Подними ластик.

В его груди вскипела ярость. Ему нужно было всего лишь броситься на нее и закрыть ей глаза. Но если он и вырвется из-под ее власти, то как это поможет Алексу и Джуди? И он снова сдержался и, так как его роль позволяла ему это, тупо переспросил:

– Ластик?

– То, что сейчас упало с парты! – крикнула она, нетерпеливо вскакивая. – Подними его.

– Нет. Мне нужна корзинка.

– Получишь корзинку, когда поднимешь ластик.

– Нет, сейчас. Ты обещала. Сейчас. Сейчас. Сейчас!

– В грядку его! – дико крикнула она, перекрывая его крик.

Четыре крепких руки схватили Лукаса и потащили прочь.