Текст книги "Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник)"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Он замолчал, снова промокнув лоб платком.

– Мистер Форд, его отец, произвел на меня впечатление человека огромных способностей. Типичный американский король торговли. Он на редкость откровенно поведал мне о своих домашних делах, касающихся его сына. Не могу в точности повторить его слов, но суть такова: до сегодняшнего дня мальчика воспитывала одна миссис Форд. Она – мистер Форд изложил это очень красноречиво и многословно – слишком снисходительна. И… э… в сущности, испортила сына. Что – вы, конечно, понимаете, это конфиденциально – и послужило истинной причиной их развода, который… э… к несчастью, случился. Мистер Форд считает школу – могу ли я так выразиться? – противоядием. Он желает, чтобы тут придерживались самой строгой дисциплины. Поэтому я жду от вас, мистер Бернс, чтобы вы твердо, но, разумеется, гуманно пресекали выходки нового ученика, как, например… э… курение. По дороге в школу он курил беспрерывно, и мне удалось убедить его, только применив силу. Конечно, сейчас, когда он уже фактически в школе и должен подчиняться нашей дисциплине…

– Да, именно, – вставил я.

– Вот и все, что я намеревался сказать. Возможно, будет лучше, если вы пойдете к нему прямо сейчас. Вы найдете его в кабинете.

Директор удалился, а я отправился в кабинет знакомиться с Золотцем.

Меня приветствовало облако табачного дыма, плывущего из-за спинки кресла. Войдя в комнату, я узрел пару башмаков, возложенных на каминную решетку. Шагнув вправо, я увидел мальчишку целиком.

Он разлегся в кресле, в мечтательной рассеянности, устремив глаза в потолок. Когда я подошел к нему, Огден затянулся сигаретой, повел на меня глазом, снова отвел взгляд и выпустил новое облако дыма. Я его не заинтересовал.

Возможно, меня укололо такое безразличие, и потому я отнесся к мальчику предубежденно. Но, в общем, он показался мне юнцом на редкость непривлекательным. Тот портрет еще польстил ему. У него было толстое тело, круглая омерзительная физиономия с тусклыми оловянными глазами и брюзгливо обвисшим ртом. В общем, туша, пресытившаяся жизнью.

Склонен предположить, как выразился бы мистер Эбни, заговорил я с ним резче и решительнее, чем говорил директор. Меня выводило из себя его чванливое безразличие.

– А ну-ка выброси сигарету! – приказал я.

К моему изумлению, повиновался он мгновенно. Я уже начал подумывать, не слишком ли я с ним резок – он, как ни странно, производил на меня впечатление взрослого человека, но тут Огден извлек из кармана серебряный портсигар и открыл его. Тогда я и разглядел, что выбросил он на каминную решетку сгоревший почти дотла окурок.

Забрав у него из рук портсигар, я бросил его на стол. Только тут мальчишка впервые по-настоящему заметил мое присутствие.

– Ну и наглец же вы! – обронил он.

Огден словно бы торопился продемонстрировать самые различные свои особенности. Такие фразочки, как я понял, мистер Эбни и называл «выражаться странновато».

– Не хами! – одернул я.

Мы несколько секунд пристально рассматривали друг друга.

– Кто вы? – спросил Огден.

Я назвался.

– А чего сюда ввалились? Чего пристаете?

– Мне платят, чтобы я приставал. Это главная обязанность учителя.

– А, так вы учитель?

– Один из них. И между прочим, так, маленькая формальность – тебе полагается обращаться ко мне «сэр» во время наших оживленных бесед.

– Еще чего!

– Что, прости?

– Ступайте, гуляйте.

Видимо, он подразумевал, что рассмотрел мое предложение и сожалеет, но выполнить его не может.

– Разве ты не называл своего учителя «сэр», когда жил дома?

– Я? Не смешите! Так и мозоль на языке набьешь.

– Как я понимаю, ты не испытываешь чрезмерного уважения к тем, кто стоит выше тебя.

– Это вы про учителей, что ли? Нет, не испытываю.

– Ты употребляешь множественное число. У тебя и до мистера Бростера был учитель?

Он расхохотался:

– Да десяток миллионов!

– Бедняги! – искренне посочувствовал я. – И что с ними приключилось? Совершили харакири?

– Еще чего! Уволились. Не их вина. Я – крепкий орешек. Глядите тоже не забывайте.

Он потянулся к портсигару. Я быстро сунул его себе в карман.

– Ой, надоело! – буркнул мальчишка.

– Взаимно.

– Вы что ж думаете, можете важничать и ко мне цепляться?

– Ты точно определил мою работу.

– Ну, прям! Все я слыхал про это ваше заведение. Мне пустозвон ваш все в поезде разболтал.

Как я понял, подразумевал он мистера Арнольда Эбни и посчитал определение довольно удачным.

– Босс тут он, и только ему позволено бить учеников. Троньте только, и сразу вылетите с работы. А босс ни в жизнь не станет, потому как папа платит ему двойную плату, и он боится – аж жуть, – не дай Бог, какая заварушка закрутится.

– Ты тонко уловил ситуацию.

– Да уж, верно.

Я смотрел на него. Огден сидел, все так же развалясь в кресле.

– А ты забавный, – заметил я.

Огден чуть подобрался, разозлившись. Маленькие глазки засверкали.

– Послушайте, вы прям нарываетесь на неприятности. Нахальный до того! Что вы о себе воображаете? Кто вы такой?

– Я – твой ангел-хранитель. Я тот, кто возьмет тебя в руки и сотворит из тебя солнечный лучик. Мне такие, как ты, известны вдоль и поперек. Я бывал в Америке и изучил подобный типаж на вашем родном асфальте. Вы, перекормленные миллионерские детки, все одинаковы. Если папочка не впихнет вас в офис, прежде чем вы из коротких штанишек вырастете, вы становитесь пустельгами. Думаете, будто вы на свете одни-разъединственные, пока кто-то не покажет, что это не совсем так. Тогда вам приходится мириться с тем, что свалится на вас, – и с хорошим, и с дурным.

Огден порывался было перебить меня, но меня уже понесло, я увлекся своей излюбленной темой, которую изучал и над которой размышлял с того самого вечера, когда мне всучили то письмо в клубе.

– Знал я одного человека. Начинал он в точности, как ты. У него было полно денег, он никогда не работал и привык воображать себя принцем. Что же с ним случилось?

Огден зевнул.

– Боюсь, я тебе наскучил.

– Да чего там, валяйте, – разрешил Золотце. – Развлекайтесь себе!

– Ну, это история долгая, так что не стану тебя утомлять. Но мораль та, что мальчика, на которого сваливаются большие деньги, следует взять в ежовые рукавицы и вбить в него побольше здравого смысла, пока он еще маленький.

– Болтаете много, – потянулся Огден. – Как это, интересно, вы возьмете меня в рукавицы?

Я задумчиво окинул его взглядом.

– Что ж, все должно иметь начало. Мне кажется, сейчас тебе больше всего необходимы физические упражнения. Будем бегать с тобой каждый день. В конце недели ты себя не узнаешь.

– Эй, эй, если воображаете, будто заставите меня бегать…

– Когда я схвачу тебя за ручонку и побегу, то очень скоро ты обнаружишь, что тоже бежишь. А спустя долгие годы, когда выиграешь марафон на Олимпийских играх, ты придешь ко мне со слезами на глазах и скажешь…

– Тьфу, вот еще слюнтяйство!

– И я не удивлюсь. – Я посмотрел на часы. – А сейчас, между тем, тебе пора спать. Пришел положенный час.

Огден вытаращился на меня:

– Спать?!

– Да.

Его до того это насмешило, что он даже не разозлился.

– Слушайте, во сколько, вы думаете, я обычно ложусь?

– Я знаю, во сколько ты будешь ложиться здесь. В девять часов.

Словно в подтверждение моих слов, дверь открылась и вошла миссис Эттвэлл, домоправительница.

– Думаю, мистер Бернс, ему пора ложиться.

– Я и сам, миссис Эттвэлл, только что говорил то же самое.

– Да вы тут все спятили! – вскинулся Золотце. – Какое там спать!

Миссис Эттвэлл в отчаянии повернулась ко мне:

– Никогда не видела такого мальчика.

Весь механизм школы держался на определенных правилах. Любой сбой – и авторитет власти пошатнется, и восстановить его потом крайне трудно. Ситуация, показалось мне, взывает к действиям.

Наклонившись, я, будто устрицу из раковины, выдрал Золотце из кресла и потащил к двери. Тот визжал беспрерывно. Лягнул меня в живот, а потом в коленку, не переставая пронзительно верещать. И верещал всю дорогу наверх. Визжал он и когда мы добрались до его комнаты.

Полчаса спустя я сидел, задумчиво покуривая, в кабинете. Сообщения с места боевых действий информировали об угрюмой и, возможно, лишь временной покорности судьбе со стороны врага. Огден лежал в постели, нехотя решив подчиниться обстоятельствам. Среди старших членов колонии царила атмосфера едва сдерживаемого ликования.

Мистер Эбни держался дружелюбно, а миссис Эттвэлл открыто поздравляла меня. Я стал героем дня.

Но ликовал ли я сам? Нет, я призадумался. На моем пути возникли непредвиденные сложности. До сего момента я рассматривал похищение как нечто абстрактное. Не учитывая личность. Если у меня и рисовалась какая-то картинка в воображении, то лишь самая благостная: я крадучись ухожу в ночь со смирным ребенком, его маленькая ручка доверчиво покоится в моей. Теперь я видел и слышал Огдена Форда и вывел, что если кому-то вздумается похитить его тишком, то смельчаку потребуется немалая доза хлороформа.

Ситуация вырисовывалась крайне затруднительная.

Глава III

Я никогда не вел дневника, и мне трудно пересказывать события в хронологическом порядке, расставлять мелкие происшествия в надлежащей последовательности. Пишу я, полагаясь лишь на свою несовершенную память. Дело осложняется еще и тем, что первые дни моего временного пребывания в «Сэнстед-Хаусе» сливаются в одно расплывчатое пятно, путаный хаос, как на полотне футуриста. Проступают случайные фигурки мальчиков – мальчики работают, мальчики едят, мальчики играют в футбол, мальчики перешептываются, задают вопросы, хлопают дверьми, топочут по лестнице и носятся по коридорам. Окутана вся картина сложным запахом – ростбиф вперемешку с чернилами и мелом, да еще специфический душок классной комнаты, не похожий ни на какой другой запах на свете.

Но выстроить происшествия в ряд я не могу. Я вижу, как мистер Эбни, наморщив лоб, с отвисшей челюстью пытается отлепить Огдена от полувыкуренной сигареты. Слышу голос Глоссопа, разозленного до безумия, рычащего на хихикающий класс. Мелькают десятки других разрозненных картинок, но я не в состоянии разместить их по порядку. Хотя, возможно, последовательность не особо и важна. Моя история рассказывает о событиях, выходящих за пределы обычной школьной жизни. К примеру, повествование мало касается войны между Золотцем и Властью. Это уже тема для эпопеи, она лежит за рамками главного сюжета, и за нее я не берусь. Рассказ о постепенном укрощении Огдена, о хаосе, какой принесло его появление, пока мы не научились с ним справляться, превратил бы эту историю в трактат о воспитании. Достаточно упомянуть, что процесс формирования его характера и изгнание дьявола, овладевшего им, протекали очень и очень медленно.

Именно Огден внедрил в школе моду жевать табак с разрушительными последствиями для аристократических интерьеров лордов Гартриджа и Уиндхолла, а также достопочтенных Эдвина Беллами и Хилдербра Кейна. Хитроумные азартные игры на деньги, которым Огден научил других, молниеносно подрывали моральные устои двадцати четырех невинных английских школьников; на одну игру нечаянно наткнулся Глоссоп. А однажды, когда мистер Эбни, не выдержав, нанес Огдену четыре слабеньких удара, тот облегчил душу, поднявшись наверх и расколотив окна во всех спальнях.

Была у нас, конечно, пара трудных питомцев. Политика благожелательной терпимости способствовала этому. Но сравниться с Огденом не мог никто.

Как я уже упомянул, мне трудно располагать мелкие события в должном порядке. Однако три я выделю особо. Их я назову – «Дело незнакомого американца», «Приключения бегущего дворецкого» и «Эпизод с добродушным гостем».

Опишу каждый по отдельности, в том порядке, как они случились.

В «Сэнстед-Хаусе» было заведено, что каждому учителю каждую неделю полагались свободные полдня. Не очень щедро; в большинстве школ, я думаю, выходных побольше. Но взгляды у мистера Эбни специфические, так что мы с Глоссопом были ограничены в отдыхе.

Моим днем была среда. В ту среду, о какой я пишу, я отправился в деревню, намереваясь поиграть в бильярд в местной гостинице. Ни в «Сэнстед-Хаусе», ни в его окрестностях столичных развлечений не наблюдалось, и бильярд в «Перьях» составлял для жаждущих таковых весь верх веселья.

В «Перьях» существовал местный этикет игры. Вы играли с маркером партию, а потом вели его в бар и выставляли выпивку. Подняв бокал, он провозглашал: «Ваше здоровье, сэр», – и залпом осушал его.

После чего вы, если желали, могли продолжать игру или отправляться домой, как уж вам заблагорассудится.

В баре, когда мы вошли туда, находился всего один посетитель, и, едва взглянув на него, я понял, что трезвостью он похвастать не может. Полулежа в кресле, закинув ноги на стол, он тягуче выводил:

 
А мне плевать, будь он сам король,
Пса пинать никому не позволю-ю-ю…
 

Выпивоха был плотно сбит, чисто выбрит, с перебитым носом. Мягкая фетровая шляпа съезжала чуть ли не на самый нос, а мускулистое тело упаковано в костюм, купленный по каталогу «Товары – почтой». И внешность его, и акцент кричали: «Американец из Нью-Йорка», мало того, из восточного района. Каким чудом его занесло в Сэнстед, было выше моего разумения.

Едва мы уселись, как американец, выдравшись из кресла, нетвердой походкой вышел. Я видел, как он прошагал мимо окна, и его заявление, что ни одной, даже коронованной особе непозволительно обижать его пса, слабо доносилось до моих ушей, пока он удалялся по улице.

– Уж эти мне американцы! – неодобрительно высказалась мисс Бенджэфилд, статная рослая барменша. – Все на один лад!

Мисс Бенджэфилд я никогда не противоречил – с тем же успехом можно затевать спор со статуей Свободы, так что и сейчас просто сочувственно вздохнул.

– А вот интересно, зачем он сюда пожаловал?

Мне подумалось, что и я не прочь бы узнать это. Не прошло и тридцати часов, как мое любопытство было удовлетворено.

Я подставляюсь под обвинение в непроходимой тупости, на какую даже и доктор Ватсон презрительно бы усмехнулся, когда признаюсь, что всю обратную дорогу ломал себе голову над загадкой, но я ни до чего определенного так и не додумался. Усиленное выполнение обязанностей учителя притупило мою сообразительность, и у меня и мысли не мелькнуло, что именно присутствие Золотца в «Сэнстед-Хаусе» может служить причиной тому, что незнакомые американцы шныряют по деревне.

Вот мы и подошли к поразительному поступку дворецкого.

Все произошло тем же вечером.

Обратно я отправился не поздно, но короткий январский день уже померк, а когда я вошел в ворота школы и зашагал по подъездной дороге, уже совсем стемнело. Дорога эта, покрытая гравием, тянется почти на двести ярдов и обсажена по обе стороны соснами и рододендронами. Шагал я резво, так как начало подмораживать, и уже увидел сквозь деревья свет в окнах, когда до моих ушей донесся быстрый топот.

Я приостановился. Топот стал громче. Видимо, бежали двое. Один – коротким быстрым шагом, у другого, впереди, шаг был размашистее.

Инстинктивно я отступил в сторонку. В следующую же минуту, гулко стуча по замерзшему гравию, мимо меня пробежал первый. Тут же раздался резкий треск, и что-то пронзительно пропищало в темноте, словно огромный комар.

Это оказало на бегуна мгновенный эффект. Тормознув на полном ходу, он нырнул в кусты. На дерне его топот отдавался слабо. Все произошло в секунды, я так и стоял, застыв на месте, когда услышал, что приближается второй. Очевидно, от погони он отказался, потому что шел совсем медленно. В нескольких шагах от меня он остановился, и я услышал, как он ругается себе под нос.

– Кто здесь? – резко выкрикнул я. Треск пистолета взвинтил меня. Жизнь у меня размеренная, благополучная, в ней нет револьверных выстрелов, и я вознегодовал против их внезапного вторжения.

Со злорадным удовлетворением я увидел, что и я напугал неизвестного не меньше, чем он меня. Повернувшись ко мне, он чуть не подпрыгнул, и у меня вдруг мелькнуло, что разумнее поскорее назваться и поднять руки. По-видимому, я ненароком вторгся в самую гущу чьей-то ссоры, один из участников которой – тот, кто стоял в двух шагах от меня с заряженным пистолетом, – был крайне импульсивен: такие сначала стреляют, а уж потом выясняют, что к чему.

– Я мистер Бернс. Учитель. А вы кто?

– Мистер Бернс?

Несомненно, этот сочный голос был мне знаком.

– Уайт? – неуверенно спросил я.

– Да, сэр.

– Что вы тут делаете? Вы что, с ума сошли? Кто тот человек?

– Хотел бы я и сам знать, сэр. Какой-то сомнительный субъект. Я наткнулся на него за домом, он шнырял там очень подозрительно. Потом кинулся удирать, а я погнался за ним.

Моя спокойная натура была шокирована.

– Нельзя же стрелять в людей только из-за того, что они ходят за домом. Может, это торговец.

– Вряд ли, сэр.

– Если уж на то пошло, я тоже сомневаюсь. Вел он себя не как торговец. Но все-таки…

– Сэр, я вас понял. Я хотел только напугать его.

– Вам это удалось. Он влетел в кусты, точно пушечное ядро.

Я услышал, как дворецкий фыркнул, сдерживая смех.

– Да, малость его припугнул, сэр.

– Надо позвонить в полицейский участок. Вы сумеете его описать?

– Вряд ли, сэр. Было очень темно. И, если позволите мне высказаться, полиции лучше не сообщать. У меня очень невысокое мнение о здешних констеблях.

– Не можем же мы допустить, чтобы посторонние рыскали у нас…

– С вашего разрешения, сэр, лучше пусть рыскают. Иначе их не поймать.

– Если вы считаете, что такое повторится, я должен сообщить мистеру Эбни.

– Извините, сэр, но не стоит. Он человек нервный, это его только встревожит.

Тут меня неожиданно стукнуло, что, увлекшись таинственным беглецом, я упустил из виду самое примечательное. Откуда у Уайта вообще взялся пистолет? Мне встречалось немало дворецких, проводивших свободное время самым экстравагантным образом – один играл на скрипке, другой проповедовал социализм в Гайд-парке. Но мне еще ни разу не встречался ни один, который развлекался бы пальбой из револьвера.

– А откуда у вас взялся револьвер?

– Сэр, могу я попросить вас сохранить все в тайне? – наконец проговорил он.

– Что именно?

– Я – сыщик.

– Что!

– От Пинкертона, сэр.

Я испытывал чувства человека, увидевшего на хрупком льду табличку «Опасно». Если бы не эта информация, кто знает, какой опрометчивый поступок я совершил бы, поддавшись впечатлению, что Золотце не охраняют? Одновременно пришла мысль, что если раньше все было сложно, то теперь, в свете этого открытия, усложнилось во много раз. Похищение Огдена никогда не представлялось мне легким, а теперь стало во сто крат труднее.

У меня хватило смекалки изобразить изумление. Наивный учитель, сраженный новостью, получился довольно удачно, во всяком случае, Уайт пустился в объяснения:

– Меня нанял мистер Элмер Форд охранять его сына. За мальчиком, мистер Бернс, охотятся несколько человек. Что вполне естественно: он трофей недурственный. Если его похитят, мистеру Форду придется выложить немалые денежки. Поэтому вполне логично, что он принимает меры предосторожности.

– А мистеру Эбни известно, кто вы?

– Нет, сэр. Мистер Эбни уверен, что я обычный дворецкий. Узнали только вы. И вам-то я открылся только оттого, что вы случайно застигли меня в странной ситуации. Вы сохраните все в тайне, сэр? Не стоит об этом распространяться. Такие вещи делаются втихую. Для школы невыгодно, если мое присутствие здесь раскроется. Другим родителям такое совсем не понравится. Они тут же решат, что и их сыновьям грозит опасность. Они забеспокоятся. Так что попросту забудьте о том, что я рассказал вам, мистер Бернс…

Я заверил его, что – тут же и навсегда, но я лгал. Я не собирался забывать, что за Золотцем, кроме меня, наблюдает и другой зоркий глаз.

Третье, и последнее, событие в этой цепи – «Добродушный гость» – случилось на следующий день. Расскажу о нем коротко. Неожиданно в школу явился хорошо одетый человек, назвавшийся Артуром Гордоном из Филадельфии. Он извинился, что не предупредил о своем визите заранее, но объяснил, что в Англии совсем недолго. Он присматривает школу для сына своей сестры, и при случайной встрече в Лондоне мистер Элмер Форд, его деловой знакомый, порекомендовал ему мистера Эбни. Вел себя мистер Гордон с крайней приятностью. Веселый, добродушный, он шутил с мистером Эбни, посмеивался с мальчиками, потыкал Золотце в ребра, к крайнему неудовольствию этого перекормленного юнца, бегло осмотрел дом, мимоходом заглянув и в спальню Огдена – для того, объяснил он мистеру Эбни, чтобы подробно рассказать мистеру Форду, как его сыну и наследнику живется, – и отбыл, искрясь добродушием. Все остались в полном восторге от обаятельного гостя. Напоследок он заверил, что школа прекрасная и он узнал все, что хотел узнать.

Как выяснилось в тот же самый вечер, то была полнейшая и бесхитростная правда.