Текст книги "Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник)"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

С такими мыслями я ответил Сэму любезно, но твердо:

– Мне жаль, что я так у них непопулярен, но все равно… – И я указал на дверь.

Эмоции, требовавшие выражения в словах, вскипели в Макгиннисе. Он с рычанием прыгнул вперед, но тут же отступил, увидев мой верный пистолет.

– А ну-ка! Слушай, ты! Ты будешь…

Сэм-миротворец потянул его за локоть:

– Угомонись, Бак! Шагаем быстро.

Бак заколебался было, но все-таки позволил увести себя. Мы вышли из классной комнаты в том же порядке, как вошли.

Восклицание на лестнице заставило меня оглянуться. Над перилами наклонилась Одри. Лицо ее было в тени, но по голосу я понял, что наша маленькая процессия поразила ее, чему ничуть не удивился. Бак субъектом был живописным, а его привычка бурчать на ходу под нос весьма настораживала посторонних.

– Добрый вечер, миссис Шеридан, – вкрадчиво поздоровался Сэм.

Одри не ответила. Она не могла оторвать взгляда от Бака.

Я распахнул парадную дверь, и они вышли. Автомобиль по-прежнему урчал мотором на подъездной дороге. Пистолет Бака исчез. Наверное, его подобрал шофер. Предположение подтвердилось несколько секунд спустя. Не успела машина тронуться, как раздался сухой треск и в стену справа от двери вонзилась пуля. Я мигом скакнул в холл, чуть ли не перекувыркнувшись в воздухе. Хотя я и был готов к насилию и стрельбе, именно в этот момент я совсем не ждал выстрела и неприятно удивился. Захлопнув дверь, я запер ее на засов. С крайним раздражением я обнаружил, что у меня дрожат пальцы.

Одри уже спустилась и стояла рядом со мной.

– Вот, выстрелили в меня, – пожаловался я.

При свете коридорной лампы я увидел, что Одри совсем бледная.

– Но промахнулись на милю. – Нервы мои все еще ходили ходуном, и говорил я отрывисто. – Не бойся.

– Я не… не испугалась, – неубедительно заверила она.

– А я – очень. – У меня тон был очень даже убедительный. – Так все внезапно. К такому следует привыкать постепенно. В следующий раз буду настороже.

Я направился к лестнице.

– Куда ты?

– Звонить в полицию.

– Питер…

– Да?

– Это был тот… тот человек?

– Да, это был Бак Макгиннис. Они с Сэмом стали партнерами.

Одри колебалась.

– Прости, – наконец сказала она.

Я был уже на середине лестницы. Остановившись, я оглянулся через перила.

– За что?

– Я тебе днем не поверила.

– Да ничего. – Я старался напустить безразличие, потому что опасался, как бы не подкралась коварная дружба. Загнав себя на позиции безразличной враждебности, я предугадывал наступление прежнего хаоса, если позволю себе расслабиться. Подойдя к телефону, я снял трубку.

Деревенских телефонисток отличает некоторая неторопливость, и то, что меня не сразу спросили, какой номер мне нужен, поначалу не встревожило меня. Подозрение закралось, я думаю, после того, как осталось без ответа третье «алло». Промедления случались и прежде, но таких долгих не бывало.

Я ждал не меньше двух минут, но наконец понял правду. Бросив трубку, я обессиленно прислонился к стене и постоял с минуту, ошеломленный. Меня точно стукнули по голове. Даже думать я был не в состоянии, и наконец, немного опомнившись, расслышал голос Одри:

– Что такое? Они что, не отвечают?

Любопытно, как реагирует ум, когда стараешься ради кого-то. Если бы нужно было заботиться только о себе, мне потребовалось бы гораздо больше времени, чтобы совладать с собой. Но необходимость спокойно сообщить правду и помочь выстоять ей укрепила меня. Я обнаружил, что вполне хладнокровно размышляю, как получше сообщить девушке о случившемся.

– Понимаешь… – начал я.

– Что? – быстро перебила она меня. – Ты не можешь добиться ответа?

Я помотал головой. Мы молча смотрели друг на друга. Одри быстрее меня сообразила, что произошло.

– Они перерезали провода?

Я опять поднял трубку и опять крикнул «алло». Ответа не последовало.

– Боюсь, что да.

Глава XV1

– Что будем делать? – спросила Одри.

Она смотрела на меня с надеждой, словно на кладезь мудрости.

Голос звучал ровно, страха в нем не слышалось. Женщины всегда сохраняют мужество, когда у них есть полное основание проявить слабость. Это частица их непредсказуемости. Сейчас определенно был тот самый случай. Дневной свет принесет нам помощь – вряд ли даже Бак решится вести осаду днем, когда ему может помешать тележка торговцев; но, пока темно, мы абсолютно отрезаны от мира.

Оборвалась наша единственная связь с цивилизацией. Даже будь вечер потише, все равно ни единого шанса, что шум нашей битвы достигнет ушей кого-то, кто может прийти на помощь. Как и сказал Сэм, энергия Бака, соединенная с его стратегией, – комбинация сокрушительная.

В широком смысле для осажденных открыты лишь два пути: оставаться на месте или удрать. Я обдумывал второй.

Вполне вероятно, что Сэм с напарником отбыли на машине за подкреплением, временно оставив горизонт чистым. В таком случае, сбежав немедленно, мы сумеем незаметно проскользнуть по территории школы и добраться в безопасности до деревни. В поддержку такой уловки говорило то, что в машине сидели только шофер и два посла. Остальная шайка ждет, по словам Сэма, в полной боевой готовности, на случай если мы не придем к соглашению. Ждут они где-то в штаб-квартире Бака, а она располагается скорее всего в каком-то коттедже на дороге. Пожалуй, до начала атаки нам удастся удрать.

– Огден в постели? – спросил я.

– Да.

– Пожалуйста, сбегай, разбуди его и приведи сюда как можно скорее.

Я напряженно вглядывался в окно, но различить что-то было невозможно. Дождь лил как из ведра. Будь даже на подъездной дороге толпа людей, они все равно остались бы для меня невидимы.

Скоро вернулась Одри, за ней плелся Огден. Он зевал во весь рот, скорбно, как и положено страдальцу, которого растолкали от крепкого сна.

– Ну, что еще?

– Послушай, – начал я, – Бак Макгиннис и Ловкач Фишер пришли за тобой. Они сейчас рядом с домом. Не пугайся.

Он насмешливо фыркнул:

– Это мне, что ль, пугаться? Меня они не тронут. А откуда вы знаете, что это они?

– Оба только что заходили ко мне. Человек, который называл себя Уайтом, на самом деле Сэм Фишер. Он весь семестр ждал случая похитить тебя.

– Уайт! Так он и есть – Сэм Фишер? – Огден восхищенно поцокал. – Слушайте-ка, во молоток!

– Они отправились за остальной шайкой.

– А чего вы копов не вызвали?

– Похитители перерезали телефонный провод.

Мальчишку это только позабавило и восхитило. Он широко ухмылялся, маленький негодяй.

– Точно, молоток! – повторил Огден. – Вот уж ловкач! На этот раз он меня похитит. Держу пари на никель, победит он!

Меня его реакция злила. Он, причина всех треволнений, воспринимает все как спортивное состязание, устроенное ради его потехи! Что бы ни случилось со мной, ему ничего не грозит, но это меня мало утешало. Считай я, что мы друзья по несчастью, то смотрел бы на толстого паршивца дружелюбнее. Но теперь я едва удерживался, чтобы его не стукнуть.

– Если уходить, то лучше не терять времени, – подсказала Одри.

– Думаю, попробовать стоит.

– Что такое? – всполошился Золотце. – Куда еще уходить?

– Мы хотим выбраться через черный ход и попытаться ускользнуть в деревню.

Комментарий Золотца был короткий и деловитый. Он не стал смущать меня похвалами моему стратегическому гению.

– Что за идиотство! В такой-то дождина? Нет уж, сэр.

От этого нового осложнения я взорвался. При планировании маневров я принимал как само собой разумеющееся, что участвовать Огден станет послушно и охотно. Теперь я смотрел на него как на лишний багаж, обузу для отступающей армии. Вдобавок, заметьте, еще и бунтовщика. Взяв мальчишку за шиворот, я как следует встряхнул его, дав выход своим чувствам. И оказалось, поступил умно. Такой довод он понял.

– Ой, да ладно! – буркнул он. – Как хотите. Пойдемте. Но, по мне, все равно это дурость несусветная!

Даже если бы ничего больше не случилось, хватило бы и отношения Золотца, чтобы погубить наше бегство. Важнее всего для победы даже самую слабенькую надежду воспринимать с энтузиазмом; Огден же с самого начала подрывал акцию унынием. Раздраженный, сонный, мальчишка ругательски ругал все кряду. Пока мы шли к задней двери, он не уставал сыпать оскорбительными замечаниями. Я едва угомонил его перед тем, как тихонько отодвинул засов на двери, но он уже столько наговорил, что пыл мой окончательно угас. Не знаю, какой эффект произвело бы на Наполеона, если бы его армия – скажем, перед Аустерлицем – называла его маневры «идиотизмом», а его самого «чурбаном» и «олухом». Черный ход «Сэнстед-Хауса» выходил на узкий, мощенный плитками двор, закрытый со всех сторон, кроме одной. Налево располагался сарайчик, где хранился уголь, – приземистое строение, похожее на амбар; направо – стена, возведенная по чистой прихоти архитектора. Никакой цели я так и не смог обнаружить, кроме той, что там устроился кошачий клуб.

Сегодня вечером, однако, я благодарил небо, что эта стена есть. Она послужит нам удобным прикрытием. Прячась за ней, мы сможем обогнуть угол сарайчика, потом войдем в конюшенный двор и, сделав крюк через футбольное поле, избежим захода на дорогу. Именно дорога, по моему мнению, представляла наиболее опасную зону.

Нытье Золотца, которого мне временно удалось утихомирить, возобновилось с новой силой, когда, врываясь в открытую дверь, нас стал поливать дождь. Что и говорить, не самый идеальный вечер для прогулок. В конце двора ветер задувал в простенок, узкий, как ущелье, с удвоенной силой. Местечко напоминало Пещеру Ветров под Ниагарским водопадом, и впечатление усиливалось из-за потоков воды, льющихся нам на голову. Золотцу все это показалось неприятным, о чем он, не таясь, и заявил.

Мне кое-как удалось вытолкнуть его под дождь, несмотря на все его протесты, и мы начали пробираться через двор. На полпути к первому важному пункту – углу сарая – я остановил экспедицию. Наступило минутное затишье, и я воспользовался случаем, чтобы прислушаться.

Откуда-то из-за стены, близко к дому, донесся приглушенный рокот автомобиля. Возвращалась осаждающая команда.

Терять времени было нельзя. Очевидно, возможность нашего побега еще не пришла в голову Сэму, не то он вряд ли оставил бы дверь без охраны. Но со своей обычной проницательностью он, несомненно, очень скоро исправит ошибку, так что свобода действий исчислялась буквально минутами. Стало быть, надо как можно скорее добраться до конюшенного двора. Как только мы окажемся там, считай, линию врага мы миновали.

Отвесив пинок Огдену, который выказывал склонность к беседам о погоде, я двинулся дальше, и мы благополучно добрались до угла сарайчика.

Теперь мы достигли в нашем походе по-настоящему опасной стадии. Достроив стену до этого угла, архитектор явно утомился. Стена внезапно оборвалась, предоставляя нам пересечь полдюжины ярдов по открытой площадке. Нас уже ничто не загораживало от посторонних взглядов. К тому же здесь закончилась и плитка двора, открытую площадку покрывал гравий. Значит, даже если нам удастся в темноте проскочить площадку незамеченными, есть риск, что нас услышат.

Подоспела минута для озарения, и я терпеливо дожидался его, когда случилось нечто, избавившее меня от проблем. Изнутри сарайчика послышался хруст угля, и через квадратное отверстие в стене, предназначенное для столь мирной цели, как вынимать мешки, выбрались двое. Щелкнул выстрел. С дороги послышался ответный крик. Мы очутились в ловушке.

Я недооценил Сэма. Он не упустил возможности побега через черный ход. В кризисные минуты исход дела решают случайности. Отверстие, через которое выпрыгнули эти двое, находилось едва ли в двух ярдах позади того места, где стояли мы. Выпрыгни они удачно да приземлись на ноги, то оказались бы рядом с нами, мы и шагу шагнуть не успели бы. Но фортуна распорядилась иначе: пылкое рвение перевесило осмотрительность, и первый из двух, задев ногой за деревянную стену, упал на четвереньки, а второй, не в силах притормозить, приземлился ему на спину и, судя по сдавленному воплю, лягнул его в лицо. Пока они падали, я сумел выстроить план и исполнить его.

– На конюшни!

Я прокричал это Одри, одновременно подхватив Золотце. Она поняла – ведь погубить нас могла бы и секунда, – вмиг нагнала меня, мы побежали по открытой площадке, и оказались в конюшне, прежде чем в темноте смутно замаячил первый из шайки. Половинка деревянных ворот была открыта, другая послужила нам прикрытием. Они стреляли на бегу, наугад, я думаю – было слишком темно и вряд ли они нас видели. Две пули вонзились в ворота, третья угодила в стенку над нашими головами и рикошетом улетела в ночь. Прежде чем они успели выстрелить снова, мы уже вбежали на конюшню и захлопнули за собой дверь. Опустив Золотце на пол, я стал быстро задвигать тяжелые засовы. По плитке прогрохотали шаги и смолкли у двери. Ударилось о створки тяжелое дерево, и наступила тишина. Первый раунд был окончен.

Конюшни эти, как и в большинстве английских деревенских домов, в пору расцвета «Сэнстед-Хауса» были его славой и гордостью. Какими бы недостатками ни грешили британские архитекторы той поры, при постройке конюшен они никогда не позволяли себе работать спустя рукава. Их строили крепкими, прочными, стены могли выдержать натиск непогоды, а заодно и людей, потому что Буны в те времена были крупными лошадниками; тогда люди с деньгами не разменивались по мелочам и благоразумно заботились, чтобы конюшня, где содержался фаворит, была настоящей крепостью. Стены толстенные, дверь прочная, окна забраны решетками. Лучше убежища мы вряд ли могли найти.

При мистере Эбни конюшни утратили свое первоначальное предназначение. Их разделили на три отсека солидными перегородками. Один превратился в спортзал, другой – в плотницкую мастерскую, а третий, в котором находились мы, остался конюшней, хотя ни одна лошадь и копытом сюда не ступала. Этот отсек наш слуга приспособил для чистки обуви, и кормушки, где когда-то хранился корм для лошадей, теперь были отданы под кисти, щетки и банки с ваксой. Туда, где когда-то звучало эхо фаворитских копыт, ставили велосипеды. Пошарив между щетками и банками, я нашел огарок свечи и запалил его. Я рисковал, конечно, но было необходимо осмотреть помещение. Никогда раньше я не давал себе труда осматривать конюшню, а мне требовалось изучить ее географию.

Вполне удовлетворенный увиденным, я задул свечу. Единственные два оконца очень маленькие, находятся высоко и забраны частой решеткой. Даже если враг и станет стрелять через них, мы сумеем укрыться в десятке дальних уголков. А что лучше всего, даже если дверь и падет под ударами нападавших, у нас остается вторая линия защиты – чердак. Туда надо забираться через люк, по лестнице, приставленной к задней стенке. Обстоятельства благоприятствовали нам, загнав нас в неприступное убежище.

После завершения осмотра до меня дошло, что Золотце все еще причитает и жалуется. Видимо, выстрелы подстегнули его нервные центры, потому что ленивое нытье, каким в более счастливые минуты он комментировал жизненные обстоятельства, сменилось резкой энергичной бранью:

– В жизни не видал такого дурацкого похищения! Что себе думают эти идиоты? Палят в нас! Пуля-то прошла в дюйме от моей головы. Могла ведь и убить меня! Черт, и вымок я насквозь! Точно простуду схвачу. Ну, точно. А все из-за вашей глупости. К чему было тащиться сюда? Чего дома не сиделось?

– В доме мы не продержались бы и пяти минут, – возразил я. – А здесь мы можем держать осаду.

– Да кому это нужно? Мне, что ли? Что за важность, если меня и похитят? Мне лично начхать. Вот как выйду сейчас через эту дверь, и пускай меня похищают! Так моему папочке и надо. Не будет отсылать меня из дома в разные там чертовы школы. Зачем ему это понадобилось? Мне и дома хорошо. Я…

Громкий стук в дверь перебил поток его красноречия. Антракт закончился, начался второй раунд.

Сейчас, когда я задул свечу, мрак в конюшне стоял непроглядный, а сочетание шума и темноты всегда действует на нервы. Оставайся я спокойным, я бы попросту наплевал на эти удары. Судя по шуму, били каким-то деревянным орудием, как выяснилось потом – молотком из плотницкой. Дверь осталась бы в целости и без моего вмешательства. Для необстрелянного новичка, однако, сохранять хладнокровное бездействие – наитруднейший подвиг. Шум меня раздражал, я преувеличивал его значимость. Мне казалось, этому немедля нужно положить конец.

Минутой раньше я посадил синяк на голень, стукнувшись о пустой упаковочный ящик, валявшийся вместе с другим хламом на конюшне. Теперь я ощупью нашел ящик и, бесшумно поставив под окно, залез на него и выглянул. Найдя задвижку у окна, я приподнял раму. Снаружи ничего не было видно, но стуки стали явственнее. Просунув руку через решетку, я наугад выстрелил. В практическом смысле поступок имел свои изъяны. Выстрелы и вблизи вряд ли угодили бы в невидимую цель. Но как символ они произвели изумительный эффект. Двор вдруг наполнился трассирующими пулями. Ударив о плитку двора, пули отскакивали, отбивая кирпичи у дальней стены, и, отрикошетив от нее, разлетались по всем направлениям. В общем, вели себя в манере, способной обескуражить самое мужественное сердце.

Осаждающая сторона не стала задерживаться, чтобы поспорить. Нападавшие бросились врассыпную. Я слышал, как цокают каблуки по всем направлениям компаса. Еще несколько секунд, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь шуршанием дождя. Второй раунд получился коротким, едва заслуживавшим названия раунда. Как и первый, закончился он целиком и полностью в нашу пользу.

Я спрыгнул с ящика, пыжась от гордости. У меня не было никакого опыта, и, однако, я провел бой как настоящий ветеран. Да, у меня есть полное право чувствовать себя победителем. Я снова зажег свечу и покровительственно улыбнулся гарнизону. Золотце, сидя на полу, слабо хватал ртом воздух. Он даже на минутку умолк. Одри в дальнем углу выглядела бледной, но спокойной. Ее поведение было безупречным. Держалась она со спокойным мужеством, завоевавшим мое восхищение. Она вела себя именно так, как и положено в критической ситуации. С таким храбрым, сверхкомпетентным командиром, как я, ей только и требовалось ждать и не мешаться под ногами.

– Я никого не ранил, – объявил я, – но противники разбежались, как кролики. Теперь они уже за пределами Хэмпшира.

И я снисходительно рассмеялся. Я мог позволить себе снисходительно посмеяться над врагом.

– А они вернутся?

– Возможно. В таком случае… – я пощупал левый карман куртки, – мне лучше приготовиться. – Я пощупал правый карман. – Н-да, приготовиться, – тупо повторил я. Меня прошиб липкий пот. Голос мой поник – ни в одном кармане не оказалось ни единого патрона, а я-то считал, что их полным-полно. В минуты крайнего волнения любой может оплошать. Я допустил промах: забыл свои боеприпасы.

2

Хотелось бы мне верить, что утаил я это открытие лишь из-за благородного желания избавить своих спутников от лишнего беспокойства. Но боюсь, что моя скрытность диктовалась иным – я содрогался от одной мысли, что Золотце прознает о моей слабоумной небрежности. Даже во времена опасности человек подвержен слабостям, и я знал, что не в силах выносить его комментариев. Если он уже позволял себе нотки раздражительности, то воображение никло, тщась представить, на какие вершины язвительности он воспарит, стоит мне открыть правду. Я постарался поправить ситуацию веселым оптимизмом.

– Они уже не вернутся, – убежденно заявил я, пытаясь поверить этому сам.

Золотце, как обычно, отпустил раздражающее замечание.

– Тогда давайте выбираться отсюда, – потребовал он. – Неохота мне торчать всю ночь в этом проклятом леднике. Я простужусь, у меня слабая грудь. Если вы так уверены, что спугнули их, давайте сматываться.

Заходить настолько далеко я не решался.

– Может, они где-то поблизости. Прячутся.

– Ну и что? Пускай похищают меня! Мне-то что!

– Думаю, все-таки лучше выждать, – заметила Одри.

– Конечно, – подхватил я. – Безумие выходить отсюда сейчас.

– Кхе-кхе-кхе, – жалостно покашлял Огден и с этой минуты не переставал надсадно кашлять.

Я, конечно, всерьез не надеялся, что моя демонстрация положила конец осаде. Я угадывал, что это всего лишь перерыв перед возобновлением вражеских действий. Я слишком хорошо знал целеустремленность Макгинниса, чтобы вообразить, будто он откажется от цели из-за нескольких выстрелов наугад. Впереди у него целая ночь, рано или поздно он вернется. Рассудил я верно. Нудно и томительно текли минуты, враг все не появлялся, но потом, карауля у окна, я услышал шаги, пересекающие двор, и тихие осторожные голоса. Сражение возобновлялось.

Яркий свет проник в окошко, отбросив широкий круг на потолок. Сообразить, что происходит, было нетрудно. Они сходили к автомобилю и притащили одну фару – коварный ход, в котором я угадал руку Сэма. Обезопасив таким образом опасное место, они с безудержной яростью возобновили атаку. Молоток заменили каким-то орудием поувесистее, железным на этот раз. Скорее всего разводным ключом от машины. Орудие грозное, даже крепкая дубовая дверь содрогалась под ударами. Полетели щепки, и я решил – пришло время отступить на вторую линию укреплений. Сколько выдержит дверь, сказать трудно, но я сомневался, что дольше нескольких секунд.

Я вновь зажег свечу, потушенную из соображений экономии, и, поймав взгляд Одри, дернул головой, показывая на лестницу.

– Пойдешь первой, – прошептал я.

Огден, пронаблюдав, как она исчезла в люке, с самым решительным видом повернулся ко мне:

– Если думаете, что заставите и меня подняться, то здорово промахнулись. Я останусь сидеть тут. Пускай ворвутся и забирают меня. Устал я от ваших глупостей.

На словесный спор времени не было. Схватив его в охапку (он лягался), я поволок его по лестнице и втолкнул в люк. Огден испустил свой фирменный заливистый визг. Это вдохновило нападавших, точно пение горна. С удвоенной силой посыпались на дверь удары.

Я взобрался по лестнице и сам опустил за собой крышку люка. Воздух на чердаке был душный и затхлый, пахло скошенным сеном. Не то местечко, какое человек выберет по доброй воле, чтобы посидеть и отдохнуть. Слышалось шуршание, по ветхому полу прошмыгнула крыса, Одри сдавленно вскрикнула, а Золотце с отвращением буркнул: «Тьфу, дрянь!» Какие бы достоинства ни имело это убежище в качестве крепости, мерзостным оно было, вне сомнений, дальше некуда.

Удары в дверь переросли в крещендо. Совсем скоро раздался треск, от которого сотрясся пол, на котором мы сидели, а наши соседи-крысы, точно обезумев, в страшном смятении, засновали взад-вперед. Сквозь многочисленные щели и трещины, проделанные временем в старых досках, просочился свет автомобильных фар. Почти посередине зияла большущая дыра, ставшая своего рода прожектором, что позволило нам в первый раз разглядеть место, где мы укрылись. Чердак был высокий, просторный. Крыша находилась футах в семи над нашими головами. Я мог бы выпрямиться во весь рост без всяких затруднений.

В действиях противника наступило затишье. Тайну нашего исчезновения враг разгадал быстро – почти немедленно лучи фары сдвинулись и заиграли на крышке люка. Я услышал, как кто-то взбирается по лестнице, крышка слабо заскрипела, когда ее толкнули. Я занял позицию рядом, готовый, если засов поддастся, защищаться как смогу рукояткой пистолета, моего единственного оружия. Но засов, хотя и ржавый, держался крепко, и человек опять спрыгнул на пол. До нас доносились только обрывки шепота и больше ничего.

Вдруг раздался голос Сэма:

– Мистер Бернс!

Молчанием ничего не выиграешь, и я откликнулся:

– Да?

– Может, хватит? Вы здорово нас погоняли за наши денежки, но вы же сами понимаете, теперь вы попались. Очень мне не по нутру, если тебя ранят. Спускайте малыша, и разбегаемся.

Сэм умолк.

– Ну? – наконец не выдержал он. – Чего не отвечаете?

– А я ответил.

– Да? Что-то не слыхал.

– Я улыбнулся.

– То есть ты намерен упорствовать? Не глупи, сынок. Парни и так уже злятся на тебя как звери. Чего ради наживать неприятности? Вы у нас в кармане. Понял я про этот твой пистолет. Я заподозрил, что произошло, и смотался в дом. Все правильно, патроны там. Забыл ты их прихватить. Так что, если собираешься блефовать и грозить пистолетом, – забудь!

Разоблачение вызвало эффект, какого я и опасался.

– Вот так тупизм! – едко воскликнул Огден. – Нет, надо было остаться в доме. Теперь-то вы согласны покончить с этой ерундой? Давайте спустимся и сдадимся. Отдохнем наконец спокойно. Я точно пневмонию заработаю.

– Вы совершенно правы, мистер Фишер, – откликнулся я. – Но не забудьте, пистолет у меня все-таки еще есть, пусть даже и без патронов. Первый, кто попытается подняться сюда, свалится с головной болью.

– Ай, сынок, не стал бы на это полагаться! Будь умником, а? Нам надоело ждать.

– Ничего, подождете.

В спор врезался голос Бака, бормоча что-то совершенно неразборчивое. Ясно было только – разъярен он донельзя.

– Ладно, – услышал я послушный возглас Сэма, а потом опять наступила тишина.

Я зорко следил за крышкой люка. Воодушевленный, я решил, что осаждавшие признали поражение.

Вряд ли Сэм и вправду так уж печется о моем благополучии, думал я, и ошибался – вскоре я убедился, что говорил он искренне. Положение наше, хотя я этого и не понимал, действительно было безнадежно по той простой причине, что, как почти у всех позиций, у нашей был не только передний край. Оценивая возможность атаки, я полагал, что последовать она может только снизу, совершенно упуская из виду, что у чердака имеется и крыша.

Услышав шарканье по черепице над моей головой, я обратил внимание на этот опасный пункт. Последовал грохот тяжелых ударов, и я понял, что Сэм сказал правду. Мы терпели поражение.

Меня слишком ошеломила внезапность атаки, и я был не в состоянии выстраивать никаких планов. Да и что я мог предпринять? Безоружный, беспомощный, я ждал неизбежного.

События разворачивались быстро. На деревянный пол сыпалась штукатурка. До меня смутно доносилось бормотание Золотца, но я не вслушивался.

В крыше появилась дыра, все расширяясь. Я слышал тяжелое кряхтенье человека, отдиравшего черепицу. Потом наступила кульминация, а за ней – разрядка, да так стремительно, что они, в сущности, произошли одновременно. Я увидел, как атакующий на крыше осторожно приладился к дыре, сгорбившись, точно обезьяна, и в следующий момент прыгнул. Когда его ноги коснулись пола, раздался оглушительный треск, взметнулось облако пыли, и он исчез.

Подо мной изношенные доски прогибались, а под его напором рухнули. Засиял широким озером посреди пола свет лампы, прежде лишь узкими лучиками просачивавшийся сквозь щели.

В конюшне поднялась суматоха. Герой несчастья душераздирающе стонал, на что у него явно имелись веские причины: я не знал масштабов его увечий, но с такой высоты человек не грохается безнаказанно. И тут грянуло новое странное происшествие этого вечера. Я уже какое-то время не уделял Огдену должного внимания: меня отвлекали другие, более насущные проблемы. А потому его поступок оказался для меня полнейшим и сокрушительным сюрпризом.

Я осторожно продвигался к рваной дыре в надежде увидеть, что творится внизу, когда позади меня, совсем рядом, завизжал Золотце: «Это я, Огден Форд! Я прыгаю!» – и без дальнейших предупреждений перевалился через край.

Манну, упавшую с небес в пустыне, вряд ли встретили так радостно. Воздух зазвенел от восторженных воплей. Кто-то чересчур пылко выплеснул восторг, разрядив в потолок пистолет, к моей крайней тревоге: место, выбранное мишенью, находилось всего в футе от моих ног. Потом похитители всей гурьбой двинулись к выходу, по-прежнему радостно гомоня. Сражение было закончено.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я сумел что-то сказать. Может, несколько минут. Я застыл, как в столбняке, ошеломленный быстротой, с какой разыгрались финальные этапы драмы. Уделяй я Золотцу больше внимания, я бы догадался, что тот только и поджидает удобного случая; но мне такая вероятность и в голову не приходила. Теперь меня просто оглоушило.

Вдалеке послышался шум отъезжающего автомобиля. От рокота мотора я очнулся.

– Что ж, можно и уходить, – тускло проговорил я, зажег свечу и поднял ее. Одри стояла у стены с бледным, застывшим лицом. Подняв крышку люка, я спустился вслед за ней по лестнице. Дождь прекратился, высыпали звезды. После духоты чердака свежий влажный воздух показался упоительным. На минутку мы приостановились, зачарованные покоем и мирной тишиной ночи. Тут, совершенно неожиданно, Одри разрыдалась. Я растерялся. Никогда прежде я не видел ее в слезах. Раньше Одри встречала удары судьбы со стоическим безразличием, которое то привлекало, то отталкивало меня в зависимости от настроения. Я воспринимал это ее качество и как отвагу, и как бесчувственность. В прежние дни такое поведение немало способствовало барьеру между нами. Девушка казалась мне отстраненной, к ней невозможно было приблизиться. Наверное, подсознательно подобный стоицизм оскорблял мой эгоизм – значит, в минуты трудностей она может выстоять и без моей поддержки.

И вот барьер упал. От прежней независимости, почти агрессивности не осталось и следа. Мне открылась новая Одри. Она беспомощно рыдала, безвольно опустив руки, глаза пусто смотрели в пространство. Такая вся беззащитная, такая сломленная; вид ее резанул меня как ножом.

– Одри…

Ночь была очень тихой. В лужицах между выщербленными плитками поблескивали звезды. Тишину нарушало только размеренное капанье воды с деревьев.

Огромная волна нежности смыла в моей душе все, кроме Одри. Внезапно рухнули все преграды, которые с того вечера, когда наши жизни столкнулись вновь после пяти долгих лет, сдерживали меня, душили, затыкали мне рот. Я забыл Синтию, свои обещания, все на свете.

– Одри!

Девушка очутилась в моих объятиях, прильнула ко мне, тихонько повторяя мое имя. Темнота облаком окутывала нас. А потом, выскользнув из моих объятий, Одри исчезла.