Текст книги "Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник)"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава XVIII

– Ну никаких манер, – сокрушалась миссис Дрэссилис. – Абсолютно. Я всегда это говорила.

Тон у нее был горький. Оскорбленным взглядом она провожала уезжавшую машину.

На повороте Сэм, обернувшись, помахал на прощанье. Мистер и миссис Форд, сидевшие рядышком, оглянуться и не подумали. Миссис Дрэссилис негодующе фыркнула:

– Миссис Форд – подруга Синтии. Это Синтия попросила меня поехать сюда с ней и встретиться с вами. Но поехала я все-таки ради миссис Форд. И вот без слова извинения она бросает меня посреди дороги! Никаких манер!

Я не кинулся защищать отсутствующую. Вердикт миссис Дрэссилис совпадал и с моим.

– А Синтия вернулась в Англию? – сменил я тему.

– Яхта приплыла вчера. Питер, я должна поговорить с вами о крайне важном деле. – Она бросила взгляд на Джарвиса, откинувшегося на сиденье с видом, свойственным всем шоферам, сидящим без дела. – Давайте пройдемся.

Я помог ей выбраться из машины, и мы молча пошли по дороге. Спутница моя едва скрывала волнение, интригуя меня. Присутствовала и уклончивость, пробудившая с новой силой всю мою неприязнь. Я не мог себе представить, ради чего она прикатила издалека и что намеревается сказать мне.

– Как вы тут очутились? – спросила она. – Когда Синтия сказала мне, что вы здесь, я едва ей поверила. Почему вы вдруг превратились в учителя? Ничего не понимаю!

– Зачем вы хотели повидать меня?

Она замялась. Ей всегда было трудно изъясняться прямо, а сейчас, явно приходилось прилагать совсем уж неимоверные усилия. В следующую минуту она двинулась очень и очень кружным путем, петляя глухими закоулками.

– Я знаю вас уже столько лет. Никем я так не восхищалась. Вы такой великодушный, настоящий Дон Кихот. Таких мужчин мало на свете. Всегда о других печетесь! Вы без колебаний откажетесь от чего угодно, если увидите, что это нужно другому. Я восхищаюсь вами. Так мало молодых людей, которые считаются не только с собой!

Она приостановилась набрать воздуха, а может, свежих мыслей, и я, воспользовавшись затишьем в ливне комплиментов, снова спросил:

– Зачем все-таки вам потребовалось встретиться со мной?

– Из-за Синтии. Она меня попросила.

– О-о!

– Вы получили от нее весточку?

– Да.

– Вчера вечером, когда она вернулась, она рассказала мне про свое письмо и показала ваш ответ. Вы, Питер, написали ей дивное письмо. Я просто расплакалась, когда читала. И Синтия, я думаю, плакала. Конечно, для девушки с ее характером письмо решило все. Она такая преданная, моя дорогая девочка.

– Не понимаю.

Как сказал бы Сэм, она вроде как и говорила, слова вылетали у нее изо рта, но смысл их от меня ускользал.

– Уж раз она дала обещание, ничто не побудит ее его нарушить, каковы бы ни были ее чувства. Она такая верная. Такая стойкая.

– Вы не могли бы выражаться яснее? – резко перебил я. – Что-то никак не пойму. При чем тут верность? Не понимаю…

Но выманить ее из закоулков оказалось непросто. Выбрав маршрут, она твердо намеревалась пройти его до конца, пренебрегая прямым коротким путем.

– Для Синтии, как я и сказала, ваше письмо стало решающим. Она поняла, что вопрос решен бесповоротно. Это так красиво с ее стороны. Но я ее мать, и мой долг не сдаваться. Не принимать ситуацию как неизбежную, если я могу хоть чем-то помочь ее счастью. Я знаю, Питер, ваш рыцарский характер. Я сумею поговорить с вами, как не сумела бы Синтия. Я взываю к вашему великодушию, что, конечно, невозможно для нее. Итак, излагаю факты.

Я ухватился за эти слова.

– Вот, вот! Этого бы мне и хотелось. Каковы же факты?

Но она снова пустилась плутать по переулкам:

– Синтии присуще такое суровое чувство долга. С ней не поспоришь. Я уж говорила ей, что если бы вы знали, то и не подумали бы стоять у нее на пути. Вы такой великодушный, такой настоящий друг. Вы думали бы только о ней. Если ее счастье зависит от того, чтобы вы освободили ее от обещания, вы не стали бы думать о себе. В конце концов я взяла все в свои руки и приехала. Мне, правда, очень вас жаль, дорогой Питер, но для меня счастье Синтии – превыше всего. Вы ведь понимаете, правда?

Постепенно, пока она говорила, я начал, сомневаясь, проникать в смысл ее слов. Сомневаясь, потому что легчайший намек на такой поворот будил во мне бурю надежд, и я боялся: а вдруг меня огреют по голове, разъяснив, что я ошибаюсь? Но если я прав – ну конечно же, она не могла иметь в виду ничего иного, – тогда, значит, я свободен. Свободен, не утратив чести! Я не мог дольше выносить намеки. Я должен был услышать суть четко и ясно.

– Синтия… – Я остановился, выравнивая голос. – Синтия нашла… – Я опять запнулся. Мне было до нелепости трудно сформулировать мысль. – У нее появился кто-то другой? – заключил я на одном дыхании.

– Мужайтесь, Питер. – Миссис Дрэссилис похлопала меня по руке. – Да.

Деревья, подъездная дорога, дерн, небо, птицы, дом, машина и надутый шофер – все завертелось на минуту в одном сумасшедшем хороводе, посередине которого стоял я. А потом из хаоса, который распался снова на составляющие части, я услышал свой голос:

– Расскажите мне все.

Мир снова приобрел привычный вид, и я, замерев, слушал со слабым интересом, подхлестнуть который, как ни старался, не сумел. Все эмоции я истратил на главный факт, детали стали разрядкой.

– Мне он понравился, как только я его увидела, – начала миссис Дрэссилис. – И конечно, так как он ваш друг, мы, естественно…

– Какой мой друг?

– Я говорю о лорде Маунтри.

– Маунтри? А что с ним? – Свет пролился на мои отупевшие мозги. – Вы хотите сказать… так это лорд Маунтри?

Мое поведение, видимо, обмануло ее. Она стала заикаться, спеша рассеять, как ей показалось, ложное восприятие событий.

– Нет, вы не думайте, Питер, он себя вел самым достойнейшим образом. Он ничего не знал о помолвке. Синтия открылась ему, только когда он сделал ей предложение. Ведь это он настоял, чтобы моя дорогая Синтия написала то письмо.

Миссис Дрэссилис умолкла, в потрясении от таких глубин порядочности.

– Да?

– В сущности, он сам и диктовал его.

– О-о!

– К сожалению, получилось как-то не так. Туманно как-то. И намека не проскользнуло на истинное положение.

– Да, это верно.

– Но лорд Маунтри не разрешил Синтии изменить ни словечка. Иногда он бывает очень упрям, это свойственно многим застенчивым мужчинам. А когда пришел ваш ответ, все стало еще хуже.

– М-м-м… наверное.

– Вчера я увидела, как несчастны они оба. И тогда Синтия предложила… Я сразу же согласилась поехать и рассказать все.

Она беспокойно взглянула на меня. С ее точки зрения, это была кульминация, наиважнейший момент. Она запнулась. Я так и видел, как она группирует силы: придумывает красноречивые фразы, убедительные прилагательные, выстраивает предложения для грандиозной атаки.

Но между деревьями я заметил Одри, прогуливающуюся по лужайке, и атака не состоялась.

– Сегодня же вечером я напишу Синтии, – торопливо сказал я, – и пожелаю ей счастья.

– О, Питер! Спасибо!

– Да не за что! – бросил я. – Всегда рад.

Ее полную удовлетворенность омрачила тень сомнения.

– А вы уверены, что сумеете убедить ее?

– Убедить?

– И… э… лорда Маунтри. Он категорически настроен против поступков… э… которые представляются ему нечестными.

– Может, написать ей, что я хочу жениться на другой? – предложил я.

– Великолепная идея! – просветлела миссис Дрэссилис. – Какой вы молодец! И позволила себе опуститься до банальности: – В конце концов, Питер, в мире полно прелестных девушек. Нужно только поискать.

– Вы совершенно правы. Сейчас же и начну!

Между деревьями мелькнуло белое платье, и я кинулся туда.

Джим с Пиккадилли

Глава I

Особняк известного финансиста Питера Пэтта на Риверсайд-драйв в Нью-Йорке бельмом торчал на этом оживленном, богатом бульваре.

Катите вы на собственном лимузине или наслаждаетесь свежим воздухом за десять центов на втором этаже зеленого омнибуса, особняк выскакивает как из-под земли и колет вам глаза. Архитекторы, споткнувшись об него взглядом, заламывают руки, да и у зрителя непосвященного дыханье перехватит. Похож особняк и на собор, и на загородную виллу, и на отель, и на китайскую пагоду. Во многих окнах переливаются витражные стекла, а крыльцо – под охраной двух терракотовых львов, еще уродливее тех самодовольных зверюг, которые стерегут публичную библиотеку. Словом, особняк нелегко пропустить мимо глаз. Возможно, именно по этой причине миссис Пэтт настояла, чтобы муж купил его; она была из тех, кто обожает, чтоб их замечали.

По этому особняку слонялся, точно неприкаянное привидение, его номинальный владелец, мистер Пэтт. Было около десяти утра прекрасного воскресенья, но воскресный покой, царящий в доме, ему не передавался. На лице у него, обычно терпеливом, отразилась крайняя раздражительность, с губ сорвалось приглушенное ругательство, подцепленное, видимо, на нечестивой бирже.

– Черт подери!

Пэтта душила жалость к себе. Не так уж много он требует от жизни. Самой, можно сказать, малости, в данный момент ему хотелось одного – укромного местечка, где можно бы почитать в тишине и покое воскресную газету. Но где же его найти? За каждой дверью таятся чужаки. Дом осажден, он кишит гостями, и ситуация все ухудшается и ухудшается с каждым днем после его женитьбы, состоявшейся два года назад. В организме миссис Пэтт сидел сильнейший литературный вирус. Она не только строчила бесчисленные романы и рассказы – имя Несты Форд Пэтт знакомо всем любителям приключенческой литературы, – но и стремилась создать литературный салон. Начав с единственного экспоната, своего племянника Уилли Патриджа, работавшего над новым видом взрывчатки, предназначенной модернизировать войны, Неста, продвигаясь к цели, постепенно добавляла к своей коллекции все новые и новые экземпляры, и теперь под ее крылышком, под терракотовой крышей особняка, обитало шесть молодых непризнанных гениев. Здесь кишели блестящие романисты, ничего пока что не написавшие, и поэты, на пороге сочинения великих стихов. Все они кучковались в комнатах мистера Пэтта, пока он, вцепившись в воскресную газету, блуждал, не находя покоя, точно библейская голубка. Именно в такие моменты он почти завидовал первому мужу своей жены, деловому приятелю, Элмеру Форду, внезапно скончавшемуся от апоплексического удара, и жалость к усопшему перемещалась на другой объект.

Брак, несомненно, осложнил ему жизнь, как осложнил бы любому, кто дожидался пятидесяти лет, прежде чем отважиться на такую попытку. К гениям миссис Пэтт добавила своего единственного сына, Огдена, четырнадцатилетнего мальчишку, на редкость противного. Общество взрослых, среди которых он постоянно крутился, и отсутствие намека на дисциплину сформировали такой характер, что все попытки частных учителей добиться чего-то терпели полный крах. Они появлялись в доме, полные оптимизма, но очень скоро уползали, наголову разбитые стоическим иммунитетом к образованию. Для Пэтта, который никогда не умел обращаться с детьми, Огден Форд был источником постоянного раздражения. Пасынка он терпеть не мог и подозревал, не без оснований, что мальчишка таскает его сигареты. К вящей своей досаде, он отчетливо понимал, что застигнуть того на месте преступления ему не удастся.

Прервав свое странствие, он приостановился у дверей утренней комнаты, но реплика, произнесенная высоким тенорком (о роли христианства в творчестве Шелли), просочилась сквозь дубовые панели, и он возобновил путь.

За очередной дверью стояла тишина. Пэтт взялся было за дверную ручку, но от раскатистого аккорда невидимого пианино тут же отдернул пальцы и побрел дальше. Через несколько минут, методом исключения, Пэтт добрался до комнаты, которая считалась его личной библиотекой; то был большой уютный зал, полный старинных книг, коллекционированием которых увлеченно занимался еще его отец.

Напряженно вслушиваясь, финансист остановился. Было тихо. Он вошел, на мгновенье испытав экстаз, доступный лишь джентльменам средних лет, любящим одиночество, когда в доме, гудящем молодежью, им наконец удается отыскать укромный уголок. Но тут же громкое восклицание вдребезги расколотило его мечты об одиночестве и покое:

– Привет, папаша!

В сумраке в глубоком кресле развалился Огден Форд.

– Входи, входи! Места хватит!

Пэтт запнулся в дверях, разглядывая пасынка тяжелым взглядом. Ну и тон, однако! Слегка покровительственный, небрежный и особенно противный из-за того, что наглец развалился в его любимом кресле. Оскорблял его Огден и эстетически. Ну, что это – одутловатый, раскормленный, в пятнах и прыщах! Полнокровный лентяй, с желтовато-бледной кожей алчного сластены. Вот и сейчас, спустя полчаса после завтрака, челюсти его ритмично двигались.

– Что ты ешь? – требовательно спросил Пэтт. Разочарование его сменилось раздражением.

– Конфетину.

– Не жевал бы сладкое целыми днями.

– Мама дала, – просто объяснил Огден. Как он и предугадывал, выстрел сразил вражескую батарею. Пэтт хрюкнул, но вслух больше ничего не сказал. На радостях Огден забросил в рот новую конфету. – Дуешься, папаша?

– Я не позволю так с собой разговаривать!

– Сразу догадался, – удовлетворенно подытожил пасынок. – Всегда угадываю с ходу. Не пойму только, чего ты ко мне-то цепляешься? Я ведь не виноват.

– Курил? – подозрительно принюхался Пэтт.

– Я?!

– Да, курил. Сигареты.

– Ну, прямо!

– Вон, в пепельнице два окурка.

– Не я их туда бросил.

– Один еще теплый.

– Тепло потому что.

– Услышал, как я вхожу, и сунул окурки туда.

– Прям сейчас! Я тут всего ничего. Наверное, до меня кто-то из гостей был. Вечно таскают твои гвоздики для гроба. Надо тебе что-то предпринять. Поставь себя твердо.

Чувство беспомощности охватило Пэтта. В тысячный раз он ощутил собственное бессилие перед невозмутимым и пучеглазым мальчишкой, который оскорбляет его с хладнокровным превосходством.

– Утро такое прекрасное, пошел бы да погулял, – слабо высказался Пэтт.

– А чего! Можно! Только – с тобой.

– Я… у меня другие дела. – Пэтта передернуло от такой перспективы.

– Ну и ладно. Все одно этот самый воздух чересчур раздувают. Вот говорят – дом, дом, а сами из него гонят!

– В твоем возрасте в такую погоду я б давно уж сбежал на улицу… э… обруч бы покатал.

– А что из тебя получилось? Ты сам посмотри!

– Ты про что?

– Радикулиты всякие.

– Нет у меня никаких радикулитов! – отрезал Пэтт. Тема эта всегда задевала его за живое.

– Тебе виднее. Я просто слы…

– Не важно!

– Мама сказа…

– Замолчи!

Огден вновь принялся шарить в коробке с конфетами.

– Пап, хочешь?

– Нет!

– И правильно. В твоем возрасте надо беречься.

– Не понял.

– Набираешь вес. Не так уж ты молод. А вообще, пап, входишь, так входи, а то сквозняк.

Пэтт ретировался. Интересно, как бы на его месте справился другой с мальчишкой? Непоследовательность человеческой натуры просто бесила его. Почему на Риверсайд-драйв он превращается совершенно в другого человека, чем на Пайн-стрит? Почему на Пайн-стрит он умеет настоять на своем с людьми вполне солидными, с финансистами, похожими на бульдогов, а на Риверсайд-драйв не способен даже турнуть из своего кресла четырнадцатилетнего кретина? Иногда Пэтту казалось, что в частной, домашней сфере его сковывает какой-то паралич воли.

Однако все-таки нужно разыскать уголок, где можно бы насладиться воскресной газетой. Пэтт задумчиво постоял, лицо у него прояснилось, и он повернул к лестнице. На верхнем этаже, пройдя весь коридор, он постучался в последнюю дверь. Из-за нее, как и из-за остальных, доносился шум, но этот как будто его не отпугивал. Бойко стучала машинка, и Пэтт одобрительно прислушался. Ему нравилась ее дробь, совсем как в офисе.

– Войдите! – крикнул девичий голосок.

Комната, в которой очутился Пэтт, была маленькой, но уютной тем уютом, который присущ вообще-то мужским обиталищам, что довольно странно, поскольку тут жила барышня. Во всю стену шел огромный книжный шкаф, из него жизнерадостно улыбались разноцветные корешки – красные, синие, коричневые. Где его не было, висели гравюры, со вкусом подобранные и размещенные. Через окно, открытое ради здоровья, лились лучи солнца, принося с собою приглушенное шуршанье шин. За столом сидела девушка; ее яркие золотисто-рыжие волосы чуть колыхались на речном ветерке. Она-то и стучала на машинке и теперь, обернувшись, улыбнулась через плечо.

Когда Энн Честер улыбалась, она становилась еще красивее. Хотя примечательнее всего были полыхающие волосы, рисунок губ явно говорил о незаурядности, намекая при этом на тайную склонность к приключениям. Когда губы не двигались, так и казалось, что они оценивают шутку; улыбаясь же, они открывали ослепительно сверкающие зубы. На правой щеке к тому же появлялась ямочка, придавая лицу веселую проказливость. В общем, такие губы бывают у тех, кто способен посмеяться над рухнувшей надеждой и построить самые изощренные, самые смелые заговоры против обыденности и суеты. В уголках их проглядывали признаки своевольного нрава. Словом, физиономист заключил бы, что племянница Пэтта умеет настоять на своем.

– Привет, дядя Питер! Случилось что-то?

– Я тебе не помешал?

– Ничуточки. Перепечатываю рассказ для тети Несты. Хочешь кусочек послушать?

Пэтт поторопился заверить, что не хочет.

– Много теряешь. – Энн перевернула страницу. – Я просто перетрепыхалась. Называется «В глухую полночь». Преступлений – куча, аж страшно. Ни за что бы не подумала, что у тети Несты такое бурное воображение! Тут тебе и сыщик, и похитители детей, и умопомрачительная роскошь. Может, я еще под впечатлением, но мне кажется, дядя, что ты идешь по следу. Очень уж у тебя целеустремленный вид!

Добродушное лицо искривилось в гримасе, которая должна была обозначать горькую улыбку.

– Да нет, ищу местечко потише, чтоб посидеть и почитать. Во всем доме не отыскал. Поглядишь снаружи – громадный домище, полк разместить можно, а внутри, в каждой комнате – то поэт, то еще невесть кто.

– Ну, а библиотека, твое священное убежище?

– Там засел этот Огден.

– Безобразие!

– Развалился в моем любимом кресле, – угрюмо пожаловался Пэтт. – И курит сигареты.

– Курит? Он же тете Несте обещал не курить!

– Наврет, разумеется, что не курил. Но я не сомневаюсь. Не представляю, что с ним делать! Уговаривать такого – без толку. Он… он снисходит до меня! – в полном негодовании заключил Пэтт. – Развалился, закинул ноги на стол, набил рот конфетами и цедит, и цедит, точно я ему… ну, скажем, внук.

– Вот свиненок!

Энн жалела дядю Питера. Уже много лет, после смерти ее матери, они были неразлучны. Отец, путешественник и охотник, кочевал по пустынным и диким уголкам мира, лишь изредка наведываясь в Нью-Йорк, а дочку почти полностью бросил на попечение Пэтта. Все самые приятные воспоминания были связаны с дядей. Во многих отношениях отец был достоин восхищения, но семьянином, скажем прямо, не был – его отношения с дочкой сводились к письмам и подаркам. Дядю она воспринимала, в сущности, как отца. Натура ее чутко отзывалась на доброту, а так как дядя был не только добрым, но еще и несчастным, она и любила, и жалела его.

В почтенном финансисте до сих пор таился мальчишка, тщетно барахтающийся в жестоком мире. На эту его черту живо откликалась ее молодость. Энн находилась в том неустрашимом возрасте, когда так и тянет защитить угнетенных, исправить неправду, и в ее головке рождались самые фантастические замыслы. Она мечтала преобразовать их маленький мирок. Тяготы дядиной семейной жизни сразу возмутили ее, и если б он попросил совета, да еще ему и последовал, то решил бы, а точнее – взорвал бы все проблемы. В минуту девичьих раздумий Энн часто изобретала планы, от которых его седые волосы поднялись бы дыбом.

– Мальчишек я навидалась, – заметила она, – но уж таких, как наш Огден, просто нету. Хорошо б отправить его в закрытую школу с суровым режимом.

– В Синг-Синг, – предложил дядя.

– Нет, почему ты не отошлешь его в школу?

– Тетка твоя и слышать не желает. Боится, похитят его. Так случилось в прошлый раз, в Англии. Нельзя ее винить, что теперь она глаз с него не спускает.

– Иногда я подумываю… – Энн задумчиво пробежалась по клавишам машинки.

– Да?

– Так, ничего. Надо печатать дальше для тети Несты.

Пэтт разложил на полу пухлую воскресную газету и с удовольствием принялся просматривать юмористическое приложение. Мальчишество, которое влекло к нему Энн, побуждало начинать чтение с этих страничек. Он был уже седой, но и в искусстве, и в жизни у него сохранился вкус к грубоватым шуткам. Никто и представить не мог, как он веселился, когда Раймонд Грин, романист, подопечный его жены, споткнулся однажды о незакрепленный прут на лестнице и кубарем катился целый пролет.

С дальнего конца коридора донеслись приглушенные удары. Энн перестала трещать на машинке и прислушалась.

– Это Джерри Митчелл грушу колотит…

– Э? – встрепенулся Пэтт.

– Я говорю, это Джерри Митчелл колотит в спортивном зале грушу.

– Да, он сейчас там.

Энн задумчиво поглядела в окно, потом крутанулась на вертящемся кресле.

– Дядя Питер!

Пэтт медленно вынырнул из космических глубин.

– А?

– Тебе Джерри никогда не рассказывал про своего друга? Он держит на Лонг-Айленде лечебницу для собак. Забыла, как его там, не то Смитерс, не то Сметерс. Люди, ну, всякие старые дамы, приводят к нему своих собаченций. Джерри говорит, он всех вылечивает безотказно. Кучу денег загребает.

– Денег? – При этом магическом слове Пэтт-читатель сразу преобразился в финансиста. – Есть, значит, желающие. Собаки сейчас в моде. Для хорошего лекарства могу организовать рынок сбыта.

– Вряд ли этим лекарством можно торговать. Оно для раскормленных собак, которых не выгуливают.

– Обычно этим страдают модные комнатные собачонки. Похоже, я сумею сделать тут бизнес. Спрошу его адрес у Митчелла.

– Брось, дядя Питер, забудь и думать. Никакого бизнеса тебе не сделать. Лекарство простое: когда к нему приводят разжиревшего пса, он его почти не кормит. Дает только самую простую пищу да заставляет бегать подольше. Через неделю собака здорова и счастлива.

– А-а! – разочаровался Пэтт.

Энн мягко тронула клавиши машинки.

– А про лечебницу эту я вспомнила, когда мы обсуждали Огдена. Как, по-твоему, может, такое лечение и его вылечит?

Глаза у Пэтта заблестели.

– Безобразие! Нельзя мальчишку подлечить недельку-другую!

– Пошло бы ему на пользу, а? – И Энн отбарабанила короткий мотив кончиками пальцев.

В комнате пала тишина, нарушаемая лишь стрекотом машинки. Разделавшись с юмористическим приложением, Пэтт обратился к спорту – он был пылким бейсбольным болельщиком. Бизнес не позволял ему часто посещать матчи, но он внимательнейшим образом следил за национальной игрой по газетам и восхищался наполеоновским даром Макгроу, что очень польстило бы этому спортсмену, знай он об этом.

– Дядя Питер! – снова повернулась Энн.

– Угу?

– Забавно, что ты вспомнил про то похищение. У тети Несты – тоже про похищение. Юного ангелочка – прообраз, видимо, Огдена – выкрали, спрятали и тэ пэ. Чего она вдруг сочинила такой рассказ? Совсем на нее не похоже.

– Твоя тетя хорошо изучила предмет. Она мне рассказывала, было время, когда чуть не все похитители охотились за ее Огденом. Она послала его учиться в Англию, вернее, ее муж. Они уже разошлись, насколько я понял. Похитители на следующем же пароходе отправились следом и взяли школу в осаду.

– Вот жалко-то! Сейчас бы кто его похитил да посадил под ключ, пока у него характер не исправится!

– Да-а! – печально вздохнул Пэтт.

Энн пристально посмотрела на дядю, но тот уже уткнулся в газету, и она, вздохнув, принялась стучать на машинке.

– Вредно перепечатывать такие рассказы, – заметила она. – Идеи всякие в голове всплывают…

Пэтт промолчал, углубившись в медицинскую статью следующего раздела – он был из тех, кто пропахивает воскресный номер, не пропуская ни строчки. Весело тарахтела машинка.

– Ой, Господи!

Энн, крутанувшись, тревожно уставилась на дядю. Тот пустым взором смотрел в газету.

– Что такое?

Страницу, приковавшую внимание Пэтта, украшала занимательная картинка: молодой человек в вечернем костюме бегает за молодой дамой в вечернем туалете вокруг ресторанного столика. Оба явственно веселились. Заголовок кричал:

«Снова Джим с Пиккадилли!»

«Новые приключения Крокера в Нью-Йорке и Лондоне!»

Но не заголовок и не иллюстрация загипнотизировали Пэтта. Он неотрывно смотрел на маленькое фото, врезанное в текст, – женщину чуть за сорок, красивую грозной красотой, и надпись: «Неста Форд Пэтт, романистка и светская знаменитость».

Энн уже встала и заглядывала дяде через плечо. Прочитав заголовок, она нахмурилась. Потом увидела фото.

– Господи! А с какой стати тут фотография тети Несты?

– Разнюхали, что она его тетка, – тяжко вздохнул Пэтт. – Этого я и боялся. Что она теперь скажет?..

– А ты не давай ей газету!

– У нее своя есть. Уже читает, наверное.

Энн пробежала глазами статью.

– В том же духе, что уже публиковали. Не пойму, чего они привязались к Джимми Крокеру.

– Видишь ли, он тоже был газетчиком и работал именно у них…

– Я помню! – вспыхнула Энн.

Пэтт смутился.

– Да, да, конечно, – заспешил он, – все забываю.

Наступила неловкая пауза. Пэтт кашлянул. Темы «Джимми Крокер и газета» они избегали по молчаливому соглашению.

– Я и не знала, дядя Питер, что он твой племянник.

– Нет, нет, не родной, – поторопился объяснить Пэтт. – Сестра Несты, Юджиния, замужем за его отцом.

– Тогда, наверное, и я с ним в родстве.

– В очень отдаленном.

– Для меня – чем дальше, тем лучше.

За дверью торопливо простучали каблуки, и ворвалась миссис Пэтт с газетой в руке. Она помахала ею перед добродушным лицом мужа.

– Ты уже прочитала, дорогая? – отшатнулся тот. – Мы с Энн как раз обсуждали…

Маленькое газетное фото весьма слабо передавало своеобразие хозяйки. В жизни она была гораздо красивее – рослая, с прекрасной фигурой и смелыми, властными глазами – и куда грознее. Мирная атмосфера комнатки мгновенно исчезла. Нависла тревога. Невысокие, застенчивые мужчины, видимо, инстинктивно, женятся на женщинах именно такого типа, словно не в силах сопротивляться, как утлые суденышки, затягиваемые водоворотом.

– Что ты намерен предпринять? – спросила миссис Пэтт, тяжело падая в кресло, из которого выскользнул муж.

Под таким углом Пэтт дело не рассматривал. Возможности для каких-то действий он тут не усмотрел. Природа сотворила его так, что вне бизнеса, вне конторы он превращался в натуру пассивную, склонную меланхолично дрейфовать в море бедствий, а не сражаться с волнами. Перехватывать камни и стрелы разъяренной судьбы, чтобы метать их обратно, он не хотел и не умел. Пэтт поскреб подбородок – и промолчал.

– Будь у Юджинии мозги, она бы это предвидела! Нет, что же это такое: увезла его из Нью-Йорка, где у него есть работа, некогда ввязываться в скандалы! Да еще куда? Бездельничать в Лондон! Шатается там с кучей денег! Ах, будь у нее мозги, она вообще не выскочила бы замуж за этого Крокера! Как я ее отговаривала!

Миссис Пэтт приостановилась. Глаза ее рассверкались от воспоминаний о стычке, случившейся три года назад, когда Юджиния объявила, что выходит замуж за актеришку средних лет по имени Бингли Крокер. Неста не видела его ни разу, но намечавшийся союз разгромила в выражениях, оборвавших раз и навсегда отношения с сестрой. Та не терпела критики, да и вообще отлита была в той же грозной формовке, что и сестра, поразительно напоминая ее и внешностью, и характером.

Неста Пэтт отряхнулась, здраво рассудив, что прошлое само заботится о себе, а вот настоящее требует хирургического вмешательства.

– Даже Юджиния могла бы понять, – заметила она, – в двадцать один год нужна постоянная работа.

На этих словах Пэтт с радостью высунул нос из скорлупы. Он был ярый поборник работы, и сентенция ему понравилась.

– Вот это правильно! – одобрил он. – Каждый должен работать.

– Только взгляни, что творит этот Крокер с тех пор, как переехал в Лондон! Вечно откалывает фортеля! То его судят за нарушение брачных обещаний, то он кого-то бьет на политическом митинге. А эскапады в Монте-Карло! А… а… Да что ни возьми! К тому же упьется скоро до смерти. По-моему, Юджиния свихнулась. Совсем не имеет на него влияния.

Пэтт постонал в знак сочувствия.

– А теперь газеты разнюхали, что я его тетка, и станут помещать мои фото при каждой статье!

Запал у нее иссяк, она распрямилась в праведном гневе. Пэтт, всегда чутко угадывавший, когда подхватывать ее арию в роли хора, понял, что момент настал.

– Стыд и позор! – сообщил он.

Миссис Пэтт накинулась на него раненой тигрицей:

– Болтать сейчас некогда!

– Верно, верно, – покивал Пэтт, осмотрительно сдерживая соблазн указать ей, что она и сама кое-что наболтала.

– Ты должен что-то предпринять!

Тут в беседу вступила Энн. Тетку она не очень любила, а еще меньше любила, когда та шпыняла мужа. В характере миссис Пэтт было именно то, что подстегивает своевольный нрав, таящийся за жизнерадостным фасадом.

– Интересно, – сказала она, – что может предпринять дядя Питер?

– Хотя бы привез его обратно! Заставил работать! Вот он – единственный способ.

– По-твоему, он поедет?

– Безусловно!

– Предположим, Джимми Крокер примет приглашение, какую работу он тут найдет? В «Кроникл» его не возьмут. Во-первых, он уже несколько лет как ушел оттуда, во-вторых, все эти годы он был героем громких скандалов. А кроме газетной, на какую еще работу он годится?

– Дорогая моя, не усложняй!

– Вот именно. И так все сложно.

Тут вмешался Пэтт. Он всегда нервничал, опасаясь столкновения между этими дамами. Волосы у Энн были огненные и характер под стать. Вспыльчивая, острая на язык, как и ее отец, она при малейшей возможности охотно кидалась в бой. Правда, раскаивалась она тоже скоро, как и большинство людей с ее цветом волос. Собственно, она предложила перепечатать новый рассказ тети Несты, чтобы достойно загладить вину за такую же сцену, которая назревала сейчас. Пэтту не хотелось, чтобы перемирие, столь недавно заключенное, взорвалось, не успев толком вступить в действие.

– Я мог бы его взять к себе, – быстро предложил он.

Брать в контору молодых людей Пэтт просто обожал. В его доме жило шестеро блестящих молодцов, которым он с восторгом поручил бы надписывать адреса на конвертах, в особенности – племяннику своей жены Уилли Патриджу, явному очковтирателю и лодырю. Пэтт упрямо не верил во взрывчатку, которая, как предполагалась, откроет новый этап в военном деле. Ему, как и всему остальному миру, было известно, что покойный Патридж-отец был великим изобретателем, но он решительно отказывался верить, что сын унаследовал его гений. К экспериментам с «патриджитом» Пэтт относился с глубочайшим скепсисом, считая, что Уилли изобрел и изобретает только хитроумные планы, как вольготно и праздно пожить на чужие денежки.