Текст книги "Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Не говори таких слов. Ты напоминаешь мне нашего предка, сэра Джервиса, который позорил свой род в давние дни. Зовут его под Яппу – он свернется в постели и скажет: «Как-нибудь позже». Ты выполнишь свой долг, обсудив все сперва с мисс Бин. А мы, пока ты обсуждаешь, сходим в кладовую. Лучше – по черной лестнице. Вы не подскажете нам, где она? В конце коридора? Спасибо, мисс Бин. Наверное, кладовую найти нетрудно. Есть в кухне газ, чтобы сварить яйца? Прекрасно. Все удобства. Идем, Салли. Обещаю тебе прекрасную трапезу. Есть тут умеют. Вероятно, кроме яиц, мы найдем ветчину, а может, и сосиски.

Со старинной учтивостью поклонившись Элзи Бин, лорд Икенхем вывел Салли из комнаты, рассказывая ей о том, как он жарил сосиски на кончике пера, а Мартышка увидел, что собеседница его уже не так сурова.

– Симпатичный старичок, – сказал она.

Такое неточное описание человека, похожего на анчар, который губит все, к чему прикоснется, поразило Мартышку, и он воскликнул:

– Ха!

– Что?

– Ха, – повторил страдалец и хотел это объяснить, когда услышал негромкий стук, а потом слово «Мартышка». Судя по голосу, стучался Билл Окшот.

4

В словесности, дошедшей до нас сквозь века, есть много выразительнейших описаний того, как откликаются люди на неожиданную неприятность. Вспомним короля Клавдия, когда он смотрит «Мышеловку», а у более поздних писателей – мужа, когда он находит в кармане письмо, которое жена просила послать за две недели до этого.

Однако для сравнения с Мартышкой мы выберем только Макбета, увидевшего дух Банко. Волосы у него зашевелились, словно под легким бризом, глаза совершенно вылезли, с побелевших губ сорвался бессмысленный крик – не «Ой!», излюбленный служанкой, и не «Хр-р!», как сказал бы сэр Эйлмер, а нечто среднее. Наблюдательный и умный шотландец, взглянув на Макбета, заметил: «Идемте, лорды, – государю худо». Нет сомнений, что, взглянув на Мартышку, он произнес бы эти же слова.

Мы понимаем, в чем тут дело. Если молодому человеку тонкого и нежного склада молодой человек покрупнее, да и склонный к буйству, скажет, что задушит его за ночные беседы со служанкой в гостиной, первый из этих молодых людей полагает, что служанка в его спальне вызовет еще большие нарекания. Вот почему мы не будем к нему строги, когда он со словами «Ой!» или «Хр-р!» смотрит на старого друга, как смотрел бы на гостя, который зашел к обеду, хотя он сам его убил. Глазами души он видел огромные руки Билла Окшота.

Однако он быстро обрел былую прыть. Чутье не молчит в час беды, а Мартышка принадлежал к роду, где непрестанный опыт выработал умение вести себя в таких ситуациях. В XVIII и XIX веках, да и в других, хотя пореже, Твистлтоны только и делали, что быстро прятались в шкаф. Ведомый наследственным чутьем, Мартышка направил Элзи к шкафу.

– Сидите тихо! – прошипел он. – Ни звука, ни хрипа, ни стона. А то меня убьют.

После чего закрыл шкаф, поправил галстук, набрал в легкие воздуха и произнес:

– Войдите!

Когда он, приглаживая волосы, препоручал душу Богу, вошел Билл Окшот.

– Привет, – сказал Мартышка.

– Привет, – откликнулся Билл. – Нам надо… э… поговорить.

Иногда эта фраза звучала зловеще – иногда, но не сейчас. Билл произнес ее мягко, мало того – робко, и Мартышка не без радости понял, что при своих размерах настроен он мирно. Кто-нибудь наблюдательный, вроде Росса, сказал бы, что Билл растерян, – и не ошибся бы.

Дело в том, что, вспоминая беседу в гостиной, Билл задумался, не был ли он грубоват. Какие-то фразы, быть может, напоминали об анатомии. Словом, он пришел к Мартышке, чтобы попросить прощения, и как раз собирался к этому приступить.

Мартышке было бы приятней, если бы тот каялся в письменной форме, но слушал он вежливо, хотя и рассеянно, ибо в шкафу что-то шуршало, и ему казалось, что у него по спине бегают пауки. Так уже было в годы Регентства с одним Твистлтоном.

Видимо, и Билл что-то слышал, поскольку спросил:

– Что это?

– Э?

– Шуршание какое-то.

Мартышка вытер пот со лба и ответил:

– Мышь.

– А, мышь! Так и кишат…

– Да, в этом году их много, – согласился Мартышка. – Ну, спокойной ночи, старик.

Но Билл, как многие в молодости, страдал избытком чувств. Если уж он мирился с другом, так мирился. Он сел, и кровать заскрипела под его весом.

– Хорошо, что мы помирились, – заметил он. – Значит, ты не обиделся?

– Что ты, что ты, что…

– А то я думал, ты обиделся.

– Нет-нет-нет.

– Прости, что я орал.

– Я тебя не задерживаю?

– Куда мне спешить? Понимаешь, увидел я тебя с Элзи – и подумал…

– Ясно, ясно.

– Сам знаешь.

– Еще бы!

– Я бы эту мышь прогнал.

– Прогоню утром. Не пожалею.

– Понимаешь, ты к ней придвинулся… К Элзи, не к мыши.

– Она прикуривала.

– Конечно, конечно. Теперь я знаю. Теперь я тебе доверяю.

– Ну, ладно…

– Я верю, что Гермиона будет с тобой счастлива.

– А то!..

– Здорово! – подытожил Билл, вкладывая в это слово всю душу. – Понимаешь, Мартышка, я люблю Гермиону.

– Да, ты говорил.

– Гермиона…

– Может, утром обсудим?

– Почему?

– Поздновато, а?

– Хочешь лечь? Ну, я только скажу, что Гермиона… Ну, это…

– Что?

– Путеводная звезда. Гермиона – моя путеводная звезда. Как она прекрасна, Мартышка!

– Ужас.

– Таких больше нет.

– Куда там!

– А сердце?

– О-о!

– А ум?

– О-о-о!

– Как тебе нравятся ее книги?

Мартышка вздрогнул. «Убийству в тумане» он посвятил именно те часы, которые надо было потратить на них.

– Знаешь, – сказал он, – все руки не доходят. Она мне одну оставила, сразу видно – жуть. Новое слово.

– Какую?

– Забыл. Такое название.

– Когда вышла?

– Прямо сейчас.

– А, значит, я еще не видел! Здорово. Буду читать. Ты подумай, она пишет замечательные книги…

– О-о-о!

– …и остается простой, скромной, неприхотливой. Встает в шесть утра, идет на…

Мартышка подпрыгнул.

– В шесть утра? – произнес он тонким и сдавленным голосом. – Нет, не в шесть!

– Летом – в шесть.

– А зимой?

– В семь. Потом она играет в гольф или гуляет в полях. Таких, как она, нет на свете. Что ж, ложись. – С этими словами Билл Окшот поднялся и ушел.

Мартышка послушал, как он уходит, прежде чем выпустить из шкафа Элзи. Мы не скажем, что любовь его ослабела, он все так же почитал Гермиону, но мысль о том, что она, возможно, заставит вставать и его, показалась неприятной. Вот почему, освобождая пленницу, он был рассеян и на ее восклицания отвечал «О» или «Э».

– Чего я тут сидела? – спрашивала она. – Это же мистер Уильям!

– У, – сказал Мартышка и развил свою мысль: – Если б он вас нашел, он бы оторвал мне голову.

– Ну-у!

– И выпотрошил.

– Вот это да!

– Именно. Если его довести, он очень опасен. Ах ты черт! Может, он ударит вашего Гарольда?

– Так вы же ударите.

– Я ему уступлю. Столько дел!.. Он будет очень рад.

Элзи покачала головой:

– Не будет. Я его просила.

– Когда это?

– Когда я подсадила старика на трубу.

– И он отказался?

– Да. Сказал – это не поможет.

Мартышка тоже так думал, но все-таки рассердился. Горько, когда человек не использует своих дарований. Так и вспоминается притча о талантах.

– Чего вы все от меня ждете? – жалобно воскликнул он. – Как будто это легче легкого! Я просто не знаю, что надо делать. Хоть бы кто научил! Да и тогда…

Элзи поняла его сомнения.

– Да, – сказала она, – лучше толкните его в пруд.

– Какой еще пруд?

– Где утки. У самых ворот в парк.

– А если он туда не пойдет?

– Пойдет. Он всегда туда ходит. Встанет на берегу и плюет в воду.

Мартышка оживился. Мы не станем утверждать, что замысел ему понравился, но все же больше, чем прежний.

– Подползти сзади?

– Ага.

– И толкнуть?

– Ага.

– Понимаю… В этом что-то есть. Может быть, вы нашли выход. А пока посмотрите, нет ли кого в коридоре. Если нет, бегите к себе.

Однако прежде чем она вышла, вернулись граф и Салли, очень довольные, особенно граф, вдоволь наевшийся яиц.

– Давно так не ел, – сказал он. – Какой стол у Балбеса! Что ж, пора и лечь. Вечер кончается. А ты собирайся, мой дорогой.

Мартышка не ответил, ибо смотрел на Салли. Лорд Икенхем деликатно ткнул его в бок.

– Ой!

– Собирайся. Уложи чемодан.

– А? Да-да-да.

– Самое необходимое. Я одолжу тебе бритву и любимую губку. – Он обернулся к Элзи: – Вы все обсудили?

– Да, сэр. Мистер Твистлтон толкает Гарольда в пруд.

Мартышка, отрешенно укладывавший вещи, снова промолчал. Не глядя на Салли, он ее видел. Когда она вошла, он испытал такой верный удар, словно в него попала молния, ибо глаза ее после чая и яиц сияли еще ярче, а улыбка – что и говорить. Пытаясь думать о Гермионе, он вспоминал только эти «в шесть утра», «зимой – в семь». Закрыв чемодан, он постоял. Сердце опять прыгало.

– Что ж, Салли, – сказал лорд Икенхем. – Иди ложись.

– Спокойной ночи, дядя Фред. Спокойной ночи. Мартышка.

– А? О, спокойной ночи.

– Спасибо, что приютил.

– А? Что ты, что ты…

– Спокойной ночи, мисс Бин.

– Спокойной ночи, сэр.

– Спасибо вам большое. Нет, какая мысль! Толкнуть в пруд. Блестяще, поистине блестяще. Пошли, Мартышка.

В коридоре Мартышка замешкался. Граф взглянул на него:

– Забыл что-нибудь?

– А? Нет-нет. Думаю о Салли.

– Что именно?

– Ей очень идет халат.

– Да, идет. Кстати, она просила помаду. Достань где-нибудь, а?

– Хорошо, – сказал Мартышка, – достану. И задумчиво двинулся дальше.

Часть четвертая

Глава 10

1

Если вы после раннего завтрака поедете на станцию Уокли, вы попадете на экспресс, который в 12.43 доставит вас к вокзалу Ватерлоо. Бег времени не убедил леди Босток отменить свою поездку; она хотела объяснить дочери, почему нельзя, надев фату, идти к алтарю под руку с Реджинальдом. До станции ее довез Билл, а лондонской квартиры она достигла в самом начале второго, когда Гермиона садилась в двухместную машину.

Увидев эту девушку во всем великолепии новой шляпы, лучшего платья и тщательно выбранных туфель, самый заунывный человек признал бы ее ослепительной. Отец походил на моржа, мать – на участницу скачек, но дочь – высокая, темноволосая, с большими глазами и античным профилем – воплощала самые дерзкие мечты восточного властелина.

Когда леди Босток негромко заржала, она обернулась и поглядела на нее с тем естественным огорчением, которое испытает всякий, если прожил вместе с матерью неделю, расстался с ней, а через двое суток видит, что она вернулась.

– Мама! – вскричала она глубоким, низким голосом, который столько лет будоражил душу Билла, как сбивалка для яиц. – Что…

– Ах Господи! – сказала леди Босток. – Ты уходишь? Мне надо с тобой поговорить.

– Никак не могу остаться. Уже опоздала. А в чем дело?

– О Господи! О-о-о-о! Реджинальд…

– Реджинальд?

– Да. Папа…

Глаза у Гермионы мрачно сверкнули. Упомянуть вместе этих мужчин, думала она, можно лишь в том случае, если сэр Эйлмер нарушил ее строгий приказ. Когда она сказала «лелеять», надо лелеять.

– Что он сделал с Реджинальдом? – спросила она. – Лаял?

– Нет-нет! Папа никогда не лает. Он повышает голос.

– Повышал?

– В сущности, нет. Дело не в этом. О Господи! Если начать сначала…

– Тогда отложим. Я спешу. Издатель пригласил в ресторан.

– Мистер Попгуд?

Гермиона коротко, сухо засмеялась. За три года Огастес Попгуд не предложил ей и сырной палочки. Равно как и Сирил Грули, его партнер.

– Нет, – отвечала она, – новый. Я получила на днях письмо. Кажется, деловой человек, не то что Попгуд и Грули. Мистер Понтер, или Пеентер, глава издательства «Радость жизни». До свидания, мама. Постараюсь вернуться поскорей.

– Я тебя подожду.

– Важное дело?

– Очень важное, очень.

– Связано с Реджинальдом?

– Да, дорогая. Мы узнали…

– Прости, не могу, – сказала Гермиона. Как всякая девушка, она была любопытна, как писательница – честолюбива, а потому предпочла делового человека, который, судя по всему, обладал свойствами, очень важными для писательницы.

Машина отъехала. Сидя за рулем, Гермиона с удовольствием думала о Понтере. Или Пентере. А может – Пейнтере.

2

Пейнтером он и был, братом Салли. Да, в вестибюле гостиницы Гермиону ждал Отис, и, когда машина влилась в поток других машин, он нетерпеливо вскочил, чтобы шагать взад-вперед, поглядывая на часы. Предстоящая трапеза очень его беспокоила.

Письмо он написал не случайно. Он все продумал. С самого начала понимая, что сэра Эйлмера надо урезонить, он попросил сестру поговорить с Мартышкой; и, терзаясь теми чувствами, какими терзался бы всякий, препоручив Мартышке свою судьбу, случайно увидел в «Тайм» женскую фотографию.

Подпись гласила: «Мисс Гермиона Босток, дочь сэра Эйлмера и леди Босток из Эшенден-Мэнор. Занимая высокое положение в свете, мисс Босток написала несколько книг под псевдонимом “Гвиннет Гульд”».

Тут его и осенило. Такие мысли делают честь человеку, который занимался прежде антиквариатом, интерьером и марионетками. Изложим.

Вопрос:Кто уломает старого хрыча, который подает в суд на издателя?

Ответ:О чем тут говорить? Его дочь.

Вопрос:Значит, ее и ловим?

Ответ:Вот именно.

Вопрос:А как?

Ответ:Проще простого! Она пишет книги. Предложим ей договор. Тогда ее интересы совпадут с нашими и она, не жалея сил, будет за нас бороться. Для верности пригласим в ресторан.

Вопрос:Молодец. Куда?

Ответ:К «Баррибо».

Вопрос:Что? А ты там был, цены видел?

Ответ:Не мелочись. Такое дело не провернешь на пиве с сосисками.

Итак, Отис ходил по вестибюлю, гадая, почему Гермионы все нет и сколько с него слупят, если она не придет.

Несколько продуманных слов отвратят ее от шампанского – желудочный сок, то-се; но здесь кусается и рейнвейн.

Заметив, что рот у Отиса открыт, ибо он страдает аденоидами, а колени стучат друг о друга, словно кимвалы, наблюдатель удивился бы, что он в близком родстве с такой девушкой, как Салли. Что ж, дочери бывают красивей родителей, сестры – красивее братьев. Мистер Пейнтер – толстый, красноносый, в роговых очках и с бакенбардами – напоминал об американских поселенцах на восточном берегу Сены.

Собственно, там он и жил после колледжа, а душу и бакенбарды стал взращивать еще на втором курсе. Rive Gauche [5]5
  Левый берег (Сены) ( фр.).


[Закрыть]он покинул ради Лондона, где перепробовал многое (без успеха), и вот через пять лет ждал Гермиону как глава издательства «Радость жизни», в прошлом – «Задор».

Стрелки его часов показывали 1.27, когда он увидел сквозь стеклянную дверь, что швейцар подтянулся, судорожно подкрутил ус, приложил руку к фуражке, после чего двери завращались, и с ними в вестибюль въехала молодая дама, при виде которой Отис пожалел, что прыщ на носу еще не поддался лечению.

Сделав шаг вперед, он учтиво спросил:

– Мисс Гульд?

– О, мистер Понтер!

– Пейнтер.

– Ах, Пейнтер! Я не опоздала?

– Нет-нет. Коктейль?

– Спасибо, не пью.

– Не пьете?

– Только лимонад.

Бумажник в заднем кармане весело подпрыгнул, и Отис повел даму в малый зал, случайно зная, что лимонад стоит всего полкроны.

Может быть, из-за этой верной ноты все и пошло так хорошо. Самый строгий критик не стал бы отрицать, что, начиная с семги, воцарился дух вавилонских пиршеств или тех конференций, которые проходят в атмосфере полного доброжелательства.

Как часто встреча издателя с писателем бывает печальной! Издатель горько вздыхает, ссылаясь на времена, дороговизну бумаги и книжный рынок. Когда писатель, стремясь его ободрить, намекнет, что все эти беды побеждает разумная политика и своевременная реклама, он вздохнет еще раз и скажет, что расхваливать авторов в печати не только накладно, но и бесполезно, а вот… как бы это назвать… реклама слухов действительно приносит плоды.

Сейчас ничего этого не было. Отис ничуть не считал, что времена чем-то плохи. Напротив, он ими восхищался, равно как и книжным рынком. Что до бумаги, он, судя по тону, был за нее спокоен.

Лично он, сообщил он, верит в рекламу. Когда он находит настоящего автора – например, вас, мисс Гульд, – для него нет пределов. Статейка здесь, заметка там. Дорого? Ничего, окупится. Девиз его, сообщил он, приближаясь к единственной фразе, которую привез из Парижа, кроме «О la la!» – «L’audace, l’audace et toujours l’audace» [6]6
  Дерзай, дерзай, всегда – дерзай ( фр.).


[Закрыть].

После таких слов молодая писательница непременно ощутит, что попала на розовое облако; ощутила и Гермиона. Ощущение это усилилось, когда Отис сказал, что со следующих трех книг будет платить ей двадцать процентов, если же разойдется более трех тысяч экземпляров – то и двадцать пять. Даже аденоиды не приглушат таких слов.

Возможно, доверившись Биллу Окшоту, читатель неверно представляет себе, какое место в литературе заняла Гермиона Босток. У Попгуда с Грули она издала три книги, и разошлись они так: первая – 1104 экз., вторая – 1608. Третья, по выражению Попгуда, шла туго, хотя оптимист Грули надеялся продать тысячи две.

Но даже если вы с ним согласны, вы не скажете, что такие цифры вознаграждают за тяжкий труд. Гермиона же полагала, что причина не в качестве книг, а в недостатке рекламы. Однажды она завела об этом речь, и Попгуд заметил, что расхваливать авторов в печати накладно и бесплодно. Плоды приносит… как бы это назвать?

– Реклама слухов? – подсказал Грули.

– Она самая, – согласился его собрат, благодарно глядя на мастера слова.

Поэтому мы не удивимся, что Гермиона опьянялась вином прельстительных слов, и даже глава издательства «Радость жизни» казался ей довольно красивым. Но вдруг после долгих похвал он произнес:

– Однако…

И помолчал; а Гермиона, спускаясь с облака, посмотрела на него. Когда тебе предлагают двадцать процентов, а дальше – двадцать пять, такие слова неуместны.

– Однако? – повторила она.

Отис снял, протер и надел роговые очки (нос его к этому времени стал темно-малиновым). Кроме того, он потрогал прыщ и погладил бакенбарды.

– Понимаете, – начал он, – не все у меня так гладко. Может быть, денег не будет. Я разорюсь.

– Что!

– Да. На меня подают в суд. Адвокат говорит, что убытки огромны.

– Вы можете выиграть.

– Если дойдет до суда – не могу. Просто не знаю, что и делать. Этот Босток…

– БОСТОК?

– Сэр Эйлмер Босток. Он был губернатором одной африканской колонии, написал мемуары, отдал мне…

– Нет! В «Задор».

– Мы переменили название. Теперь оно как-то острее. Но вы-то откуда об этом знаете? Удивительно, как расходятся слухи… Ну, если знаете, объяснять не буду. Босток мстит мне, он недобрый человек. Поверьте, судебная тяжба меня разорит.

– Ах так! – сказала Гермиона.

Лорд Икенхем, глядя на ее фото, решил, что она может испепелить взглядом, – и не ошибся. Простое «Ах так!» звучало зловеще, как «Хо!» у констебля Поттера.

Мы упоминали в нашей летописи о волке, который не нашел в санях русского крестьянина, и тигре, который не получил к завтраку неимущего индуса. Что их чувства перед чувствами молодой писательницы, которая узнала, что ее отец пытается разорить сказочно-прекрасного главу издательства «Радость жизни»!

Гермиона встала. Лицо ее было мрачным и решительным.

– Не беспокойтесь, мистер Поттер, – сказала она. – Дело до суда не дойдет.

– Что?…

– Я не сказала вам, что Гвиннет Гульд – мой псевдоним. Я Гермиона Босток, дочь сэра Эйлмера.

– Дочь? – проговорил ошеломленный Отис. – Это поразительно! Это удивительно! Это невероятно!

– С отцом я поговорю. Сейчас же поеду к ним.

– Может быть, и мне поехать на всякий случай?

– Что ж, я вас подвезу. Пока мы беседуем, посидите в кабачке. Если вы готовы, идемте. Машина у входа.

Подъезжая к Гилфорду, Гермиона ощутила, что мысль, которая тыкалась в ее сознание, словно пьяный жилец, когда он не может попасть ключом в скважину, туда вошла. Она глотнула воздуха.

– Простите? – сказал Отис, вздыхавший все время, ибо ее манера водить машину была для него внове.

– Ничего, – отвечала Гермиона. – Так, вспомнила.

Вспомнила она, что кроткая леди Босток сидит уже три часа в лондонской квартире, намереваясь поговорить про Реджинальда. Легкий укол совести погасила мысль об удобных креслах и новых журналах. Гермиона нажала на акселератор, и Отис, закрыв глаза, препоручил свою душу Богу.

Глава 11

1

Послеполуденное солнце, освещавшее сквозь сплошное окно бывшую спальню Мартышки, осветило тем самым и его бывшую невесту, прерывая ее недолгий сон. Она встала, зевнула и потянулась.

Окно выходило на балкон. В летний день приятно посидеть на балконе, но, если ты хотя бы немного известен полиции, этого делать не следует. Пришлось стоять за гардиной, глядя оттуда на зелено-золотой мир.

Насмотревшись на кусок дорожки и часть цветущего куста, Салли собралась сесть в шезлонг, когда увидела высокого изысканного человека с небольшим чемоданом. Он скрылся, а через секунду-другую на балкон что-то шмякнулось.

Сердце у нее подпрыгнуло. Со свойственным ей умом она поняла, что это платье. У пятого графа бывали приступы легкомыслия, но он не стал бы бросать чемоданы просто так. Осторожно, на четвереньках, Салли подкралась к бесценному дару и схватила его.

Белое платье и алый жакет леди Икенхем она надела с той быстротой, какую проявит всякая девушка, располагавшая какое-то время только цветастым халатом. Лорд Икенхем вошел, когда она смотрелась в зеркало.

– Все в порядке? – осведомился он. – Неплохой бросок, а? Заметь, я с давних пор ничего не швырял вверх, но, если продаешь газированную воду, рука не ослабеет. Хороший жакет. Элегантный.

Салли его поцеловала.

– Спасибо, дядя Фред, – сказала она. – Вы просто ангел. А вас никто не видел?

– Никто. Хозяйка уехала в Лондон, Балбес в деревне, продает кому-то корову, если я не спутал.

– Почему же сейчас не поставить бюст? – удивилась Салли.

– Неужели ты думаешь, что мне не пришло это в голову? Я сразу устремился в музей и обнаружил, что Балбес его запер, а ключ увез. Как я говорил Мартышке, есть в Балбесе какая-то грубость души. Но не волнуйся. Вскоре я все устрою самым лучшим образом.

– О, если бы!

– Салли! Неужели и ты мне не доверяешь?

– Доверяю, доверяю! Дядя, миленький, забудьте эти глупые слова!

– Я их уже забыл. Да, ты прелестна в этом платье. Видение, иначе не скажешь. Не удивляюсь, что Мартышка тебя любит.

– Любил.

– Любит, и сильнее, чем прежде. Вчера он так и вылупился. Видела ты креветку в брачный сезон? Вылитый Мартышка. А напоследок он мне сказал: «Как она хороша!» Это любовь.

– Если я ему понравилась в таком халате…

– Любовь, ты уж мне поверь. Он тебя боготворит. Обожает. Умрет за розу из твоих волос. А ты как?

– Я-то не меняюсь.

– Любишь его?

– Обожаю.

– Похвально, хотя и странно. Я и сам его люблю. Собственно, кроме жены, тебя и собаки, я никого так не люблю, как Мартышку. А вот обожать – не обожаю. С чего бы?

– Очень просто. Он ягненок.

– Ты его так видишь?

– Конечно. Мягкий, беленький ягненок, которого хочется погладить.

– Может, ты и права. Я плохо разбираюсь в ягнятах. А вот что ты его любишь, это хорошо. Скоро понадобится. На мой взгляд, этому браку не бывать.

– Что-что, а сладость и свет вы распространять умеете!

– Стараюсь, как могу.

– Поговорите еще! Почему вы так думаете?

– Ну скажи, зачем Гермионе выходить за Мартышку?

– Наверное, тоже любит ягнят.

– Ерунда. Я видел только фото, но знаю, что ей нужен большой, надежный муж охотничье-рыболовного типа. Они с Биллом Окшотом созданы друг для друга. Но он слишком робок, так нельзя. Надо мне с ним поговорить. Пойду-ка поищу.

– Не ходите! Поговорим о Мартышке. Он измучился, смотреть больно. Сидел и стонал.

– А не пел?

– Скорее нет. Он закрыл лицо руками.

– Да, поет он иначе. Закинет голову, испускает ноты под углом в сорок пять градусов. Очень неприятно, особенно если это «О Долорес, королева дальних морей!». Итак, он стонал. Почему?

– Не хочет толкать полисмена в пруд.

– Не хочет? Даже ради божественной Элзи?

– Да.

– Что же ему дорого – он сам? – опечалился лорд Икенхем. – Ах, Салли, мужчины уже не те. Где Галахады? Помню, дева в беде только знак подаст – и я бегу, хлопая ушами. Ничего не поделаешь, долг чести! Мы обязаны Элзи Бин. Не понимаю, чего он волнуется. Пруд рядом, под рукой.

Салли посмотрела на графа так, как редко смотрела сама Жанна д'Арк.

– Где именно? – спросила она.

– Прямо у ворот. Элзи Бин сообщила мне, что Поттер часто стоит там, плюет и, будем надеяться, думает о ней. Что может быть приятней, чем толкнуть его в эти минуты? Ради прекрасной Элзи я бы толкнул двадцать констеблей.

– У Мартышки тонкая, ранимая душа.

– А у меня? В Нью-Йорке все удивлялись. Что там разговаривать! По донесениям, Поттер приезжает именно в это время. Где Мартышка?

– Не знаю.

– Пойду поищу.

– Минуточку, – сказала Салли, обретая сходство еще и с Иаилью, женой Хеверовой.

– В чем дело? Беспокоишься за своего Мартышку?

– Да.

– Сказано тебе, это легко и приятно.

– Не для него. Он ягненок.

– Почему ягненок не может толкнуть полисмена?

– Не может, и все. Тут нужна женщина.

– Господи, Салли! Ты не соби…

– Собираюсь. Все решено. Давно не творила добра. До свидания, дядя Фред.

Салли юркнула на балкон и, судя по звуку, перелезла на трубу. Выглянув из двери, граф увидел, как она исчезает. Он вздохнул – безрассудная юность исторгала из него такие вздохи – и вернулся в комнату, а оттуда направился в холл, где Билл Окшот балансировал палкой, держа ее на кончике носа.

2

Молодой хозяин Эшендена занимался эквилибристикой не из легкомыслия; как многие в этом доме, он пытался отвлечь разум от печальных предметов. Что все обстоит именно так, доказывала его глубокая серьезность. Мало кто глубоко серьезен, когда балансирует палкой, но ему это удавалось.

Увидев графа, он немного оживился. Ему хотелось посоветоваться с верным человеком, но случая не было.

– Вот здорово! – сказал он. – Это вы.

Лорд Икенхем на время отложил беспокойство о Салли.

– Слова «вот здорово», – заметил он, – выбраны очень удачно. Я тоже хотел вас видеть.

– А я – вас. Мне надо с вами посоветоваться.

– Что ж, выйдет дуэт. Я бы вас переговорил, но вы хозяин, уступаю вам трибуну. Просим.

Билл собрался с мыслями.

– Значит, так, – начал он. – Повез я тетю на станцию, ей нужно в Лондон. Сам я не выспался, молчу, смотрю на дорогу…

Лорд Икенхем его перебил:

– Прочитаю в вашей биографии, глава «На станцию с тетей». Переходите к главному.

– Молчу, а она говорит: «Алкоголик».

– За что ж она вас?

– Не меня. Мартышку.

– Вот как? Ну, знаете!

– Говорит: «Алкоголик». А я говорю: «Что?» А она говорит: «Алкоголик». А я говорю: «Кто?» А она говорит: «Реджинальд».

Лорд Икенхем его похвалил:

– Да, это мастерство. У вас редкий слог, Билл Окшот. Вы, часом, не Синклер Льюис? Нет? Значит, кто-то другой. Итак, ваша тетя говорила: «Алкоголик», пока не вышли на Мартышку. Она не сообщила, на чем основаны эти обвинения?

– Как же! Он пил виски в гостиной.

– Я бы не волновался. Лучшие люди пьют в гостиных – скажем, я.

– Вы пьете днем, а он – ночью. Я его застал в час, тетя с дядей – в полтретьего. Полтора часа! Прикинем еще полчасика до меня, получится два. Когда они ушли, он остался. После завтрака лыка не вязал.

– Нельзя напиться за завтраком.

– Именно! Напился он ночью и еще не прочухался, когда это случилось.

– Что вы имеете в виду?

– Тетя меня ждала. Дядя Эйлмер… нехорошо отозвался о ее шляпе, она пошла надеть другую, а в комнате кто-то шуршит. Открыла дверь – никого, открыла шкаф – там Мартышка.

– Не туфля и не розовый шарф?

– Нет. Он ей улыбнулся и сказал, что ему нужна помада. Ясное дело, напился. Разве трезвый подумает, что тетя Эмили мажется? Так вот, я не знаю, предупредить ли Гермиону. Нельзя, чтобы она вышла замуж за пьяницу.

– Может огорчиться? Но вы ошиблись, Билл Окшот, Мартышка пьет очень мало. Сейчас он страдает.

– Почему?

– Он всегда страдает, когда мы вместе. Это трудно объяснить.

– Значит, не говорить Гермионе?

– Я подумаю. А вот о другом, – лорд Икенхем строго посмотрел на Билла, – с ней поговорить надо.

– А?

– О том, что вы ее любите.

– О!

– Боритесь со своей склонностью к междометиям. Любите или нет?

Билл Окшот обрел приятный густо-малиновый оттенок.

– Люблю, чего там, – отвечал он, – но сказать не могу.

– Почему?

– Нельзя. Она выходит за Мартышку.

– Что вы, можно! Вспомните Лохинвара. Вспомнили?

– Еще бы! Декламировал в детстве.

– Представляю восторг публики! Мне лучше удавалась «Шхуна «Геспер». А насчет Мартышки не беспокойтесь – он любит другую. Помните, я говорил, что ему бы лучше жениться на одной моей знакомой? Когда-то к этому шло, но они поссорились. Так вот, ожидается рецидив, симптомы верные. Насколько я понял, мисс Босток в Лондоне. Поезжайте туда и вы.

– Ым…

– Что значит «Ым»?

Билл снова принялся копать ногой пол, производя тот самый звук, какой производят волны, биясь о каменистый берег.

– Трудно…

– Что, объясниться в любви? Ерунда!

– Я девять лет пытался. Не могу.

Лорд Икенхем подумал.

– Кажется, – сказал он, – я понял, в чем дело. Вы сперва размышляете, а тут нужен порыв. Р-раз – и готово! Подошел. Поразил. Словом – быстрота и натиск.

– Да? – без особого пыла откликнулся Билл Окшот, и граф его снова понял.

– Вы нервничаете, – заметил он, кладя ему руку на плечо. – Когда я увидел фотографию, меня поразила та величавая неприступность, которая отпугивала пастухов от наиболее строгих богинь. Таких красавиц в мое время называли царственными. Что ж, тем более нужен натиск. Этих красавиц нужно подчинять.

– Мартышка не подчиняет!

– Конечно. Он ягненок, у них другие методы.

– А я не ягненок?

– Ну что вы! Вы велики для этого, сильны, багровы, можете съесть за обедом целый пирог. Мартышка берет хрупкостью и лепетом, а вы – только натиском. Вам придется вести себя, как вели герои романов, популярных в мое время. Ходят в бриджах, с хлыстом – на всякий пожарный случай, мало ли что. Как же ее звали? А, вот! Этель М. Делл. Ведите себя, как герои Этель М. Делл. Купите, изучите.

– Я не буду бить Гермиону никаким хлыстом, – твердо сказал Билл.

– А зря, помогло бы.

– Нет и нет.

– Что же, дело ваше. Тогда схватите ее за обе руки.

– Ну что вы!

– Как бы она ни отбивалась, прижмите к груди и покройте лицо поцелуями. Говорить не надо. Разве что «Ты моя!» или что-нибудь в этом духе. В общем, обдумайте, Билл Окшот. Метод верный. Провалов не было. Однако мне пора. Пойду найду Мартышку. Вы не знаете, где он?

– Полчаса назад ходил по корту.

– Опустив голову?

– Да, кажется.

– Так я и думал. Бедный он, бедный!.. Ничего, у меня хорошая новость. Пока! Да, кстати, – лорд Икенхем опять появился, словно Чеширский кот, – за руки хватайте крепко. Можно немного встряхнуть.

Он снова исчез, и Билл услышал, как, направляясь к корту, он поет любовную песню времен своей молодости.

3

Застенчивый, робкий человек, который год за годом копает землю ногой и таращит глаза в присутствии своей дамы, ощутит после таких бесед точно то же, что ощутил бы, прыгнув в ледяную воду. Сперва он потрясен и ничего не видит, потом – приходит в экстаз.

Когда наставник его ушел, Билл довольно долго стоял в оцепенении. От самой мысли о таких действиях хребет у него извивался, как змея в серпентарии. Примерно это чувствовал он в школе, съев на пари шесть эскимо подряд.