Текст книги "Наследники империи"

Автор книги: Павел Молитвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Не все маги были согласны с Тайгаром, и нашлись упрямцы, осмелившиеся, нарушив его запрет на проникновение в сокровищницу, снарядить три судна, доставившие их на Танарин, и теперь Гроссмейстер начинал склоняться к мысли, что напрасно скрывал верно расшифрованные тексты «Книги». Нет занятия глупее, чем предаваться запоздалым сожалениям, и все же досадно. Досадно, что он не возглавил тот давешний поход и не предположил, что неудача, постигшая магов-отступников, подскажет кое-кому способы нового прочтения «Книги». А ведь зная Рашалайна, мог бы догадаться, что уж он-то наверняка сделает правильные выводы из сведений, добытых не сумевшими проникнуть в сокровищницу неудачниками…

Таким образом, чувство вины можно было считать второй причиной того, что Тайгар решил сам отправиться на Танарин, несмотря на то что ради этого ему придется перебраться в новое тело и расстаться с должностью Верховного Мага. Третья же из причин, не подлежащих оглашению, хотя, быть может, и не менее важных, чем дюжина иных, которые он уже приводил в беседе с Варта-ром и другими Магистрами, не пожелавшими отпускать его в опасное путешествие, заключалась в том, что, судя по сообщениям Хималя, Батигар отправилась с Мгалом в Земли Истинно Верующих и, очень может статься, будет сопровождать северянина до самой сокровищницы Маронды. Это было бы большой удачей, ибо заклинание Подчинения обяжет человека, связанного с Гроссмейстером узами родства, беспрекословно выполнять любые его приказы, и задача Тайгара в этом случае упростится во много раз. Именно для того, чтобы удостовериться, что Батигар жива и находится в империи Махаили вместе с Лагаширом и Мгалом, он и собирался нынче произнести заклинание Родственной Крови, и энергия, переполнявшая его, подсказывала время для установления контакта с дочерью настало.

Поднявшись с кресла, Верховный Маг простер перед собой руки. Громко произнес магическую формулу, повелевающую донорам прекратить перекачку энергии, и начал выстраивать вокруг себя Внепространственный Кокон Безвременья, подобный тому, который ему придется создать для перехода в новое тело. Установление ментального контакта с находящимся в неизмеримой дали человеком чем-то напоминало переход в новую телесную оболочку и должно было послужить своеобразной репетицией перед отправлнием Гроссмейстера на борт «Убервеля».

Шепча заклятия и делая замысловатые пассы, Тайгар воздвиг вокруг себя энергетическую оболочку, напоминающую изнутри радужное яйцо, а снаружи подобную сгустку непроглядного мрака. Дальше Кокон Безвременья должен был расти за счет источаемой Гроссмейстером энергии, словно жемчужина, слой за слоем, с той лишь разницей, что стенки его будут утолщаться от периферии к центру, а не наоборот. Сжимая пространство внутри Кокона, оболочки его должны вытеснить душу Тайгара в астрал, откуда, повинуясь призыву заклинания Родственной Крови, она отправится на поиски Батигар.

Заключенный в сияющее яйцо, Верховный Маг ощутил удушье, головокружение и всепобеждающую слабость. Давно уже Тайгар не прибегал к сложным магическим преобразованиям и на мгновение преисполнился необоримого ужаса – что если изношенное тело не выдержит перегрузки и он, утратив оболочку, превратится в Блуждающую Душу? Но вот объявшая его темнота и тишина погасили вспышку страха, и, ощутив близость вечного покоя, душа Тайгара устремилась к мерцавшей в бесконечной дали точке света.

Гроссмейстер и прежде пытался описать чувства, испытанные им во время астрального путешествия, но не мог подыскать подходящих слов, и лишь образ стрелы, выпущенной со дна глубочайшего колодца в звездное небо, хоть как-то отражал его ощущения. Впрочем, образ стрелы соответствовал только началу пути, а потом Тайгар попал в круговерть из тысячи сияющих клубков, которые, паря в непроглядном мраке, вращались с неописуемой скоростью, перематывая с одних на другие тончайшие светящиеся нити. Были ли это нити жизней и судеб или энергетические линии Вселенной, олицетворявшие силы, связывающие планеты, звезды и целые скопления их в единый многомерный механизм Мироздания?

Этого Тайгар не знал и обычно, возвращаясь из потусторонних странствий, старался не вспоминать бешеное верчение светящихся клубков в безначальном и бесконечном мраке, поскольку вид их вызывал у него тяжкую депрессию и приступы тошноты. Ощущения, испытываемые им в астрале, были решительно ни на что не похожи, и придуманное кем-то из Магистров сравнение со щепкой, брошенной в штормовое море, на взгляд Гроссмейстера, не давало ни малейшего представления о происходящем. Скорее он сравнил бы свои чувства с теми, которые могла испытывать проглоченная глегом букашка, странствуя по его необъятному чреву. Хотя и это, разумеется, было сущей ерундой, ибо пространство астрала обладало какими-то дивными свойствами: сверкающие клубки пронизывали друг друга, проходили сквозь призрачные плоскости и невидимые, но ясно ощутимые барьеры, да и сам мрак не был бесплотным – он дышал, пульсировал и казался живым. Возникало ли это чувство от дующих в различных направлениях ветров, скрывала ли тьма некие эфирные течения, имевшие свои стремнины, водовороты и омуты, или это душа Тайгара двигалась неравномерно, перескакивая с уровня на уровень, проваливаясь и взмывая в мире, лишенном понятия верха и низа?..

Маги не поклонялись богам – побывавший хотя бы единожды в бестелесном иномирье не мог без улыбки внимать легендам о Всемогущих, испытывавших хотя бы отдаленное подобие человеческих чувств. Существо, способное не то что сотворить, а хотя бы понять структуру астрала, должно было обладать совершенно непохожими на человеческие органами чувств и мыслить абсолютно иными категориями. Магистры, пытавшиеся как-то упорядочить ощущения, испытанные ими в астрале, как правило, лишались рассудка, и уже много лет назад Тайгар скрепя сердце вынужден был признать, что, нащупав опытным путем способы использовать бестелесный мир в своих целях, маги оказались не в состоянии постичь его природу. Более того, Гроссмейстер склонен был думать, что, заглянув в чудовищный механизм Мироздания, они узрели явления, в принципе недоступные их пониманию, и жили бы несравнимо спокойнее, не имея представления о том, что знакомый им мирок – всего лишь крупинка в невообразимо сложной пространственно-временной конструкции, не имеющей названия ни на одном из человеческих языков…

Тайгар вновь осознал себя, лишь достигнув цели, почувствовав, что разум его сливается с разумом Батигар. Впрочем, слиянием это можно было назвать с большой натяжкой, а уж о том, что мысли и чувства человека, улавливаемые им с пятого на десятое, как невнятный разговор, доносящийся из соседней комнаты, принадлежат его дочери, он мог лишь догадываться, зная, что именно с ней должен был вступить в ментальный контакт.

Почувствовав испытываемые девушкой страх и тревогу, Гроссмейстер понял, что она находится в старинном храме большого города, но дальше этого продвинуться не сумел. Ослабленное переходом через астрал сознание его не могло внедриться в разум дочери и скользило по поверхности, собирая крохи периферийных ощущений. Теоретически заклинание Родственной Крови срабатывало безотказно, и, в известном смысле, сработало оно и в этот раз – душа Тайгара отыскала Батигар несмотря на разделявшее их расстояние и то, что Верховный Маг мог только догадываться о ее местонахождении, – однако слияния не произошло. Явилось ли причиной тому крайняя несхожесть их характеров, совершеннейшее незнание столь близкими родственниками друг друга или возбужденное состояние Батигар, сказать было трудно, но весьма скоро Тайгар убедился, что сколько-нибудь значительной пользы ему из контакта с дочерью извлечь не удастся. Вероятно, произнеси он заклинание Повиновения, результат был бы иным, однако без привлечения сильного аллата это вылилось бы в напрасную трату сил поддерживать достаточно долго ментальную связь, пребывая в бестелесном состоянии, даже Гроссмейстеру было не по плечу.

Запустив на пробу несколько мысленных зондов, он убедился, что на вопросы о присутствии Мгала и кристалла Калиместиара Батигар отзывается положительно, и, чувствуя, что большего ему из неразблокированного мозга девушки не выудить, прервал контакт. И вновь его закружило, завертело среди сияющих во мраке клубков, серебристая пряжа которых мелькала все быстрее и быстрее, «Любопытно, каким образом мне удается воспринимать происходящее в бестелесном мире, если душа моя лишена каких-либо органов чувств?» – мелькнуло в угасающем сознании Гроссмейстера, летящем, подобно пущенной из бездонного колодца стреле, к далекой звездочке-маяку…

Несведущие люди склонны отрицать у магов наличие уникальных способностей или приписывать им сказочное могущество, причем и те и другие, узнав правду, испытывали сильнейшее разочарование. Одни из-за того, что чувствовали себя обделенными чудесным даром, другие из-за того, что волшебная сказка оборачивалась прозаическими рассказами о годах прилежной учебы и тяжких тренировок, без которых полученный при рождении дар не приносил чаемых плодов, как фруктовое дерево без ухода и полива. Разочарование испытывали не только простые смертные, но и наделенные магическими способностями молодые люди, которые, вкусив тягот учебы, покидали Школы Тайных Искусств, полагая, что достигнутые результаты не окупят затраченных ими усилий.

Вартар, даже сделавшись Гроссмейстером, так и не научился понимать этих юношей. Для него было и оставалось непреложной истиной, что человек должен стремиться развивать заложенные в нем способности, каких бы трудов это ему ни стоило. Будучи сыном ювелира, он с детских лет усвоил, что настоящую ценность камень обретает после надлежащей обработки, при этом каждый должен быть обточен, огранен, отшлифован и оправлен соответствующим способом, помогающим выявить и подчеркнуть присущие ему неповторимые качества. Правило это распространялось и на людей: человек, наделенный исключительным голосом, должен петь, обладающий даром ваятеля – резать по камню или работать с бронзой. Помимо того, что подобный подход казался Вартару в высшей степени целесообразным, оправдан он был еще и тем, что ни от одного занятия человек не получает такого наслаждения, как от того, к которому имеет врожденное предрасположение.

Мысль эта представлялась помощнику Верховного Мага совершенно очевидной, и едва ли не лучшим подтверждением ее служил Тайгар. Верховный Маг, искушенный политик, дипломат и администратор – для Вартара он оставался прежде всего Гроссмейстером, достигшим вершин магического искусства. Он был рожден для соверщения сложнейших магических преобразований и в очередной раз доказал это, когда Внепространственный Кокон начал истончаться, истаивать, и Вартар приготовился произнести Восстановительное заклинание. Подпитка вышедших из астрала являлась обычной процедурой, и маги-доноры были готовы к передаче энергии, но Тайгар, похоже, не испытывал в этом никакой необходимости. Совершив двойной переход через бестелесный мир, старик выглядел лучше, чем если бы ему пришлось взбираться на верхний этаж башни Мрака. Запавшие щеки покрыл слабый румянец, глаза блестели, и, чем бы ни кончилось его астральное путешествие, он имел все основания гордиться собой – преобразование было проделано мастерски. Другой бы на его месте пластом лежал, а Гроссмейстер…

– Благодарю за содействие. Все доноры свободны, – произнес Тайгар, вставая с кресла. Подозвал Вартара и, провожая глазами покидавших Чертог Средоточия Мудрости доноров-магов, вполголоса приказал: – Вели Ширтому подготовить аллата для связи с Бай-Баланом. Я хочу, чтобы Хималь нанял судно и вместе со своим отцом отправился к Танарину. Пусть Фарах прихватит верных людей и весь свой магический арсенал. А там, глядишь, настанет время и мне отправляться на «Убервель».

– Эге! Дело близится к развязке, – пробормотал Вартар, отправляясь выполнять распоряжение Верховного Мага. Вспомнив его слова о магическом арсенале и о том, что на борту «Убервеля» находится по крайней мере один Мглистый воин, покачал головой и задумчиво произнес: – Скверно придется тому, кто встанет у старика на пути к сокровищнице. За это дело он взялся всерьез, и вряд ли кто-нибудь сможет остановить его или хоть как-то помешать добраться до цели.

Батигар старалась не пропустить ни единого слова из речи Базурута, но едва улавливала ее смысл – в голову почему-то назойливо лезли мысли о кристалле Калиместиара, Мгале и Лагашире. Хотя чего о них думать, если кристалл, по словам Гиля, находился в данный момент у Хранителя веры, Мгал стоял в двух шагах от нее и обнимал за талию Лив, а Лагашир, сказавшись больным, остался в Золотой раковине. Отказ его принять приглашение Вокама выглядел более чем странно – посетить храм Обретения Истины в Священный день мечтал каждый житель империи, но далеко не все высокородные обитатели Ул-Патара, не говоря уже о простолюдинах, получали такую возможность. Однако причуды мага интересовали сейчас принцессу меньше всего, думать о них она решительно не желала, и все же…

– Мисаурэнь, это твои штучки? У меня такое чувство, будто кто-то в моих мозгах копается! – Девушка толкнула подругу локтем, но та была настолько поглощена речью Базурута, что не сразу поняла, чего хочет от нее Батигар. Когда же принцесса повторила свою жалобу, ведьма раздраженно фыркнула и сообщила:

– Это не в мозгах, а в волосах. Голову чаще мыть надобно!

Батигар вспыхнула и хотела высказать Мисаурэни все, что она думает по поводу ее поведения, сделавшегося в последнее время совершенно невыносимым, но тут стоявшие сзади высокородные возмущенно зашикали, а Хранитель веры, повысив голос, провозгласил:

– Повинуясь ниспосланному свыше пророческому видению, я буду умолять Предвечного зажечь в этом храме Священный огонь и явить волю свою, указав нам истинного наследника трона Эйтеранов!

Сойдя с отведенного многочисленным служителям Кен-Канвале помоста, Базурут замер перед другим помостом, на котором находились яр-дан, ай-дана и их свиты, и торжественно вошел в центральную из трех высоких арок, вырубленных из черного камня. Опустился на колени и склонил голову в позе величайшего смирения.

Гигантский зал, переполненный парчовохалатной знатью и бритоголовыми жрецами, затих, и отчетливо слышны сделались пронзительные выкрики глашатаев, которые, стоя в арочных проемах стен, повторяли с высоты третьего этажа сказанную Базурутом речь, дабы довести ее до сведения людей, со всех сторон окруживших храм Обретения Истины. Ул-патарцы и приезжие начали стекаться к древнему святилищу еще с вечера, но большинству из них не суждено было даже издали лицезреть пышные процессии, во главе которых яр-дан, ай-дана и Хранитель веры подошли к храму. Ранним утром, под грохот горба-сов и звонкоголосое пение свернутых в тройное кольцо труб, с юга и с севера в столицу вступили войска, прошествовавшие в полном вооружении по безлюдным улицам и остановившиеся у подножия Храмового холма с таким угрожающим видом, что жаждущие зрелищ жители Ул-Патара и его окрестностей поспешили очистить площадь перед святилищем.

Ни для кого уже не было секретом, что тысячи Татиринга, Янеромбы и Мурмуба, спустившиеся по Ит-Гейре и вошедшие в столицу с севера, поддерживают яр-дана, под чьим командованием сражались и снискали себе немеркнущую славу, усмиряя взбунтовавшийся Чивилунг. Отряды же, пришедшие из южных провинций, наспех сколоченные из гарнизонов Мугозеби, Яликуве, Хутманга и других городов, вызваны были в Ул-Патар сторонниками ай-даны и Хранителя веры. Оба войска были настроены весьма решительно, горожане, заслышав об их приближении, запирали ставни и двери, а те, что собрались к стенам храма Обретения Истины и своевременно скрыться не успели, уже почитали себя покойниками. Обнажать оружие в Священный день считалось величайшим грехом, но до полудня ничто, казалось, не могло помешать приверженцам ай-даны и яр-дана сойтись в кровопролит-нейшей сечи. Резни тем не менее каким-то чудом удалось избежать. Благодаря городским ичхорам, ночным стервятникам Мисюма и бритоголовым служителям Кен-Канвале, собранным неведомым ярундом в весьма внушительную рать, между южным и северным войском оказалась прослойка людей, сталкиваться с которыми не пожелал ни один «тысячерукий», дабы не настраивать против себя обитателей столицы, занимавших пока что выжидательную позицию.

Подошедшие к стенам храма Обретения Истины с севера и юга войска до сих пор были разделены горожанами, хотя настроение их заметно изменилось. Полуденное солнце не в состоянии было охладить разгоряченные головы, и все же охотников обнажить оружие изрядно поубавилось. Традиции в империи привыкли чтить, а уж когда Хранитель веры начал свою проникновенную речь и, завершив ее, преклонил колени в сердце святилища, чтобы обратиться к самому Кен-Канвале с просьбой о вразумлении и возвращении Холодного огня, угомонились даже самые крикливые, и вскоре на холме воцарилась такая же тишина, как и в храме. Воины, лавочники, рабы и мастеровые ждали чуда, пророчество о котором, облетев столицу, взбудоражило всех от мала до велика. И чудо было явлено взорам тех, кому посчастливилось оказаться в храме, а остальных оповестили о нем крики глашатаев:.

– Вспыхнул! Вспыхнул священный огонь Кен-Канвале! Радуйтесь, люди!

Крики глашатаев потонули в восторженном реве, родившемся в недрах храма, выплеснувшемся из него и подхваченном тысячами глоток обступивших святилище людей, забывших в этот удивительный миг обо всем, кроме чуда, подтверждавшего, что Предвечный по-прежнему печется о своих неразумных чадах.

– Огонь! Предвечный зажег Холодный огонь! Он не забыл нас! Он с нами! Слава Кен-Канвале! Слава Базуруту!

Храмовый холм кипел и гудел, взоры собравшихся были обращены к святилищу, которое, казалось, парило над людскими головами, над залитым солнцем Ул-Патаром – чудесным городом ступенчатых пирамид, белокаменных колоннад, триумфальных арок, буйно зеленеющих садов; городом столь большим и богатым, что кварталы бедноты не могли испортить открывавшийся на него с Храмового холма вид просто потому, что были неразличимы за голубым кантом рек и каналов, обрамлявшим его центральную часть со всех четырех сторон…

Едва восторженный рев, исторгнутый собравшимися в зале при виде Священного огня, вспыхнувшего в глубине черных арок, начал стихать, как из центрального их проема появился Хранитель веры. Он прошел через стену золотисто-зеленого пламени так величественно, что Мгал не мог не позавидовать выдержке выряженного в желтую парчу мошенника, сумевшего припрятать кристалл Кали-местиара в глубине черной арки и выглядевшего при этом так, словно ему и в самом деле посчастливилось услышать Глас Божий.

Северянин оглянулся: высокородные взирали на Базурута с благоговением и обожанием, и ничего хорошего это яр-дану не сулило. «Ай-ай-ай! Хотя Бокам и хитер, но на этот раз он, кажется, оплошал! Кто бы мог подумать, что вера этих людей не ведает сомнений?» – с беспокойством подумал Мгал и навострил уши, ибо Базурут вновь занял место на левом помосте и поднял руку, готовясь поведать подданным империи волю Предвечного.

Вторая волна криков, вызванных шествием жреца через Холодный огонь, пошла на убыль, и, дождавшись тишины, Хранитель веры произнес громким, хорошо поставленным голосом, достигавшим самых отдаленных уголков зала:

– Возлюбленные братья и сестры мои! Ежегодно обращаемся мы в этот день к Предвечному, прося его ниспослать нам богатый урожай, удачу в делах, здоровье и многие лета беспечальной жизни. В этот же год помыслы наши должны быть об одном. Об одном просил я от вашего имени Предвечного. Просил о том, чтобы указал он нового Повелителя Земли Истинно Верующих. Просил, чтобы дал он вам знак, что слышит меня, а мне открыл имя того, кто достоин занять трон Эйтеранов после смерти Богоравного Мананга.

– Баржурмал! Тимилата! Баржурмал!.. – раздались неуверенные крики из-за спины Мгала.

Базурут сделал успокаивающий жест, прислушался к глашатаям, повторяющим его речь для стоящих на площади, и продолжал:

– С давних пор не возникало в империи споров по поводу того, кто наследует титул Повелителя империи. Мудрый Шак-Фарфаган раз и навсегда установил, кто имеет право претендовать на трон Эитеранов. Всем вам, однако, известно, что Богоравным Манангом не было занесено в «Книгу Наследников» ни имя дочери его – Ти-милаты, ни Баржурмала, коего принято считать сыном Повелителя империи и рабыни для наслаждений. Не были и не могли быть занесены, ибо не случалось до сих пор такого, чтобы дочери Повелителя Махаили занимали его трон. И уж тем более никогда не всходили на престол империи дети рабынь.

Базурут сделал паузу, и донесшиеся из глубины зала гневные выкрики: «Не место Баржурмалу на престоле!» – подтвердили, что цели своей он достиг, во всеуслышание назвав яр-дана сыном рабыни.

– Только Предвечный, в неизреченной мудрости своей, мог верно ответить на вопрос: кого должны мы провозгласить Повелителем империи. Вы видите: Священный огонь вспыхнул в знак того, что Божественный Кен-Канвале услыхал нас и дал ответ. – Хранитель веры указал на пляшущие языки Холодного пламени, и Мгал, решив, что сейчас-то жрец и заговорит о принесении в жертву яр-дана, покосился на стоявшего за спиной Баржурмала Гиля, своевременно предупредившего «тысячеглазого» о замыслах Базурута.

– Повелевать империей должна Тимилата – законная дочь Богоравного Мананга! – возвестил Хранитель веры, делая ударение на слове «законная». – А дабы избавить Землю Истинно Верующих от смуты, дабы не нашлось в ней желающих воспротивиться воле Кен-Канвале, потребовал он принести ему в жертву сына рабыни. – Базурут направил указующий перст в сторону правого помоста. Послушных этому наказу осыплет Предвечный милостями своими, с супротивников же оного взыщет сурово! Коли не принесена будет жертва тотчас же, падет на страну мор и глад, начнется усобица великая и Хладный огнь пожрет села и города! Выжжет он нивы и леса, и возопят подданные империи о пощаде, да не услышит их Предвечный, отворотивший лик свой от ослушников!..

Голос Базурута, обретший силу набата, заставил поежиться даже Мгала и прижавшуюся к нему всем телом Лив. А Хранитель веры, окинув безмолвный зал горящим взором, сделал знак стоящим за его спиной ярундам, и из толпы желтохалатников выступил Рашалайн.

– Ведомо мне: обвиняют меня злопыхатели во многих грехах! – продолжал Базурут зычным голосом. – Знаю: даже явленный Предвечным Священный огонь не убедит их в истинности слов моих, не ложно волю Кен-Канвале толкующих! Так пусть же Рашалайн – великий предсказатель, прибывший к нам из Бай-Балана и пророчествами своими известный всему миру, – подтвердит сказанное мною! Были ему видения вещие ниспосланы, и есть тому свидетели: Ушамва и Ваджирол! Впрочем, слушайте сами пророка, чьи уста не осквернены ложью, а очи не затуманены блеском злата имперской казны, коей распоряжается наущаемый яр-даном Пананат как своею собственной.

Рашалайн простер руку к слушателям, открыл рот, но не произнес ни звука. Оцепенение, охватившее его, длилось всего несколько мгновений, однако и этого оказалось достаточно, чтобы ай-дана, сделав шаг к краю помоста, звонким голосом выкрикнула:

– Погоди! Повремени рассказывать нам о своих видениях, чужеземец! Пусть собравшиеся в этом древнем святилище высокородные выслушают прежде меня, раз уж мне назначено Предвечным воссесть на трон Эйтеранов!

– Говори, дочь Богоравного Мананга! – разрешил Базурут с таким видом, будто в его власти было заставить Тимилату замолчать.

Взгляды собравшихся устремились на ай-дану, окруженную чернокожими мефренгами и стражниками в ало-золотых одеяниях, прибывших в храм во главе с самим Гуноврасом.

– Да будет известно находящимся в этом зале, не напрасно называемом храмом Обретения Истины, а также и всем остальным подданным империи, – Тимилата прислушалась, проверяя, повторяют ли глашатаи ее слова для стоящих на площади, – что этой ночью я взяла в мужья яр-дана Баржурмала, а он назвал меня своей женой. Этой ночью души и тела наши соединились, и засвидетельствовано это ярундом Хетахором, в чьей добросовестности никто из собравшихся, полагаю я, не позволит себе усомниться…

Тишину, воцарившуюся в зале, можно было бы назвать зловещей, если бы не растерянное выражение лиц окружавших Хранителя веры ярундов. Слова Тимилаты явились для них полной неожиданностью и даже самого Базурута на какое-то время лишили дара речи.

Воспользовавшись этим, ай-дана подошла к Баржур-малу, и сын рабыни обнял ее за плечи. Жест этот был воспринят собравшимися как подтверждение ее слов, обещание защиты и вызов, брошенный тем, кто требовал принесения яр-дана в жертву.

– Ну что ж, послушаем ярунда Хетахора, – проскрежетал Базурут с единственной, похоже, целью выиграть время и собраться с мыслями.

Маленький седенький старичок, утопавший в роскошном желтом одеянии из негнущейся парчи, скрытый до этого момента от глаз высокородных мефренгами, среди которых Мисаурэнь углядела Шигуб и стоявшего подле нее Эмрика, выступил вперед и нетвердым, блеющим голоском произнес:

– Ай-дана Тимилата и яр-дан Баржурмал произнесли положенные обеты перед ликом Кен-Канвале в дворцовом святилище. Данной мне властью я скрепил их союз в присутствии Вокама, Пананата, Гуновраса и еще семерых высокородных свидетелей, собственноручно подписавшихся под брачным договором. Союз Тимилаты и Баржурмала не может быть расторгнут, ибо непорочность ай-даны была принесена на алтарь Предвечного.

Над головами мефренг взвилось, подобно воинскому штандарту, бело-красное полотнище, и, сообразив, что это – окровавленная кружевная простыня с брачного ложа ай-даны, Мисаурэнь едва не расхохоталась. Однако на мланго эта испачканная кровью принадлежность постельного белья произвела совершенно иное впечатление. Высокородные словно обезумели, и стены храма потрясли крики, слившиеся в неистовый рев:

– Многие лета! Слава! Счастья молодым! Ай-да-на! Ай-да-на! Яр-дан Бар-жур-мал! Яр-дан Бар-жур-мал!..

Мисаурэнь впилась взглядом в лицо Базурута, ожидая, что Хранитель веры немедленно прибегнет к тем крайним мерам, которые имелись, вероятно, у него в запасе на случай, если события выйдут из-под его контроля. Но Базурут, как это ни странно, ничем не выразил своего неудовольствия и вовсе не выглядел раздосадованным или разочарованным. Снисходительно улыбаясь, он терпеливо ожидал, когда высокородные вдоволь накричатся, как будто неожиданное замужество ай-даны не явилось для него тяжким ударом и не выставило его дураком в глазах всей империи.

– Теперь, как видите, вопрос о престолонаследова-нии решился сам собой, – обратилась Тимилата к собравшимся в храме, когда крики начали стихать. – Нам нет нужды выслушивать чьи-либо пророчества по этому поводу, и самое время, мне кажется, обратиться к Кен-Канвале с благодарной молитвой…

– Едва ли поспешность, проявленная высокочтимой Тимилатой при вступлении в брак с сыном рабыни, уместна во всех случаях жизни, – вкрадчиво изрек Базурут и, убедившись, что слова его несколько охладили восторг парчовохалатной знати, решившей уже было, что скоропалительное замужество ай-даны разом положит конец всем разногласиям и спорам, грозившим привести к большому кровопролитию, продолжал: – Видения, посланные Кен-Канвале, можно трактовать по-разному, но неразумно отмахиваться от них и от слов служителей его, как от докучливых мух. Радость и горе, счастье и беды – все в руках Предвечного, и пусть Священный огонь послужит напоминанием всем вам, что самые разумные на первый взгляд поступки, совершенные людьми, не всегда угодны Кен-Канвале, не говоря уже о поступках не слишком разумных. Совершая те или иные деяния, даже венценосные особы должны руководствоваться велениями Предвечного, а потому не лишним будет все же выслушать пророчества Рашалайна.

– Хранитель-то, как видно, не собирается униматься! – проворчала Мисаурэнь, тщетно пытаясь найти контакт с мозгом Базурута и не желая смириться с тем, что относится он к той самой породе людей, на которых чары ее не действуют. Рашалайна ей давеча удалось, для его же пользы, заставить помолчать несколько мгновений, которыми весьма удачно воспользовалась Тимилата, а вот получится ли этот фокус с Хранителем веры – предугадать было трудно. В отличие от Вокама, который, наслушавшись об удивительных ее способностях от Гиля, позаботился, чтобы она вместе со своими спутниками очутилась в ближайшем к помостам ряду высокородных, Мисаурэнь совсем не была уверена, что окажется в состоянии «придержать» Хранителя веры, хотя необходимость в этом, без сомнения, еще возникнет. Даже если Рашалайн измыслит самоё благоприятное пророчество для новобрачных, Базурут не успокоится, пока не учинит какую-нибудь отвратительную каверзу. Увидев, что он сделал с Марикаль, ведьма удостоверилась, что Хранитель веры способен на любую мерзость…

– Видение, которым удостоил меня Предвечный, в самом деле касалось Земли Истинно Верующих и показалось мне столь важным, что я счел своим долгом поведать вам о нем, – начал Рашалайн спокойным, умиротворяющим голосом, столь непохожим на бессвязные выкрики брызжущих слюной пророков, вещавших на базарах едва ли не каждого города империи, что высокородные против воли напрягли слух. – Я видел кровь и резню, зажженные на стенах гигантского дворца-пирамиды факелы и жертвоприношение, призванное отвратить гнев Кен-Канвале от Земли Истинно Верующих. Жертва была принесена и принята, и я, подобно высокочтимому Базуруту, решил, что избежать этого невозможно. Теперь я склонен трактовать увиденные мною образы по-другому.

Резня уже произошла в Золотой раковине, а факелы еще будут зажжены на крыше дворца Повелителя империи, возвещая о двух величайших событиях, принесших мир вашей стране. О свадьбе ай-даны и яр-дана и восшествии Баржурмала на отцовский престол. Что же касается жертвы, то разве невинность Тимилаты не была принесена ею на брачное ложе и не явилась тем лучшим, что могла она отдать ради блага своих подданных? Священный огонь вспыхнул, дабы подтвердить, что бракосочетание совершилось по воле Божественного Кен-Канвале и угаснет, не причинив никому вреда, если жители империи, чтя его волю и заветы предков, не поднимут в этот день оружия на родичей своих, единоверцев и земляков…

Речь Рашалайна лилась плавно и неспешно, завораживая слушателей, заставляя их по-новому взглянуть на пророчества Хранителя веры, и, внимая бывшему отшельнику, Гиль с гордостью думал о том, что не ошибся в старике. Какие бы видения ни посещали его, как бы ни любил он вкусно поесть, бестревожно поспать на мягком ложе, как ни хотелось ему обеспечить себе безбедную старость, Рашалайн говорил то, что должен был сказать мудрец, не считаясь с бедами, которые мог накликать на свою голову. Хотя, казалось бы, что ему, чужеземцу, до того, будут ли мланго резать друг другу глотки и приносить человеческие жертвы своему богу или сумеют избежать усобицы и сберечь империю, обитателям которой нет нужды опасаться за сохранность имущества и самой жизни? Так нет же, он говорил и говорил, забыв о собственной корысти и безопасности, будто и не догадывался, что за такую «поддержку» Базурут ему, чем бы дело ни кончилось, первому велит кишки выпустить…