Текст книги "Бальмонт"

Автор книги: Павел Куприяновский

Соавторы: Наталья Молчанова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

В программе вечера значились «Слово-приветствие Бальмонту» И. Шмелева, выступления Н. Тэффи («О магии стиха»), М. Цветаевой (о творчестве поэта); воспоминаниями о встречах с Бальмонтом поделились Б. Зайцев и журналист С. Поляков-Литовцев, А. Ремизов прочитал любимые страницы поэта из Гоголя. На вечере организовали «Фонд помощи Бальмонту», в который включили, помимо писателей, и тех, кто хорошо знал поэта: художников А. Бенуа и К. Коровина, композиторов А. Гречанинова и С. Рахманинова.

В «Слове-приветствии» Иван Шмелев говорил: «Десять лет тому назад, здесь, на чужой земле, в Париже, я, по земле ходящий, братски приветствовал словами бытовика-прозаика нашего славного Поэта Солнца. Я подошел к нему душевно, взял за руку и сказал: „Пойдем, на родину, в твое родное, во Владимирскую твою губернию, в Шуйский уезд твой“ <…> и поэт внял прозаика, и бытовик-прозаик внял поэта. <…> Я находил слова и чувства, и эти чувства были общи нам, мы поняли один другого и обнялись по-братски. <…> И мы беседуем, читаем. Он – сонеты, песни… все та же полнозвучность, яркость, но… звуки грустны, вдохновенно грустны, тихость в них, молитва. Я – „Богомолье“: приоткрываю детство, вызываю… Мы забывались, вместе шли… в далекое Святой дорогой… <…> Мы познали, что мы едины, как ни разнозвучны искания и нахождения наши».

Страстное «Слово о Бальмонте» произнесла Марина Цветаева: «На каждом бальмонтовском жесте, слове – клеймо – печать – звезда – поэта». Но «Бальмонт, – продолжала Цветаева, – кроме того, что он божьей милостью лирический поэт, – еще и великий труженик». И назвала 35 книг стихов, 20 книг прозы, более десяти тысяч печатных страниц переводов из мировой литературы не менее чем с пятнадцати языков. Свое «Слово» она заключила обращением: «Господа. Пройдут годы. Бальмонт есть литература, и литература есть история. И пусть не останется на русской эмиграции несмываемым пятном равнодушия, с которым она позволяет страдать больному великому поэту». Незадолго до возвращения на родину (в июне 1939 года) Цветаева навестила Бальмонта в последний раз.

Бальмонт поправился, вернулся к творчеству – написал книгу стихов «Светослужение», которая была им задумана в 1933 году, тогда же было написано несколько стихотворений, два появились в газете «Сегодня» (1933. № 144) под заглавием «Из книги „Светослужение“»: «Колдун» и «Верная стезя». Но в сборник «Светослужение» они не вошли, его составили исключительно новые стихи, созданные в августе 1936-го – январе 1937 года.

Книга «Светослужение» увидела свет благодаря эмигранту Всеволоду Владимировичу Обольянинову, жившему в Харбине. Он принадлежал к той части дворянской интеллигенции, которая дорожила отечественной культурой. С Бальмонтом его связывало давнее знакомство, не близкое, но памятное: он бывал в Сабынине, когда поэт находился там в ссылке. В эмиграции, узнав о тяжелой болезни Бальмонта, Обольянинов послал ему письмо с предложением издать сборник стихов.

Завязавшаяся между ними переписка дает возможность полнее представить жизнь Бальмонта после выздоровления, в период последнего творческого подъема. Письма поэта по содержанию, стилю, тону ничем не отличаются от тех, которые он писал, будучи здоровым. Они написаны четким почерком, ясны по изложению, не лишены чувства юмора. Отвечая на вопросы Обольянинова, Бальмонт сообщает некоторые биографические подробности (о родословной, произношении фамилии, отношении к революции), любопытные случаи из текущей жизни. Некоторые свои стихотворения, приложенные к письмам в машинописном виде, Бальмонт комментирует. Например, стихотворение «Давно» – о Екатерине Алексеевне Андреевой-Бальмонт: «Писать ей, – она в Москве, – ни Нинике, Нине Бруни, – в Москве же, – нельзя, – могут поплатиться – беседой в Чека. – Они благополучны. Сведения имею только окольными путями. Sapienti sat [28]28
  Для понимания достаточно (лат.).


[Закрыть]». К стихотворению «Белый цветок» поэт дает такое пояснение: «Княжна 15-и лет Светлана Константиновна Шаховская-Бальмонт, дочь моей жены, княжны Дагмар Шаховской, – живет в Пасси, в Париже».

Последняя поэтическая книга К. Бальмонта «Светослужение» в силу ряда причин долгое время не привлекала внимания исследователей. Вышедшая в 1937 году в Харбине небольшим тиражом, она осталась почти неизвестной, не получив откликов в европейских и американских русских изданиях. Появились рецензии лишь в харбинской печати: в журнале «Рубеж» (1937. № 48) напечатана рецензия поэта и прозаика Наталии Резниковой, а в газете «Харбинское время» (1937. 7 декабря) – В. В. Обольянинова, воспользовавшегося псевдонимом Тотемов.

Из пятидесяти стихотворений книги в России в разных изданиях перепечатано всего лишь восемь стихотворений – все они есть в книге Бальмонта «Избранное» (М., 1980). В сборнике «Светлый час», который подготовил Вадим Крейд в 1992 году, «Светослужение» представлено семью стихотворениями. Еще 15 стихотворений были ошибочно включены издателем в раздел «Из архива» (подразумевается архив А. В. Амфитеатрова) как впервые публикуемые. По установившейся точке зрения, творческий путь Бальмонта оборвался его душевной болезнью 1935–1936 годов и ничего значительного позднее он не писал. Книга «Светослужение» опровергает это мнение – в ней отразился последний творческий подъем поэта.

Что же представляла собой книга Бальмонта? Прежде всего в ней поэт остался верен символистским принципам выстраивания лирических текстов. В одном из последних писем В. В. Обольянинову он так охарактеризовал книгу: «„Светослужение“… одна световая поэма, где один стих ведет к другому, как строфа к строфе». Несмотря на усилия издателя книги и его друзей, все же качество издания не вполне удовлетворяло Бальмонта. К тому были объективные причины: в оккупированном японскими войсками Харбине трудно было выполнить требования поэта об обязательной двойной корректуре и непременном личном прочтении верстки. Видимо, присутствовали и субъективные моменты: к пятидесяти стихотворениям, присланным Бальмонтом, Обольянинов присоединил два ранее полученных в письмах стихотворения, посвященных его дочерям Ирине и Веронике. Они стоят в книге последними и в определенной мере нарушают ее цельность. Справедливости ради надо признать, что цельность «единой световой поэмы» не вполне удалась и самому автору, некоторые вставленные им стихотворения тоже выпадают из лирического контекста «Светослужения».

Характеризуя основной эмоциональный тон книги, Обольянинов отмечал, что в ней «больше тени, чем света». Трагические интонации, появившиеся в эмигрантской лирике Бальмонта, в «Светослужении» прозвучали с особой силой:

 
Осень брошенная,
Грусть непрошенная,
Распотрошенная,
Пыль – слепит!..
Где же радостная —
Моя благостная,
Песня сладостная?
Спит… Молчит…
 

(Осень брошенная)

Бальмонтовский стиль в эмигрантский период с годами утрачивал обычную для него «цветистость», становился значительно сдержаннее, а в «Светослужении» порой настолько лапидарен, что смыкается с творческими новациями поэтов так называемой «парижской ноты» [29]29
  Поэтическая школа (не оформленная организационно), которая сложилась в эмиграции под впечатлением требований, предъявляемых поэзии Г. Адамовичем; приемы поэтов «парижской ноты» впервые обобщил А. Бем: приглушенные интонации, вопросительные обороты, нарочитая простота словаря, разорванный синтаксис, недоговоренность, оборванность строк. – Прим. ред.


[Закрыть]. Вот, например, начало стихотворения «Ночной мотылек»:

 
Смерилось. Сумрак. Смерть, летая,
Смотрится в окно.
Смерть ли? Греза ль? Мысль? Боль? Злая?
Знать нам не дано…
 

Конечно, радикального обновления поэтики Бальмонта в «Светослужении», как и в предыдущих эмигрантских книгах, не произошло, он варьирует свои прежние символические мотивы.

Книгу, по замыслу поэта, завершало стихотворение «Солнце поющее», в котором Бальмонт сдержал известное поэтическое обещание своей молодости: «А если день угас, я буду петь… Я буду петь о Солнце в предсмертный час!» Он вновь и вновь утверждает:

 
Солнце, ты сон наш и ты пробужденье,
Солнце, ты колокол, башня и звон.
Солнце поющее – сердце – кажденье,
Ты же движенье, в сверканье знамен.
 

В «давно отзвучавшей» жизни поэта остались две точки опоры: любовь и творчество. В «грезах влюбленного сердца» лирический герой опять предстает «жаждущим Юношей» (стихотворение «Золотые просветы»). В большинстве стихотворений, воспевающих в «Светослужении» любовь, звучат два основных мотива: стремление к вечной новизне чувств и тоска по утраченной «тонкостанной» «красавице призрачных дней», которая была «желанней из всех, столь желанных моих». Образ «тонкостанной», несомненно, навеян воспоминаниями о Екатерине Алексеевне Андреевой-Бальмонт, ей посвящены стихотворения «Давно», «Но я люблю тебя…», к ним можно присоединить и стихотворение «Газель», завершающееся строками:

 
Где б ни был я, с тобой я сердцем вновь,
Страстная меж страстных, в таинствах пленений,
Ты одна моя – бессмертная любовь!
 

Однако непостижимая «тайна любви» (стихотворение «Кветцаль») в том и состоит, что женская героиня лирики Бальмонта не может быть сведена к одному конкретному прототипу, ибо «солнечнику» необходимо —

 
Захватить тебя, как в плащ широковеющий,
В перепутанность всех стран и всех веков,
Чтобы в той голубизне, тебя лелеющей,
Век была бы новой ты, я – вечно нов!
 

Весьма показательно, что, вновь осмысляя тему творчества, Бальмонт в последней книге выделяет только два изначально близких ему имени – Пушкин и Фет.

Цикл «Памяти Пушкина», в который вошло четыре стихотворения («Как весело цветущее растенье…», «Ты слышишь в высоте паденье…», «Как иве хочется печали…», «Какою девой молодой…»), – это своего рода прощание поэта с Пушкиным и родиной:

 
Мне снится вечер на пруду…
О, сторона моя родная!
О, я опять хочу – быть – там!
 

В смысле развития поэтом пушкинских мотивов интересно стихотворение «Лист Анчара» (три сонета), не вошедшее в цикл, но непосредственно предшествующее ему в «Светослужении». Смертоносный Анчар предстает как «горячий сердца яд», погубивший «светлорожденного» поэта:

 
О, я узнал, – то жгучий яд Анчара, —
Так значит, я недаром был убит…
Прощай, моя разбившаяся чара…
 

Мотив «отравленности» звучит и в стихотворении «Как мы живем» с эпиграфом из Фета:

 
Мы так живем, что с нами вечно слава,
Хмельная кровь, безумство, бред,
И, может быть, в том жгучая отрава,
Но слаще той отравы в мире нет.
 

В целом «Светослужение» стало достойным итогом, поэтическим завещанием, в котором Бальмонт остался верен светлым «солнечным» началам своего мироощущения.

Эта книга, вышедшая в июле 1937 года, совпала с семидесятилетием Бальмонта, которое отмечалось в газетах русского зарубежья. «Последние новости» опубликовали статью Г. А. (Георгия Адамовича) «70-летие К. Д. Бальмонта», в которой его поэзия оценивалась с точки зрения того нового, что она внесла в литературу и в жизнь: «Люди, которые лишь в послевоенные годы начали жить, не поймут всего, что принес с собой Бальмонт головокружительного нового и почему иногда казалось, что действительно перед ним „все поэты предтечи“… <…> Была новизна тона, новизна настроений, буйный скачок от чеховской сумеречной меланхолии к радостному слиянию со всем безграничным миром, было живущее в каждой бальмонтовской строке утверждение о мире, который „должен быть оправдан весь, чтоб можно было жить!“. Бальмонт не писал стихов, Бальмонт пел песни, и ликующий голос его слушала вся Россия… <…> Нельзя забыть волны, которая как будто несла Бальмонта на своем гребне и обещала всей стране „весну“, по-разному каждым толкуемую». Юбилей Бальмонта отмечался и в Харбине, где прошел литературный вечер в честь поэта. Переписка Бальмонта с Обольяниновым оборвалась в январе 1938 года, когда поэт снова заболел. Ответное письмо к издателю написано уже Е. К. Цветковской.

Следует сказать, что в 1937 году, юбилейном для Бальмонта, широко отмечалось столетие со дня гибели русского национального гения А. С. Пушкина. Именно к этой дате Бальмонт создал цикл стихов «Памяти Пушкина», который до «Светослужения» был напечатан в однодневной газете «Пушкин», выпущенной в Париже к печально памятной дате. Весьма показательно, что последний этап творчества поэта прошел под знаком Пушкина.

С января 1937 года Бальмонт жил в городе Нуази-ле-Гран (департамент Сена и Уаза), расположенном недалеко от Парижа. О последнем, шестилетнем периоде его жизни известно очень мало. Сначала он поселился в Русском доме – своего рода общежитии для бедных русских эмигрантов, организованном матерью Марией (поэтессой Елизаветой Юрьевной Кузьминой-Караваевой), которая была известна благотворительной деятельностью, а во время фашистской оккупации Парижа стала активной участницей французского Сопротивления и погибла в газовой камере концлагеря Равенсбрюк.

Жил Бальмонт на весьма скромную «сербскую пенсию» и пожертвования. Так, грузинские рабочие завода «Пежо» собрали и послали больному поэту в сентябре 1938 года 415 франков, помня о нем как о переводчике Руставели. В 1939 году, узнав о тяжелом положении Бальмонта, Бунин в письме Г. Гребенщикову сетовал: «Не думайте, что в Европекому-нибудь нужны русские писатели. Никогоне печатают и не читают даже самые русские! И „старые“ писатели живут подачками (грошовыми), и „молодые“ несут всяческий черный труд (и тоже берут подаяния с благотворительных вечеринок!). Больному (душевно) Бальмонту помогли в прошлом году щедро, но кто? Иностранцы и главное – американцы».

Жизнь в Русском доме Бальмонта удручала, к тому же здоровье его опять резко ухудшилось. Письма Елены Константиновны Цветковской Анне Николаевне Ивановой начиная с 28 января 1938 года вплоть до июля – своего рода бюллетень недугов поэта. «Состояние Бальмонта приводит меня в полное отчаяние, – жалуется Елена Цветковская Нюше 30 марта 1938 года. – Он исхудал невероятно. Почти ничего не ест».

Летом поэту стало несколько лучше. В сентябре он переехал в новое жилье неподалеку от Русского дома. 22 сентября Елена Цветковская сообщает Анне Николаевне, находящейся в больнице: «Гнездо наше очень мило». Это был двухэтажный домик в садике, наверху располагались хозяева, внизу, в двух небольших комнатах с кухней, – Бальмонты. В письме Елены Цветковской от 1 января 1939 года читаем: «Что до Поэта, то телесно он более или менее ничем не страдает… <…> Вчера он говорил, что очень бы ему хотелось узнать, живы ли Лариса, брат Александр и брат Аркадий и где они». Надо сказать, что братья Александр и Аркадий к этому времени уже ушли из жизни и были похоронены в Шуе. Братья Владимир и Михаил умерли во время Гражданской войны от сыпного тифа. Брат Дмитрий скончался в июне 1916 года в Москве и похоронен на Ваганьковском кладбище. Так что в живых к 1938 году никого из братьев не осталось. Лариса Гарелина умерла в феврале 1942 года в блокадном Ленинграде.

Бальмонт давно перестал мечтать о возвращении в Россию, но мысленно всегда оставался с нею, жил памятью о ней и близких ему людях. Вместе с тем Цветковская отмечала в письмах, что его угнетает ужас перед жизнью, а также неприязнь к миру и к себе. В письме от 16 октября 1938 года она передала такой разговор с Бальмонтом: «Сегодня я спросила его, что, если бы ему предложили за миллион, ну, написать, например, свое жизнеописание, стал ли он писать. Он сказал: „Увы, как ни сладостно было бы получить миллион, я думаю, что я даже 10 страниц не мог бы написать. Или написал бы вздор. Мой мозг погиб!“ Вот эта полная потеря веры в себя более всего терзает меня и его самого, конечно».

Это было последнее письмо Елены Цветковской Нюше – через несколько дней Анна Николаевна умерла от туберкулеза. По-видимому, самое последнее письмо, написанное Бальмонтом, было обращено именно к Анне Николаевне. 23 января 1938 года Бальмонт с грустью писал ей: «Анна, Мушка, Любовь, спасибо за ласковое письмо и за милую открытку от Кати, которую возвращаю. Ты – героиня, что легла в больницу. Но для меня потерялась моя последняя связь с внешним миром. Ты была моей радостью, усладой и защитой». В лице Нюши Бальмонт потерял самого нежного, самого преданного друга. Он и Елена Цветковская выезжали из своего городка на ее похороны.

Выезды из Нуази-ле-Гран были чрезвычайно редкими, только к врачам и только вместе с Еленой, которую он боялся потерять. Елена разрывалась на части, ухаживая за больным Бальмонтом и стараясь помочь дочери, у которой один за другим рождались дети, и ее семья также бедствовала.

Жизнь Бальмонтов с годами только ухудшалась, к тому же в нее ворвались такие грозные события, как Вторая мировая война и оккупация Франции. Известно, что Бальмонт с негодованием встретил нападение Германии на Польшу, а затем аннексию Чехословакии. С захватом Югославии перестала поступать «сербская пенсия». Не на что стало жить, приобретать топливо – осенью и зимой Бальмонты мерзли – повторялось то, что в свое время они пережили в Москве.

Беспомощного, больного русского поэта немцы не трогали. Он же их ненавидел за вероломное вторжение в Россию, боль за которую не утихала у него никогда.

Большей частью поэт жил замкнуто, в собственном мире, при обострении болезни его помещали в больницу. В периоды, когда болезнь «отпускала», он мог кое-что читать из оставшихся, нераспроданных книг. Чаще читала по его просьбе Елена Константиновна – книги и его собственные стихи. Она же иногда переписывалась с Иваном Шмелевым, Борисом Зайцевым и Верой Алексеевной, его женой. Известно, что Бальмонтам помогали Якимовы – Андрей Васильевич и Марина Николаевна, простые русские люди, ставшие в 1940 году их соседями.

На запрос Иванова-Разумника о судьбе русских писателей, в том числе Бальмонта, Борис Зайцев писал ему 13 мая 1942 года: «Бальмонт совсем ramolli [30]30
  Одряхлевший (фр.).


[Закрыть]… <…> Был в психиатрической лечебнице, его вылечили от безумия… да жизни-то в нем не осталось. То, что называется „живой труп“. Лежит целый день на постели – ужасно Елена надрывается над ним. Вот тебе и „Будем как солнце“».

По воспоминаниям Владимира Зеелера, картина физического и психического угасания Бальмонта, потеря памяти и всякой способности что-либо творить была страшной – особенно по контрасту с тем, каким его знали в былые времена.

Племянница жены Ивана Шмелева Юлия Кутырина в статье «Из переписки К. Д. Бальмонта и И. С. Шмелева» оставила описание последних часов жизни поэта, приводя воспоминания одного из близких ему людей:

«В маленькой квартире, в одной из двух комнат ее, окруженный книгами лежит умирающий поэт. Его голова с длинными седыми волосами откинута назад. Он что-то шепчет, напевает отрывки из своих стихотворений, замолкает, мучительно вспоминая, жмурится. Тогда жена его, Елена Константиновна, верная спутница, друг, раскрывает томик его стихов и читает, читает, читает… и лицо поэта просветлело, оживает, – он весь в звуках, в воспоминаниях о звуках… В этот последний вечер, вернее, в ночь под 23 декабря 42 года поэт попросил прочесть ему из книги И. С. Шмелева „Богомолье“. Это было как бы последнее паломничество поэта в Россию» (Возрождение. [Париж]. 1960. № 108).

Константин Дмитриевич Бальмонт умер 23 декабря 1942 года. Перед этим он исповедался как православный христианин. По словам Бориса Зайцева из его воспоминаний, поэт скончался «в бедности и заброшенности, после долгого пребывания в клинике, откуда вышел уже полуживым. Но вот черта: этот, казалось бы язычески поклонявшийся жизни, утехам и блеску человек, исповедуясь перед кончиной, произвел на священника глубокое впечатление искренностью и силой покаяния – считал себя неисправимым грешником, которого нельзя простить».

Похороны Бальмонта – с отпеванием, совершенным священником из церкви при Русском доме отцом Димитрием Клепининым (вскоре погибшим в концентрационном лагере в Германии), – состоявшиеся 26 декабря, были весьма скромными. Провожали поэта русские, жившие в Нуази, в том числе добрые соседи Акимовы, помогавшие Бальмонтам; из писателей присутствовали Борис Константинович Зайцев с женой Верой Алексеевной и старый друг поэт-символист Юргис Казимирович Балтрушайтис с женой Марией Ивановной. Марина Николаевна Акимова так передает слова отца Димитрия, произнесенные у гроба Бальмонта: «Да простятся ему все прегрешения вольные и невольные, во веки веков. Ведь его прегрешения были следствием его слишком сильного стремления вперед. Он, как птица, взлетел на крыльях творчества. Еще и еще. Все выше и выше. Он горел в творчестве, в нем искал Красоту, в нем искал Правду. И главное в нем искал неустанно, всегда и везде и во всем, – дорогу к Солнцу. Мир праху твоему, дорогой Константин Дмитриевич, тебе, понявшему душой так верно Смысл жизни…»

При погребении шел дождь, в могиле, куда опускали гроб, стояла вода. Прах поэта покоится на католическом кладбище в Нуази. 12 февраля 1943 года умерла Елена Константиновна Цветковская, похоронили ее рядом с ним. Причина ее смерти та же, что и у Бальмонта, – воспаление в легких.

Усилиями Зайцевых и Балтрушайтисов на могиле сооружен памятник в виде креста с надписью по-французски: «Constantin Balmont, poéte russe (1867–1942). Helena Balmont (1880–1943)».

Некролог о смерти Бальмонта, написанный журналистом и прозаиком Владимиром Унковским, появился в «Парижском вестнике» 3 января 1943 года. Это была единственная русская газета в Париже, выходившая тогда под присмотром немцев. Большой и содержательной некрологической статьей отозвался на смерть поэта Михаил Цетлин в издаваемом им в Нью-Йорке «Новом журнале» (1943. № 5). Характеризуя вклад Бальмонта в мировую культуру, он отмечал, что сделанного поэтом достало бы не на одну человеческую жизнь, а «на целую литературу небольшого народа».

«Русская литература, русская поэзия, – признавал М. Цетлин, – были бы беднее и монотоннее без его яркой фигуры». Запомнились автору статьи поэту Амори, близко знавшему Бальмонта, и его «подлинно большие человеческие качества». «В памяти всех, знавших его, запечатлелся его высокий „башенный“ лоб, при волнении покрывавшийся красными пятнами, его карие глаза, его гордая, испанская, испанского гранда постановка головы, его немного по-детски лукавая улыбка, его быстрая прихрамывающая, „альбатросовская“ походка», – писал М. Цетлин.

Весть о смерти Константина Бальмонта пришла в Россию только в конце войны. Никакого отклика в печати не было. Не сбылось и то, что в шутливой форме завещал друзьям молодой цветущий Бальмонт в 1896 году: «Завещаю похоронить в Москве в Новодевичьем монастыре». Запись сопровождалась цитатой из Пушкина:

 
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.
 

Поэт и ныне покоится во Франции, на «второй родине», как он ее называл.