Текст книги "Бальмонт"

Автор книги: Павел Куприяновский

Соавторы: Наталья Молчанова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

П. В. Куприяновский, Н. А. Молчанова Бальмонт

«СОЛНЕЧНЫЙ ГЕНИЙ» РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Сорокалетний Константин Бальмонт в 1907 году написал автобиографию для «Книги о русских поэтах последнего десятилетия» [1]1
  Книга о русских поэтах последнего десятилетия / Под ред. М. Гофмана. СПб.; М., 1909.


[Закрыть], которую закончил словами: «Итак, в 1960-м году будет издано Собрание моих сочинений в 93-х томах, или свыше». Сказано это было не то в шутку, не то всерьез, но не без бравады, весьма свойственной поэту в то время.

Бравада эта подпитывалась ошеломляющим успехом, который Бальмонт пережил в 1900-е годы. Молодой поэт Александр Биск, познакомившийся с ним весной 1906 года в Париже, позднее вспоминал: «Нынешнее поколение и представить себе не может, чем был Бальмонт для тогдашней молодежи. Блок был новичком, он недавно только напечатал в „Новом пути“ свои первые стихи о Прекрасной Даме, Брюсов еще не был общепризнанным мэтром, все остальные поэты – Андрей Белый, Сологуб, Мережковский, Гиппиус, Вячеслав Иванов – считались второстепенными. Безраздельно царил Бальмонт».

При такой славе поэт вполне мог мечтать о девяноста трех томах своих сочинений. Изысканный мастер поэтического слова, Бальмонт начал чаровать русских читателей еще в 1890-е годы. Самая звездная его книга «Будем как Солнце» (1903) выразила единение человеческой души с Космосом, с Вечностью и звучала как призыв к жизни радостной, светлой, красивой. Образ солнца стал сквозным в творчестве Бальмонта, наполняясь философско-этическим содержанием и утверждением в мире света, добра, любви. Не случайно, исходя из сути поэзии Бальмонта, его называли «солнечный гений». «Светослужение» – таково название последней стихотворной книги поэта, вышедшей в 1937 году. В ней по-своему выражено бальмонтовское романтическое представление о миссии творца.

Бальмонт надолго пережил время Серебряного века. Его творческий путь начался в середине 1880-х годов и продолжался более пятидесяти лет. Было бы наивно видеть этот путь прямолинейным – на нем были подъемы, спады, долгие периоды творческого кризиса. Слава Бальмонта держалась, пока он находился на родине. И пусть в 1918 году он не получил звания «короля поэтов», доставшегося Северянину, но у него оставались и авторитет, и популярность, и свой читатель. С отъездом в 1920 году во Францию Бальмонт быстро растерял поклонников. В эмиграции его стихи о России первое время находили отзвук у потерявших дом соотечественников. Охотно подхватывались его строки: «И мне в Париже ничего не надо, / Одно лишь слово нужно мне: Москва». Но довольно скоро привычная слава сменилась едва ли не полным забвением.

На родине книги Бальмонта не переиздавались вплоть до 1969 года, когда вышел том избранных стихотворений в большой серии «Библиотека поэта». Выросло несколько поколений русских людей, которые не читали и не знали его поэзии, а если и знали имя Бальмонта, то в качестве чуждого советской идеологии поэта. Известный американский славист В. Ф. Марков, ученик В. М. Жирмунского, в 1988 году писал: «Бальмонт ходит в пасынках истории литературы. Кое-кому кажется, что он сдан в архив».

Столетний юбилей Бальмонта в 1967 году в России практически не отмечался, а на «малой родине» – в Шуе, в Иванове – проведение его запретили. Бальмонт умер в нищете, с сознанием своей ненужности, и есть все основания говорить о том, что судьба поэта оказалась трагической. По-своему она отражает судьбу всей культуры Серебряного века, обреченной на долгое забвение революционными потрясениями 1917 года.

Только на рубеже XX–XXI веков, в связи с общественно-историческими изменениями в нашей стране, читатели и исследователи начали открывать Бальмонта. Сбывается предвидение Бориса Зайцева, который надеялся, что интерес к лучшему в наследии поэта возродится и возрождение это произойдет на родине, в России. За последние десятилетия появилось немалое количество изданий «избранных» стихотворений поэта, ориентированных на широкий круг читателей. Из них единственным текстологически выверенным остается на сегодняшний день собрание трех книг К. Д. Бальмонта начала 1900-х годов («Горящие здания», «Будем как Солнце» и «Только Любовь»), выпущенное издательством «Книга» в 1989 году. В постсоветские 1990-е годы «знаковым», хотя далеко не безупречным, стал составленный В. П. Крейдом двухтомник издательства «Республика» («Светлый час» и «Где мой дом»), включивший в себя избранные стихотворения и прозу поэта, преимущественно эмигрантского периода. В 2001 году усилиями А. Д. Романенко вышел том автобиографической прозы Бальмонта; им же была опубликована часть литературно-критических статей поэта «Константин Бальмонт о русской литературе» (Москва; Шуя, 2007).

В 2010 году московским издательством «Книжный Клуб Книговек» выпущено широко разрекламированное собрание сочинений К. Д. Бальмонта в семи томах, призванное, как сказано в аннотации, дать «самое полное представление обо всех гранях его творчества», однако, к сожалению, содержащее в себе большое количество досадных ошибок и «ляпов». Вопрос о сколько-нибудь серьезном научном издании произведений Бальмонта до сих пор остается открытым. Сейчас, когда рухнули идеологические преграды, бальмонтовское творческое наследие продолжает отпугивать издателей как своим объемом (35 книг стихов, 20 книг прозы, более 10 тысяч печатных страниц переводов), так и художественной неравноценностью всего написанного. Бальмонта не без оснований упрекали в чрезмерной плодовитости, он оставил после себя не только шедевры лирики, но и стихи подчас слабые, не достойные его таланта.

Суждения современников и критиков о Бальмонте противоречивы, как и сам поэт. В его личности часто подчеркивают эгоцентризм, гордую позу «стихийного гения», демонстрацию своей исключительности и отмечают связанные с этим экстравагантные поступки, иногда граничащие с эпатажем. Выразительный портрет «стихийного гения» создал в 1908 году Андрей Белый: «Легкая, чуть прихрамывающая походка точно бросает Бальмонта вперед, в пространство. Вернее, точно из пространств попадает Бальмонт на землю – в салон, на улицу. И порыв переламывается в нем, и он, поняв, что не туда попал, церемонно сдерживается, надевает пенсне и надменно (вернее, испуганно) озирается по сторонам, поднимает сухие губы, обрамленные красной, как огонь, бородкой. Глубоко сидящие в орбитах почти безбровые его карие глаза тоскливо глядят, кротко и недоверчиво: они могут глядеть и мстительно, выдавая что-то беспомощное в самом Бальмонте. И оттого-то весь его облик двоится. Надменность и бессилие, величие и вялость, дерзновение, испуг – всё это чередуется в нем, и какая тонкая прихотливая гамма проходит на его истощенном лице, бледном, с широко раздувающимися ноздрями! И как это лицо может казаться незначительным! И какую неуловимую грацию порой излучает это лицо! Вампир с широко оттопыренными губами, с залитой кровью бородкой, и нежное дитя, ликом склоненное в цветущие травы. Стихийный гений солнечных потоков и ковыляющий из куста фавн…»

Вместе с тем люди, хорошо знавшие Бальмонта, неизменно отмечали его честность, искренность, правдивость, природную благожелательность и редкое простодушие. А также выделяли огромную, ни с чем не сравнимую любознательность, трудолюбие, работоспособность.

В представлении поэтов Серебряного века Бальмонт сохранился как создатель таких художественных ценностей, которым обеспечена долгая жизнь. На протяжении всего творческого пути Бальмонт по сути оставался символистом, в то же время стиль его эволюционировал в сторону поиска более простых поэтических средств.

Главную свою заслугу перед отечественной поэзией Бальмонт видел в сближении ее с музыкой: «…певучесть моего стиха стала общей чертой позднейших поэтов». О Бальмонте, необычайно расширившем возможности поэтической речи, есть все основания говорить: он одним из первых заложил основы языка поэзии XX века.

Александр Блок писал о нем как о «поэте с утренней душой», носителе светлого, «весеннего» начала в жизни, именно с ним связывал обновление русской поэзии и, несмотря на иные резкие суждения в его адрес, заключал: «Поэт бесценный». Для Марины Цветаевой Бальмонт являлся идеальным выражением самого понятия – Поэт: «На каждом бальмонтовском жесте, слове – клеймо – печать – звезда – поэта». Осип Мандельштам писал о «серафической поэтике» Бальмонта. Николай Гумилёв, начавший с подражания Бальмонту, а затем, в пору утверждения акмеизма, не раз высказываясь о нем скептически, всё же заключал: «Вечная тревожная загадка для нас К. Д. Бальмонт». Задумывая незадолго до гибели статью «Вожди новой школы», Гумилёв писал, что к вождям новой школы в поэзии в первую очередь следует отнести Бальмонта: у него «так пленительны… ритмы, так неожиданны выражения, что невольно хочется с него начать очерк новой русской поэзии».

Свидетельством огромного уважения к Бальмонту-поэту и понимания его значения для русской поэзии являются многочисленные стихотворные послания, посвященные ему: их писали Валерий Брюсов, Мирра Лохвицкая, Вячеслав Иванов, Максимилиан Волошин, Сергей Городецкий, Игорь Северянин, Марина Цветаева, Илья Эренбург, другие поэты. Влияние его творчества испытали на себе не только символисты, но и поэты разных литературных течений рубежа 1910–1920-х годов: акмеисты, футуристы, имажинисты, пролеткультовцы.

Портреты Бальмонта создавали в разные годы такие известные художники, как В. Серов, Н. Ульянов, Л. Пастернак, М. Дурнов, а также М. Волошин. Близкие отношения связывали поэта с талантливыми композиторами-современниками, особенно с А. Скрябиным и С. Прокофьевым.

Говоря о значении Бальмонта для русской культуры, нельзя обойти вниманием его колоссальную переводческую деятельность. По словам Гумилёва, он «открыл для читателей сокровищницу мировой поэзии» своими переводами Шелли, Кальдерона, Эдгара По, Калидасы, Руставели и других авторов. Борис Пастернак, ценивший дарование Бальмонта, утверждал, что Шелли и Кальдерон читаются и живут в современном сознании прежде всего в талантливых переводах Бальмонта.

В наше время Константин Бальмонт осознается как большой русский поэт, яркий и своеобразный, должным образом пока не раскрытый.

Глава первая «НА ЗАРЕ»

«Кто Вечности ближе, чем дети?» – спрашивал Бальмонт в стихотворении «Зимой ли кончается год…». Вопрос звучал риторически, поскольку утвердительный ответ мыслился сам собой: ребенок ближе всего к истине, его душа способна видеть в окружающем мире незримое, вечное. «В детстве, – писал поэт в автобиографическом рассказе „Белая Невеста“ (1921), – мы без слов знаем многое из того, к чему потом целую жизнь мы пытаемся, и часто напрасно, приблизиться лабиринтной дорогой слов». Вот почему в творчестве Бальмонт всегда стремился сохранить детскую непосредственность восприятия мира. Интересно, что в весьма зрелые годы, размышляя о своих начальных творческих импульсах, на первый план он выдвигал то, что вошло в его душу в детстве, и прежде всего от общения с природой. Именно детские впечатления, писал поэт в стихотворении «Заветная рифма» (1924), научили его «науке свирельной», подсказали ему стихотворные размеры: хореи и ямбы он услышал «в журчанье ручьев»; «плакучие ветви берез», колыхаемые ветром, «дали певучий размер амфибрахий»; «колокольный звон» для него был подобен дактилю и т. д. «Рифмою голубою» ему чудился «среди желтизны василек»; долгое звучание пастушеского рога, курлыканье журавлей и другие звуки учили ритму и рифме. Отсюда, утверждал Бальмонт, его певучие песни.

* * *

Константин Дмитриевич Бальмонт родился 3 июня (15-го по новому стилю) 1867 года в деревне Гумнищи Шуйского уезда Владимирской губернии. В середине XIX века Гумнищи принято было называть сельцом, так как в деревне находилась барская усадьба. Несколько крестьянских дворов в один ряд, помещичий дом с примыкающими дворовыми постройками и садом, напротив которого находился пруд, – так выглядела эта деревня. Ее окружали поля, луга и леса, невдалеке протекала речка. В версте от Гумнищ – старинное село Якиманна с летней и зимней церковью и высокой колокольней. До уездного города Шуи – более десяти верст.

По-иноземному звучащая фамилия Бальмонт заставляла поэта искать своих предков в Шотландии, Скандинавии, Литве. Однако согласно документальному свидетельству, на которое ссылается вторая жена поэта Екатерина Алексеевна Андреева-Бальмонт в своей книге «Воспоминания» (М., 1996), прадедом его был Иван Андреевич Баламут – херсонский помещик, а прапрадедом – сержант Андрей Баламут, служивший в одном из кавалерийских лейб-гвардейских полков императрицы Екатерины II. Фамилия Бальмонт впервые появилась у деда поэта, Константина Ивановича (родившегося 19 апреля 1802 года): когда его записывали на военную службу, неблагозвучное «Баламут» переделали сначала на «Бальемунт», а после увольнения «по домашним обстоятельствам» на «Бальмонт». Под фамилией «Бальемунт» дед поэта значился в формулярном списке (личном деле), куда занесены все этапы его военной карьеры. Начинал он ее в 12 лет юнгой, но в основном служил в сухопутных войсках. Дед был отмечен орденом Святой Анны 4-й степени и благодарностью царя за храбрость как участник Русско-турецкой войны 1828–1829 годов. Внучатой племяннице поэта Татьяне Владимировне Петровой-Бальмонт удалось найти в военно-историческом архиве редкий документ «О служившем в бывшем Саратовском пехотном полку поручике Бальемунте», подтверждающий изменение его фамилии.

В 1833 году Константин Иванович вышел в отставку в чине штабс-капитана, вскоре женился на вдове поручика Клавдии Ивановне Болотниковой, имевшей от первого брака двоих детей. В выданном ему паспорте он был обозначен как «Константин Иванов сын Бальмонт», как впоследствии стали писать фамилию и его потомков. Жить Константин Иванович стал в имении жены Гумнищи, в нем тогда числилось всего шесть душ. В 1834 году имя деда было занесено в «Список дворян Владимирской губернии», а в формулярном списке 1838 года значатся такие сведения о нем: собственным имением не владеет, избран в Шуйский земский суд дворянским заседателем, женат, имеет двоих детей – сына Дмитрия двух лет, дочь Александру одного года. Несколько позднее родились еще две дочери: Екатерина и Людмила. Очевидно, через какое-то время, предположительно в 1840 году, Константин Иванович Бальмонт приобрел в соседнем селе Дроздове собственный дом. Там и умер сорока двух лет от роду 19 декабря 1844 года. Священником в то время в Дроздове служил дед Марины Цветаевой, Владимир Васильевич Цветаев, который и отпевал деда Бальмонта перед погребением на дроздовском кладбище.

Будущий поэт был наречен Константином в честь деда, но деда он, конечно, знать не мог и имел о нем смутные представления, как и о своем прадеде. 27 февраля 1916 года он писал жене из Полтавы: «Катя милая, я в малороссийской весне. <…> Я чувствую себя здесь с родными. Или это воистину от того, что мой прадед, Иван Андреевич Баламут, был из Херсонской губернии. Я ловлю в лицах стариков черты сходства с лицом моего отца».

Отец Бальмонта, Дмитрий Константинович, родился 4 сентября 1835 года. Учился он во Владимирской гимназии, по окончании 4-го класса 9 сентября 1854 года поступил писцом 1-го разряда в Покровский уездный суд. Начиная с 1860 года служил в Шуйском уездном суде, поднимаясь по служебной лестнице из мирового посредника до мирового судьи и звания коллежского советника (1886). В 1881 году был избран председателем Шуйской земской управы и одновременно почетным мировым судьей Шуйского округа. Ушел он со службы за год до смерти в чине статского советника.

В документе о прохождении службы указывается, что в 1862 году Дмитрий Константинович Бальмонт женился на Вере Николаевне Лебедевой, и перечисляются их дети: Николай (1863), Аркадий (1866), Константин (1867), Александр (1869), Владимир (1873), Михаил (1877), Дмитрий (1879). Следовательно, будущий поэт был третьим ребенком в семье Бальмонтов. Отец, по его воспоминаниям, произносил свою фамилию с ударением на первом слоге – Бальмонт, и такое произношение закрепилось далее у всех, связанных с их родом. Однако поэт, как он выразился в письме своему последнему издателю В. В. Обольянинову, «из-за каприза одной женщины» (по-видимому, Ларисы Михайловны Гарелиной, его первой жены. – П. К., Н. М.)стал произносить свою фамилию на французский манер, с ударением на конечном слоге – Бальмонт. Незадолго до смерти он признал, что правильнее надо произносить, как отец, – Бальмонт. И всё же в истории русской литературы поэт навсегда остался как Бальмонт, будучи зарифмованным с таким ударением в многочисленных стихотворных текстах современников.

На отце лежали хозяйственные заботы о растущей семье. Он построил в Гумнищах новый двухэтажный дом на 12 комнат и флигель, в котором предпочитал жить сам. Усадебной земли было две десятины, на ней Вера Николаевна вырастила новый сад, преимущественно из плодовых и декоративных деревьев и кустарников. Он находился рядом с домом, тут же располагался «старый сад» (парк, заложенный, по-видимому, в конце XVIII века). За помещичьим хозяйством Бальмонтов числилось 60 десятин пашни, 10 десятин непойменных лугов, 251 десятина поруби, три близлежащие пустоши и деревни Матвейково, Мужиловки, Жигари, имелась своя мельница, одно время действовал крахмально-паточный завод с десятью рабочими, но в начале 1890-х годов он сгорел. Из приведенных данных видно, что владение отца Бальмонта не было значительным, средства в основном уходили на воспитание и образование детей, которых он очень любил.

Как земский деятель Дмитрий Константинович Бальмонт оставил в Шуе благодарную память. С его именем связаны строительство школ в уезде, земской больницы в Шуе, достройка здания мужской гимназии, организация врачебной помощи и другие достойные дела. Он привлекал к себе людей честностью, рассудительностью, доброжелательностью, бескорыстием. Принимая во внимание его долголетнюю и ответственную службу, уездная управа в 1906 году решила выдать ему при увольнении по болезни единовременное пособие в размере годового оклада – 2500 рублей, но Дмитрий Константинович поступил как бессребреник: он отказался от этого пособия. По сведениям, обнаруженным в архивах шуйским краеведом Евгением Ставровским, после смерти Дмитрия Константиновича Бальмонта в 1907 году земское уездное собрание постановило передать эти денежные средства «в фонд на постройку школы в с. Якиманнском имени Д. К. Бальмонта». Такая школа действительно была построена в 1908 году.

В очерке «На заре» (1929) Бальмонт отмечал, что отец – «необыкновенно тихий, добрый, молчаливый человек, ничего не ценивший в мире, кроме вольности, деревни, природы и охоты», – оказал на него сильное влияние, научив еще в детстве глубоко проникать «в красоту лесов, полей, болот и лесных рек».

В том же очерке не менее трогательно вспоминал Бальмонт и Веру Николаевну: «Из всех людей моя мать, высокообразованная, умная и редкостная женщина, оказала на меня в моей поэтической жизни наиболее глубокое влияние. Она ввела меня в мир музыки, словесности, истории, языкознания. Она первая научила меня постигать красоту женской души, а этою красотою, – полагаю, – насыщено все мое творчество». Отцу и матери Бальмонт посвятил сонет «Кольца» (1917) и стихотворения «Мать», «Отец», вошедшие в книгу «В раздвинутой дали» (1929).

О Вере Николаевне, урожденной Лебедевой (1843–1909), женщине действительно незаурядной, следует сказать особо. По материнской линии свою родословную поэт вел от татарского князя Белый Лебедь Золотой Орды. Вряд ли это соответствует действительности, подтверждений нет, но именно с «татарскими корнями» поэт связывал некоторые черты своего характера. «Быть может, этим отчасти можно объяснить необузданность и страстность, которые всегда отличали мою мать и которые я от нее унаследовал, так же как и весь свой душевный строй», – писал Бальмонт в автобиографии 1903 года.

Мать Бальмонта происходила из ярославских дворян, из военной семьи, родилась в 1843 году в Каменец-Подольском, где служил ее отец Николай Семенович Лебедев; позднее он стал генералом. Его братья получили хорошее образование, один из них, инженер, был строителем Мариинской водной системы, другой – Петр Семенович, генерал, служил в Польше, редактировал газету военного ведомства «Русский инвалид». Он написал несколько статей о русских писателях, выступал как историк, перевел с польского «Небожественную комедию» З. Красинского (в 1874 году была напечатана в журнале М. Н. Каткова «Русский вестник»). Дочь П. С. Лебедева, Лидия Лебедева, известна как поэтесса и переводчица. Дед Бальмонта Николай Семенович, как сообщает в мемуарах Е. А. Андреева-Бальмонт, «писал стихи. Его мать, прабабушка поэта, была урожденная Титова, дочь известного в свое время композитора». Можно сказать, что «художественные гены» передались Бальмонту от матери. Она любила и знала музыку, играла на фортепьяно, с успехом выступала в любительских спектаклях, которые нередко сама и ставила, по некоторым сведениям, публиковала статьи и заметки в провинциальной печати.

Вера Николаевна окончила Екатерининский институт в Москве, владела иностранными языками, особенно хорошо – французским, всю жизнь много читала. О широком круге интересов, любви к литературе свидетельствует ее тетрадь, хранящаяся в Российском государственном архиве литературы и искусства. В ней, наряду с разного рода заметками (многие на французском языке), есть выписки и цитаты из произведений русских и иностранных писателей. Среди них Тургенев, Полонский, Плещеев, Песталоцци, Томас Мор, Гёте, Жорж Занд (Санд), Шекспир, Байрон, Спенсер и др. На одной из страниц – биографические сведения о Шелли, который позднее станет любимейшим поэтом Бальмонта.

Вера Николаевна не чужда была либерально-демократических настроений, занималась общественной деятельностью, благотворительностью, содействовала пополнению городской библиотеки книгами и журналами, являлась попечительницей женского училища в Гумнищах, а позднее – женского училища в селе Введенье Шуйского уезда. Дом Бальмонтов в Шуе был открыт для нелегальных и преследуемых лиц. В делах Департамента полиции, находящихся в Госархиве РФ и в Госархиве Владимирской области, хранятся донесения, из которых видно, что семья Бальмонтов считалась неблагонадежной и за ее членами длительное время велась слежка. Это не означает, что семья была революционной, но дух вольнолюбия, сочувствия бедным и угнетенным был свойствен не только матери, но и детям, особенно Константину и Михаилу (который в студенческие годы состоял в социал-демократическом кружке и был особенно близок поэту).

Дмитрий Константинович политикой не интересовался, знал в основном службу и охоту. В семье по существу верховодила мать. Ее темперамента хватало на всё – и на дом, и на общественные дела. Впрочем, последними она занималась иногда охотнее, что вызывало размолвки между родителями. От матери Бальмонту передалось многое. Екатерина Алексеевна отмечала в мемуарах: «Бальмонт любил своих родителей, особенно мать, с которой никогда не переставал общаться. Где бы он ни был, он писал ей, посылал ей свои новые стихи, посылал „подарочки“. Но долго он тяготился ее шумным обществом, ее громким голосом. Лицом и белокуро-рыжей окраской волос он был похож на мать. На отца – чертами лица и кротким характером». Умерла Вера Николаевна в 1909 году и похоронена рядом с мужем в селе Якиманна. Усилиями дальних родственников могилы родителей Константина Бальмонта приведены в порядок, и в 2009 году там установлен памятник.

Детство будущего поэта до десятилетнего возраста прошло на лоне среднерусской природы, в обстановке усадебного быта и сельской тишины. «О, вспомни время золотое…» – писал Бальмонт о детских годах в стихе, вошедшем в первую его книгу «Сборник стихотворений» (Ярославль, 1890). А спустя 40 лет в очерке «На заре» вспоминал это время как «райское, ничем не нарушенное радование жизнью». Картины и впечатления детства особенно ярко, с ностальгическим чувством были воспроизведены Бальмонтом в эмигрантский период в автобиографическом романе «Под новым серпом» (Берлин, 1923). В нем лирический герой выступает под именем Георгия – Егорушки, Горика, Жоржика, родители выведены под фамилией Гиреевы: мать – Ирина Сергеевна, отец – Иван Андреевич, а в их усадьбе Большие Липы нетрудно узнать Гумнищи.

Немало автобиографических примет содержится и в некоторых рассказах, очерках, например в рассказе «Васенька», где поэт вспоминает раннее детство. Конечно, как и другие дети, он играл в прятки, снежки, горелки, другие игры, но более был склонен к уединению на природе, любил цветы, которых было много на лугу и в саду. Сад и цветы станут в его творчестве любимыми образами. Любил также наблюдать за жизнью бабочек, жуков, муравьев, ящериц, птиц и вообще всякого рода живности, безотчетно погружаясь в природный мир.

Второй страстью мальчика было чтение. Уже в пять лет он читал по-русски и по-французски книги с картинками. Чуть позже увлекался книгами о путешествиях, далеких сказочных странах. Рано в его жизнь вошли и стихи. Пушкина он воспринимал так же, как очарование сада, леса, поля. У Лермонтова его пленили «Ангел» и «Горные вершины». Поразили строки Никитина, рисовавшие знакомую картину летнего утра:

 
Ясно утро, тихо веет
Теплый ветерок,
Луг, как бархат, зеленеет,
В зареве восток.
 

Круг чтения постепенно расширялся, были прочитаны народные сказки, русская классика от Жуковского до Тургенева. В раннем детстве, как свидетельствует Е. А. Андреева-Бальмонт, наибольшее впечатление на него произвели такие книги, как «Путешествие к дикарям», породившее жажду открытия неизведанного; «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу, открывшая мир страданий и заставившая плакать; ершовский «Конек-Горбунок», показавший, что в жизни есть много таинственного, фантастического.

В 1876 году Константина зачислили в подготовительный класс Шуйской мужской прогимназии (позже преобразованной в гимназию). До этого образованием и воспитанием занималась мать, предоставляя сыну большую свободу. Учеба старших детей в гимназии потребовала переезда семьи в город. Собрав необходимые денежные средства, Бальмонты в 1882 году в центре Шуи купили двухэтажный дом, тыльная часть которого выходила в сад и на крутой берег реки Тезы с прекрасными видами на заречные дали. Летом дети купались в реке, плавали на лодке, ловили рыбу, а зимой катались с горок. В Гумнищи лишь наведывались.

В первых двух классах гимназии Константин учился легко и успешно, затем к учению охладел. В третьем классе он просидел два года, в дальнейшем учился то лучше, то хуже, но в целом посредственно. Классическую гимназию он потом не раз вспоминал довольно нелестно; по его словам, она вытравляла из юных умов «все естественное, все природное, всякое вольное движение любопытствующего юного ума», отчего особенно трудно было тем, кто обладал художественным дарованием.

Недостаточную прилежность в гимназической учебе Бальмонт начал восполнять самообразованием. В 13 лет его будто осенило английское слово self-help —самопомощь, которое стало, по его признанию, «дорожным посохом» на всю жизнь. И Бальмонт, по выражению Марины Цветаевой, сделался «великим тружеником». Он прочитал целые собрания книг по самым разным отраслям, поражая окружающих знаниями.

Книг было много в домашней библиотеке, но он пользовался и городской земской библиотекой, необычайно богатой подбором книжных и периодических изданий. Бальмонт описал эту библиотеку в романе «Под новым серпом»: «Значительную ее часть составляли пожертвования, сделанные перед смертью неким чудаком-помещиком, имевшим страсть к собиранию разных коллекций. Руководствуясь благородной страстью, он собрал полные экземпляры всех русских журналов, какие только существовали с начала 19-го века до конца 60-х годов. Это ценное собрание послужило духовным фундаментом библиотеки, а влияние Ирины Сергеевны (как помним, прототип его матери. – П. К., Н. М.)сделало то, что в библиотеку были приобретены все сколько-нибудь ценные писания, бывшие в эпоху реформ ходовыми, не говоря уже, конечно, о том, что произведения всех крупных русских писателей имелись в ней полностью. Эта библиотека сыграла крупную роль в том стремлении к саморазвитию, которое ярко расцвело среди молодежи города…»

В школьные годы Бальмонт читал жадно, бессистемно, иногда тайком, по ночам. Майн Рид, Жюль Верн, Диккенс, Дюма, Лажечников, Гоголь, Марлинский, снова Пушкин и Лермонтов, французские бульварные романы (Понсон дю Турайль и др.) – вот далеко не полный круг его чтения. Вскоре он увлекся творчеством Тургенева, русской, немецкой, французской и английской поэзией. Еще раньше вместе с матерью он читал в подлиннике Гюго, Мюссе, Сюлли-Прюдома, а теперь, за три месяца выучив немецкий язык, в подлиннике начал знакомиться с Лессингом, Гёте, Гейне. Огромное впечатление на пятнадцати-шестнадцатилетнего подростка произвели «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы» Достоевского, а также «Фауст» Гёте. Слова из «Фауста»

 
Immer höher muß ich steigen,
Immer weiter muß ich schau’n
 

(«Все выше я должен всходить, / Все дальше я должен смотреть» – перевод Бальмонта), по его признанию, «заворожили душу» и стали для него девизом.

Чтение стимулировало собственное творчество, способствовало самовыражению в стихах. Гимназист Горик Гиреев из романа «Под новым серпом», когда ему исполнилось 14 лет, на вопрос друга о том, кем он хочет стать, «пальцем начертил на снегу: „Писатель“». Бальмонт отмечал, что стихи по-настоящему он начал сочинять в 16 лет, написанные же ранее были подражательными и вызвали неодобрение матери.

Из братьев самым близким Бальмонту был старший Николай, выведенный в этом же романе под именем Игорь. В диалогах Игоря и Горика несомненно нашли отражение беседы, происходившие между братьями, – о природе, Боге, любви, прочитанных книгах. Николай чувствовал художественную натуру брата и поддерживал его стремление стать поэтом. Самоуглубленный юноша, он уже учился в университете, много читал, увлекался вопросами религии и философии и во многом был примером для младшего брата. Однако при всем том Константин не принимал религиозно-мистического направления его мыслей и спорил с ним.

Об этом красноречиво говорит его большое письмо Николаю от 3 марта 1885 года. В нем речь идет о книге «Борьба с ложной ученостью», направленной против спиритизма, об «Исповеди» и «Толковании Евангелия» Льва Толстого, о том, что такое счастье, в чем цель жизни и т. д. Константина тревожит, что брат все более и более поддается религиозным настроениям, евангельское учение считает воплощением истины, склонен к аскетизму и даже собирается уйти в монастырь. Он отговаривает брата от этого шага, призывает критически относиться к Евангелию, поскольку воля Божья, выраженная в нем, как полагает он, не может считаться непогрешимой, больше надо повиноваться голосу собственной совести. В частности, он не принимает некоторые религиозные догмы, считает, что смириться со злом – это нечестно, нельзя всё прощать (например, если при тебе бесчестят девушку). В противоположность брату целью жизни Бальмонт считает счастье, которое, однако, не должно служить причиной несчастья других. «Я понимаю счастье как стремление к нравственному идеалу, нравственному совершенствованию и как наслаждение земными благами», – заявляет он. И далее формулирует свое представление о смысле жизни: «На всех нас лежит обязанность улучшать тот „свет“, в котором мы живем, заботиться о счастье „униженных и оскорбленных“, заботиться о том, чтобы была облегчена тяжесть, которая лежит на них…» Исходя из этого, он убеждает брата, что тот как честный человек не должен убегать от жизни, от помощи непросвещенному и бедному народу. Взгляды на жизнь у братьев разошлись, однако Бальмонт видел в Николае человека духовных исканий, любил его и тяжело переживал его смерть. Николай умер в возрасте двадцати трех лет вследствие душевной болезни, осложненной простудой.