Текст книги "Адъютант генерала Май-Маевского"

Автор книги: Павел Макаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

ИМЕНЕМ ОРЛОВА

Шагов через пятьсот мы натолкнулись на деревянную изгородь, занесенную снегом; за изгородью чернели избушки. Мы постучали в ближайшую дверь.

– Кто там?—окликнул несмелый голос.

– Начальник отряда капитана Орлова. Из-за метели заблудился, прошу открыть дверь!

Пожилой мужчина поднес лампу к окну и, убедившись, что перед ним действительно офицер, пошел открывать дверь. Переступив порог, мы, совершенно обессиленные, сразу опустились на пол. Некоторые из нас попросили воды и хлеба, другие растирали застывшие конечности, а я вступил в разговор:

– Отец, скажите, пожалуйста, какая это деревушка и сколько верст от Севастополя?

– Деревня Карань, ваше благородие. В восьми верстах от Севастополя.

«Чорт возьми, – подумал я, – всю ночь чуть ли не бежали, проперли не менее сорока пяти верст, а отошли всего на восемь верст! Оказывается из-за метели и тьмы мы кружились на одном месте».

Отдохнув часа два, поблагодарив хозяина за гостеприимство, мы снова двинулись в путь.

– Стой! Кто идет?

Толпа крестьян, вооруженная граблями, топорами и дубинами окружила нас. Я выступил вперед и объяснил им, что являюсь начальником разведывательного отряда капитана Орлова. В те дни имя капитана Орлова было у всех на языке.

 * * * *

Капитан Н. И. Орлов, уроженец Крыма, в империалистическую войну, попав на фронт, проявил себя как храбрый офицер, имел несколько боевых наград и несколько ранений.

Во время «Курултаевщины» <sup>[12]12
  Курултай по татарски – Учредительное собрание.


[Закрыть]</sup> он организовал Симферопольский офицерский батальон и принимал активное участие в борьбе против большевиков.

В начале 1919 г. генерал Боровский, командовавший Крымской группой войск Добровольческой армии, дал капитану Орлову поручение сформировать 1-й Добровольческий полк в г. Симферополе, который получил наименование 1-го Симферопольского офицерского полка.

Этому полку вместе с другими частями «Крымской группы», под давлением занявших Крым войск т. Дыбенко, пришлось отойти к Керчи.

В июне т. Дыбенко вынужден был оставить Крым,– его войска могли бы быть отрезаны частями ген. Деникина, занявшими Донецкий бассейн.

1-й Симферопольский офицерский полк был отправлен под Одессу, где белые высадили десант. Он дрался под Бирзулой с большевиками и, в конце-концов, натолкнулся на петлюровцев-галичан.

Во время осеннего «великого отступления» Добровольческой армии «симферопольцы» еле-еле успели унести ноги и снова из Одессы переправиться в Крым (часть попала в Польшу и была интернирована).

Орлову необходимо было влить в свой полк новые пополнения.

В это время находившееся в Крыму рядовое офицерство и другие белогвардейцы растерялись. Их горячий порыв за «единую неделимую» был охлажден действиями их вождей, которые с награбленным добром, как крысы с тонувшего корабля, разбегались за границу под покровительство капиталистических держав, бросая на произвол тех, кто им слепо вверял свою жизнь.

В особенности выделялась на этом фоне яркая фигура генерала Шиллинга – «главноначальствующего края». Его открытая спекуляция и скупка брильянтов ярко бросалась в глаза не только всему населению, но и войскам.

Вполне понятно, что при таких условиях рядовое офицерство и солдаты потеряли веру в своих вождей и стали искать выхода, оттягивая время, чтобы не попасть на фронт.

И когда капитан Орлов приступил к переформированию своего полка для усиления Крымского фронта, который держал генерал Слащев, в этот полк группами потянулись обиженные офицеры и солдаты. Но они шли туда не с целью выступления на фронт, а ради спасения своей шкуры и отдыха в тылу.

Орлов отлично учитывал настроение своего полка и, пользуясь силой, находившейся в его распоряжении, он чуть ли не являлся вторым Слащевым.

Для него не существовало приказов и не действовали угрозы контр-разведки. Он организовал свою контр-разведку, но со Слащевым был в приятельских отношениях, частенько разговаривая с ним по прямому проводу. Эти разговоры были известны лишь Орлову и его личному адъютанту – поручику Гетману.

В конце концов эти телеграфные разговоры со Слащевым заставили Орлова в ночь на 21 января произвести переворот.

Орлов издал приказ, в котором объявил себя начальником гарнизона и г. Симферополь был объявлен на осадном положении.

Орлов арестовал все высшее начальство, во главе с комендантом крепости, генералом Субботиным, и выкинул лозунг: «Долой старых генералов, да здравствует армия порядка во главе с обер-офицерством».

Подпольная организация, следя за действиями Орлова, учла этот момент и установила связь через каких-то двух студентов с поручиком Гетманом, который явился в штатском костюме в условленное место, где встретился с членом подпольного Областного Комитета Тоней Федоровой.

Первые его вопросы были:

– Большая ли у вас организация? Есть ли в Ревкоме коммунисты ?

Тоня, именуя себя полу-эсеркой, полу-меньшевичкой, не открыла перед Гетманом настоящий состав Ревкома, а старалась узнать цели орловского движения, но Гетман, инструктированный Орловым, на вопрос Тони Федоровой ничего определенного не говорил.

– Вы являетесь представителем недовольного офицерства. Вы против Деникина. Что вы думаете предпринять?

Гетман, путаясь, отвечал.

– Смотря по силам будет размах нашей работы. Сколько Ревком может дать силы для этой цели? Ну тысячи полторы безработных, а еще что?

Тоня отвечает:

– О силе будем говорить тогда, когда сговоримся о характере восстания. Каково ваше отношение к Красным войскам и вообще какую вы позицию займете по отношению к Красной армии?

Гетман говорит:

– С красными драться не будем, но и не пустим их сюда, а будем вести с ними переговоры.

Тоня перебивает:

– О чем переговоры? А если красные не захотят вести с вами переговоры?

Гетман, снова уклоняясь от прямого ответа, заявил:

– Об этом еще рано говорить, там видно будет. Сначала скажите, что вы можете дать от Ревкома.

– Мне Ревкомом поручено говорить о силе и прочих моментах нашего совместного выступления, но только при одном предварительном условии, что вы дадите согласие и помощь на выпуск из тюрем, где сидят политические заключенные.

Гетман обещал переговорить с Орловым.

Когда Тоня Федорова, Бабахан, Луговик и Буланов явились в штаб Орлова, то последний категорически отказался выпустить политических заключенных, ссылаясь, что на ряду с политическими выйдет вся уголовщина и подорвет их дело.

Из всех этих разговоров было ясно, что представляла из собой орловщина.

Подпольная организация всеми силами старалась использовать Орлова, но это ни к чему не привело. Орлов со своим отрядом вышел из Симферополя, занял Ялту, Алушту истал вести переговоры с генералом Покровским.

Генерал Покровский долго уговаривал Орлова выступить на фронт. После долгих колебаний Орлов согласился:

– Значит, генерал, мы пришли к соглашению? Я выступлю на фронт, и никому ничего не будет?

– Конечно, конечно! – с жаром воскликнул Покров ский: – заисключением некоторых зачинщиков, которые должны понести наказание.

Орлов вскочил с кресла и дерзко отчеканил:

– Генерал Покровский! Вы забыли, что находитесь у меня и что кроме меня зачинщиков нет! Так это меня вы хотите повесить? Но прежде, чем это случится, я успею отдать распоряжение повесить вас вон на том столбе (Орлов указал рукой на телеграфный столб за окном). Но... вы мне не нужны. Можете итти!

Побледневший Покровский пытался что-то пояснить, но Орлов показал на дверь иотрывисто повторял:

– Разговор кончен, генерал!

Но вскоре, по невыясненным причинам, Орлов подчинился Врангелю, а барон свел его со Слащевым. Два авантюриста встретились друзьями, расцеловались, и Орлов немедленно выступил на фронт. Но два медведя в одной берлоге не уживаются. Как-то Слащев потребовал от Орлова отчета в десяти миллионах, взятых им из симферопольского и ялтинского банков на содержание отряда. Конечно, Орлов наотрез отказался отчитаться. Зная, что в штабе Слащева его ждет петля, Орлов не явился и для объяснения. Он снялся со своими частями с фронта и направился к Симферополю. По дороге орловцев разбила конница Слащева. Только с 46 конными Орлов прорвался сквозь неприятельское кольцо. В скором времени они были окончательно разбиты. Орлов с братом долго скрывались в одной из немецких колоний, не принимая никакого участия в военных действиях «краснозеленых».

По взятии Крыма Орлов явился в особый отдел и заявил, что своей фронтовой работой, в качестве чуть ли не вождя краснозеленых, он ускорил падение Перекопа. Орлову поверили и поручили сформировать отряд по

борьбе с бандитизмом. Авантюриста разоблачили симферопольские подпольные работники, и Орлов был расстрелян.

 * * * *  

В объяснениях с крестьянами я воспользовался орловщиной также и как средством пропаганды.

– Придет скоро время: власть помещиков и генералов падет. Вы будете свободными гражданами. Да здравстует советская власть!

В ответ грянуло:

– Ура-а!

Уже рассветало, ветер утих. Но итти было трудно: ноги вязли в глубоком снегу. В полверсте от деревни Кадыковка мы зашли на один из пустующих хуторов, где обогрелись и закусили у сторожа. Ночь мы провели в Кадыковке у знакомца Воробьева. Такой же дружеский прием мы встретили и на хуторе Пересыпкина, где провели целые сутки. Один из нас, татарин деревни Уторкой, Абдул Смаил, ушел вербовать в наши ряды татарскую молодежь. А остальные шестеро направились в Алсу. Эта деревушка раскинулась в лощине, среди гор. Мы зашли в первый попавшийся дом и попали в рабочую семью. Хозяин, одетый по-городскому, долго присматривался к нам: кое-кто был в погонах, некоторые выглядели сущими оборванцами, все с винтовками. На расспросы мы получили лишь: «да», «нет». Все-таки, хотя и с большим трудом, мы разговорились и узнали, что дядя Семен симпатизирует советской власти. После сытного обеда мы двинулись на Ялту, чтобы встретиться с Орловым. Я тогда еще не представлял себе подлинной белогвардейской сущности орловцев и допускал, что они – истинные революционеры.

Несколько улучшилось наше положение за эти немногие дни! Мы уже нашли нескольких благожелателей, а дядя Семен обещал нам всяческое содействие и просил захаживать. Такое сочувствие удесятерило наши силы. Мы перешли Черную речку через Чортов мост и начали подниматься по зигзагообразной дороге, между нависшими скалами, одетыми кустарником. После двух с половиной часов узкий коридор вывел нас на открытую возвышенность к кордону Херсонесского монастыря. Кругом по строек, обнесенных высоким забором, шумел хвойный лес, да изредка постукивал дятел. Кто-то из нас постучал в большие ворота. Залились собаки, чистый звук колокола заглушил лесные шопоты. Скрипнул железный засов, и высокий послушник в черной скуфейке спросил, кто мы такие, куда идем. Мы назвались орловцами и прошли за монахом на кухню кордона.

Игумен Викентий отдал распоряжение приготовить моим товарищам ужин и постель, а меня пригласил ужинать в келью. Монах долго всматривался в меня.

– Простите, вы напоминаете мне капитана Макарова, адъютанта Май-Маевского, – и он рассказал, что служил в харьковском соборе и видел меня там вместе с генералом.

(После нажима красных, Викентий бежал из Харькова и, по протекции епископа Вениамина, попал в кордон.)

Завязалась долгая беседа на политическую тему. Рассказы игумена о зверствах большевиков не портили мне аппетита. А насытившись, описал, как умел, жизнь и поступки строителей «Единой Неделимой». Монах молча слушал, скорбно понурив голову, и соглашался со мной во многом. Он был непреклонен лишь в вопросах непогрешимости святой церкви, подкрепляя свое, мало убедительное, красноречие текстами из священного писания. Мне было совсем не до религиозных диспутов; пришлось только указать отцу Викентию, что церковь всегда служила орудием угнетения трудовых масс.

– Вспомните текст: «Несть власти, аще не от бога».

– А скажите, Павел Васильевич, Май-Маевский был религиозный человек?

Я рассказал о том, как в Харькове, набравшись смелости, я спросил генерала:

– Ваше превосходительство, вы не верите ни во что, но почему же вы креститесь на парадах?

– Капитан, – ответил Май-Маевский, – вы слишком молоды и не понимаете, что для простого народа это необходимо.

На ночь нас устроили в отдельном монастырском флигеле. В маленькой комнате было тепло и по-своему уютно. Часть наших улеглась на кровати с соломенным матрацом и на маленьком диване, а остальные прямо на полу, на войлочном ковре, который заботливо принес монах.

Воробьев, ради шутки, посоветовал Вульфсону:

– Завтра нам предстоит трудная дорога. Ты бы помолился всем святым.

Вульфсон, укрываясь рядном, засмеялся:

– Пусть за нас помолятся монахи: им делать нечего.

Потом наказал постовому:

– А ты там смотри лучше! На святых не надейся!

Тусклый свет лампад освещал две ветхие иконы и навевал дремоту. Некоторые товарищи попробовали было перекинуться анекдотами о монахах, но я напомнил, что утром нас ждет большой переход.

ПОПАЛИ К ДРУЗЬЯМ

На следующий вечер мы подходили к подножию ялтинской Яйлы. Начался подъем. Сугробы и темь сбили нас с дороги. Пришлось взять направление на юг, ориентируясь тем, что северная сторона каждого дерева покрыта снегом. Чем выше – тем труднее: мы утопали в снегу, Яйла исчезла. Во тьме шумели могучие сосны, в дремучих лесных дебрях завывал ветер. Приходилось часто отдыхать в сугробах под густым кустарником, прижимаясь друг к другу. Наконец непроходимый снег заставил нас переменить направление. Через несколько сот шагов мы наткнулись на глубокий обрыв. Малейшая неосторожность, и человек упадет в пропасть. Но Воробьев пресек наше замешательство:

– Товарищи, исхода нет. Не замерзать же здесь! Кто за мной – вперед!

Он скользнул вниз, прыгая от дерева к дереву, за ним спустились я, Вульфсон и остальные. После часа мучительного спуска мы очутились в безопасности, по крайней Мере, от падения в пропасть. Вдали у подножья замигали огоньки. Мы скоро подошли к ним и, замедлив шаг, крадучись, стали пробираться к домам. Вдруг Воробьев шепнул:

– Тише! Слышите?

В вечерней тьме уныло звучала песня. Это пел татарин и вязал хворост.

Увидев вооруженных людей, он остолбенел, уронив хворост. Я спросил, понимает ли он по-русски.

Татарин кивнул головой.

– Какая это деревня и кто живет в том домике? – указал я на крайний дом.

– Деревня Кучук Изимбаш, живет Измаил, «якши человек».

Поняв, что мы не опричники Врангеля, жестоко преследовавшие за малейшую порубку, татарин спросил:

– Откуда твоя идет?

Воробьев молча указал на обрыв. Татарин всплеснул руками. Оказывается, до нас еще никто не отваживался на спуск по этому обрыву.

В домике Измаила нас приняли радушно. Хозяин, после традиционного «кош кельде» (с приездом), пригласил войти в комнату. Мы жадно уничтожали козье молоко и хлеб, а татарин допытывался, правда ли, что Орлов собрал всех дезертиров и, сговорившись со Слащевым, идет на фронт. Мы уже понимали всю гнусность орловских замыслов и были рады, что сама природа преградила нам дорогу в Ялту.

Вблизи дома Измаила проживал пристав с четырнадцатью стражниками, и мы ушли сразу после обеда. Вечером нас хорошо встретили в деревне Адым-Чокрак, дали продуктов и указали дорогу к объездчику Евграфу, знакомому Воробьева. В горах мы набрели на житье: просека, за изгородью небольшой домик с сараем. Из трубы расстилался по балке серый дым. Навстречу затявкала собака, и на крыльцо вышел молодой человек в рабочей куртке и бархатной шляпе, из-под которой падали на плечи длинные волосы. Не то монах, не то художник. Приветливо улыбаясь, он снял шляпу и пригласил нас в дом. Вся обстановка его двух жилых комнат состояла из двух столиков, двух табуреток, кровати и самодельной скамьи со спинкой. Воробьев спросил про Евграфа, а я машинально читал названия книг на одном из столиков.

Богатая у вас революционная литература, – не утерпел я:—кто ее читает?

Хозяин пристально взглянул мне в лицо и, видимо, доверившись, признался:

Я читаю.

В комнату вошел высоченный человек средних лет, с густой рыжей бородой. В одной руке гигант держал ружье, в другой—убитого зайца. Воробьев бросился рыжему на шею, и они расцеловались. Наши языки развязались, и мы познакомились. Наш молодой хозяин оказался скрывающимся от Врангеля коммунистом Ульяновым. В 1918 г. он был пропагандистом среди немецких оккупантов, доставлял литературу из Москвы в Севастополь и Харьков.

Он вынужден был таиться в лесу под чужой фамилией от белой контр-разведки. Ульянов очень обрадовался нам и предложил временно жить в казарме, чтобы сформировать отряды.

Он ободрал зайца, мы вычистили картошку, – ужин вышел великолепным. Разговор не смолкал почти до рассвета ...

ЧЕРЕЗ ЭКСПРОПРИАЦИИ К ФОРМИРОВАНИЮ ПАРТИЗАНОВ

На утро нас разбудили пинки стражников. Они забрали наши винтовки и приказали одеться. Я подошел к помощнику пристава и, идя на страшный риск, назвал себя адъютантом Май-Маевского.

– Я не знаю, кто вы такие, – тупо сказал стражник: – мне приказано доставить вас к приставу в деревню Каралез.

В Каралезе нас под охраной поместили в дом к татарину Билял Османову, который отнесся к нам весьма дружески и снабдил продуками.

Через некоторое время нас повели к приставу. Он, в форме поручика, сидел за столом.

– Кто вы такие и каким образом попали на кордон?! – заорал он на нас.

Но я окинул пристава начальническим оком и строго произнес:

– Поручик, прежде чем разговаривать, встаньте, как полагается. Перед вами стоит капитан – адъютант генерала Май-Маевского.

Чудом уцелевший документ, удостоверяющий мое адъютантство, и карточка удостоверения спасли нас. Поручик моментально вскочил, приложил руку к козырьку и дрожащим голосом залепетал:

– Виноват, господин капитан. Мне донесли: на кордоне банда и часть ваших людей раздета.

– Поручик, вы разве ничего не знаете о движении Орлова? Если мне понадобится, – я и из вас сделаю такого же

оборванца. – Я небрежно ткнул в сторону своих «людей». – Вы своими действиями могли сорвать мне операцию.

– Виноват, господин капитан.

– Поручик, выдайте моим людям ружья и снабдите продовольствием из расчета на три дня. А сейчас вызовите по телефону генерала Лукьянова: я с ним буду говорить.

– Господин капитан, телефон находится в восьми верстах на станции Сюрень.

– Ну, так в другой раз не посылайте остолопов вроде вашего помощника на такое серьезное дело.

– Слушаюсь! – и поручик облегченно вздохнул.

Прощаясь, я окончательно «подобрел».

– В ваших интересах я не буду доносить рапортом о происшедшем, а мое пребывание в этой деревушке храните в строжайшей тайне.

Поручик, радостно стукнув каблуками, сказал:

– Слушаюсь, все будет исполнено!

Я скомандовал своим:

– Ребята, за мной!

Жители Каралеза смотрели на нас во все глаза. А пристав старался:

– Господин капитан, может, лошадей вам дать?

– Не беспокойтесь, поручик, они нам не нужны.

Мы быстро покинули деревушку, дорогу показывал татарин Билял Османов. После нескольких верст по горам и балкам мы вновь пришли к объездчику Евграфу, где долго смеялись над удачной комедией. Пристава удалось провести только из-за отсутствия у белых хорошей связи.

Первое предостережение!

Эту ночь мы провели в небольшой пещере с одним выходом; ее указал нам товарищ Ульянов. Безопасная и теплая спальня! Посреди пещеры разожгли костер; когда он прогорел, угли разгребли по каменному полу пещеры. Нагрев камни, мы сгребли уголь в сторону, постлали пол и сладко уснули, выставив посты.

На утро мы вернулись на кордон Херсонесского монастыря, откуда решили разойтись по районам и городам; необходимо было ознакомиться с настроением масс и наладить связь с подпольными организациями.

В кордоне мы пристроили, в качестве рабочего, нашего еврея Вульфсона, выдав его за латыша. Товарищ Вульфсон совершенно обезножел из-за отсутствия сапог и нуждался в покое. Нелегко расставаться с боевым товарищем, особенно, в такой трудной обстановке. Но мы пригрозили отцу Викентию смертью, если он не убережет нашего товарища.

Вторым нашим делом было навестить дядю Семена. У него мы познакомились с крестьянином Шуркой. Этот Шурка жил налетами на спекулянтов всех видов: грабил по дорогам и домам. Так как Шурка щедро делился с теми, кто оказывал ему содействие, и никогда не обижал бедняков, крестьяне относились к нему хорошо.

Несмотря на все меры, принятые Врангелем, Шурка был неуловим. Он охотно рассказывал нам о своих похождениях; когда он начинал рассказывать о том, как он выскакивал из-за кустов, хватал лошадей за повод и наводил револьвер на седоков,– глаза его наливались кровью. Этот типичный былинный разбойник, подробно расспросив о целях нашего отряда, стал умолять, чтобы его приняли в нашу компанию. На войне хороши все средства. Шурка нам годился для связи, и мы взяли его с собой.

Для нашей работы необходимы были средства. Пришлось, скрепя сердце, решиться на экспроприацию. Прихватив в Кадыковке двух скрывавшихся там революционеров, мы с Шуркой и Воробьевым двинулись к Чоргунской конторе лесозаготовок. Я оставил Шурку с двумя товарищами около дома; мы же с Воробьевым вошли в контору. За столом сидело девять хорошо одетых мужчин, шестеро из них в форме инженеров.

Я внушительно сказал:

– Господа, прошу не шевелиться. Морская севастопольская контр-разведка.—Поручик, скажите, пусть застава и оцепление отдыхают (это – Воробьеву).

– Господа инженеры, кто имеет оружие, – положите на стол.

О дерево брякнули два браунинга. Я вцепился зорким подозрительным взглядом в ближнего чиновника:

– Вы Прилуцкого знаете ?

– Нет, нет,– торопливо ответил перепуганный инженер.

– Вам придется следовать за нами, – многозначительно

подчеркнул я. – А кто здесь является кассиром? Откройте кассу.

Мужчина средних лет дрожащими руками открыл несгораемую кассу.

– Поручик, посмотрите серию и номер билета.

Кассир подал пачку банковых билетов Воробьеву, а я

вынул из бокового кармана чистую записную книжку.

– Какая серия и номер?

Воробьев назвал.

– Правильно,—процедил я сквозь зубы: – посмотрите следующую пачку.

Комедия развертывалась успешно.

– Откуда вы взяли эти деньги? – обратился я к кассиру.

– Из казначейства, господин начальник.

– Из казначейства ли производили обмен?

– Из казначейства. Вот, посмотрите, неразорванные пачки.

– Это не важно,– прервал я:—вамтоже придется одеться. Поручик, просчитайте, сколько денег?

Воробьев зашуршал бумажками, инженеры стали просить меня не арестовывать их товарищей.

– Они не виноваты ни в чем, господин начальник.

– Я в этом сам уверен, господа инженеры—(здесь я был вполне искренен). – Возможно, что эти деньги попали в кассу по вине кого-либо другого. Напишите поручительство.

– 83 тысячи доложил Воробьев.

Эти деньги, как мы узнали позже, предназначались на разработку лесозаготовок и шпал для постройки стратегической линии Джанкой-Перекоп.

– Поручик, заберите деньги.

Я подмахнул шикарную расписку.

– Вот вам расписка в том, что мною отобраны деньги. Завтра явитесь к князу Туманову, и он даст вам основание на получение других денег. А теперь, господа инженеры, в ваших же интересах прошу в течение получаса не выходить из помещения, так как я буду производить недалеко от вас обыски и аресты.

Все, как один, ответили:

– Что вы, что вы! Мы до утра просидим, не выйдем.

– Извините за беспокойство, господа инженеры, до свиданья. Поручик, за мной!

Половину экспроприированных денег мы передали Пете Сердюку, члену подпольной организации среди крестьян Балаклавского района, половину взяли мы с Воробьевым для нужд революционного движения.

НОВЫЙ ПРОВАЛ И РОСТ РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ

Вместо нашего комитета, расстрелянного белыми, в Севастополе сорганизовался новый подпольный комитет. Во главе его стоял Крылов (Шестаков), секретарь профсоюза. Левый эсер – он убедился, что соглашательская политика отдаляет скорейшую победу пролетариата над капиталом, поэтому порвал с эсеровской партией. В состав комитета входили: Гитин (зубной врач), Клепин, Авдеев, уполномоченные от воинских частей и порта: Губаренко, Васильев (он же Александровский), Мулеренок, Кривохижин, Замураев, Борисов, Гевлич, Кибур, Фокин, Петров, Кирлак, Наливайко и Гинзбург. Комитет печатал воззвания и распространял их среди войск. Вскоре все было готово к восстанию. Для связи со мной комитет послал в район Балаклавы «барона» [13]13
  Барон – кличка


[Закрыть]Мацкерле. Но один из подпольщиков, Николаев, подозревая барона в принадлежности к охранке, не выдал ему моего местопребывания.

Предварительное совещание происходило на конспиративной квартире Гитина по Екатерининской улице, д. № 33, и последнее, с представителями от воинских частей, – на Корабельной стороне, по Николаевской улице, д. 86 (Клепина),—собралось 3 марта ст. ст. 1920 г.

В первую очередь было решено захватить штаб Врангеля и особый батальон при штабе крепости: среди солдат и даже офицеров было много распропагандированных коммунистами. Затем – занять почту-телеграф, все госучреждения, вокзал и суда, стоящие на рейде.

Эта большая работа выпадала на долю войск, состоявших в ведении комитета и рабочих порта. Их насчитывалось до десяти тысяч.

К трем часам ночи комитет распределил между всеми товарищами обязанности в момент восстания и назначил сроком переворота—.ночь на 6 марта.

И вдруг нагрянула контр-разведка, затрещали пулеметы. Председатель комитета Крылов, не теряясь, стал жечь протокол заседания и другие бумаги.

В комнату ворвался юнкер, крикнувший: «Именем закона вы...», но выстрелом Крылова в упор был положен на месте.

Уполномоченные воинских частей бросились через окна и крыши. Все-таки контр-разведка захватила Крылова (Шестакова), Клепина, Губаренко и нескольких представителей от воинских частей. Мулеренку, Васильеву (Александровскому) и другим удалось бежать.

На квартирах схвачены: Гитин, Авдеев и несколько офицеров по частям; всего было арестовано двадцать семь человек. Арестованных распределили по группам. Десять человек предали военно-полевому суду.

Контр-разведка, захлебываясь от радости, смаковала события в передовой статье газеты «Юг».

Рабочие напряженно следили за участью арестованных товарищей. В порту устраивались групповые собрания и через Крымпрофсоюз старались освободить арестованных.

Военно-полевой суд 22 марта ст. ст. приговорил к смертной казни тт. Крылова (Шестакова), Гинзбурга и Наливайко. Два товарища получили по десять лет тюремного заключения, остальные оправданы. Но комендант крепости передал дело на новое рассмотрение. В ночь на 24 марта, по приказу известного палача, ген. Слащева, арестованных товарищей увезли в Джанкой под усиленным конвоем.

Рабочие порта, узнав об этом, на собрании выработали резолюцию и передали копию ее Зееаеру:

«Мы, рабочие завода и порта Морского ведомства, на совести которых нет кровавых пятен, которые при всяких властях и при всяких условиях возвышали свой голос протеста, а нередко и активно выступали против всяких насилий и расправ, узнав об увозе генералом Слащевым в Джанкой арестованных: Губаренко, Гинзбурга, Шестакова, Авдеева и других, видим в этом акте недопустимое вмешательство в дело суда и желание безгласного правежа, а может быть и без всякого суда расправиться с арестованными, воскресив этим жуткие картины застенков. Рабочие выражают свой протест против подобных расправ и требуют гласного суда над арестованными с участием защитников, для чего арестованные должны быть немедленно переведены в Севастополь, где только и явится возможность для обвиняемых выставить своих свидетелей.

«Рабочие понимают этот чудовищный акт как вызов рабочему классу. Принимая этот вызов, рабочие заявляют, что они никогда как с подобными актами, так и с «чрезвычайками» примириться не могут и будут вести с ними самую решительную борьбу. Кроме этого мы заявляем: может быть, Крыму будет суждено вновь переживать ужасы «чрезвычаек», [14]14
  Выпад против «чрезвычаек» был тактическим ходом рабочих.


[Закрыть]и тогда у нас, рабочих, до сих пор успешно боровшихся с «чрезвычайками» в Севастополе, будет выбита из рук действиями нынешних властей возможность спасти жизнь многих. Пусть это будет на совести тех, кто творит произвол и, главным образом, на вашей совести, генерал».

Одновременно Крымпрофсоюз заявил протест против действий Слащева, требуя немедленного возвращения арестованных для гласного суда.

На заседании Совета министров, во главе с Мельниковым, выработано следующее постановление:

«Совет министров Южно-русского правительства, получив в момент приезда в Севастополь сведения о том, что, до приезда, генералом Слащевым увезено в Джанкой 10 человек, преданных военно-полевому суду, обсуждал в заседании своем, состоявшемся 12 марта, этот вопрос и принял ряд мер к тому, чтобы дело получило нормальное движение. В виду того, что военная юстиция и военная власть не входит в сферу компетенции власти гражданской, каковой является Южно-русское правительство, последнее, учитывая политическую сторону вопроса и озабочиваясь внесением законности во все области жизни юга России, поручило председателю Совета министров Н. М. Мельникову немедленно снестись по прямому проводу с генералами Слащевым и Шиллингом и настоять на соблюдении всех законных гарантий в этом деле.

Это постановление было расклеено в мастерских завода. Пресса уверяла, что постановление произвело на рабочих самое прекрасное впечатление. На самом же деле, рабочие мало ему доверяли.

1 —Клепин. 2 —Авдеев. 3—Наливайко. 4 – Гитин.

(Смотри – слева на право,сверху вниз.)

Рабочая делегация и Крымпрофсоюз передали постановление и послали телеграммы протеста Слащеву и Шиллингу.

И вот что ответил Слащев:

 «Армянск 2 – III.

«1) Крымпроф Председателю Шевченко.

«2) Председателю Исполнительного комитета Канторовичу.

«3) Председателю союза зубных врачей.

«4) Правлению Союза кооперативов Севастопольского района.

«5) Правлению Общества потребителей севастопольских кооперативов.

«6) Во все газеты.

«Получил вашу телеграмму и поражаюсь: никогда от гласности не уклоняюсь, но не верю, чтобы честные рабочие сказали ваши слова. Вы или ваши ставленники занялись давлением на суд. В ответ на ваше заявление о том, что вдали от Севастополя судить нельзя, отвечаю:

«Вдали от фронта судить нельзя.

«Я уже сказал, что не допущу красных в Крым, но и не позволю тылу диктовать свою волю фронту. Добьюсь этого во что бы то ни стало, ставя ставкой свою жизнь и жизнь врагов России.

«Судить будут у меня и приговоры будут утверждены мною. Рабочие же ко мне не приезжали. .Сейчас прошу мне не мешать, так как я наступаю с войсками против красных, которым вы, видимо, помогаете. С л а щ е в».

Городская управа, опасаясь беспорядков среди рабочих, выразила Слащеву телеграммой и свой протест. Он ответил:

«Думаю, что делу больше поможет трезвое отношение рабочих к делу и исполнение Управой своего дела. Подсудимые судятся по закону фронтовыми чинами, которым они помешали работать. Честный человек не должен бояться места, где его судят, а руководители масс должны объяснить это своим доверителям, во избежание пролития крови. Слащев».

Слащевские телеграммы сильно волновали рабочих завода и порта. Они готовы были восстать, но их сдерживал Крымпрофсоюз. Председатель, меньшевик, Канторович дал обещание рабочим, что Южно-русское правительство не допустит смертной казни.