Текст книги "Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга"

Автор книги: Павел Рудич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Anamnesis vitae

Реаниматолог: «Когда все анализы у тяжелого больного приходят к норме, значит, всё – помрет на днях».

Для вас, Козлов

Липкин говорит:

– Умные операции надо делать умным больным. А Козлов из пятой палаты с грыжей межпозвоночного диска – дурак! Да и не хочет он оперироваться. Так что желания наши совпадают…

– Так ведь грыжа уже сдавила корешки спинного мозга и ноги у него скоро откажут! Ты ему это объяснял?

– Да все я ему объяснял! Рисовал, снимки показывал… Только что в присядку перед ним не плясал! Не хочет.

Иду в пятую палату. Козлов, полный и бледнокожий, стоит, изогнутый буквой «зю», и опирается руками на спинку койки. Только в этом положении боли в спине и правой ноге делаются у него чуть меньше. Так он и спит, точнее – дремлет, после инъекций промедола. А проснувшись – подвывает и матерится от боли. Выпал у него межпозвонковый хрящ и сдавил корешки спинного мозга.

– Слушай, Козлов! Мы на тебя весь запас наркоты на год вперед извели. Уже ведь и не помогает, поди, промедол?

– Не помогает! – сипит Козлов. И добавляет: – А можно без операции как-нибудь?

– «Как-нибудь» – можно. Я тебе расскажу – как, а ты сам решай.

Во-первых, надо сбросить вес. Килограммов шесть-семь. А лучше всего – десять. Второе – надо укрепить мышцы спины и живота. Создать «мышечный корсет», чтобы удерживать позвоночник в правильном положении. Вот этот твой живот… Это брюхо – должно исчезнуть! Есть специальные упражнения. Как только боли пройдут – врач ЛФК поможет тебе подобрать комплекс специальных упражнений. Третье – надо заняться плаванием. Ежедневно – час в бассейне. Раз в три месяца – массаж мышц спины и ног. Ежегодно – санаторий. Лучше всего – Саки. Можно – Мертвое море. Это – как кому нравится. Бывал в Израиле?

Козлов сдавленно мычит.

– Далее. Необходимо придерживаться специальной диеты. Мы тебе ее напишем при выписке. Параллельно – курсы лекарственной терапии. Таблетки, уколы. Желательно проводить также иглорефлексотерапию. Хотя бы раз в полгода. Спать надо на специальном матрасе. Ничего тяжелее трех килограммов – не носить. Но́шу обязательно распределять на две руки. Тяжести «перед собой» – не носить! Половые акты – только в позиции «партнерша сверху». Многое я тебе сейчас не говорю: все равно забудешь. Подробнее – при выписке. Все понял?

Козлов зло всхлипывает:

– Вы бы распорядились, чтобы Липкин по два кубика промедола мне назначил!

– Может, тебе сразу героин колоть? Почему от блокады отказываешься?

– Это – в спину?! Боюсь!

Ухожу. Через полчаса приходит медсестра и сообщает, что Козлов согласен на операцию.

Лечиться никто не хочет. Все хотят волшебно исцеляться, не прикладывая при этом никакого труда. Грезят волшебными таблетками, уколами. Даже операциями. Но сами – палец о палец не ударят для своего здоровья! Не думает товарищ Козлов о том, что выпал у него один межпозвонковый хрящ, а их в человеке куда как больше. Не помню точно – сколько.

Anamnesis vitae

В анализах мочи коматозных больных (мужчин) за несколько часов до смерти часто находят большое количество сперматозоидов.

Выписка

На каталке – больной. Перенес тяжелую черепно-мозговую травму.

Худой: простыня на костях таза чуть приподнята. Шумно дышит через дырку в горле (трахеостома). Через нос – желудочный зонд для кормления. Моча стекает по катетеру в пластиковый мешок. Молодой нейрохирург Ванятка что-то вещает двум перепуганным женщинам.

Спрашиваю:

– Куда это вы его?

– Домой! Выписали.

Ванятка вновь обращается к публике:

– Надо купить шприц Жане (жестом рыболова показывает величину шприца). Этим шприцом надо три раза в день вводить вот в эту трубку бульон, жидкую кашу, можно – детское питание. Я вам все напишу. (Точно – забудет написать!)

– Отсюда, – (показывает на трахеостому), – необходимо специальным ручным отсосом удалять слизь и гной. Надо в аптеке или «Медтехнике» купить такой отсос.

(В какой аптеке? Какой отсос? Врет ведь!)

– Кожу утром и вечером надо обтирать одеколоном, спиртом. Каждый час – поворачивайте его. А то пролежни не заживут.

(Женщины худенькие. Как будут ворочать тело?)

– За мочевым катетером должен следить уролог. Вызовите из поликлиники. Он вам объяснит, чем промывать пузырь. Можно катетер удалить, но тогда будет лежать в моче. Белья не напасетесь! С нашей выпиской сходите в поликлинику. Будет приходить терапевт, невролог. Чем лечить, я вам напишу. Чуть не забыл! Каждые три дня – клизма.

Никто не придет, а если и придут – то что знает о трахеостоме и катетерах поликлинический врач!

Пожилая женщина начинает плакать. Молодая – теребит край грязной простыни. Больной смотрит на меня. Один раз увидев взгляд такого больного с акинетическим мутизмом [10]10
  В просторечии «овощ».


[Закрыть]– уже никогда его не забудешь: так смотрит человек, только что сказавший вам нечто умное и язвительное и с любопытством ждущий глупого ответа. Все понимающий и мудрый взгляд.

Ответить мне ему нечего. Я давно уже ничего не понимаю.

Anamnesis vitae

К нам привезли артиста румынской эстрады. Артист был без сознания. Травму мозга мы исключили и заподозрили отравление. Вышли на ресторан «Юбилейный»: там могли накормить румынов тухлятиной. Рестораторы свою вину отрицали, аргументируя тем, что, кроме артиста, никто не отравился.

Пока искали отраву, румыну делалось все хуже. И вот на третий день к врачам обратился администратор румынской группы. Он, собственно, хотел уточнить, как будут транспортировать его подопечного на родину, когда тот умрет. Описывая жизнелюбие будущего покойника, администратор, между прочим, рассказал, что незадолго до госпитализации артист провел ночь с местной девицей и подцепил специфических вшей. Долго не думая, бедолага сбрил все волосы на теле и распылил на себя два баллончика «Дихлофоса».

Типичное (задним числом!) отравление фосфорорганическими соединениями! Как говаривал некий датский принц: «Вот и ответ!»

Мы применили взятые у военных врачей антидоты к этой фосфорной пакости, и больной поправился. Ресторан «Юбилейный» был реабилитирован.

Сволочи

Встречаю в коридоре нашей больнице О. В. – доктора-гинеколога. Лет пятнадцать вместе работаем. Бледная как полотно. Отчетливо ее пошатывает.

– Что с тобой?

– Кровотечение из язвы желудка. Крови, наверное, много потеряла.

– ????!!!!

– Да вот… Вчера вечером спать легла – не уснуть: сердце частит и грохочет где-то в горле; страх, пот холодный. Вырвало. Все как в «букваре» – «кофейная гуща», «печеночные сгустки». Знаю, что у меня язва желудка. Значит – кровотечение. Муж отвез меня в нашу больницу. Дежурил Сергей. Знаешь его? Такой двухметровый баскетболист… Посмотрел, пульс пощупал: «Ерунда! Давай лучше в шахматы сыграем». Сыграли пару партий. Вроде в самом деле – ничего. Муж отвез домой. Там – опять черная рвота и совсем плохо стало.

Муж повторно отвез в нашу больницу. Баскетболист говорит: «Ну раз ты так боишься, ложись в „люкс“, я к тебе заходить буду». Положил в одноместную палату. Через час зашел: «Чего не спишь?!» Распорядился, и мне внутривенно вкатили два куба реланиума. Утром проснулась – еле встала. До своего отделения, веришь ли, с трудом доплелась.

– И что, ни анализов, ни гастроскопии и историю не завели? Они что, убить тебя хотели? Ложись-ка в кабинет, я сюда хирургов вызову, закажу ФГДС [11]11
  ФГДС– фиброгастродуоденоскопия, эндоскопическое обследование органов пищеварения.


[Закрыть], капельницу пока поставим.

Отказалась:

– Неудобно. Пойду к себе. Скажу заву.

Предложил каталку, кресло – обида: «Что это я буду перед больными фигурять?!» Проводил ее до гинекологии. Обругал ее зава. Тот: «Да мы… да сейчас срочно… кто бы мог подумать…» Стал куда-то звонить.

Через два часа позвонил в гинекологию:

– Как там О. В.?

– Ее в операционную вызвали. Что-то там осложнилось у зава при удалении матки.

Хрен знает что такое! Человек того гляди – умрет, а его работать заставляют!

Звоню главному. Тот:

– Не может быть! Сейчас я им покажу кузькину мать!

Кто кому что поручил, перепоручил, не внушил, не донес, но только утром я узнал, что О. В. ночью из дома увезла «скорая помощь» в дежурную больницу. Там сделали гастроскопию, остановили кровотечение, восполнили кровопотерю.

Далее ей займутся гастроэнтерологи. Мы, с высоты авторитета нашей больницы, эту дежурную больницу всегда третировали и не уважали. Сволочи мы.

Anamnesis vitae

Молодые муж и жена собирали грибы. Жена шутливо хлопнула мужа полиэтиленовым пакетом чуть ниже спины. В пакете оказался острый «грибной» нож. На крохотную ранку муж внимания не обратил и через два дня с газовой гангреной оказался в реанимации нашей больницы. Спасти его не удалось.

Недотыкомка

I

Каждое утро заведующий реанимацией звонит главному врачу нашей больнице или начмеду:

– Нам из-за нейрохирургов нормальных людей оживлять уже негде! Они завалили нас больными на голову по самое не балуй и все лечат их и лечат! На десяти из шестнадцати наших коек – лежат нейрохирургические больные! Прооперированных больных из других отделений – класть некуда!

Начмед хватает свою гелиевую авторучку с красным стержнем и, путаясь в юбке (начмед у нас – женщина), поспешает в реанимацию. Если не успею спастись в операционной – в реанимацию для ответа призывают и меня. Завидев меня Ольга (начмеда у нас Ольгой зовут) начинает орать, краснеть и энергично трясти историей болезни во всем виновного больного. Плохо подклеенные бланки анализов и информированных согласий разлетаются, как осенние листья, по реанимационному залу.

– П. К.! Что за дела? До операции вот этот ваш больной в сознании был, сам дышал и гемодинамика у него устойчивая была. А после операции – в коме, сам не дышит и давление держит только на допмине! Это как называется?! Реанимационную койку зря занимает! Вы уж определитесь! Туда его (машет историей в сторону потолка) или в свое отделение забирайте!

Кто ж его знает, «что за дела»?! Может, заболел чем…

Вслух объясняю:

– У больного – перелом второго шейного позвонка с повреждением спинного мозга. Рядом, чуть выше – ствол головного мозга. Отек шейного отдела спинного мозга, имевшийся после травмы, усугубился травмой операционной и распространился на ствол головного мозга. А там, в стволе, – дыхательный и сосудодвигательный центры, лимбическая система. Вот вам и кома с нарушением дыхания и низким давлением.

– Так, может быть, и не надо было оперировать?

– Как это «не оперировать»? – удивляюсь я. Хотя те, кто меня не любит, скажут: «Конечно, не надо было! Руки чешутся у этого П. К. и всегда впереди головы идут!»

Те же, с кем я дружен, за меня заступятся: «Тут, к бабке не ходи, – оперировать надо было. Сто процентов!»

И только люди умные и битые жизнью скажут, закуривая и сплевывая крошки «Беломорканала»: «А хрен его знает – „надо – не надо“! Оно всяко-разно бывает… Больной-то что? Не умер еще?»

Нет, почти не умер. Но без сознания и индифферентен поэтому к истерике начмеда и инсинуациям завреанимацией.

Аппарат искусственной вентиляции лёгких, чавкая, вдувает в него воздух, не давая бессмертной душе покинуть то, что осталось от Евгения Петровича Попова. Из дыхательной трубки отчетливо попахивает гнильцой. В вены Петровича льется всякая химическая дрянь. Подсыхают роговицы бессмысленно открытых, немигающих глаз. Периодически медсестра накрывает глаза больного влажными салфетками и тут же случайно смахивает их во время различных манипуляций.

Сегодня же сделаем блефарорафию [12]12
  Блефарорафия – хирургическая манипуляция временного или постоянного, частичного или полного закрытия глазной щели. Применяется при состояниях, во время которых больной не может закрыть глаза.


[Закрыть]! Через инсулиновую иголку «надуем» шприцом веки больного воздухом до полного их смыкания, и на три-четыре дня покой глазам обеспечен. Правда, каждый раз потом приходится объяснять родственникам, откуда у покойника синяки в области обеих орбит.

Говорю супостатам:

– Делайте что хотите! Вот больные, вот истории болезни. Напишете, что они не нуждаются в лечении в условиях реанимационного отделения и могут быть переведены в нейрохирургию, – заберем к себе! А по своей воле я его в свое отделение не возьму!

Ущипнул с отвращением начмеда за попу и ушел в свое родное нейрохирургическое отделение. Начмед, когда была простым реаниматологом, – очень недурна была собой! Увы, где прошлогодний снег?

Я уже подходил к дверям ординаторской, как вдруг от стены отделился серый, словно выцветший, мальчик лет одиннадцати-двенадцати. Худенький; серые внимательные глаза, сивый чубчик, застиранная сиротская рубашонка застегнутая под самое горло на все пуговицы.

Мальчик спросил:

– Вы ведь завотделением? А я – сын Попова. Он у вас в реанимации лежит. Вы ему водку даете?

Завел я мальчонку в ординаторскую. В углу, у компьютера, Марина, распустив по спине непозволительно шикарные свои волосы, шустро шелестит по клавиатуре. Клепает на меня очередную анонимку.

Липкин сидит на стуле по центру ординаторской. Напротив него – перепуганный больной, скорчившийся на диване. Липкин громогласно информирует его о необходимости хирургического лечения:

– Сейчас вам пятьдесят лет. Но вам будет и пятьдесят пять, и шестьдесят. Вы наберете лишний вес. Нагрянет сахарный диабет или астма. И вот вы опять, без вариантов, придете к нам! Но тогда уже мы не захотим вас оперировать.

Больной слабо возражает:

– Моего соседа так вот прооперировали, и у него парализовало обе ноги. Мочиться перестал…

– Не знаю, где и кто оперировал вашего соседа, но у нас такого не бывает!

– Его вы оперировали. В прошлом году перед Пасхой… Может, помните? Иванов его фамилия. Лысый такой, с церквами на груди…

Налил я мальчонке чаю, дал бутерброд с колбасой. Потом еще и еще один. Пацан вмиг все слопал, а больше у нас – не было. Марина побежала в буфет добывать еще съестного, а я сказал:

– Ну папа так папа. Расскажи, зачем твоему папе нужна сейчас именно водка?

– Он перед травмой несколько дней пил. Если сейчас ему выпить не дать – у него судороги начнутся. Его, когда уже пить не может, на второй день всегда трясет, выгибает… Изо рта – пена. Может обмочиться. Надо несколько дней давать ему водки по глоточку. Тогда судорог не бывает, и сон приходит.

– Понятно. Пьет папаша?

– Он пить стал, когда мама умерла. А если не пил, то лежал целыми днями с открытыми глазами и ничего не ел. Или начинал все крушить в квартире. Тогда надо обнять его и сказать на ухо: «Мама тебя уже простила!» Он сразу затихает и начинает все понимать.

Позвонил я реанимационному заведующему и передал ему разговор с мальчишкой.

– Нет проблем, – согласился тот. – Сейчас зальем в зонд разведенного спирта с глюкозой.

Наконец мальчонка наелся, и мы пошли с ним в реанимацию.

II

Сцена все та же. С теми же исполнителями и действующими лицами: чавкающий ИВЛ, чуть живой серо-желтый труп Евгения Петровича, санитарка Неля, имитирующая влажную уборку. Дежурная сестра всех ночных докторов Вера смотрит на беззвучно мигающую лампочку «алярма», соображая: «К чему бы это?»

Мальчик Саша (а это был именно он) подошел к распростертому больному. Некоторое время он смотрел на него молча, а затем наклонился, обнял и что-то зашептал ему на ухо. Когда мальчик выпрямился и отошел от кровати, я увидел, что на подушке, слева от лица умирающего, лежит красное яблоко.

Мальчик сказал:

– Спасибо. Я пойду?

– Само собой. Когда еще раз появишься у нас?

– Не знаю. Это ведь не всегда от меня зависит.

Мы шли с ним по длинному коридору. Вдруг холодный сквозняк с грохотом распахнул дверь на черную лестницу.

– До свидания, – сказал голос мальчика Саши.

Когда я обернулся, чтобы ответить, – мальчика рядом уже не было.

Часом позже мне позвонили из реанимации и бодро сообщили:

– Попова мы переводим к вам. Пришлите девочек с каталкой.

– Я вам «переведу»! Сейчас посмотрю, и тогда – решим!

Евгений Петрович глянул на меня совершенно ясными глазами и улыбнулся. Дышал он свободно и глубоко. Пульс и давление – приличные. Движения в конечностях еще слабы, но они – были!

Подошел завреанимацией. Я спросил у него:

– А почему ты наше нейрохирургическое яблоко уже подложил больному Свиридову с перитонитом? Пока не завяло – отдай его нашему Харченко! Тому, что помирает после удаления опухоли мозолистого тела головного мозга.

– Что значит «наше нейрохирургическое»? Сашка этот умер у нас с тобой ровно двадцать лет назад прямо на операционном столе. Ты оперировал, я – наркоз давал. Так что яблоко – общее! Так ведь и не знаем от чего он умер… Заводили, заводили мы его, все ребра переломали. И все без толку – умер. И ведь операция была пустяковая! Пойдем, дернем за него по чуть-чуть. За то, что зла на нас не держит, за то, что помогает…

– Не, я не могу. Я в «завязке»! Живи, не кашляй. И присмотри за этой блядью Веркой, а то ведь сожрет ненароком Сашино яблоко. А оно, пока не завяло, нам еще не раз пригодится!

Anamnesis vitae

Известный хирург перенес сложную и длительную операцию. В реанимации, очнувшись от наркоза, он вдруг страшно закричал и, срывая капельницу, катетеры и датчики, бросился бежать. С трудом его уложили, фиксировали, ввели успокаивающие. Было решено, что у больного развился постнаркозный психоз.

Позже сам больной объяснил случившееся так: первое, что он увидел, открыв в реанимации глаза, – лицо своего друга. Патологоанатома. (Тот пришел навестить коллегу.) В отравленном наркозом мозгу возникла страшная догадка: «Операция не удалась… решили, что я умер… вскрывают!»

Я, бабушка, наркоман и другие

Зашел утром в реанимацию. Реаниматолог Сакерин между делом говорит:

– Вашим нейрохирургическим больным самое главное – вовремя мочевой катетер поставить, а то будут лежать по уши в моче.

А так – святые люди! Не жалуются, не скандалят. Что с ними ни делаешь – ухом не поведут, глазом не сморгнут. Не то что этот идиот Свиридов после резекции желудка! Все дренажи и зонды из себя повыдергивал! Сейчас хирурги набегут меня линчевать: «Не уследили! Проспали!»

Лежит у нас в седьмой палате нейрохирургии такой «святой». Привезли сегодня ночью по «скорой помощи». По истории – 25 лет, на вид – больше. Худой, на груди справа – татуировка: паук-крестовик в паутине, да «дороги» по венам рук. Сознания в нем мало. Открывает глаза на окрик, но взгляд не фиксирует. На уколы реагирует ненаправленными движениями. И всё. Макет человека в натуральную величину.

В голове посредством КТ выявили могучую опухоль основания лобной доли справа. Надо срочно, пока не декомпенсировался, оперировать. Стали готовить к операции. Попросил персонал дать мне знать, если до операции появятся какие ни есть родственники. Сомневаюсь, конечно, что придут, но всегда спокойнее заручиться их согласием на операцию.

Но нет – ошибся! Вскоре заводят в кабинет маленькую старушку. Чистенькая. На голове платок белый. Представился. Познакомились. Ее Оксаной Поликарповной звали.

Спрашиваю:

– Вы кем будете Константину Александровичу?

– Я бабуся Костика. Рiдних у нього немае: мати десь шлендает, батько помер. Я за ним другий рик прiсмтрiваю… Бида!

– О-хо-хо! Оксана Поликарповна, извините, но я вашу мову – не разумею. Вы хоть через слово на русском можете?

– Так! Я по росийськи трохи можу!

– Вот и отлично!

Спрашиваю:

– Давно Константин болеет?

– Я при нем уже третий год. Как мамка его с молодым полюбовником в Казахстан уехала, а отец через нее и Костика этого от сердца умер, так я к нему сюды и приихала.

– Чем же Костя так отца огорчил?

– Так вин же институт бросил! Отец его от армии спас, за учебу заплатил, а он колоться стал! Беда! То веселый и добрый, то как почнет всё громить, переворачивать. Все ищет как будто чего… На отца руку поднимал. Это сейчас он квелый, а тогда здоровый был. Начал отца поколачивать и деньги отнимать.

Как отец умер – притих чуток. Стала у него голова болеть. Утром за голову держится, стонет. Потом блеванет, и лучше ему от того. Сходит порошка у барыг купить, наведет его с водой над газом и тем раствором в вены колется.

А потом сил у него не стало за дурью этой повзати: судороги у него начались. Упадет на спину, лицо синее, пена изо рта. Потом лежит без сил. Слезы текут, из носа – сопли ручьем, сам трусится. Молит: «Сходи, бабушка, за порошком! Ради бога сходи! Там, неподалеку, у парке ларек есть. Пивом да табаком торгует». Ну я приду, слово, которому меня Костик научил, скажу, да и деньги в окошко суну. А оттуда мне – пачка сигарет. Они пакетики с порошком между сигарет ховали. Месяц я так вот к ларьку этому ходила.

Так вот он в одно утро укололся и лег. Весь день проспал. На другой день утром слышу – не встает. Посмотрела – спит тихенечко. И день спит, и ночь. Утром опять не встает. Я его потолкала, так он глаза открыл, но меня – как не видит. Губы сухие. Обмочился. Я ему перестелила, умыла его. Молочка нагрела с маслицем и сахаром, да и ложечками ему стакан споила. Ему если в рот влить – он глотает. Так вот с ним три дня возилась. Лежит чистенький, сухой, молочком напоенный. Хороший такой… Как в детстве.

А тут меня на улице молодой парень остановил, поздоровкался и говорит:

– Что это вы к нам заглядывать перестали? В ларек.

Я про Костю ему и рассказала.

Парень этот говорит:

– Так он у вас и помереть может!

Пошел со мной к Косте. Потормошил его, пульс потрогал. Рот ему открыл и язык вытягнул.

Потом говорит:

– Нет, мамаша, это не передоз. «Скорую» срочно вызывайте!

«Скорая» брать не хотела. Говорят: «Пока мы с вашим наркоманом возимся, у нас приличные люди умирают, может быть». Я на них шумнула: «А какой начальник и в каком приказе вас учит, что наркоманов лечить не надо?!» Денег еще им посулила, да тут же и отдала. Деньги-то у меня есть пока… Начали нас по больницам возить. Нигде не принимают. Возили-возили, пока сюда не привезли. Тут ваш доктор, молодэнкий такой, посмотрел, в глаза фонариком Косте посветил, глазному доктору показал, на компутер свозил сам. Потом говорит мне: «Операцию надо делать вашему внуку. Опухоль мозга у него». Что, точно надо?

– Если не оперировать – умрет Костя скоро.

– Опасная операция?

– Сложная. Да и организм у него сейчас – не богатырский. Всякое может случиться.

Оксана Поликарповна начала теребить углы своего платка:

– И умереть может?

– Может. Но опухоль, по всей видимости, доброкачественная. Если все хорошо пойдет, то здоров будет ваш Костя. Вот почитайте. Здесь написано, какую операцию мы предлагаем, какие осложнения возможны, какие исходы. Если со всем согласны – распишитесь внизу. Что непонятно – спрашивайте.

Старушка, покряхтывая, достала очки с толстыми стеклами. Дужки очков – перемотаны проволочками. Долго читала. Потом спросила:

– Если выздоровеет, опять колоться будет?

– Вероятнее всего – будет. Операция эта его от наркомании не излечит.

– Вы же по мозгам специалисты! Неужто там нельзя чего почистить и дурь ту из головы выкинуть?

– Не научились еще.

– А может, он после операции остаться таким, как сейчас? Он теперь – как младенчик. Дурного слова не скажет, смотрит как теля, голубок мой… Я б за ним, сколь могла – ходила бы. А там, Господь даст, и про отраву эту забудет, да и совсем поправится. Время-то, оно лечит…

Оксана Поликарповна всхлипнула. Что я мог сказать?

– Вполне возможно. Мозг у него поврежден сильно. Но еще раз говорю: при его теперешнем состоянии исход может быть самый разный.

Подписала старушка какие надо бумаги. Повздыхала, вытерла лицо и очки от слез и направилась к дверям. У дверей обернулась ко мне и сказала:

– А якщо вiн помре на операцii, так може воно так Богу i треба? И Костика, и моим мучениям тогда конец. Так вы, если что, – дюже не убивайтесь…

С этими словами Оксана Поликарповна ушла.