Текст книги "Экспресс «Россия»"

Автор книги: Павел Примаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 26

– Пойти к Ларисе? Дождусь Чернушку и завалюсь, у нее, кажется, кусок осетра остался.

Клоков с нетерпением стал ждать директора. Торговать вином не рискнул, а писатели, как назло, шли и шли.

– Говоришь, ГКЧП запретил? – У них путч, а у нас – похмелье, чтоб их, гадов, напоили, а опохмелиться не дали, – возмущались алкаши.

Ночной уже совсем собрался нарушить запрет, как явился Антонович.

– Ночью штурмовали Белый дом, есть жертвы, – коротко сказал он и встал с приемником у открытого окна.

В ресторан собирались пассажиры. Люди, толком ничего не зная, высказывали самые невероятные предположения. Одни утверждали, что Ельцин захвачен в плен, другие настаивали, что войска, верные Ельцину, дали бой. Третьи доказывали, что Горбачев бежал в Америку, четвертые упрямо твердили, что Михаил Сергеевич командует войсками против Ельцина.

Прибежал Чернушка и, припав к спине начальника поезда, начал дергать его, – Юрий Антонович, что?

Наконец, Антоныч, передав ему приемник, негромко сказал. – Пытались взять Белый дом, но атаки отбиты, войска переходят на сторону Ельцина. Да, ебенть, ситуация. Путчисты, кажется, в глубокой… – Он откашлялся и вышел из ресторана, но тут же вернулся и, забрав у Чернушки приемник, в сердцах бросил. – Газет на станции купишь.

Велосипед радостно затараторил. – Несколько БТР с экипажами перешли на сторону президента России. Танки не стреляют. Войска сохраняют нейтралитет. Ура! Как мы им дали!

В разгар общего ликования вошел прапорщик. Люди обратились к нему. – С кем армия? – Тот браво вскинул два пальца к виску. – Виноват, армия всегда с народом.

– Правильно, ура, народ и армия – едины! – Закричали вокруг и бросились обнимать его, хлопать по спине, жать руки.

Командир опешил, слегка струхнул, съежился, ожидая неприятностей, но, сообразив в чем дело, разгладил широкий ремень, расправил плечи, поднял подбородок, как в парадном строю, и охотно стал отвечать на вопросы, с удовольствием разъясняя позицию армии в сложившейся обстановке. – Дедушка Язов – не фигура. Его министром обороны назначили для видимости. У нас говорят, дедушка Язов без приказа Горбачева, пардон, не пукнет. Армия его не уважает и за ним не пойдет. Я всегда знал, что у них ничего не получится. После Афгана армия другая, ежу ясно.

– А Крючков из КГБ?

Прапорщик задумался. – КГБисты выступить могут, но ведь они умеют только арестовывать, а не воевать. И если армия за ГКЧПистами не пойдет, пусть попробуют.

До открытия ресторана оставался почти час, но Клоков, глядя на царившую вокруг кутерьму, попросил у Чернушки разрешения уйти пораньше.

– Давай, старик, жми, дави, хватай, царапай. Как мы их! – Он свернул два кукиша и потряс ими в воздухе.

Василий, прихватив бутылку водки, поспешил к Ларисе. Проходя через вагон Насти, быстро шагнул вперед, чтобы не столкнуться с ней. Но, как назло, она вышла из дальнего купе и, лукаво спросила, – В гости?

– В гости, – вызывающе ответил он, а про себя подумал, – на тебе, милая, свет клином не сошелся.

Двери в полукупе Ларисы были закрыты. Баба Клава разносила чай. Ночной неспеша потянул за ручку, но она не поддалась, налег сильнее – не с места. Подергал и услышал, как звякнула щеколда. Вошел и опешил. На краешке постели, рядом с Ларисой сидел Николай. Клоков обомлел и мрачно произнес. – Ночью штурмовали Белый дом, атаки отбиты, есть жертвы, военные переходят на сторону Ельцина.

– Ух ты, – Николай вскочил, подхватил корзину с товаром и боком начал протискиваться в коридор.

– Чего стоишь, присаживайся. – Лариса подтянула ноги, освободив место.

– Спасибо, как-нибудь в другой раз. Труба зовет.

– Куда?

– Сама знаешь, дела. – Когда этот пацан сидел, ноги не поджимала, – мель– кнуло у него. Хотел уйти, но в спину толкнуло что-то большое и мягкое. – Клава, – обрадовался он.

– Васюган, – пропело над ухом, – котяра гулящий. Жив остался, а бутылку не поставил?

– Как не поставил, а это? – Достал водку. Баба Клава круглым животом толкнула его в купе и закрыла двери. – Садись, гость дорогой. Бутылку достал – хозяином стал – и, шлепнувшись на полку, потянула за руку. Василий оказался лицом к лицу с Ларисой. Она засуетилась, руки нырнули под столик, зашуршала бумага. – А у меня закуска есть. Омуль байкальский малосольный.

– Ну и везучий ты, Васюган! Мне даже понюхать не разрешила. Во что с бабами любовь делает. Совсем, подруга, обезумела. Омулем мужика кормит.

– А кого же мне кормить? Васечке и купила, – Лариса ловко разделывала рыбу.

Василию хотелось быстрее разрядить обстановку, снять напряжение. Он поднял стакан. – Давайте за хорошую новость. Войска переходят на сторону Ельцина.

– Да что мне войска, – возмутилась баба Клава, – у нас башка не с той стороны затесана, что в их делах разбираться. Я за тебя, Васюган, – она выпила, с шумом потянула воздух и, подвинувшись к столику, ухватила рыбу, прижав Василия к Ларисе вплотную. Та немного пригубила и ласково попросила. – Васек, дай закусить. – Он поцеловал ее и осушил свой стакан.

Вернулся в ресторан и сморщился от шума. Директор, обнимая приемник, стоял посередине и, волнуясь, что-то говорил. Увидев Клокова, поманил к себе, усадил рядом, зашептал на ухо. – Где ты слоняешься? Народ меня на куски разодрал, огня требует. Бизнес глохнет. Первым делом самолеты, а девушки никуда не улетят. Хватай вино и тащи в купе. По случаю напряженной обстановки я увеличиваю цену. Белый дом отстояли. Антоныч язык в задницу засунул, молчит. Морозова телеграммы поддержки в Кремль шлет, но посуду моет.

– А вы что ж телеграмму не отправите?

– Умник, давно пропеллером по глазам не получал? Между прочим, с последней станции домой отправил, родных успокоил. Юлька тоже отстучала брату в часть. И остальные послали. О близких думать надо, а не прохлаждаться.

– Что ж вы мне не сказали? – Ночной растерянно глянул на директора.

– Эх, Клоков, – укоризненно покачал головой Велосипед. – Почему я должен думать за всех. Я и твоим весточку передал. – Все хорошо, целую, папа.

– Спасибо, Николаич, – обрадовался сторож.

– А все Захаровна. Глаза в потолок, я видела, видела. У нее один сон. Ельцин голый, Горбачев голый, все по уши в дерьме, и среди народа ее внучка на большой белой собаке. Она ох, ах, сон хороший, но надо домой телеграмму послать. И все за ней, как взбесились, на станцию помчались. А я к Антонычу, по служебному каналу молнировал. От себя и от тебя. Кстати, после слова целую дописал любовницу, – Чернушка захихикал и, постучав кулачком в плечо Василия, напутствовал. – Жми, дави, хватай, царапай.

Глава 27

Клоков загрузил сумку бутылками, но, оказавшись в купе, прилег и задремал. Просыпаясь на стук покупателей, полулежа, отпускал товар. После обеда народ заходил реже, а потом и вовсе никого не стало. – Слава Богу, напились, – сквозь сон подумал он и, наконец, крепко уснул. Разбудил настойчивый шепот Марь Ивановны. Открыв глаза, забеспокоился. – Елкин гвоздь, мне ж давно на работе надо быть. Почему никто не разбудил? Что стряслось?

– Ой, касатик, и не спрашивай, – хмельно улыбаясь, таинственно подмигнула старушка. – Дай, золотце мое, обниму, поцелую. Радость то какая, бриллиантовый, путчисты-ГКЧПисты дали драла из Москвы.

– Ну? – Василий от радости крепко схватил и закружил Марь Ивановну. – Мать, дорогая, я тебе что хочешь отдал бы, но кончилась водка.

– Васечик, касатик, – старушка, тронутая ласковыми словами, раскраснелась, немного смутилась. – А что ж я народу скажу? Требуют.

– Народ и вином обойдется. Хорошее, никто не обижается. Велосипед его женит, спиртом для крепости заправляет.

– Купажирует, – поправила Марь Ивановна.

– Все знает! Бери, а то и его прикончат. Он выволок сумку с вином, бутылки бодро звякнули.

– Васек, я сейчас возьму, сколько донесу, потом остаток заберу, а ты никому, лады?

– Лады, только тебе, любимая. Если снова придешь, сама достанешь, мне на работу пора.

Казалось, что все пассажиры поезда собрались праздновать победу демократии в ресторане. – Вина не осталось? – Озабоченно спросил директор. У меня только коньяк и шампанское. Антоныч, камбала плоская, объявил, – торгуй, чем хочешь, пусть народ радуется. А убытки твои, говорит, спишем на врагов народа и демократии. Во, деятель! А нам, Клоков, и не надо. План перевыполнен выше крыши, до упора, теперь знамя точно наше.

– А куда ж путчисты убежали?

– К Горбачеву, Глава рю своему.

– Почему Глава рю? – Возмутился Володя. – Михаил Сергеевич их не принимает, требует приезда представителей законной власти, делегатов от Ельцина.

– Прикидывается, – махнул рукой директор и занялся клиентами.

– Видел? – Прапорщик, улыбаясь, толкнул Василия животом и похлопал по кобуре. Щеки у него порозовели. – Когда ГКЧП драпануло, я к вашему начальству. Так, мол, и так. Армия на стороне народа, путчистам хана, ежу ясно. Прошу вернуть оружие и почту. Он сразу отдал и не пикнул. С армией шутки плохи! – назидательно заключил он.

– Вася! – Дернула за рукав Юлька. – Доставай гитару, петь хочется.

– И ты за демократию?

– Да ну ее в печку, – захмелевшая Юлька дурашливо улыбнулась. – Сыграй, Васек!

Клоков взял пару аккордов и неожиданно затянул. «Знаете, каким он парнем был?». Дойдя до припева, услышал, как хор пассажиров заревел с азартом. «Он сказал поехали и махнул рукой. Словно вдоль по Питерской, Питерской пронесся над землей».

На шум примчался Генерал в кителе на голое тело, пижамных штанах и тапочках на босу ногу. За ним – Кукла. Сообразив, в чем дело, примирительно мигнул директору. – Ну, ты их и подогрел.

– Народ радуется демократии, – «услужливо» ввернул тот.

– Народ, ебенть, всему рад, лишь бы наливали.

В минутной тишине послышался тихий голос Морозовой.

– На дубу зеленом, да над тем простором, два сокола ясных вели разговоры.

Василий коснулся струн, пытаясь подыграть. Остальные замолчали, с интересом прислушиваясь к незнакомой красивой мелодии.

– А соколов этих все люди узнали, первый сокол – Ленин, второй сокол – Сталин. – Теперь уже громко выводила Елизавета Валерьяновна. Радуясь общему вниманию, она собралась продолжить, но ее резко перебила Юлька.

– Ой, Морозова, кончай пропаганду. Давай, Васек, мою, любимую. – И, сбиваясь, фальшиво затянула. «Один раз в год сады цветут, весну любви один раз ждут». Клоков взглядом заставил ее замолчать и тихо запел. Его дружно, в лад поддержали несколько человек. Допев песню, люди замолчали, будто ждали продолжения.

– Вот сука, ну, оторва, – неожиданно с сердцем выдохнула Юлька.

– Кто, кто? – Все в недоумении переглянулись.

– Ну, Анна Герман. Когда слышу эти сады, всегда реву, – Юлька зарыдала, размазывая по круглым щекам слезы.

– Люди! – Громко крикнул один из пассажиров, – что мы все о грустном? Ельцин, демократия, ура! – Его поддержали и хором начали скандировать, – демократия – ура! – Некоторые радовались с таким упоением, что сорвали голоса. Народ утомился, немного притих и в этот момент из другого конца вагона раздался твердый, звучный голос Морозовой. – Вставай, проклятьем заклейменный. – Она забралась на стол и, размахивая руками, горланила, что было сил. Ее охотно поддержали. «Это есть наш последний и решительный бой». Василий подыгрывал. Морозова активно дирижировала и стройно вела мелодию, успевая выкрикивать: «Да здравствует коммунистическая партия и единый, нерушимый Союз Советских Социалистических республик!». Гремело общее ура.

Директор окаменел от удивления и тоже залез на стол и завопил истошным голосом. – Правильно, Морозова. Это был наш последний и решительный бой за демократию. Да здравствует Ельцин, первый президент свободной России! – Зал утонул в восторженных воплях.

Велосипед работал, как автомат, разливая шампанское, коньяк и, во все горло вопил тосты, – за демократию, за крепкую Россию, за свободу слова. Веселье снова набирало силу.

Но Морозова, воспользовавшись очередной паузой, выскочила в мокром переднике в зал, выводя, – сегодня мы не на параде, а к коммунизму на пути. Неожиданно молодой, крепкий мужичок скомандовал, – раздайся, море! – И под мелодию марша коммунистических бригад принялся лихо «выкидывать коленца». Из толпы вышли две пары и тоже начали плясать.

Мало-помалу народ стал успокаиваться и расходиться по вагонам. Антоныч появился еще раз, но уже при полном параде. Он сдержанно улыбался, приветствуя редеющих посетителей. Внимательно присмотрелся к служивым, но те выглядели вполне пристойно. Генерал зашагал дальше, Кукла – за ним.

Зал быстро пустел, казалось, через него пронесся ураган. Все смешалось – стаканы, бутылки, салфетки, кто-то в приливе радости сорвал занавески.

Директор вывалил на стол деньги. Вскочил, отошел подальше, полюбовался на гору купюр. – Великолепно! Эльбрус, Казбек, Джомолунгма. – Клоков, посмеиваясь, подумал. – Сейчас прослезится и начнет философствовать.

– Васыль, а что испытывает твоя душа при виде такого чуда? – Умилялся Чернушка.

– А ничего, они же не мои!

– Ты не прав! Деньги, как воздух. Они принадлежат всем людям и каждому человеку в отдельности. Деньги – самое прекрасное изобретение человеческого разума. Деньги – это звучит гордо, – кажется, Горький сказал. Да, – это звучит гордо. Маркс утверждал – деньги эквивалент человеческого труда. Дурак. Ты думаешь, что все революции, путчи, восстания, выборы, демонстрации, выступления, погромы, войны происходят из-за идей? Совершают их фанатики согласен, но причиной всему – деньги. Там, где их нет, исчезает личность, индивидуум. Вот почему коммунизм опасен, вот почему капитализм прекрасен. Когда путчисты бежали из Москвы, я понял – фирма «Чернушка и сын» будет! – Он вдруг ринулся к столу и начал быстро тыкать пальчиком в кнопки калькулятора.

– Аминь! – Усмехнулся Клоков и взялся за швабру.

Глава 28

За окнами сиял день. Василий погасил свет, открыл занавески. Ворвался свежий ветер – хвойный, с привкусом йода. На подходе Владивосток.

Перво-наперво, домой позвоню, решил сторож. – Куплю водки. – На пляже не забудь поваляться, – подсказал насмешливый голос. – А что, и пойду. Приглашу Ларису, воздухом подышим, в «Золотой рог» заглянем скоблянки из трепангов попробовать.

– Как спаслось, как пилось, как дежурилось? – Явился Велосипед и набросился на свою бухгалтерию. Потянулись «писатели», но «лекарство» для них кончилось. Многие не верили, возмущались. – Как же так? Ресторан, а вина нет. – Директор сочувствовал. – Первый раз такой прокол. Сколько потеряли, а, Васыль? Сейчас, как прибудем, сразу на почту, выручку в трест отошлем, а потом за вином – тару подготовь. У нас не страна, а семь пятниц на неделе. То Чернобыль, то адмирал Нахимов, то ускорение, то перестройка, то путч. Захаровна, заявку, – вдруг завопил он.

– Уже несу, Сергей Николаевич, а как с моей дыркой?

– На обратном пути. Ну сколько раз просил, умолял не брать птицу во Владивостоке, – раздраженно закричал он. – Здесь ее рыбой кормят, есть невозможно.

– Зато дешевая, – поджав губы, возразила Захаровна.

– Все равно вычеркиваю.

Василий вышел в тамбур, прибрал в печном отсеке. Оживленно жестикулируя, вошли два немых парня. Молодые, симпатичные с живыми глазами, они будто разговаривали ими. Раньше их фотопродукцию брали нарасхват, а теперь все киоски были завалены такими «дефицитными» сюжетами. Клоков купил портрет Ельцина и, вернувшись в ресторан, протянул директору.

– А у меня уже есть, – тот кивнул на витрину, где перед бутылками с шампанским, улыбался первый президент России. – Морозовой подари или Антонычу.

– Сейчас и вручу.

Начальник поезда сидел в купе. Фуражка с белым чехлом и белые бязевые перчатки лежали рядом. – Юрий Антонович, подарок вам. – Ночной протянул фотографию. – Спасибо, Вася, уже купил, даже две.

– Все подсуетились, – улыбнулся Василий. – Придется себе оставить. – Он решил немного отдохнуть. Быстро и спокойно уснул, но через полчаса встал. За окном мелькали пригороды Владивостока, цепи сопок, тайга. В купе, под столиком стояла Юлькина корзина с товаром. Обычно при подходе к городу по трансляции передавали разные патриотические песни, а сейчас – тишина. Клоков опрометью бросился в ресторан.

У окна стоял Антоныч с приемником, рядом – Чернушка, все напряженно слушали.

– Что случилось? – прошептал Василий на ухо Захаровне.

– Горбачев прилетел в Москву с Раисой Максимовной и внучками. Говорит, что его окружили, телефон отключили, радио испортили, телевизор поломали, свет вырубили. На море военные пароходы на них пушки наставили, а Горбачев в это время сидел и думал. Путчисты эти к нему прибежали и давай плакать. Мы, мол, хотели, как лучше, простите. А он на них закричал. – Предатели. Только с Борисом Николаевичем разговаривать буду, он один не подвел. Одны драмы. Вот так.

– Что вы, Захаровна, путаете? – Вклинилась Юлька. – Эти козлы примчались. – Ох, ах, базар, вокзал. Хотели, как лучше, а вышло через задницу. Сидели у него в приемной, дрожали, полные штаны наклали, а он даже видеть не захотел эти рожи поганые. Генерал всех повязал и по «воронкам» в Бутырки. А Горбачева с семьей прямой наводкой в Москву.

– Что вы, женщины, ерунду городите? Слушать невозможно, – цыкнул какой-то пассажир. – Дачу в Форосе блокировали, отрезали коммуникации. Михаил Сергеевич чувствовал, что в стране творится что-то неладное.

– А где он сейчас? – перебил Василий.

– В Москве, во Внуково. Генерал Руцкой со спецотрядом освободил его.

Антоныч оторвался от приемника, широко улыбаясь. Горбачев сказал. – Никаким проходимцам не свалить Советскую власть, не отнять завоеваний демократии, не кинуть тень на коммунистическую партию, партию, ебенть, простого, трудового народа. – Ура! – Все, кто был в ресторане, дружно и радостно поддержали его и начали обниматься.

Экспресс «Россия» плавно подкатил к перрону города Владивосток. И тут же со всех сторон его атаковали люди. – Горбачева освободили? Путчистов арестовали? Ельцин жив?

– Ненормальные, – удивился директор. – Мы неделю в пути, с трудом приемник нашли, а у них и радио, и телевизор, и газеты. Кому лучше знать?

У междугородних телефонов-автоматов тянулись длинные очереди.

– Э, Клоков, здесь дохлый номер, потом дозвонимся, бежим за вином.

Василий, про себя послав Велосипеда подальше, подошел к кабинке. – Ребята, два слова. Неделю в поезде. Из Москвы едем.

Люди заволновались.

– Земеля, ну как там Ельцин, жив?

– Танков, БТРов не пройти, – врезался голос директора. – Но народ и армия едины. Жертвы есть, но войска перешли на сторону Ельцина. – Он быстро подтолкнул Василия к освободившейся кабинке.

Набирая номер, тот от волнения несколько раз ошибался. Наконец, услышал тоненький голосочек.

– Але!

– Какая-то девочка, – удивился он. – Это квартира Клоковых?

– Кнопку, кнопку нажми, – шептал в ухо Чернушка.

– Ты кто? – Закричал Василий, – жетон провалился, директор поставил новый.

– Я – Миша Клоков.

– Мишутка, сынок, это папа, папа. А я думал девочка какая-то, – рассмеялся ночной и все внутри захлестнул неизъяснимый жар.

– Папуня! – Обрадовался ребенок.

– Мама, мама где?

– Пошла в магазин.

– А Саша?

– Не знаю.

– Спроси, Горбачев вернулся? – теребил рядом Чернушка.

Жетон провалился, связь оборвалась.

– Что ж вы новый не опустили?

– Два осталось, я тоже хочу позвонить. Ну, что ты узнал?

– Жена в магазине, младший дома, старший ушел. Еще вопросы есть?

– Дозвонились? – Загомонили в очереди. – Жертв много? Кремль не разрушен?

– Спасибо, все живы, здоровы. Кремль стоит и мавзолей тоже. – Василию стало весело. – Я – Миша Клоков, – радостно пропищал он про себя. – Надо же сына родного не узнал, елкин гвоздь.

– Товарищи, все отлично, демократия победила. Мне только что верные люди из Москвы сообщили. – Директор оттянул рубашку на груди, проветриваясь.

– С кем вы разговаривали? – Поинтересовался Клоков.

– Не с кем. Жена с ребенком на даче, брата не застал. Пойдем выручку в трест отошлем.

Директор заполнял бланк переводов.

Возле стойки приема телеграмм Василий увидел Морозову.

– Николаич, он глазами указал не нее Чернушке. – Наша большевичка опять в поддержку ГКЧП послание строчит.

– Стерва недобитая, сталинистка проклятая, – зашипел директор.

Отослав деньги, он подошел к окошечку, где только что стояла Морозова, и вкрадчиво начал.

– Девушка, сейчас одна бабуся отправила телеграмму в поддержку путчистов. Должна бала подписаться – Морозова. Она ненормальная, из сумасшедшего дома сбежала. Я – врач-психиатр и прошу немедленно изъять ее телеграмму.

– Каких путчистов? – Девушка подозрительно посмотрела на Велосипеда. – Предъявите удостоверение.

– Не верите? Потакаете врагам демократии?

– Гражданин, личная переписка является тайной. Если вы недовольны, идите к начальнику и разбирайтесь, а не оскорбляете. Отойдите, не мешайте, а то милицию позову.

– Я тоже хочу телеграмму послать. – Он быстро набросал текст и подал в окошечко.

Василий через плечо прочитал – «Москва, Кремль. Президентам Ельцину и Горбачеву. Коллектив скорого фирменного поезда «Россия» с Вами, демократия победит».

– Обратный адрес укажите, – девушка вернула бланк.

– Мы на экспрессе «Россия» работаем, а живем в Москве, – растерялся Чернушка.

– Так и пишите – «Россия» и свою фамилию, психиатр.

– Поставьте срочно, молнию и на художественном бланке.

– Выберете серию.

– Что-нибудь патриотическое, на ваш вкус. – Директор пожал плечами.

– Мне все равно, берите Х-4.

– Чернушка расплатился. – Сдачи не надо.

Девушка чуть ли не вышвырнула из окошка деньги, щеки ее зарделись. – Ваша Морозова отправила такую телеграмму – «Доехала хорошо, целую, Лиза. Привет Антончику».

– Привет, значит. Ну и черт с ней. – Сергей Николаевич невозмутимо спрятал кошелек. – Все равно она – вольтанутая, а мы – за демократию.

Уходя, Василий взглянул на витрину с образцами художественных бланков.

– Николаич, какую серию она выбрала?

– Директор остановился, глянул на витрину. – Дура баба, чего с нее возьмешь? – На бланке Х-4 улыбались медвежонок и зайчонок с букетами цветов, а внизу росчерком красовалась надпись – Поздравляем!