Текст книги "Экспресс «Россия»"

Автор книги: Павел Примаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 16

Проснулся Клоков к открытию ресторана. Встал легко. Бодро напевая марш коммунистических бригад, он достал набор для бритья. Электробритву не признавал, пользовался «безопасной» одноразовой с двумя лезвиями. Только ею добивался «синевы и абсолютной гладкости». Пытался освоить опасную, отцовскую, трофейную, «Золинген», но, завидев ее грозный стальной блеск, невольно вздрагивал и вспоминал, как отец, правил ее на толстом кожаном ремне. Лезвие острое – тоньше стрекозиного крылышка. А когда, намылившись до бровей, он подносил бритву к натянутому горлу, все в доме замирали. Лихо скользя опаской, он «косил» пену с темными, как маковые зернышки, щетинками. И снова взмах, и снова… Наблюдая за ним, Василий всегда боялся – вдруг скрипнет дверь или загорланит петух во дворе. Дрогнет рука отца, чиркнет «стрекозиное крыло» по упругому горлу, но о своем страхе никогда никому не рассказывал.

Посетителей в ресторане оказалось немного. Чернушка занимался документами. Юлька и Николай фасовали мармелад. Василий побрился, устроил душ из ведра по Морозовой.

– Какие люди в Голливуде, – приветствовал его директор, но тут же сморщился. – Какой гадостью ты наодеколонился? – Внимательно прочитал надпись на флаконе – «Ван мен шоу». – Что-то вроде шоумена, определил Чернушка. – Нет, от мужика должно пахнуть натурально.

– Как от жеребца, – вставила Юлька и закатилась от смеха.

Велосипед замолчал, слегка смутившись, но, пропустив шуточку мимо ушей, продолжал, – я не против парфюмерии, но простая холодная вода после бритья намного полезнее, – он провел по щеке ладошкой, разглаживая мизинчиком усики.

– Видишь, все в полном ажуре.

– С такой щетиной и бритва не нужна, вафельным полотенцем обтерся и, как девчонка, – усмехнулся про себя Василий.

– Да, забыл сказать. – Оживился Велосипед, – джигитов-то поймали, и деньги нашли. Фантастика!

– А туфли?

– Ничего не сообщили. Видать спустить успели. Да и черт с ними. Вот торговли совсем не было – это дело похуже. Да и откуда? Едут мамаши или бабушки с детишками. Нет настоящих мужиков, пить некому. А на супчиках, жареной рыбе да компотиках плана не сделаешь, не говоря уже о своей кастрюльке. Левака много взяли, наверно, обратно повезем. Из отпусков, все пустые, как барабаны. Хуже нищих. На курортах денежки до нитки спустили, а иные и билет прогуляли, зайцем под вагоном катят. Да еще случается какие люди, расскажу, не поверишь.

Давно дело было. Я только начинал директором. Ходил на Адлер. Прибыли. Народ отпустил, сам за сторожа остался. Лежу, покуриваю и пивко попиваю. Вдруг слышу, кто-то в двери скребется. Выхожу. Стоит человек – грязный, на лысине ссадины, под глазами фингалы, щетина, как у ежа, завернут в разодранную рубашку без пуговиц, а вместо штанов – мешок с двумя дырками для ног, затянутый на поясе веревочкой, зато в руках – дорогая шляпа. Обычный рядовой попрошайка. Не успел он рот открыть, как я ему весь их дежурный плач выдал. – Мол, мы не местные, только из больницы, на вокзале обворовали, билет украли, помогите домой добраться. – Он головой кивает и тихо говорит. – Все правильно, только в больнице я не лежал.

– Ну, и Слава Богу, – протягиваю ему сигареты, – держи, отец, топай дальше. – Он шляпу к груди прижал и говорит. – Спасибо, не курю. Скажите, как фамилия вашего директора? – Я слушаю, и, кажется мне, похож он на второго секретаря райкома – Сойкина Артура Борисовича. И, сдуру, выпалил, – Сойкин наш директор, Артур Борисович. – Он качнулся, ухватился за поручень, побледнел, уставился на меня сумасшедшим взглядом, – как Сойкин? Где же он? – Ну, я это, – отвечаю. – Он – уже с железом в голосе. – Значит, мы однофамильцы и даже полные тезки? – Меня, как молнией, озарило. – Артур Борисович? – Втащил его в тамбур. Он мне, – никому ни слова, я твой дядя, довезешь до Москвы. – И вдруг бряк на колени, и с пола начал перловую крупу собирать и есть. Я стою, как вкопанный, а он повалился и зарыдал. – Трое суток не ел. – Я его, конечно, накормил, приодел, в Москву привез. А история с ним такая вышла.

На курорте подвернулась ему молодая особа. Увлекся, да так, что контроль над собой потерял. Рестораны, ночные купания, «вода фосфором сияет, мы обнаженные». Ну и в таком духе. В итоге деньги промотал. У кого-то занял, из дома доппаек получил, и все мало. На прощанье поехали в горы на шашлыки. Там его до конца обчистили, разули, раздели, бока намяли, в лес завезли и бросили. Очнулся в трусах, шляпу в кустах нашел. Набрел на пастухов. Те из подсобного тряпья сгандашили ему костюмчик и дорогу на Адлер указали. А ведь умнейший человек. Университет закончил, высшую школу при ЦК КПСС, а не устоял. Конечно, это случай особый, но все равно на отпускников надежды никакой. У них кроме анализа взять нечего, да и те не у всех хорошие. Кстати, анекдот. Посылают мужика за границу. Характеристика – хуже не бывает. Кто-то из комиссии спрашивает. – Есть у вас хоть что-то положительное. – Есть, – радостно отвечает он, – реакция Вассермана. – Чернушка захихикал. – Гляди, Васыль, в отпуск пойдем, без жены никуда. И деньги, и здоровье целее будут. Теперь к делу. Вся надежда на тебя, торгуй, не стесняйся. Жми, дави, хватай, царапай, а я спать пошел.

Из кухни вкусно запахло жареным мясом. – Володька ужин готовит, – глотая слюнки, подумал Клоков.

Обедать ему удавалось нечасто, но ужин – дело святое. Без хорошего вечернего застолья повар не мог. Принесет, сядет напротив и приговаривает. – Думаешь, я тебя просто так кормлю? Нет, дорогой. Просто так даже мама папу не целует. Чтобы собака хорошо охраняла, она должна быть сытой. Иначе воровать станет.

Василий не обижался. – Правильно мыслишь, на пустой желудок сторожу и уснуть невозможно.

Володя поставил миску салата из свежих овощей, заправил сметаной, на закуску порезал колбаски. Но главное – сковородку жареной хрустящей картошки соломкой и большую отбивную приготовил. Снял с плиты, шипящие от раскаленного масла, чебуреки. Достал ледяное пиво. Открыл бутылку и с ходу, не отрываясь, выпил ее содержимое. Ночной поежился, настолько она отдавала «зимой», но для Володи это была норма. В холодильнике он держал замороженную воду – «куском». Когда она чуть оттаивала, он пил ее, смакуя. – Всегда кто-то должен быть с мороза – человек или бутылка.

– Эх, вздохнул Василий, – водка гадость, водка яд, но сто грамм не повредят, – принес «Столичную».

– По сто грамм, не больше, – сказал повар и поставил … два граненых стакана.

Василий навалился на закуску и чебуреки. Перед отбивной распустил ремень и закурил.

Володя отобрал папиросу. – Никаких перекуров, рано.

– Собаку надо кормить в меру, иначе она разжиреет и не будет брехать.

Казалось, уже невозможно было втиснуть ни единого куска, но ночной «подмел» сковороду, подобрав остатки корочкой хлеба. – Ну, Вовочка, ты – выше всяких похвал.

– Ерунда, была бы курочка, приготовит и дурочка.

– Закурить можно?

– Нет, еще десерт.

– Теперь уж точно ни грамма.

– Не зарекайся.

– Ап, – Володя сорвал салфетку. На подносе качались «лодочки» янтарной, с серебристым отливом, ароматной дыни. Она таяла во рту, как снежинки на ладони.

– Царица Небесна! – Изумился без дураков Клоков. – Откуда?

– Презент. Зашел сегодня ко мне на кухню человек в тюбетейке. – Синок, разреши мой каструля постоит на твой печка мало, мало. Кушат нам надо и маленкий син два год. Едим уся семья старший син, армия служит, солдат. Много нас. Сем дочка, один син, я и жена. – Представляешь, как я обалдел. Девять детей. А мужичонка так себе. Ватный халат, сапоги с галошами. Варил, мешал, пахло вкусно, но я постеснялся спросить, что там? Потом принес эту «цариц дыню» и много, много урук. Перед дыней я не устоял, а урук завернул. Вези, говорю, сыну в армию, там ртов много, а он мне. – Слава Аллаху, хорошо живем, я мясокомбинат охрана работаю, людей не обижаю, и они меня не обижают. Мяса много, всем хватает, хорошо живем.

– Эй, разноска, угощаю, хотя и не заслуживаете.

– Володечка, – сокрушенно отозвалась Юлька. – Ну, как еще продавать? По десять раз предлагала, уговаривала, в руки совала бифики эти и еле, еле одну ходку осилила, – она быстро справилась со своим куском и даже кожицу выгрызла, как мышка. Подобрала с подноса зернышки.

– Вкуснотища! Еще бы кусочек и, честное пионерское, отдалась бы без второго слова, – она подмигнула повару.

Николай протянул ей свой, едва начатый. – Хочешь, возьми. Только край обрежь, я немного надкусил.

– Мелочи жизни, – Юлька ловко цапнула угощенье. – Зараза к заразе не пристает. А, если что, живот на живот и все заживет, – она расхохоталась, но, поперхнулась, закашлялась и прохрипела, – по спине, по спине.

Володя шлепнул ей ладонью между лопаток. Юлька застонала, глаза покраснели, заслезились, – ты, Студент, явно, пожалел.

– Дары Востока? – Потягивая носом, вошел Кукла с сигаретой на отлете.

– Были, да сплыли, – вытирая лицо салфеткой, объявила Юлька. – А давайте, ребята, по кофеечку, я угощаю, с пеночкой сделаю. Студент, плати! – Но Кукла опередил Николая, протянув Володе деньги.

– Всем двойной, а мне без сахара.

Надвигался вечер, смеркалось. Свет в зале включать не хотелось. Было уютно, как летним вечером на веранде. Разговоры смолкли, каждый думал о своем. Вагон покачивался. В полудреме сумрака попыхивали огоньки сигарет.

Тишину прорезал раздраженный голос.

– Вот ты где, красавица! – От дальних дверей, шатаясь от толчков поезда, между столиками шла женщина. В руке ее болтался полиэтиленовый пакет с колбасой.

Юлька вскочила, пытаясь выскользнуть из ресторана.

– Куда ж ты, милая, стой. Нажилила бабку и в кусты. Через весь состав с больными ногами. Думала не дойду, – жаловалась женщина, устало плюхнувшись на стул. – Явилась, красавица, в плацкартный и кричит. – Колбаса одесская, а я и купи. Народ разобрался и смеется, никакая не одесская, и цена ей меньше, и веса не хватает. Кругом обманула, и не стыдно? Ты ж мне во внучки годишься. Я не спущу, где твой начальник?

Все молчали, потупивши глаза. Василий хотел ответить, что уже поздно, и директор спит, но его опередил Кукла.

– Директор ресторана арестован, я капитан ОБХСС Сидоров, – и, достав удостоверение электрика, сунул бабке под нос. – Очень хорошо, что пришли помочь милиции. Здесь пригрелась шайка расхитителей социалистической собственности. Пишите объяснительную. Колбасу я вынужден изъять как вещественное доказательство. Не волнуйтесь, получите в зале суда. Вас вызовут повесткой в качестве пострадавшей. Обязательно укажите адрес и паспортные данные. Прошу, – он хотел забрать пакет, – а эту воровку, – кивнул на Юльку, – мы выведем на чистую воду. Не такие кочегарки размораживали.

Юлька, красная, как после парилки, упала лицом в передник, силясь подавить смех.

Пассажирка опешила, прижала колбасу к животу. – Что писать? Не буду ничего писать, – с легким испугом и недоумением она отступила назад.

– Значит, отказываетесь помочь органам, не желаете выполнить свой гражданский долг, покрываете преступников? Это же нарушение закона – от года до трех с конфискацией имущества.

– Клоун! – Гневно выкрикнула женщина. Шут гороховый, кривляка бессовестный. – С трудом поднялась и, путаясь между столиками, поплелась из вагона.

Юлька взорвалась от смеха, утирая слезы и сопли. – Ну, ты и артист, – икая, восхищалась она.

Володя резко встал и ушел на кухню. Василий и Николай понуро глядели в чашки с кофе.

– Запомнит, старушка, колбасу одесскую на всю оставшуюся жизнь. – Небрежно заметил электрик. – С тебя, красавица, причитается.

Юлька достала деньги, что-то про себя прикинула. – Эх, хотела, тетка, заработать, да видно не судьба. Дай-ка, Васек, бутылку шампанского, я и тебе обязана. Что б я без мужиков делала?

– Послушай, прервал ее Николай, – так нечестно. Сама же говорила, что работаем только на обвесе.

– Не утомляй, Студент, что ты в жизни понимаешь? Ну такая я жадная. Судите меня, гражданин начальник, – она подмигнула Кукле. – Николаша, не скучай, а фужеры подавай.

– А если бы я пошел торговать колбасой после тебя?

– Что ты привязался? – Перебила его Юлька, – ну, убей меня, растерзай. Ну, хочешь, покажу что-то, прямо здесь, хочешь?

Николай зарделся, скривил губы, как от боли, пошел за стаканами, а Юлька, скаля зубы, тараторила, – капитан Сидоров. Ну, ты, Куколка, просто артист.

– Не просто, а народный, – поправил тот.

Клоков шампанское пить не стал. Настроение испортилось. – Справились с пенсионеркой, фраера мелкие, – стоя в умывальнике и налаживая «производство» злился Василий. Не покидало чувство гадливости. Сквозь щель приоткрытой двери было видно, как электрик что-то заливает, а Юлька падает на стол, давясь от смеха. Возле них струной возвышался Николай, губы его изредка кривились в робкой улыбке.

Неожиданно легкой походкой прошла Настя.

– Сведения в штаб понесла, скоро возвращаться будет. – Василий с удовольствием заметил, что Кукла спешно удалился. Юлька и Николай тоже не задержались. – Замечательно, – на душе стало веселее. Поглядывая в зал, он погнал вино.

– Принесла нелегкая. – Возле буфета стоял пассажир. Тощий, в блестящих шароварах, синей майке с глубоким вырезом. Густые волосы растрепаны. Грудь, спина и руки покрыты черными завитками. Мужчина сел к столу.

– Ну, этот хочет расположиться надолго. – Василий осторожно прикрыл дверь в умывальник, неслышно подошел к гостю, присмотрелся. Лицо не брито, щеки впали, взгляд больших черных глаз, как у обреченного, больного человека, – Клоков мягко, но настойчиво сказал. – Извините, ресторан закрыт.

– Курыть надо, – отчеканил мужчина с сильным кавказским акцентом.

– Здесь не курилка, – вспылил Василий.

– Курыть надо, дай пачка.

– Какие вам?

– Сам давай.

Василий подал блок Мальборо. Тот распечатал, достал пачку, закурил. Сигарета дрожала в его тонких, длинных пальцах. Уходить он не собирался.

– Вам еще что-нибудь?

– Новосибирск еду, зачем еду, – неожиданно начал пассажир, – поднял голову. – Скажи, брат, зачем так? Мой папа, мой мама – армяни. Я – армян. Много лет бабушка, дедушка тоже армяни. Еще бабушка, дедушка жили Баку. Хорошо жили. Нас никто не обижал, мы никого не обижали. А сейчас нам нельзя жить Баку. Почему, а? Ресторан. Я тоже ресторан работал, повар. Хозяин мой – азербайджан. Хороший человек. Много лет вместе, все дружили. И вдруг, – Рафик, совсем уезжай, так надо, беда будет. – Продали все за копейку, теперь брат еду. Вся семья. Я, жена, трое детей. Ничего у нас нет, все там оставил. Брат дороги строит, а я – повар, я не умею дороги строить. Карабах. Я там не был никогда. Мне не нужен Карабах. Объясни, почему так? – Он встал. – Тощая фигура качалась в такт вагона. Взял сигареты и вышел. Медленно, мягко, как призрак.

– Объясни, – повторил Василий, глядя на закрытую дверь. – А действительно, куда человеку деваться, если его насильно выгонят из дома да еще и убить могут? Откуда у людей такая ненависть друг к другу? В Москве живут русские, татары, украинцы, евреи, армяне, даже сирийцы, но никто не на кого не бросается, не гонит.

Вспомнил турок-месхитинцев, сидящих на асфальте в центре Москвы почти у стен Кремля. Сотни людей. Молодые и старые, женщины и дети. Они просили защитить их. По тротуару спешили прохожие. Одни на ходу читали нехитрые лозунги, другие бросали на митингующих негодующие взгляды, третьи смотрели с удивлением, не понимая. Телевидение, радио, газеты рассказывали тогда о бедственном положении турок-месхитинцев. В толпе Василий заметил молодую женщину с ребенком на руках. Лицо малыша было сморщенное, «старческое». – Господи, – подумал он тогда, – неужели огромная страна бессильна перед их несчастьем? – Сделалось не по себе. Он побрел медленно, как в тумане, мимо. Позже, в поезде познакомился с дедушкой и внуком. Тоже турками. Дедушка – степенный, с широкой седой бородой и толстым посохом. Внук – гибкий, стройный, живой, лет двадцати пяти. Он слушал деда с огромным, уважением, даже трепетом. Дедушка говорил по-русски плохо, подолгу задумывался, вспоминая слова. – Меня раз выселяли, – загнул он указательный палец, – два, – загнул средний, – три, – вытянул руку и показал всем. – А меня раз, – не выдержал внук и плотно сжал губы, испугавшись своей вольности. Дедушка важно повернул голову и назидательно произнес, – Будешь как я, будет много раз выселять. Сейчас Херсон едем, там будем жить, а сколько, не знаю. Опять надо все строить. – Он начал вспоминать, где и когда строил дом. Уходя, подарил Василию три засушенных граната и сказал. – Отдай детям, – и глянул так, будто хотел добавить. – Смотри, я проверю. – Но дома гостинец никто не съел. Чистить гранаты было трудно. Они оказались сухими, а красные зернышки – кислыми. Но Василий почему-то оставил один, крепкий, как железный, плод, положив его в коробку, где хранились его армейская пилотка и значки, бритва отца, ключи от первой машины и всякие, мало на что пригодные, но очень дорогие сердцу вещи.

Глава 17

В полумраке вагона, под монотонный стук колес ночной глубоко задумался. Папироса погасла.

– Отец, ты здесь главный? – Прозвучало над ухом.

Вздрогнул, будто холодом потянуло. Перед ним стоял мужчина лет тридцати, выше среднего роста, плечистый, бицепсы, как у качка. На плече синела наколка – горящий факел и роза за колючей проволокой. На круглой голове короткий густой ежик волос. Глаза голубые навыкат, нос с горбинкой, квадратный подбородок с ямочкой. Лицо его выражало бесшабашную, озорную удаль. Одет в спортивный костюм с надписью «Адидас». На брюках «фирменные» подтяжки. Безымянный палец украшал золотой перстень с розовым опалом. С запястья чуть свисал браслет дорогих, импортных часов «Ориент». Парень бесцеремонно уселся за стол, ухарски кинул пачку Мальборо, лениво бросив, – закуривай! – Достал «пресс» двадцатипятирублевок и, прижав их, как колоду карт, чиркнул большим пальцем по краю купюр.

– Этот не ментовской окраски, – пронеслось в голове у Клокова, – скорее кооператор или рэкетир, короче, крутой. – Он раскурил папиросу, давая понять, что никого этот пришелец своим видом не испугал и не удивил. Вежливо, но строго, по-хозяйски сказал. – Ресторан закрыт, посторонним в это время находиться здесь не положено.

– Ну кто ж так встречает, – прозвучал ответ. – Я к тебе со всей душой.

Василий сдержался, хотя пижон начал раздражать его. – Здесь не частная лавочка, а государственное предприятие. Завтра с утра – милости просим. – Загасил окурок, давая понять, что разговор окончен.

– Завтра будет завтра, а мне сейчас гулять охота. В гробу я видел твое государство. Здесь нельзя, там нельзя. Надоело, отец. А я хочу и могу, – он шлепнул деньгами о стол. – Ладно, не в обиду. Заверни килограмм водевулечки, икорки черной и красной, конфет, шоколаду, жвачку давай, курятину американскую и пивка баночного.

Василий не спешил выполнять заказ, прикидывая, сколько он будет стоить.

– Не боись, деньги настоящие, только что напечатал. – Он взял несколько купюр, – Хватит за труды? – Добавил еще двадцатипятирублевку.

– Вполне, – сдержанно ответил Василий и неспеша уложил покупки в пакет.

– Не скучай, отец, я скоро еще загляну, – заверил гость и не обманул. Не прошло и часа, как он появился в обнимку с прапорщиком. Оба шумные, раскрасневшиеся, охмелевшие. Незнакомец кому-то угрожал, обещая всех перевешать. Прапорщик жутко скрежетал зубами, хлопал по кобуре, отрывисто и глухо вставлял. – Пусть только попробуют, огонь на поражение. – Василию он доверительно сообщил, – Понимаешь, почту везу, секрет, никому. Только я могу, никто, даже пусть хоть сам. Билетов нет, но я же человек, а мог бы и отказать, нельзя, секретная почта. Пусть кто угодно приказывает, хоть сам, но я разрешил! Он с женой и ребенком. Если бы не захотел, то никак – огонь на поражение. Два бойца, прикажу, раз и в овраг, – снова заскрежетал зубами.

– Братан, – выдохнул крутой, – и влепил в лысину вояки поцелуй. – Что желаешь, приказывай. Коньяк пьем?

– Не уважаю, мне водочки нашей русской.

– Еще три флакона водевулечки, только холодненькой. Не обижу, отец, братан хочет.

Василий попытался остановить «друзей», но его слов никто не услышал.

– Петровна безбилетников посадила и уговорила командира взять семейство к нему в купе, – размышлял он. – Быстро они породнились. Прапор вчера едва на пачку Явы наскреб, а сегодня Мальборо курит и пьет на выбор. Интересно, что за птица этот, в подтяжках? Деньги у него явно шальные. Не влипнуть бы, вдруг он их «грабанул»? Слишком уж козырно гуляет.

Утром, после вахты, отправился спать. Проходя мимо купе прапора, увидел через щель неприкрытой двери, в свете ночника, сидевших в обнимку, командира и его попутчика, а рядом солдат с баночками пива. Лица у них были серые, уставшие, захмелевшие.

– Стойкие молодцы, всю ночь прогуляли. Еще несколько таких дней, и все мои запасы приговорят, – не без удовольствия подумал Клоков.