Текст книги "Экспресс «Россия»"

Автор книги: Павел Примаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 25

– Здорово, орлы! – Возле буфета стоял широкоплечий мужчина лет тридцати пяти с веселым, загорелым лицом и радостными, хмельными глазами. Из-под майки-«рябчика» на крепкой груди синела наколка – военный корабль, рассекающий волны. Над ним – дугой надпись «Эсминец «Бесстрашный» в боевом походе. На правом плече красовались – торс женщины, пронзенный мечом, и слова «За измену». На левом – три женские головки с подписями – Вера, Надежда, Любовь.

– Папаша, – обратился гость к Генералу, – это кабак? Микстуры можно?

– Вы кто такой? – Чуть не подавился от возмущения Антоныч.

– Мишка-Эсминец, – добродушно улыбаясь, представился тот и пожал каждому руку. – Корешочки на буровой так прозвали. Служил на Тихоокеанском флоте, на эсминце БЧ-5 мотористом-машинистом. Качу из отпуска на буровую. Жинка с гавриками в каюте, а я за пузырем погнал. – Ну что, папаша, кабак или нет? Есть пузырь, сейчас и раздавим, я угощаю.

– Гражданин, – закашлялся Чернушка, – это не кабак, а ресторан, но в связи с политической обстановкой, торговля спиртными напитками запрещена.

– Не хрена себе, сказал я себе, – взвился эсминец. – Во, гады! Это ж опять, как Горбатый, борьба с пьянством. Не, братва, мне такое ГК не надо. Я за Бориску Ельцина голосовал. Он обещал водочку не трогать.

– Толком расскажи, что в Москве, – вцепился в гостя Юрий Антонович.

– А хрен его знает. Я же говорю, мужики, без полбутца не разберешься. Давайте оформим бутылочку и потолкуем.

– Болтун, ебенть, – безнадежно махнул рукой Антоныч.

– Чего болтун, батя, я человек простой, на пузырь могу дать. – Мишка зашелестел деньгами.

– Погоди, успеешь, – оборвал его директор, – ты толком можешь рассказать, что слышал, по радио или где?

– По телику. Вчера, с братаном жинки. Мы у них гостили. Посидели, а утром, значит, катить надо. Встал, бабы на стол набросали, мы с братаном жинки сели головки починить. А теща, значит, накал врубила. Мы только по первой приняли и вдруг заявление, то да се. Трудящиеся, народ, ну, как обычно. Власть в стране в руках ГКЧП, без паники, все под контролем. Мы даже повторить забыли, сидим, моргалками хлопаем. Не догоняем, о чем базар. А моя дочка транзистор крутит и кричит. – Папа, америкосы передают, что в Москве переворот, путч какой-то. Войска вводят, Ельцина хотят арестовать, а Горбатый на даче заперся. – А нам уже время, опаздываем. Братан нас на жигуленке до чугунки докатил. Еле погрузиться успели и отчалили. Я туда, сюда, а пузырь-то забыл, ну, к вам и подался.

– А приемник у тебя с собой? – Сообразил директор.

– В каюте, у дочки.

– Вася, выдай, можно? Он глянул на Юрия Антоныча.

– Конечно, ебенть, можно. Ты, парень, приемник нам дай. Я начальник поезда Юрий Антонович Незлобный. Отвечаю за транзистор. Только послушаем информацию и сразу вернем. Вася, сходи с товарищем.

В тамбуре Клоков, продав бутылку водки эсминцу, шепнул, – смотри, для тебя исключение, остальным – полный запрет.

– Может, две дашь? – С надеждой спросил Мишка.

– Хоть три. Но не бузи. Иначе обоим влетит.

– Помяни мое слово, братан, – отдавая приемник, заявил эсминец, – ни хрена у них не выйдет, если они сразу с водочки начали.

Антоныч, ухватив транзистор, влепился в него с такой силой, что побагровело пол-лица. – Сообщение ТАСС, – хрипло крикнул он и буквально вдавил приемник в щеку.

– Ну, Антоныч, Антоныч, – теребил Чернушка.

Генерал стрельнул на него недовольным взглядом и грозно крикнул, – тихо, слышно плохо. Везде музыка, классическая, кажется, Чайковский, – тяжело дыша, сообщил он.

– Ну, значит, дело дрянь. У нас всегда, когда что-то не клеится, так классика, – вздохнул Чернушка.

– Значит так. – Начальник поезда медленно обвел присутствующих тяжелым взглядом. – Сегодня, 19 августа 1991 года в СССР по просьбе трудящихся и крестьян создан Государственный комитет по чрезвычайному положению, то, бишь, ГКЧП, который, ебенть, взял на себя все полномочия власти в стране, чтобы приостановить развал СССР. В него вошли: вице-президент Янаев, премьер-министр Павлов, председатель КГБ Крючков, министр обороны Язов, министр внутренних дел Пуго и еще какие-то люди.

– Председатель колхоза, – подсказал директор.

– Вроде того, ебенть, какой-то колхозник для балласта. Главный на отдыхе, в Крыму и по состоянию здоровья не может исполнять свои обязанности. В Москву вводятся войска для поддержания порядка. Вроде, ебенть, хулиганье в танки бутылки и банки бросает.

– С зажигательной смесью? – поинтересовался Николай.

– Нет, из-под пива, пустые. А президент Ельцин в Белом доме с товарищами. Приказано, ебенть, сохранять спокойствие, оставаться на рабочих местах и выполнять указания ГКЧП. – Он снова прильнул к приемнику.

– Юрий Антонович, вы приемник к стеклу прислоните или высуньтесь из окна. Там ведь магнитная антенна, – подсказал студент.

Начальник поезда попытался высунуться из открытого окна, но щель оказалась слишком узкой для его габаритов. Несколько человек бросились опускать фрамугу, но она не поддавалась.

– Можно я, – Чернушка ловко перехватил приемник и вылез по пояс. Его держали за ноги. Скоро он заполз обратно. – Ловит хорошо, слышно плохо. Фамилия председателя колхоза Стародубцев.

Народ начал вспоминать, кто такой Стародубцев? Одни утверждали – министр сельского хозяйства, другие – народный академик, ученик Мальцева.

– Юрий Антонович, вроде все ясно, можно спиртное реализовывать? – Осторожно спросил Чернушка.

– Ясно ему, ебенть, – взбеленился тот и тихо добавил, – кажется, уже договорились. Неужели не поняли? Он взял приемник и удалился.

Василий тоже пошел отдыхать. – Как там мои? Из Владивостока позвоню. Может, в деревне остались? Подождали бы, пока все наладится. А Матильда? Могут под шумок увести. – От этой мысли стало горько. – Почему-то она настойчиво лезла в голову, но внутренний голос успокаивал, – ерунда, спи, кому нужна твоя машина? Ничего плохого пока не случилось.

– Кислородик золотой, спаситель наш дорогой.

Клоков открыл глаза. – Зачем пожаловала, Марь Ивановна?

– Да, как же, родненький ты наш, зачем я могу? Народ с ума сошел. Одни кричат – долой демократов, другие с ними в драку лезут. Митинг сплошной. И все ко мне, – давай, мать, белую, хоть из-под земли достань.

– А ты, старая, за кого?

– Я – за культуру обслуживания пассажиров, как наш дорогой начальник поезда. Дай три бутылочки.

– Ты разве не слышала про сухой закон?

– Так я пассажиров предупредила. Они ничего, согласны, – Марь Ивановна смотрела ясными глазами, невинно моргая, – дали сверху.

– А если Антоныч узнает, что я водку продал?

– От кого узнает? Ты доложишь? А я, серебряный, сорок годков на железной дороге и совести любому могу одолжить, потому как не падла.

– Ладно, извини, и лишние деньги забери, я цену не меняю, потому как тоже не падла, хотя совести другой раз самому не хватает. – Сторож лукаво улыбнулся.

– Тогда дай четыре, – не растерялась старушка.

И хотя на четыре немного не хватило, ночной с удовольствием достал «белую». – Передай, пусть пьют за Ельцина, ты за него голосовала?

– А то за кого же? Наш он, русский мужик.

– Видишь, кого не спроси, все за него голосовали. Значит, мы заодно?

– А сила-то у них. Прикажут, и куда солдатик денется?

– Неужели такое может случиться?

– А зачем в Москве танки? После войны, сынок, за сутки целые республики исчезали. Ох, заболталась я. Не нашего это ума дело. Мы о пассажирах думать должны, – спохватилась Марь Ивановна.

– Ну, старая, политик! Приемник не слушает, а все знает. Скоро станция, надо за газетами сбегать. Не проспать бы только. – Но не успел задремать, явилась Юлька, легла, и начала тяжело вздыхать, ворочаясь с боку на бок.

– Угомонись, – прикрикнул Василий.

– Как же, Вася, – оживилась она. – В Москву войска входят, а у меня брат в танкистах под Нарофоминском. Их первых в город направят. Ох, дура я. Посылали его к черту на куличики, нет, я даже с военкомом переспала, чтобы поближе к дому. Слава Богу, думала, Афган проскочил, а тут заваруха под самым боком. И осталось то ему всего ничего, весной дембель.

– А ты за кого голосовала?

– Нассала я на них, как цыганка на колхоз. Пусть они себе глотки перегрызут. Как же узнать, послали их в Москву или нет? Он же водитель танка. Обязательно пошлют.

– Позвонишь из Владивостока, у тебя ведь отец дома остался.

– Нашел опору. Ему лишь бы бутылка рядом стояла. Спроси у него, как меня или сына зовут, – не вспомнит. Пьянь, чертова. Что он, что мамочка наша была, утопла по пьяному делу. Мне – 12, а братику 5 было. С тех пор вдвоем. Хотели в интернат забрать, а я не отдала, сама нянчила, растила. А теперь, – она зарылась в подушку, всхлипывая.

– Дрыхнешь, как лошадь Пржевальского, – влетел разъяренный директор, а, увидев корзину с товаром, зашелся от возмущения. – Ты что ж, лярва. Этот идиот торговать запрещает, ты – не ухом не рылом. Кто план делать будет?

– Николаич, у нее брат водитель танка, может в Москве сейчас, – вступился Клоков.

– Да ну? – Велосипед выпучил глаза. – А как же ты узнала?

– Сердцем чую.

– Ничего, не такие кочегарки размораживали, – он сел рядом с Юлькой. – Все обойдется. Иди, торгуй. Может через Антоныча дать телеграмму ему в часть? Придет ответ – значит на месте. Нет, – он вздохнул.

– А что я напишу, – Юлька встала, подцепила корзину. – Вернемся, сама к нему смотаюсь.

Когда она вышла, директор зашептал. – Народ огня требует. – Он потер ладошки. – Я придумал. Принесем винище в купе, и торгуй. У меня будут спрашивать, я к тебе направлю, как, старик, идет? За риск надбавка. Так что, Васек, жми, дави, хватай, царапай. Лови момент удачи, пусть неудачник плачет.

Глава 26

Торговал только на вынос. Товар шел бойко. К вечеру вымотался – упасть не встать, но заработал хорошо. – Пойду в ресторан, закроюсь и посплю, – решил Василий. – Подольше бы Антоныч запрет не снимал. – Он вспомнил годы борьбы с пьянством. Тогда тоже все ненадолго приуныли, а когда приспособились, такая замечательная жизнь наступила. Как поездка, так дождь золотой. – Сплошной каландайк, – восхищалась Юлька.

Несмотря на поздний час, в ресторане возле Чернушки толпилось много народа. Люди, с красными от напряжения лицами, одобрительно гудели, негодующе шумели или зло смеялись. Директор слушал радио, потом отрывочно передавал стоящим за ним, а те – дальше. Клоков громко спросил, что нового? Кто-то шепнул. – Пресс-конференция ГКЧПистов.

– Переворот! – Молодцевато выкрикнул директор.

– Панику не сей. – Сердито крикнул Генерал. Посмотри, в ГКЧП ведь силовики входят, верхушка правительства и даже, ебенть, от крестьянства представитель.

– А интеллигенция где? – Съязвил Велосипед.

– Какая власть в Кремле, такая и у нас во дворе. Интеллигентам видать вжарят из пушки, и копай братскую могилу. Вот так. – Антоныч протянул руку. – Сдай приемник.

– Представляешь, Васыль, Морозова что учудила? Дала на станции телеграмму в Кремль. «От имени и по поручению работников и пассажиров экспресса «Россия» целиком и полностью поддерживаем ГКЧП». – Ну не сука рваная?

– А вы напишите, что не согласны, – посоветовал ночной, пряча улыбку.

– Хотел, – задумчиво ответил Чернушка, – но плетью обуха не перешибешь. Жаль, не будет фирмы «Чернушка и сын», пальнут по Белому дому и всех в братскую могилу, потом, как в тридцать седьмом, закрутят гайки, а Горб, помяни меня, шлангом прикинется. Ладно, как наши успехи?

Когда Василий рассчитался за «незаконную торговлю», выручка превзошла все ожидания. – Вот это да! – Пересчитывая деньги, восхищался директор, – до Владивостока товара не хватит. Финансовый план выполнили. Пьют, как в последний день Помпеи. Считай Переходящее знамя в кармане.

Чернушка ушел. Сторож выпроводил спорящих пассажиров. – Отдохну, мясо для бификов прокручу позже. – Но к своему удивлению заготовку на кухне не обнаружил. – Чудеса! Володя забыл? Мясо кончилось? Дела! – Клоков свернулся калачиком на стульях, прислонил голову к прохладной стене. – Как мои мальчишки, Валюшка? Скорее бы доехать до Владивостока. – Он не спал, сквозь прищуренные веки видел, как прошел Кукла. – Наверно подружку себе завел. Интересно, кто она проводница или пассажирка? – Пассажирка, пассажирка, – стук колес убаюкивал, сторож задремал.

– Товарищ, эй, товарищ! Водички можно? Ночной от неожиданности испугался. – Перед ним стоял лысый старик. На бледном морщинистом лице торчали маленькие седые усики щеточкой.

– Бутылку? – Со сна Клокову показалось, тот просит водочки.

– Стакан из под крана, – на ладони старика подпрыгивали таблетки. Он положил их в рот и, пытаясь проглотить, чуть не подавился. Василий схватил бутылку минеральной, открыл о край столешницы, струя с шипением выплеснулась из горлышка, облила руки. Гость попытался запить лекарство, но не смог, вода оказалась слишком газированной. Сторож сбегал в посудомойку, принес воды.

– Благодарен, благодарен, – повторял пассажир, судорожно двигая кадыком. – Чтобы прожить в этой стране, надо иметь минимум три сердца, – успокоившись, очень медленно заговорил он. – Я только что вернулся с того света. Ваши проводники устроили. Выехали из Москвы, в вагоне тьма кромешная. Явился электрик. Ходит, покрикивает про какие-то размороженные кочегарки. Дал совет – завернуться в солому и не мычать. Вечером явился снова. «Света нет? Может кому-то Советская власть не нравится? Сейчас разберемся. В Москве народ за свободу и демократию умирает». – Мальчишка, сопляк, лампочку ввернуть не может, разбираться собрался. А у меня, знаете ли, в поездах бессонница, снотворным приходится пользоваться. Вчера решил перерыв сделать, воду не приготовил. Ворочался, ворочался, не идет сон. Лежу, думаю, как теперь жизнь сложится? ГКЧПисты, пожалуй, правы, но голосовал за Ельцина, хотя понимал, что он тот же партийный бандит, но из худшего пришлось выбирать лучшее. Чувствую, сердце стало прихватывать. Нащупал таблетки, потихонечку вышел из купе воды набрать. В коридоре – темнота, двигаюсь, как слепой и вдруг… не поверите, – он замолчал, заморгал редкими ресницами, верхняя губа с усиками нервно задергалась. – Знаете, юноша, однажды я выходил из окружения. Распрягали артиллеристских меринов, хватали их за хвост. Он, родимый, мчит, что есть мочи, немцы палят со всех сторон, а ты на хвосте у него болтаешься… одна надежда на Бога. Вынесет – значит повезло. Мне повезло – я выжил. Вы спросите, страшно было? Отвечу, юноша, – очень, но осознал это позже. А сегодня, сейчас, поверите, я испугался больше. Представьте, шел по коридору и вдруг провалился и полетел. Приземлился и обезумел. Вокруг тьма, грохот. Знаете ли, решил без всякого сомнения, что я на том свете – умер.

– Как же так? – Василий с сомнением посмотрел на гостя, – в уме ли дед?

– Очень просто, юноша. Проводники днем спрятали вещи одного из пассажиров под пол в коридоре, хорошо выпили и заснули. Я видел, зря не скажу. Человек этот ночью люк открыл, достал вещи, вышел, а крышку захлопнуть забыл. Я и угодил в этот капкан. Через какое-то время осознал – жив. Схватило сердце, хочу на помощь позвать, а не могу – пошевелиться боюсь. Вокруг грохочет, швыряет меня из стороны в сторону. Представляете, как здорово находиться в железном баке, по которому колотят палками. Вверху еле заметный свет. Думаю, сейчас еще кто-нибудь пойдет и упадет на меня. Слава Богу, никто не появился. Сердце постепенно отпустило. В яме довольно прохладно. Поднялся, ноги подгибаются, ослаб. Глубина не очень, но сил, – он посмотрел на свои тонкие, старческие руки с темно-синими венами, – маловато. Все же я выкарабкался.

– А сейчас люк открыт? – Забеспокоился Василий.

– Ну что вы, юноша, я, конечно, закрыл, разве можно оставлять такое непотребство? Откуда такая безответственность? Раньше железная дорога подчинялась министерству обороны. Знаете ли, какой был порядок? Железнодорожник считался чем-то вроде нынешнего космонавта. А теперь, – он развел ладони в стороны. – Ну, чего удивляться? Я слышал, что позавчера какие-то солдаты перепились, и, чуть было, стрельбу не учинили. Читаешь в газетах о дедовщине. Непостижимо. В армии, советской армии подобный бандитизм. Раньше в армию рвались служить, как сегодня за границу работать. Ну, результат налицо. Страна, считайте, распалась. Не сегодня-завтра Украина и Белоруссия отпадут, это же очевидно. Процесс пошел, как выражается ныне больной Генеральный секретарь, президент Страны Советов, Горбачев. – Старик поднялся. – Пойду спать, может, усну. Надеюсь, никто люк не открыл? Не поезд, а лабиринт ужасов. Хотя, кругом сплошные ужасы. Остается одно – завернуться в солому и не мычать, как соизволит выражаться ваш электрик.

– Кому спать, а кому вахту держать, – подумал Клоков и пошел будить повара. Сквозь сон Володя проворчал. – Я часок подремлю, бификов сегодня не будет. Ночной вернулся в ресторан, заварил кофе, но одному пить не пришлось, явился повар.

– Представляешь, – широко зевая, возмущался он, – до чего работа замотала. Можно спать, сколько хочешь, а не получается, – он протянул руку к кружке.

– Пей, трудоголик, несчастный, – Я дома тоже иногда проснусь среди ночи и прислушиваюсь. – Какая станция, почему так долго поезд стоит? А что бифики отменили? Мясо кончилось?

– Слава Богу, нет. Политическая обстановка неподходящая. Захаровна Антоныча боится. Он же за ГКЧП, – Володя наслаждался горячим кофе, – а Чернушка за Ельцина. Она и рассудила, что Генерал начнет теперь ресторан прижимать. Спиртным торговать запретил, значит, скоро на кухню проверку наведет. Переходим, говорит, Володя, на натуральные продукты. Лучше маленький недовес порций, чем химия. Теперь, как до войны, будет. Чуть против властей – за задницу и в конверт. – Сергей Николаевич человек умный, но горячий. Я в душе тоже за Ельцина, но молчу. – Представляешь, Клоков, даже сон снова видела, будто Антоныч – шеф-повар, а Морозова нас всех на фарш крутит.

– Совсем свихнулась, – Василий вылил Володе остатки кофе. – А как думаешь, чем все кончится?

– Трудно сказать, одно ясно. Это государственный переворот, а не наведение порядка. Все будет зависеть от того, на чьей стороне армия. Если те, кто голосовал за Ельцина, твердо скажут, – нет! Хана путчистам.

– А ты скажешь?

– Конечно, – после кофе лицо у Володи порозовело, глаза молодцевато заблестели. – Если понадобится, воевать пойду, а ты разве промолчишь?

– Не знаю. Стрелять в Антоныча или даже в Шлеп-ногу совсем не хочется.

– Так ведь и я не хочу, но Ленин учил. – Мало совершить революцию, надо суметь защитить ее.

– Давай лучше перекусим, я по сто грамм налью, – предложил сторож.

Володя согласился и принес на закуску салат из помидоров и огурцов, нарезал ветчины, сыра, поджарил куриных окорочков. Они выпили за победу демократии. В разгар завтрака появились Юлька и Николай.

– Вася, почему не разбудил? – Косясь на стол, удивилась Юлька.

– Можете еще поваляться, бификов не будет, – ответил Володя.

– Хоть сосиски запарь, пассажирам есть что-то надо.

– Заботливая какая, – Володя, нехотя, отправился на кухню.

– За что пьете? – Юлька уселась на место повара, соорудила два многослойных бутерброда.

– За победу демократии.

– Нам тоже такая демократия подходит. Да, Студент? – Она протянула ему бутерброд, а сама нанизала на вилку несколько кусочков ветчины.

– Ты ж говорила, что тебе на все нассать, как цыганке на колхоз.

– Значит, заблуждалась.

– Веселитесь, не спите. – Прожурчал голос Насти.

– Садись с нами, – Клоков вскочил, но в другом конце ресторана уже хлопнули двери.

– Очень ей надо. Кукла ее шампанским поит и икрой с шоколадом пичкает. Такой, если любит, шубу купит, а не любит – последнее слупит, – Юлька захохотала.

– Причем здесь Кукла? – Василия, как ледяной водой обдало.

– Как причем? – Юлька, перестав жевать, застыла с полным ртом, удивленно уставившись на сторожа. – Ты чего? У них после рейса свадьба.

– Свадьба? Кукла и Настя?

– Меня, правда, не звали, но Антоныча, вроде, в свидетели приглашали.

– Эй, разноска, – крикнул из кухни Володя, – получи сосиски.

– У Куклы с Настей серьезно? – стараясь быть равнодушным, спросил ночной повара, когда тот вернулся к столу.

– В смысле?

– Юлька болтала, будто свадьба у них. – Василий неожиданно налил полный стакан водки и выпил.

– А мне? – Володя зажмурился, разжевывая сочную куриную ножку. – Кажется, собираются.

– Но ведь он вроде женат? А она разве не видит, что он за гусь?

– Говорят, развелся. Я и сам удивляюсь. Ведь Андрюша – жулик и трепло, а она – душа светлая. Между нами мальчиками, я пытался к ней мосты наводить.

– Ты? – Клоков чуть качнулся на стуле.

– А что? – Володя браво откинулся на спинку, дерзко глянул слегка хмельными глазами. – Она – девушка, о какой только мечтать можно и наивнячка к тому же. Я таких знаю. Щебечет, щебечет, как птичка, а попробуй погладить – больно клюнет.

– Она же ребенок, девчонка, а он – волчара, заграбастал. Вокруг пальца обведет и бросит. Свадьба! Только слухи распускает, а в Москву вернется – ищи, свищи. Мало ему пассажирок, проводниц.

– Сердцу, Васенька, не прикажешь. – Женщины народ странный. Иной раз смотришь мужик – ни рожи ни кожи, а любит его красавица. Вот я, к примеру, чем хуже Куклы? А она его выбрала. – Володя вздохнул и отправился к сковородкам.

– Действительно, – тихо произнес Клоков. – Надо ей немедленно глаза открыть. Будет возвращаться, поговорю с ней. – Чтобы скрыть волнение, начал подметать пол, потом помыл его, работа отвлекла. Сел, закурил. – А может у них серьезно? И что я ей скажу? Да и кто я такой, чтобы советы ей давать? Нет, не мое это дело.

Бодро напевая «Марш коммунистических бригад», вошла Морозова.

– Василий Анатольевич, вы меня балуете, – глаза ее шаловливо заблестели, – все вымыли, убрали, да как чисто! Придется половину зарплаты вам отдать, – она улыбнулась и, подхватив ведро, поспешила «принимать душ».

– Вот невеста. Тебе в самый раз. – Невесело пошутил Василий. – А ты – дурак старый, к Насте клинья подбиваешь.