Текст книги "Экспресс «Россия»"

Автор книги: Павел Примаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 22

– Стресс, шок, – вставил Чернушка, тяжело вздохнул и заговорил. – А у меня однажды вся жизнь промелькнула за несколько секунд.

В армии я попал на склады материально-технического снабжения. Служба – не шатко, не валко. Оружие держал, только когда присягу давал. Остальное время грузчиком при складах. Простор для солдата огромный. Начальство машинами воровало, мы же на табачок да на выпивку. В округе все заборы у частников светились серой шаровой краской, как военные корабли. Но служба, есть служба – жизнь подневольная. Как представишь, сколько впереди годков, в голове затуманится. Что-то вроде понятия бесконечности. А в конце каждый день за три кажется. Уже приказ министра обороны об увольнении зачитали, уже дембельскую форму готовишь, чтобы домой явиться, как петух разряженный. А дни капают скупо. Но мне вдруг везуха подвалила. Крыши на складах перекрыть рубероидом. Уговор простой. Дело сделали – сразу домой. Работа не сложная. На старый слой рубероида наложить новый. Одни – смолу в котле варят и в ведрах на крышу поднимают, другие – мажут, третьи – толь раскатывают. Уставали до чертиков, падали в койки, не раздеваясь. Провоняли битумом до мозга костей. Я раскатывал. С утра до вечера – рулоны, рулоны, рулоны. Иной раз приползешь в казарму и во сне руками двигаешь, катишь его. А рядом ребята ночью кричат. – Смолу подавай, гудрон руби. – Как-то качу очередной «ковер». Пячусь, пячусь назад и не рассчитал – сорвался с крыши. Чувствую лечу, как во сне, а в голове – мама, я в первый класс иду с букетом цветов, дождик накрапывает, отец от нас ушел, с соседом подрался, с велосипеда упал, любовь первую вспомнил, в пятом классе дело было. – Чернушка оскалил прокуренные зубы, наморщил усики, подмигнул. – Да мало ли что успел увидеть в своей тогда еще короткой, непорочной жизни. Если все пересказать, покажется, что летел минут двадцать, а высота оказалась всего ничего – будто с крыши «хрущебы» спланировал. И что интересно, удара о землю, вернее о кучу песка, которая мне жизнь спасла, не почувствовал. Очнулся, когда к машине скорой помощи несли. Казалось, заснул, меня разбудили, а я говорю, – не пойду на работу, спать хочется, гори огнем этот дембель. Об этом мне уж потом ребята рассказали. Врачи говорили – повезло, потому что вес небольшой, как сухой лист с ветки упал. С тех пор, сколько ни ем, ни стараюсь, вес набрать не могу, организм сам его регулирует.

– Да вы и не едите ничего, – в сердцах воскликнула Антонида Захаровна. Мне даже в тресте выговаривают. – Что ж вы директора не кормите что ли?

– Организм, Захаровна, сам знает. Мало ли откуда еще падать придется.

– А сотрясение мозга прошло или малость осталось, – подкузьмил повар.

– Умник нашелся, змей бумажный, слон плоскостопный, гудрон вонючий, давно пропеллером по глазам не получал? Ты бы с крыши загудел, так костей не собрал. Это не сковородками орудовать.

– Сковородками. Я, между прочим, хлебнул не меньше, когда коком на траулере работал. Посудина небольшая, у рыбаков заработки «от хвоста». Что вытащат с того и получают. Как-то попали мы на «голяк». Болтаемся, болтаемся – нет рыбы. Народ злой, настроение на нуле. И на беду закончился лук и чеснок. Мелочь вроде, а без них ничего путного не приготовишь. Я старшему помощнику докладываю. – Надо бы у кого-нибудь из соседних судов занять. Он на меня трехэтажным. – Рыбы нет, заработков нет, с планом горим, а ты суешься со всякой ерундой. – Обстановка изо дня в день накаляется. Нервы на пределе. И вдруг один моряк заявляет. – Ребята, кондей нас жулит. Втихую для себя картофан с лучком жарит. – И сразу вся команда почувствовала запах жареного лука и на камбуз. – Где лук прячешь? – И давай меня месить, за борт потащили. Тут-то и промелькнула моя молодая жизнь. И хотя испугался по-настоящему, но не обомлел, а закричал громче судовой сирены, сила в руках взялась необъяснимая. Раскидал всех, схватил сковородку и в атаку. Хорошо старпом отстоял. Комиссию назначили, но ничего не нашли. Пока соседи лук не дали, меня капитан в своей каюте спрятал. Но главное – подвалило нам счастье. Как замет – так полная кошелка. Обо мне все враз забыли. Но как путина закончилась, списался с судна. Старпом документы мне выдает и спрашивает, – Володя, дело прошлое, но скажи, где ты все-таки лук прятал? – Я обалдел и спрашиваю. – И вы запах чувствовали? – А он, – конечно, и я, и капитан. – Пошел я и думаю, может и правда у меня где-то лук был спрятан?

Антоныч взглянул на Володю и заулыбался. – Значит, выходит, что профессия повара вредная, и должны выдавать молоко? – Народ поддержал шутку дружным смехом.

– Юрий Антонович, а на войне страшно было? – Полюбопытствовала Юлька.

– На войне? – Начальник поезда сжал губы, наморщил лоб. – Не знаю, не довелось. Я как раз весной 45-го училище закончил.

– Повезло, – вздохнула Петровна.

– Еще как, – Генерал слегка ослабил узел галстука, расстегнул пуговичку на вороте рубашки. – Но это только сейчас понимаешь, а тогда, ебенть, плакал, что на фронт не попал, так хотелось отличиться. Но, слава Богу, смелых хватило, победили!

– А ордена? – Не упокоилась Юлька. – Я видела у вас на день Победы.

– Ордена? – Юрий Антонович тяжело вздохнул. – Всякое случалось, потому и награждали. Ну, вступим в бой что ли? – Он поднял рюмку.

– А случалось что-нибудь страшное?

– Да что ты, Юлька, привязалась, – возмутился Чернушка. – Военная тайна.

– Точно так – сплошные тайны, – промычал Генерал, прожевывая кусок ветчины. Облизнув лоснящиеся губы, он продолжал. – Хочешь знать, Юля, пуганый ли я воробей? Не сомневайся, ебенть, пуганый. Правда, жизнь перед глазами не промелькнула и ночью не кричу караул, но запомнил крепко, как на шпиона напоролся. – Юрий Антонович беззвучно рассмеялся. – Послали меня после училища служить в Белоруссию, почти на границу с Польшей. Война кончилась, но время было голодное, холодное. Район беспокойный. Солдатики, возвращаясь из-за кордона, везли кой-какое барахлишко трофейное, ебенть. Всякая мразь – перекупщики, менялы, шулера, бандюги разные тут, как тут. Смутное время. Шпионов немцы оставили полным полно. Политотдел и особисты день и ночь, ебенть, накручивали. – Бдительность и еще раз бдительность. Враг не дремлет, враг затаился, враг повсюду. – Прибыл я в полк, а у них порядок такой – обязан «прописаться» – угостить начальство. Офицеры получали тогда хорошие оклады, да и коммерческие рестораны открылись, хоть карточки еще и не отменили. Пригласил я своих начальников, выпили, закусили. Ну, ясно дело, какое же веселье без женского пола? Музыка заиграла, танцы начались. Мне говорят, – не робей, приглашай. Правду сказать, ебенть, парень я был видный, но опыта по амурной части не имел. Но водочки принял, старшие товарищи подзадорили, и осмелел. Танцевал я неплохо, в училище насобачился. Потом дам за стол усадили, начали ухаживать, и закрутилась карусель. Взялся я провожать одну. Летом дело было. Забрел с ней в какой-то парк. Ночь, луна, звезды, а я сижу вздыхаю, как подступиться не знаю, робею. Тогда она сама ко мне, ебенть, подвинулась, прилобунилась и голову на погон положила. Я осмелел, за талию ее обнял и чувствую, ебенть, на поясе у нее под юбкой пистолет. Меня враз холодный пот прошиб. Напоролся, враг. Руку отдернул и по сторонам озираюсь, за каждым кустом сообщник мерещится. Она ко мне ластица, тискает, целует страстно, а я вспотел от страха, удара в спину жду. Нервы сдали, ебенть, заломил я ей руку за спину и лицом в скамейку ткнул. Она застонала. – Ой, товарищ офицер, не надо, я и так на все согласна. – Я нащупал под платьем оружие, тяну, а она свободной рукой держит, не пускает. И вдруг что-то посыпалось, зазвенело. Мать моя, женщина! Ночь лунная, светло. Вижу на земле ложки и вилки. – Что это? – спрашиваю, а она плачет. – В ресторане украла, хотела на барахолке поменять на еду. – Вот, Юля, какие шпионы были, – Антоныч лукаво подмигнул.

– Ну и сука! – Воскликнула Юлька сердито. – Официантке же пришлось заплатить за эти вилки.

– Глупости все это, – резко оборвала разговор Морозова. Самое страшное – многопартийность разрешили. – Все покатились со смеху.

Директор предложил тост. – Чтоб нам до ста лет прожить без капитального ремонта.

Выпили и стали расходиться.

Глава 23

– Слава богу, – подумал Василий, – начни Морозова свои споры, сидели бы до утра, а мне еще мясо на бифики крутить, вино разливать. – Принес кастрюлю с кусками оттаявшего мяса, приладил мясорубку – гордость повара. Володя купил ее по случаю во Владивостоке, на барахолке за копейки. По его словам мясорубка «стояла на вооружении военно-морских сил США во время второй мировой войны». Машина действительно впечатляла размерами и мощью. На бифики идет обрезь с жилами, никакая техника не выдерживает. Клоков уже сломал несколько отечественных «приборов». Но американский «агрегат» дробил все без стонов и усилий.

Василий любил крутить ручку «шарманки» и наблюдать, как из решетки ползут розовые «червячки». Работа успокаивала.

– Касатик, ненаглядный, спаситель наш, – в дверях появилась Марь Ивановна.

– Хочешь пару капель? – Василий достал недопитую бутылку, рюмки. – Сейчас закусить принесу.

– Что ты, я принципиально не закусываю. В водке все калории и витамины. Космонавтам не зря коньяк дают и подводникам тоже. Нам на фронте каждый день по сто граммчиков выдавали.

– Ты ж говорила, что на фронте не прикасалась.

– Так точно, при оружии никак не возможно.

– А для чего ж тогда вообще давали? Для храбрости?

– От ста грамм храбрым не станешь. Да и водкой страха не перешибешь. Для аппетита и от простуды.

– Марь Ивановна, сегодня за меня все пили, а я хочу за тебя. На фронте, наверно, война тебя на смелость тысячу раз проверяла?

– Эх, Вася, говорят, что кур доят, а пошли цицки не нашли. Девчонкой была, что я соображала? – За тебя, родненький, – она выпила, занюхав рукавом.

– Извини, что надоедаю, но был у нас разговор о страхе. А вот ты, ничего и никогда не боялась?

– Всякое случалось, касатик. Конечно, поначалу каждый день чего-то пугались. Но время учит, привыкли.

– Скажи, а был такой случай, чтобы в душу запал?

– В душу? – Марь Ивановна пожевала сухие, бледные губы, раздумывая. – В Польше мы были. Шли с подружкой по улице, видим, на витрине магазина шляпки нарисованы. Любопытно стало, мы и зашили. А там – коробки по полу валяются. Мы и давай в них заглядывать. Думали, шляпки найдем. В глубине комнаты стояли длинные, деревянные ящики. Подошли, а между ними – немец лежит. Видный такой мужчина, высокий, красивый, молодой. Я дернула карабин с плеча, а он, – фрау, фрау, Гитлер капут, – руки вверх поднял и еще что-то лопочет. А мы ему, – пошли, сейчас разберемся. – Он кое-как объяснил, что ранен в ногу. Подружка его перевязала, и мы заковыляли. Он прыгает на одной ноге, на нас опирается, но улыбается и все повторяет, – фрау, фрау, данкешен. – Приволокли в часть, докладываем – взяли в плен раненого фрица. – А майор говорит. – А на кой черт он мне нужен? В расход. – Мы с подружкой переглянулись и к двери. А он кричит, – боец Глотова, отставить, выполняйте приказание. – А что я могла? Приказ, Вася, не обсуждается. Карабинчик с плеча, раз – и нет полголовы, только один глаз голубой… – Она долго молчала. – Так-то, милый, война не мать родна. А было мне, как Настенушке, неполных двадцать лет.

Василий налил ей еще стопочку, хотел чокнуться, но Марь Ивановна быстро выпила, засуетилась, прижала бутылки к груди и, опустив голову, вышла.

Клоков устроился на стульях, перегородив ногами проход. – Сейчас цыгане шастать начнут, «оренбургские платки» продавать.

Они искусно начесывали кроличий пух, выдавая их за настоящие. За право на торговлю «коробейник» вносил «копытные» – небольшую мзду проводнику. Ночному тоже причиталось. Некоторые пытались прошмыгнуть бесплатно. Поэтому дело требовало досмотра. Василий дремал, но одним глазом наблюдал.

В основном ходили женщины в широких пестрых юбках, поверх которых были повязаны яркие, цветные шали. Они не шли, а медленно, степенно проплывали, оставляя плату на столике возле сторожа. Но одна пролетела, даже не посмотрев в его сторону.

– Эй, красавица, – лениво кликнул ее Клоков, – обижаешь.

Та резко повернулась, уперла руки в бока, засверкав черными, миндальными глазами. – Дрыхнуть, красавец, меньше надо. Туда шла – отстегнула. Обратно опять плати?

Сторож привстал, протер глаза. Смуглая, кожа гладкая, тонкий подбородок, губы вишенкой, в ушах блестящие серьги сердечком. – Извини. Поди вас разбери, все на одно лицо.

– Ха, совсем ослеп. Я – туркменская цыганка, им не ровня. Они ж сибирские. – И, возмущенная, гордо удалилась.

– Никогда не думал, что цыгане разные бывают.

В ресторане появились двое мужчин, обвешанных платками, как меховыми шкурками. – Налей, дорогой, по сто граммчиков.

– Как дела? – Из вежливости спросил Клоков.

– Дела, золотой, у прокурора, а у нас делишки. Ходили, ходили, на бутылку не заработали.

– Молчи, не в тюрьме сидишь, водку пьешь, с хорошим человеком разговариваешь, руки, ноги при тебе. Сегодня пусто, завтра – девать некуда, – возразил напарник. – Давай! – Они дружно выпили и, подхватив по горсточке мясного фарша, закусили.

– Он же сырой, – ужаснулся ночной.

– Это хорошо, витаминов больше, – заметил цыган и добавил. – От грязи микробы умирают.

– Ребята, а правда, что цыгане разные?

– Конечно, в Сибири – сибирские, в Москве – московские, в Молдавии – молдавские – Котляры-удильщики. Одни торговать любят, другие гадать. А вообще все мы – советские, – он рассмеялся, раскрыв рот, уставленный золотыми фиксам. Выбил чечетку, подпевая, – поезд, поле, огоньки, дальняя дорога.

– Сердце ноет от тоски, – подхватил второй.

– А в душе тревога, – тихо пропел им вслед Василий.

Глава 24

Утром вместе с поваром в ресторан пришел Чернушка. Директор ждал дорогого гостя – Шлеп-ногу – Игоря Петровича Капустина – грозу всех поездных бригад и вагонов-ресторанов на своем участке.

В прошлом работник ОБХСС он и на заслуженном отдых продолжал трудиться, и мог еще «не слабо покалечить» любого проводника, не говоря уже о работниках ресторана. Тридцать лет он каждое утро «подъезжал» остановочку в город, на службу. Обычно садился в вагон-ресторан, где завтракал в компании директора и начальника поезда. Прозвище свое он получил из-за хромоты. Злые языки рассказывали, что ногу он повредил «по пьяному делу».

Капустин «казнил» всех – от начальника поезда до ночного сторожа. Брал от солидных взяток у директоров до рубля у проводниц. Провинившиеся женщины часто оказывали ему «внимание», но он не освобождал их и от «материальной ответственности». Был хитер и осторожен, наслаждался властью, любил панибратски поругать, пообещать «добраться», «серьезно заняться», «поприжать яйца между дверьми». Одна Морозова, будучи директором, держала Шлеп-ногу на расстоянии. Когда они встретились впервые, нашла коса на камень. – Если вы при исполнении, занимайтесь проверкой, если нет – покиньте зал, ресторан еще закрыт, – заявила она тогда. – Бледный начальник поезда дрожал и заикался от страха. Но к общему удивлению все прошло гладко. Мало того, грозный Капустин с тех пор раскланивался с Морозовой подчеркнуто вежливо, с почтением.

В глаза ему льстили, за глаза – ненавидели.

– Володя, приготовь куриных окорочков на троих, хотя, мне, пожалуй, не надо, только Шлеп-ноге и Антонычу, – приказал директор. – Ну и закусочку – рыбки соленной, овощи и баста. – Принес из холодильника два батона сырокопченой колбасы. – Заказал, денег ведь не отдаст, как жевать собирается, не знаю, зубов, поди, давно уж нет, – Чернушка понюхал колбасу. – Себе позволить не могу, но, кому пожалуешься? Береженого Бог бережет.

Обычно Василий помогал Капустину подняться в вагон. На сей раз Шлеп-нога самостоятельно взобрался по крутой лестничке на площадку тамбура. Он тяжело дышал, но розовое от напряжения лицо излучало восторг, глаза ликующе блестели. Василий и Чернушка в недоумении переглянулись.

– Здравствуйте, Игорь Петрович, милости просим, – директор протянул руку, но тот не заметил, радостно спросив.

Что, доигрались дерьмократики? – К демократам он относил работников торговли, бытового обслуживания, воров всех мастей и эстрадных певцов. – Как там, «ешь ананасы, булочки жуй, день твой последний приходит буржуй», – он рассмеялся. Чернушка захихикал, подмигнув Клокову, дескать, дурак, что с него возьмешь. Игорь Петрович захромал к накрахмаленной скатерти и, устроившись поудобнее, кивнул директору. – Пока присаживайся, скоро насидишься вдоволь. Небось штаны полные наклал.

– Кажется поддатый, – решил сторож.

Велосипед, явно растерянный, поддакивал. Шутки «дорогого гостя» слишком затянулись. – Перекусить не желаете? Кстати, я заказ ваш выполнил, – достал колбасу.

Но Капустин не слышал. Лицо его сияло холодным огнем, как зимнее солнце на закате. – Ну, куда вас теперь с Ельциным засунут, дерьмократики? Всех казнить! Казнить! – Громко, с наслаждением выкрикивал он.

Поодаль собрались Юлька, Николай, Захаровна, из посудомойки выглядывала Морозова.

– Елизавета Валерьяновна, – гость попытался встать, – дождались, радость-то какая. – Люди, сбытые с толку, наперебой стали тормошить Морозову. – Какая радость?

Морозова стояла с ведром, собираясь принять «душ». – Извините, Игорь Петрович, я вас не понимаю. У нас ничего общего нет и быть не может.

– Да объясните, – заискивающе пропищал Чернушка, – что стряслось?

– Вы что оборзели? Зажрались? Глаза от денег оторвать некогда? Неужели не знаете? Ну, даете! А ведь из Москвы едете.

На пороге появился Генерал. Выглядел он так, будто потерял близких или началась война. За ним семенил Кукла и фальцетом повторял. – Не такие кочегарки размораживали, скоро станция, там все узнаем. – Юрий Антонович прямиком двинулся к Шлеп-ноге, протянул обе руки. – Игорь Петрович, что за слухи? Пассажиры вошли на станции и такое говорят! А у нас приемник не работает. Этот, – он кивнул на Куклу, – не позаботился. С машинистом связался, тот тоже не ухом не рылом. Что происходит?

– Что происходит? – Капустин воодушевился. – А то, что давно должно было произойти. Сегодня утром по радио и телевидению поступило официальное сообщение. В связи с политической и экономической обстановкой, сложившейся за последние годы, и по многочисленным просьбам трудящихся руководство страны вынуждено было пойти на экстренные меры и взять полноту власти на себя в лице ГКЧП. В Москву для установления порядка вводятся войска, который могут нарушить дерьмократики во главе с Глава рем ЕБНом.

– Что это ЕБН? – Выскочил вперед Чернушка.

– ГПУ, ЧК? – Переспросил Генерал.

– Не что, а кто. Ельцин Борис Николаевич. Его, мерзавца, первого на фонарь. А ГКЧП, дорогой Юрий Антонович, это Государственный комитет по чрезвычайному положению в составе министра обороны, председателя КГБ, вице-президента, премьер-министра, министра финансов и какого-то председателя колхоза.

– Давно пора! – Резанул в полной тишине голос Морозовой.

– Тебя давно пора, – завизжал директор. – И тебя тоже, – Чернушка сунул под нос Капустина кукиш и выбежал из зала.

– А Ельцин, а Горбачев? – Опомнился начальник поезда.

– Ельцин? Да вы ли это, Юрий Антонович? А Горбачев болен, на даче в Крыму, но ситуацию контролирует.

– Болен, на даче, ага… – Генерал устало повалился на стул. Видать, как и Хрущева, видать и ему, ебенть, крышка. Все силовики, значит, все, кроме самого. Быстро обшарь весь состав и найди приемник, – приказал он электрику. – А ты, Вася, как остановимся, в киоск, за газетами. Все бери. А я – к начальнику станции. Может, какие указания поступили? Дела, ебенть, дела. – Он взял кусочек сыра, потом съел ломоть хлеба и кружочки колбасы. – Ешьте, Игорь Петрович, угощайтесь.

– Нет, попить бы чего, в горле пересохло.

– Кофейку, – скомандовал начальник поезда.

Василий и Володя рванулись на кухню. – Ты ему веришь, Клоков?

– Скорее всего, он не врет, но верить не хочется.

В кухне появилась Юлька. – Дай-ка я подам. – Она поставила чашки с кофе на поднос и, смачно плюнув в одну из них, пояснила, – с пеночкой, для Шлеп-ноги. Казнить он будет, козел поганый, – она еще раз плюнула в чашку и, высоко подняв поднос, виляя залом, направилась к выходу.

– Погоди, дай сахар положу. Гляди, не перепутай.

– Сахар? Обойдется, в заднице слипнется. Я б ему наклада, да посудина мала.

Состав сбавил скорость.

Шлеп-нога вышел в тамбур и вдруг вспомнил, – А колбасу-то. – Директор всплеснул руками. – Это я виноват, – он никак не мог успокоиться из-за своей выходки, но дорогой гость, кажется, обо всем забыл.

– Сколько я должен? – Укладывая батоны в пакет, спросил Капустин.

– Пустяки, на обратном пути.

– Ну, ну, смотри, я одалживаться не люблю.

– Ешьте на здоровье, ведь жизнь – держись, сорвешься – убьешься.

– Ничего, теперь все по-старому пойдет. Крепко, ясно, по-нашему, – примирительно говорил Шлеп-нога и, выходя, пожал руку каждому.

Как только поезд подошел к перрону, народ бросился к вагонам. – Что в Москве? Объясните! Где Ельцин? – Василий поспешил к «Союзпечати», но киоск был закрыт. Вернулся, прыгнул в состав на ходу. Чернушка нервно курил и возмущался, – залетаем к начальнику станции, а он с порога, – вы ж из столицы, что там стряслось?

Появился Кукла. – Почему в поезде приемник не работает? – Набросились на него с упреками пассажиры.

– Всю жизнь не работал. Напьемся – прорвемся. Не такие кочегарки размораживали. Ну, позже узнаем, что от этого изменится? В Москву же не полетим. – Но его доводы никого не убедили. Народ продолжал бурно обсуждать обстановку.

– А мне ж снилось, снилось. – Шеф-повар уставилась в верхний, дальний угол вагона. – Будто праздник. На мавзолее все начальники. И Горбачев, и Ельцин, и все. Я их по именам не помню. По Красной площади идет демонстрация с флагами, цветами. Все поют, танцуют, радуются и все, прости меня Господи, без одежды. – Она, опустив глаза, замолчала.

– Прекрасно, – воскликнул Чернушка. – Хороший сон, коли люди радуются.

– Нет, – возразил ему кто-то. Это – к беде.

В ресторан вошла Петровна и объявила, – товарищи, начальник поезда приказал собрать личный состав бригады на экстренное собрание.

Скоро явился и сам Антоныч при полной форме, в белых бязевых перчатках.

– Товарищи! – Было заметно, что он обдумывает каждое слово. – Распространились слухи о том, что в Москве произошли некоторые события. В связи с этим приказываю. Первое – всему личному составу оставаться на рабочих местах и строго выполнять свои обязанности. Второе – во избежание возникновения опасных ситуаций, пресекать всяческие попытки скопления пассажиров. Третье – до получения официальной информации и конкретных указаний запрещается торговать спиртными напитками, чтобы избежать опасных ситуаций, связанных с их приемом. В первую очередь это касается вас Сергей Николаевич.

– Антоныч, – директор чуть не проглотил сигарету. – Что за дела?

– Потрудитесь обращаться согласно правилам – рявкнул Генерал.

Чернушка вскочил и медленно осел на место. – Товарищ начальник поезда, объясните на каком основании?

– Как лицо, отвечающее за безопасность пассажиров, и высшая инстанция власти в составе, считаю необходимым в сложившейся обстановке временно, я подчеркиваю, временно приостановить торговлю спиртными напитками. Предупреждаю, строго буду взыскивать с того, кто нарушит мои указания.

– Хорошо, согласен, только дайте мне официальный приказ за вашей подписью. План ведь с меня спросят. А на первой же станции я сообщу в трест о вашем самоуправстве.

– Сергей Николаевич, это не самоуправство, а вынужденная мера. Будет вам письменное распоряжение. Все по местам.

– Стойте, – закричала Морозова. – Предлагаю от лица нашей бригады и пассажиров немедленно направить телеграмму в Кремль о всесторонней поддержке действий ГКЧП.

– Какую телеграмму, кому? – Сурово обратился Антоныч к Морозовой. – Потерпите с выводами.

– Юрий Антоныч, – не унималась Елизавета Валерьяновна, – я прошу, нет, я требую немедленно провести закрытое партийное собрание. Мы обязаны дать оценку текущему моменту и заявить о солидарности с ГКЧП по наведению порядка в стране.

– Заявим, но в свое время. А сейчас я повторяю, ебенть, что необходимо сначала получить официальную информацию и соответствующие указания свыше, – он освободился от Морозовой и подозвал Чернушку. – Ты, ебенть, не кипятись. Я понимаю, план дело святое, но ты и в мое положение войди. У нас же народ чуть что, сразу в бой. А если при нынешней заварухе, попадется такой гусь, как вчера, ни тебя, ни меня не пощадят. Сам знаешь, там наверху, главное крайних найти. Видал, как Морозова загнула. Приедем, побежит в органы, развезет, ебенть, телегу. – Он понизил голос, – я предупредил, а там, как знаешь. Уловил? Об одном прошу – воякам ни грамма. И ты, Вася, с ними не того. Бутылки с витрины снимите.

– А пиво?

– Пиво можно, но не больше двух бутылок в руки.

– Стойте, товарищи! – Морозова, раскинув руки, загородила проход. Глаза ее пылали. – Прошу всех сесть и спеть Интернационал. «Это есть наш последний и решительный бой».

– Утихомирь, твоя подчиненная, – вздохнул Антоныч.

Чернушка сорвался с места, подхватил на руки Морозову и, как куль, бросив ее в посудомойку, захлопнул дверь.

– Ну, видишь, ебенть, народ без водки с ума сходит, а попробуй, налей? Нет, снимай бутылки!